Голуби над куполами

 
Казалось, жалкой жизни не стерпеть:
тогда уж лучше кувыркнуться с кручи.
Казалось, если несвобода – лучше
совсем не жить. Тогда уж лучше смерть.
Но – самого себя смешной осколок —
живу, бреду, скудея по пути.
Я знать не знал тогда вначале, сколько
смогу, приноровясь, перенести.
 

Александр Володин

© Перископ-Волга, 2022

Глава 1
В каменном мешке

«Один очухался!» – услышал Пашка рядом хриплый надтреснутый голос. «Господь милостив! – прошамкал еще кто-то из кромешного мрака. – На все его воля».

С трудом разлепив глаза, мужчина смутно различил очертания трех склонившихся над ним фигур. «Глюки! – прошептал он себе под нос. – И ведь не пил же вчера ни капли, а башка гудит, как церковный колокол».

Павел осторожно приподнялся на локте – в нос ударил тошнотворный запах. Букет состоял из мочи, немытых тел, испорченных продуктов и еще чего-то такого, что он не смог идентифицировать. Голова закружилась, к горлу подступили рвотные спазмы, и его вытошнило прямо на бетонный пол.

– Сотрясение мозга, – без эмоций констатировал Хриплый. – Вон и кровь у виска запеклась. Сопротивлялся небось.

– Владик, дружочек, принеси влажную тряпку, – вздохнул Шепелявый.

Отделившаяся от серой стены фигура послушно прошаркала в дальний угол. Пашка прищурился. Склад, что ли? А, может, подвал? Да точно подвал: ни окон, ни дверей – сплошной бетонный мешок, опоясанный по периметру ржавыми булькающими трубами. Бурые стены – в унылых подтеках и черной плесени. Под потолком – пыльные, одетые в «намордники» лампочки. Посреди комнаты – длинный деревянный стол с низкими скамьями без спинки, какие обычно ставят на деревенских свадьбах. Рядом еще один, поменьше. На нем – мини-печь с двумя электроконфорками, большая разделочная доска, электрочайник, металлическая посуда.

К стенам по-сиротски жались четыре пары двухэтажных нар. Если бы на железном каркасе крепились панцирные сетки, их можно было бы назвать двухъярусными кроватями. Но сеток не было. Их заменял деревянный настил, который в местах заключения именуют палубой. Постельного белья на нарах не было. Подушек с одеялами тоже не наблюдалось. На грязных истрепанных матрасах валялись лишь потасканные спальные мешки.

Весь пол помещения был уставлен картонными и дощатыми ящиками, металлическими бочками и чем-то набитыми мешками из полипропилена.

– Где я? – простонал мужчина.

– В тюрьме, братишка! – изобразил пальцами решетку высокий худой тип средних лет, удивительно похожий на киноактера Леонида Филатова.

– Шо, опять? – охнул он, подобно герою мультика про волка и собаку. Хотел еще что-то добавить, но снова потерял сознание.

Очнувшись, Павел обнаружил себя лежащим на нижних нарах поверх сбитого в ком туристического мешка, от которого разило, как от помойки. У стены напротив какие-то странные персонажи пытались привести в чувство мужика в дешевом спортивном костюме и белых китайских кроссовках. Сами персонажи были похожи на ряженых с карнавала.

Один был в черном, до пят, подряснике с длинными узкими рукавами и наглухо застегнутым воротом. На талии – узкий кожаный ремень. На голове – мягкая черная шапочка, не то из бархата, не то из велюра.

«Монах, – определился Пашка с его «статусом», – только изрядно потасканный: сутулый и худой, как жердь. Под глазами – черные провалы. Из-за отсутствия нескольких зубов шепелявит. Жидкие рыжеватые волосенки зализаны назад. Пегая бородка полностью закрывает висящий на груди крест. От настоящего пилигрима не отличишь».

Второй, дядька партизанского вида, вызывал острое сочувствие. Был он каким-то заторможенным и потерянным. Глубоко посаженные водянистые глаза холодно блестели из-под косматых бровей. Волосы были сбиты в кудель. Седая щетина на щеках и подбородке выглядела как плесень. Бледная до синевы кожа, бескровные губы, цыплячья шея с острым кадыком свидетельствовали о крайней степени нездоровья. Обряжен он был в истрепанную байковую рубаху, не имеющую ни пуговиц, ни манжет. Остатки брюк, открывающие худые, в язвах, ноги, пузырились на коленях. На ногах – короткие войлочные сапожки с дырками, через которые наружу торчали грязные кривые пальцы. «Ну, этот, скорее всего, играет Зомби», – решил Павел, переводя взгляд на третьего, похожего на киноактера Филатова.

Вот он-то как раз оставлял простор для воображения. Тонкое лицо, умные глаза, гладкий, без единой морщины, лоб, породистый нос с аристократической горбинкой. Разбавленные сединой волосы схвачены в хвост аптечной резинкой. Мужчина был элегантен, несмотря на застиранную до асфальтовой серости рубашку, потертые брюки и засаленную костюмную жилетку. В комплекте с ними неплохо бы смотрелась изъеденная молью бабочка, но ее почему-то не было. «Разорившийся аристократ? Кто-то из свиты Воланда? Артист погорелого театра? – мучился Пашка в догадках. – Что эта труппа здесь делает? А главное – что делаю здесь я?».

Почесав ушибленное место, содрал запекшиеся корочки. Теплая липкая субстанция обагрила пальцы. Увидев кровь, Павел мгновенно вспомнил события минувшего вечера.

Он направлялся к Лильке на «перепихон». Прыгнул к «ямщику» на переднее сидение – на заднем уже кто-то сидел. Попутчиков не разглядывал – был погружен в раздумья. Через десять минут езды услышал за спиной странный треск, почувствовал острую боль в районе шеи и отключился.

«Вроде, без драки обошлось. Когда ж я по черепушке успел огрести? А, может, меня сюда с высоты сбросили? Дверей-то нигде не наблюдается».

Мужчина поднял голову. Под потолком зияло забранное решеткой круглое отверстие вентиляционной системы. Чуть ниже, через каждые два метра вдоль всей стены торчали мощные ржавые крючья с наброшенной на них ниткой толстого черного кабеля. «Крепко вмонтированы. Можно спокойно вешать свиные туши, а при нужде и самому повеситься», – невесело подумал он.

И тут его взгляд зацепился за примыкающую к стене металлическую платформу, опасно зависшую на девятиметровой высоте. «А если это – пресс, и сатанисты проводят здесь черную мессу? Тогда – тухляк реальный».

Он живо представил себя лежащим на полу, беспомощно взирающим на опускающуюся на него платформу. Вот та достигает цели, со скрежетом размазывает его по бетонному полу, и шнырь Владик привычно бежит за тряпкой, дабы вытереть мокрое место, оставшееся от раздавленной плоти.

Внутри у Павла все похолодело. Он нервно сглотнул и вытер вспотевшие ладони о вонючий спальник. Рука автоматически потянулась к карману. Ни айфона, ни портмоне, ни выкидного ножа, сделанного по спецзаказу на зоне, там не оказалось. Даже котлы с руки смылили, ушлепки. А вот на выигранные им в карты гадальные кубики «чернокнижники» не позарились. С выточенными из слоновой кости астрагалами Пашка никогда не расставался, сверяя с ними все свои решения. «Выберусь ли я из этой передряги?» – мысленно сформулировал он вопрос и подбросил кубики вверх. Выпала комбинация 1/1, что означало: «Судьба молчит».

Спортсмен, тем временем, пришел в себя и жадно пил воду из литровой железной кружки, которую Монах поднес к его губам.

– Спасибо, – пробасил мужчина, утолив жажду.

– Во славу Божию! – ответил тот.

– Где я?

– Можно сказать, что в тюрьме, – кашлянул обладатель простуженного голоса.

– Не прикалывайтесь, мужики! – не поверил тот. – Программа «Розыгрыш», да? Кто меня заказал, Мамаев или Сивокоз? Завтра убью обоих!

– Не волнуйтесь вы так, – погладил его Монах по плечу. – Присаживайтесь к столу. Вон и товарищ ваш уже пришел в себя. Владик, организуй нам чайку и перекусить. Паек новеньких вооон в той коробке, – указал он пальцем в дальний угол.

Павел со Спортсменом недоуменно переглянулись. «Чей товарищ? Какой паек? Кто тут новенький?» – читалось в глазах у обоих. Однако они послушно сели за стол и, молча, уставились на ряженых.

– Сахара нет. Его дают раз в месяц, если план выполняем, – просипел Актер, пододвигая к незнакомцам дымящиеся алюминиевые кружки. – Хорошо, что хлеб есть и консервы. Хоть и несвежие, но вполне съедобные.

Через минуту на столешнице с въевшимися в деревянную поверхность темными пятнами, появились обрезки заветренной колбасы, банки просроченной морской капусты, черствый хлеб и сильно побитые яблоки – по одному на брата. Все молчали. К трапезе никто не приступал.

– Кто в этой блатхате за старшего? – не выдержал напряжения Пашка.

– Я… наверное, – дернул плечом Артист. – Батюшка моложе меня на три года, а Владик… он ничего не помнит. Его по голове били. Вот память и отшибли.

– Ты че, мужик, с дуба екнулся? Мне твои анкетные данные нафиг не вперлись. Я спрашиваю, кто бригадир в вашей мишпухе?

– Бригадир нам без надобности, – замялся Монах, не зная, как приступить к убийственным новостям. – Так случилось, ребята, что попали вы в … рабство. Вас, как и нас в свое время, выкрали кавказские бандиты.

– Ради выкупа? – в один голос воскликнули новенькие.

– Ради бесплатной рабочей силы. Этот подвал – нелегальный производственный цех. Здесь мы пакуем фальшивые лекарства, варим клей, фасуем сыпучие продукты. В данный момент – муку. В прошлом году собирали детские коляски и санки…

– Как в прошлом? – взвился Павел. – Вы хотите сказать, что живете здесь больше года?

Артист отхлебнул из кружки крутого кипятка, слегка подкрашенного в цвет мочи.

– Владик, примерно, три, я – два, батюшка – полтора.

– Япона мать! – процедил сквозь зубы Спортсмен. – Говорила мне бывшая: флеш-игры на ночь до добра не доведут.

«Точно! Это геймеры! – отлегло от души у Пашки. – Насмотрятся в Инете всякой фигни, а потом реконструируют. Идиоты, заглюченные на вирте».

В помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудящими, как орган, трубами.

– Бог терпел и нам велел. Нет тех скорбей, которые были бы выше страданий Спасителя, – вернул Монах в реальность расслабившихся мужчин. – Давайте, ребятки, знакомиться. Меня зовут отцом Георгием. Фамилия Русич. Я – монах Рождества Богородицы Свято-Пафнутьева Боровского монастыря. Заочно учусь… учился в Московской Православной Духовной Академии. Во время паломничества в Городну, к святому источнику Николая Чудотворца, мне стало плохо – уж больно солнце в тот день припекало. Какие-то парни вызвались отвезти меня в ближайшую больницу, а доставили сюда…

– А я – Иван Бурак, – театрально поклонился Артист, приложив руку к груди.

– Иван… Дурак? – привстал со своего места Пашка.

– Бу-рак. Свекла по-белорусски. Артист я. Служил в Гродненском областном драматическом. В Москву приехал на съемки сериала «Послание с «того» света». Роль, правда, эпизодическая, но очень выразительная…

«Надо ж, какая у меня чуйка! – подумал Павел. – Безошибочно вычислил обоих. Прикольно будет, если третий сейчас скажет: «Я – Зомби!».

– Так вот, – продолжил Бурак, – выпил я на вокзале бокал пива с незнакомцем, вместе с ним сел в такси – нам было по пути. Помню, стала сильно кружиться голова и… все. Очнулся уже здесь. А Владик, я уже говорил, не помнит ничего, даже собственного имени.

– Откуда ж вы тогда знаете, как его зовут?

– Так у него татушка есть. Он же не гей, чтобы чужое мужское имя себе накалывать. Правильно я рассуждаю?

Кивнув нечесаной головой, Зомби вытянул перед собой морщинистые конечности в крупных пигментных пятнах. На тыльной стороне правой руки голубела полувыцветшая татуировка: парящая в небе чайка, а под ней – имя «Владик».

– Браво! Классно лицедействуете, – захлопал Павел в ладоши. – Но со мной вы рамсы попутали: я на реалити не подписывался. Дома дел до хренищи. Завтра вообще в Питер еду. Выпустите меня.

– Как говорил доктор Ватсон в одном пародийном ролике, ваша дедукция, Шерлок – фигня, – печально произнес Артист, снимая со стенок жестянки остатки морской капусты. – Вы, парни, действительно, попали… Как вас хоть зовут?

– Паштет – мое погоняло. Сокращение от имени Пашка и фамилии Тетух.

– Петух? – взял реванш за Дурака белорус.

Лицо Павла налилось кровью и увеличилось в размерах, будто кто-то надул его изнутри.

– Закрой хлебало! Еще раз услышу это слово, порву, как газету. Еще у кого-то вопросы будут?

– Давно откинулся? – подал вдруг голос Спортсмен, гревший руки о горячую кружку.

На шее Павла вздулась вена толщиной с палец. Этот качок ему сразу не понравился: резкий голос, пронзительные глаза, нахмуренный лоб, квадратный подбородок. Твердые, как гантели, кулаки со сбитыми костяшками. Взгляд, транслирующий угрозу. Дурацкие – ни к селу, ни к городу – усы. Такие же, как у его, Павла, ненавистного отчима. Рожа и так интеллектом не блещет, а с этой щеткой над верхней губой – просто Ванек из деревни Красная Глухопердь.

– Не понял прогруза, – цыкнул зубом Паштет, брезгливо отодвигая от себя плохо помытую миску с подозрительным харчем. – Ты кто такой, чтобы мне допросы устраивать?

– Капитан Юрий Лялин. Оперуполномоченный Отдела уголовного розыска Криминальной полиции Управления внутренних дел города Москвы.

– Ураааа! Нас нашли!!! – бросился на шею правоохранителю Монах. – Господь услышал мои молитвы. Я знал… я знал…

На радостях и Артист подпрыгнул вверх, подняв над головой погнутую алюминиевую кружку.

– Давайте выпьем за тех, кто в МУРе. За тех, кто в МУРе, никто не пьет.

И только Зомби не разделил радости коллег. Сосредоточенно набивая рот колбасными обрезками, Владик не спускал глаз с пайки, отвергнутой Тетухом.

– Вы кушать будете? – робко поинтересовался он.

– Дерьма не жру – у меня язва. Убери с глаз этот блевонтин, пока я опять не начал фарш метать.

Дважды повторять не пришлось. Зомби резво подхватил тарелку Паштета и жадно накинулся на добавку. Сегодняшний день у него, определенно, удался. В отличие от остальных.

Как только до старых узников дошло, что Лялин – не освободитель, а очередная жертва, а до новых, – что старые не комедианты, а рабы, все впали в отчаяние. Особенно Пашка, люто ненавидевший порядкоблюстителей. Отмотав три срока, он и в страшном сне не видел, что четвертый будет тянуть в одной «камере» с действующим ментом. Ему, «честному бродяге», по понятиям не полагалось контачить с «мусором», а уж спать с ним на соседних нарах и жрать из одного котла – самое настоящее «западло».

Опер тоже подрастерялся. Так глупо попасть в передрягу ему еще не доводилось. И надо ж было на ночь глядя попереться в круглосуточный супермаркет за кормом для Спинозы. Не помер бы пес до завтра. Разделили бы с ним на двоих банку тушенки и сковородку жареной картошки… И как он мог так бездарно купиться на стандартную разводку: «Там, во дворе, девушка лежит без сознания, помогите, ради бога». Помогать-то, конечно, надо, но поворачиваться спиной к незнакомцам… Доигрался, япона мать!

– Не сковырнуться бы с голоду, – чертыхнулся Лялин, проталкивая в горло кусок черствого хлеба. – Да и чаек у вас тоже… «забористый», – отхлебнул он глоток безвкусного, как помои, напитка. – Где вы это дерьмо берете?

– Суточный выброс из супермаркета, – зашелся в кашле Бурак. – Все, что пришло в негодность. Еще нам разрешено кашу варить из того, что в данный момент фасуем. В пределах разумного, конечно. Раз в три дня чуркобесы являются за упакованной продукцией и забрасывают нам еду. Если норму не выполняем, пайка урезается. Как говорят у нас в Беларуси, обедаю, а живот не ведаю.

– Я хренею в этих камышах! – почесал затылок Паштет. – Это ж – дерьмо три раза. Его не станут жрать даже шакалы!

– Шакалы не станут, а человек – такая скотина, которая ко всему привыкает, – расфилософствовался Актер. – Брезгливость постепенно проходит, а необходимость выжить остается, и уже спустя недельку ты, не моргнув глазом, давишься тем, что бог послал. Поначалу меня тоже выворачивало, потом втянулся, как та кошка из анекдота про пылесос.

– А где лестница, по которой бандиты сюда спускаются? – поинтересовался оперуполномоченный.

– А они к нам не спускаются, – прошепелявил Монах. – Видите, под потолком подвесную платформу? С помощью этого подъемника джигиты доставляют вниз новых рабов, мешки с крупами, бочки с таблетками, коробки с едой и поднимают наверх расфасованную продукцию. А лестница здесь и впрямь когда-то была, но давно осыпалась. От нее осталась только груда строительного мусора, – ткнул он пальцем куда-то в темноту. – Там, наверху, рядом с платформой, есть площадка. От нее к выходу ведут ступеньки. Судя по лязгу, от свободы нас отделяют две металлические двери. Но на такую высоту нам все равно не взобраться.

Пашка вышел из-за стола. Усевшись на набитый чем-то мешок, взял со стола свою кружку. На зоне у него была такая же – большая, металлическая, с погнутой ручкой.

– Ни тебе столового серебра, ни мейсенского фарфора, ни чешского хрусталя. Все, как на киче: алюминиевое весло и металлический тромбон. Судьба снова устроила мне вырванные годы.

– А почему тромбон? – полюбопытствовал артист. С веслом, судя по всему, он и сам разобрался.

– Потому что кружку зеки используют в качестве концентратора звука при переговорах с соседней камерой. Прикладывают ее дном к стене, вставляют рот внутрь – и орут. При этом ни во дворе, ни в коридоре их никто не слышит. Кроме того, конечно, кто стоит с той стороны стены, приложив ухо ко дну тромбона.

Монах с артистом переглянулись. «Только зека нам для полного счастья и не хватало», – читалось в их глазах.

– А на прогулку здесь часто выводят? – завертел головой Тетух в поисках двери.

Бурак удивился оптимизму новенького.

– Какие прогулки?! Мы света божьего несколько лет не видели. Из этого склепа – только вперед ногами.

Павел сорвался с места и начал мерить помещение широкими быстрыми шагами. На его лице застыл неописуемый ужас.

– Да это ж Гуантанамо! Без свежего воздуха и солнечного света я уже через месяц боты заверну…

– Кончай истерить! И без тебя тошно! – стукнул по столу Лялин похожим на гирю кулаком.

Паштет замер на бегу, как стреноженный конь. Затем мужчина подскочил к оперу и встал перед ним в боевую стойку.

На лице Юрия не дрогнул ни один мускул.

– Не бренчи нервами! – повторил он спокойно, сжимая и разжимая в руке пружинный кистевой эспандер – единственную вещь, оставшуюся в его карманах после бандитского аудита. – Думать мешаешь.

– Ах, ты ж лось менторылый! – бросился на него Павел с кулаками.

Лялин сделал молниеносное движение ребром ладони. Ноги Паштета мелькнули в воздухе, и он оказался на полу. Уткнувшись носом в грязный, усыпанный мукой бетон, Тетух принялся пугать капитана ответкой.

– Не прекратишь бузить, свяжу! – пообещал ему Юрий, разминая кисть правой руки.

– А почему у вас такой срач? – обратился он к застывшим с открытыми ртами старожилам. – Уж пол-то подмести можно было?! Вон господин Паштет в вашем свинарнике свой парадный фрак испачкал.

Нервно дернув коленкой, Павел стал подниматься. Минуту назад он выглядел довольно прилично: модная куртка необычной текстуры, джемпер с оригинальным принтом, плотные черные джинсы со множеством накладных карманов, кроссовки из натуральной перфорированной кожи. Все новое, чистое – муха не сидела.

Вывалявшись же в муке, мужчина стал похож на загулявшего мельника. Его короткие, стриженые под «площадку» волосы, лоб, нос, щеки, ресницы – все было кипенно белого цвета. На этом фоне глубокий дугообразный шрам над левой бровью смотрелся как кровавый рубец, а нереально синие глаза – как лесные незабудки на снегу.

Тетух тягуче сплюнул на пол, отряхнулся и неожиданно для всех стал яростно отбивать чечетку.

 
Впереди идет ГАИ
(вечно пьет не на свои).
А потом ОБэХаэС
(бабы йес и бабки йес).
А потом идет ОУР
(вечно пьян и вечно хмур).
А за ним, задроченный,
Опер полномоченный,
 

– сопроводил он хореографию вокалом.

– Слезы умиления, аплодисменты, занавес, – три раза хлопнул в ладоши Иван Бурак. – Как говорил артист Евстигнеев, в степе^[1] главное – кураж!

– Плюсую, – поддержал его Юрий. – Имеем готовый номер для «Калины красной»^[2]. Жаль, что местному начальству больше нравится лезгинка. Осваивай новый репертуар.

В ответ Пашка раздраженно пнул ногой мешок с мукой.

– Че здесь так ссаками воняет? – вызверился он на старых сидельцев. – Тут че, даже сортира нет?

– Туалет? Есть. Зайдете за угол и метров десять – вперед по коридору, – хрустнул белорус суставами тонких аристократических пальцев. – А что мочой пахнет, так Владик ею язвы на ногах лечит, у нас ведь нет ни лекарств, ни перевязочных материалов. А моча – отличный антисептик. Ее издревле использовали для обработки гнойных ран. К тому ж, у нас нет моющих средств. Да если б и были, не шибко постираешься – сменки тоже нету. В чем когда-то забросили, то и донашиваем. Так что, пардону просим за наше амбре.

– Пральна, мужики, часто мыться вредно. Грязь сама отвалится, когда наслоится до килограмма.

У аккуратиста Паштета нестерпимо зачесался шрам. В моменты эмоционального напряжения он всегда давал о себе знать. «В сравнении с этим гадючником, тюрьма – правительственный дом отдыха, – расстроился Тетух. – Ежедневные прогулки, раз в десять дней – баня и смена постельного белья. Телик в комнате отдыха, библиотечка с книгами и периодикой. По выходным – самодеятельные концерты и киносеансы. С воли приходят посылки со жрачкой и теплыми вещами. В столовке – каши на комбижире, но если дружишь с хлеборезами, то и мясца с рыбкой можно перехватить. В ларьке продаются сигареты, конфеты, пряники… Чем не блаженство? Правду говорят зеки: «Пока не наступит завтра, не узнаешь, как хорошо было вчера».

– Вот что, хлопцы, – отвлек его Лялин от невеселых мыслей. – Я должен иметь четкое представление о нашем узилище. У вас, вижу, и фонарь мощный имеется. Лицедей, неси его сюда, будешь меня сопровождать. Остальные поступают в распоряжение отца Георгия. Батюшка, ознакомь господина Тетуха с нормой выработки.

Русич с Бураком синхронно кивнули головами, Паштет же снова встал на дыбы.

– У тебя ниче не жмет, когда ты команды раздаешь? Не парят они тут никого! Усосал?

– Павел, вы бы не расписывались за всех, – тихо, но твердо произнес монах. – И давайте без эмоционального фона. Мы хорошо слышим.

– Шандец! – ощерился Тетух. – Мусор, значит, будет вату катать, а Паштет – вкалывать? Че за дискриминация?!

– Горло свое сократи! – съехали вниз уголки губ Лялина. – А будешь цирковать, жестко умиротворю.

– Мне твои угрозы по большому африканскому барабану. Я лучше сдохну, чем буду жить под ментовской диктатурой. Ты тут, кстати, не в мусарне, а такой же раб, как и все остальные. Так что, или пашем вместе, или вместе шаримся по подвалу.

– Не вопрос! – согласился вдруг Юрий. – Просто я думал, что совместные рейды с работником правоохранительных органов для «крутопацана» – «голимое западло». Ошибочка вышла.

От неожиданности Павел затоптался на месте, но любопытство все-таки победило. Соблюдая дистанцию, он двинулся следом за опером и белорусом.