Баронесса была спокойна и холодна, как мраморное изваяние. Герцог отхлебывал вино из дорогого кубка и поглядывал на дверь. Наконец он, набравшись с духом, обратился к баронессе:

– Дочь моя, – начал он трагически. – Злая судьба заставляет меня сообщить вам одну печальную и важную новость.

– Уместно ли говорить о печали в столь радостный день? – хладнокровно парировала Генриетта.

– Бесспорно, вы правы, моя дорогая, и я никоим образом не желал бы испортить вам настроение, – поспешно пробормотал герцог. – Но, дочь моя, такова жизнь…

– Так что случилось, отец? – перебила его баронесса.

– О! Дело в том, что незадолго до вашего возвращения скончался наш любимый Шарль… – господин де Лонгвиль рассчитывал, что эти слова повергнут девушку в скорбную истерику, и уже собирался делать мину, будто плачет, но он ошибся.

Генриетта по-прежнему оставалась непроницаемой.

– Значит, сегодня нам не удастся развеять скуку? – осведомилась она.

– Вовсе нет! – спохватился герцог. – У меня для вас припасена и хорошая новость! Я приготовил вам подарок.

– Какой еще подарок? – баронесса одарила его злым взглядом.

– Я нанял нового шута.

– Столь же уродливого, как Шарль?

– К сожалению, нет…

– Он стар?

– Молод.

– И даже не горбат?

– Увы…

– Дорогой отец, я доверяю вашему вкусу, но боюсь, что ваш подарок не придется мне по вкусу,– Генриетта говорила с тем изысканным безразличием, которое отличает людей высших сословий. – А что если спустить его с лестницы… Как вы думаете, отец, тогда он станет хоть немного горбат?

Герцог засмеялся остроумию дочери, а она даже не улыбнулась.

В этот самый момент двери распахнулись, и в зал ворвалось странное разноцветное существо, которое сначала прошлось на руках до стола, потом высоко подпрыгнуло и буквально зависло в воздухе.

Оно было похоже на большую крапчатую бабочку. Опустившись на пол, оно трижды перевернулось через себя, а потом склонилось в низком поклоне перед господами, сидящими за столом.

– Что это? – Генриетта подняла одну бровь.

– Это наш новый шут, Анри, – с удовольствием сказал герцог.

В дверях возник побледневший от досады и злости «господин Жан».

Баронесса с любопытством разглядывала пестрое существо.

– Подойди сюда, – велела она.

Анри приблизился.

– Открой лицо, я хочу тебя видеть.

– Никак невозможно! – ответил молодой человек, через ткань созерцая госпожу.

– Почему?

– Так сшит костюм. Вы же хотите, чтобы я предстал перед вами в голом виде?

– Фи! – сказала Генриетта.

– Я с вами совершенно согласен, – сказал Анри.

– Не огорчайтесь, дочь моя, – герцог попытался успокоить баронессу. – Ты посмотришь на него позже…

– Хорошо, – смирилась госпожа. – А сейчас, – обратилась она к молодому человеку. – Развлекай меня!

– Какого рода развлечения вам предпочтительнее?

– Песни пой, сказки рассказывай!

– Если мне дадут лютню…

– Эй! – крикнула баронесса. – Слуги!

– Принесите лютню, да поживее! – распорядился герцог.

Слуги моментально разыскали музыкальный инструмент.

Анри попробовал звучание струн и обратился к Генриетте:

– Госпожа, какую песню вы бы хотели услышать?

– Веселую, конечно! – ответила та. – Я еще молода, чтобы скучать и тосковать.

– Прекрасно! – и Анри запел: -

Прохладный дует ветерок,

В лугах пасутся хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Целуется с пастушкой.

На этих словах слуги прыснули со смеху. Генриетта слегка улыбнулась.

– Неподалеку был лесок

И разбежались хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Шептал слова пастушке:

«Мари, Мари, Мари моя!

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лугах…»

Куплеты были одинаковые, менялись только слова припева:

– «Катрин, Катрин, Катрин моя,

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в стогах…»

– «Мадлен, Мадлен, Мадлен моя,

Чудесная, красивая!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лесах…»

Казалось, это будет продолжаться до бесконечности, но тут Анри завел последний куплет:

– Исчезло солнце за горой,

А волки съели хрюшек.

Но не забудет пастушок

Возлюбленных пастушек.

И будет он сидеть впотьмах

Один на стоге сена,

Ему не вырваться никак

Из сладостного плена:

«Мари, Мари, Мари моя!» – прошепчет он в тиши.

«Катрин, Катрин, Катрин моя!» – разносится в глуши.

«Мадлен, Мадлен, Мадлен моя!

Любимая, прекрасная!

Я всех вас встретил, встретил я…

Я не забуду вас!»

Популярная песенка, обожаемая Карменситой, произвела хорошее впечатление и на Генриетту. Зато, напомнив о друзьях, навеяла тяжесть на душе Анри.

– А что еще ты знаешь в этом же духе? – спросила баронесса.

– Знаю, госпожа.

– Спой скорее!

Но Анри исполнил то, что больше всего отвечало его настроению:

– Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И всем влюбленным открывай

Историю любви.

У южных ласковых морей

Жила любовь моя.

Он был красив, как Прометей,

Была прекрасна я…

Но ты уехал за моря,

А я осталась ждать,

Любовь жила во мне, горя,

Не смея остывать.

Как много лет сидела я

На камне у воды.

Истлело платье алое,

Что подарил мне ты.

А я ждала, всю жизнь ждала

Тебя, любимый мой.

Я клятву верности дала

В разлуке роковой.

Но рассказал о том народ,

Что есть на свете дом

И милый счастливо живет

С женой любимой в нем…

Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И гимн моей любви играй,

И счастье всем дари…

Анри замолчал, перебирая струны.

В розовом зале царило безмолвие.

А когда затихли последние минорные звуки, Генриетта тихо спросила:

– А ты мне будешь петь такие песни?

– Зачем? – возразил герцог. – Они заразят вас, дочь моя, своей меланхолией!

– Отец! – резко произнесла баронесса. – Я уже повзрослела, и мне самой решать, что слушать.

– Но я нанял его веселить тебя, а не …

– Я всё сказала! – заявила Генриетта, и герцог умолк.

– Человеческая душа так устроена, – негромко молвил Анри. – Что ей необходимо не только смеяться, но и плакать. А когда люди лишь веселятся и радуются, значит, они сошли с ума.

– А ты не дурак! – удивилась баронесса.

– Вы слишком добры ко мне, – юноша под покрывалом улыбнулся.

– Отец! Ты мне его даришь? – спросила Генриетта, и этот больно хлестнул Анри.

– Если вы пожелаете, я стану вашим преданным другом, – сказал он.

– Ерунда какая-то! – воскликнул возмущенный герцог. – Шут предлагает дружбу моей дочери! Вы слышали когда-нибудь о подобной наглости? Дочь моя, он ваш, я его уже подарил вам!

– С каких это пор я стал вашей собственностью? – теряя самообладание, спросил юноша.

– Ах, вот как ты заговорил! – взорвался господин де Лонгвиль. – С того момента, как ты принял мое предложение, ты мой! Вон отсюда, ничтожный шут, и не смей на глаза мне попадаться!

– С превеликим удовольствием! – ответил Анри, отложил лютню и, пройдясь колесом по залу, покинул помещение.

Герцог долго не мог прийти в себя:

– Я подобрал его, нищего бродягу, а он смеет вступать со мной в спор. Как у него рот открывается! Он что, возомнил себя ровней мне?! Я велю его выпороть и посадить в подвал, чтобы остудить его наглый плебейский пыл!

– А, по-моему, остыть нужно вам, дорогой отец! – внезапно отрезала Генриетта. – Не знаю, где вы его нашли, но отныне он под моей защитой, и вы с ним ничего не посмеете сделать.

– Но, дочь моя, он и с вами не станет церемониться! Ему необходимо указать на его место!

– Я пойду к себе, – баронесса встала из-за стола.

– Вы уже покидаете меня? А я надеялся поговорить с вами об очень важных вещах…

– О чем? – резко оборвала его Генриетта.

– Об обстоятельствах вашей свадьбы с графом до Лозеном.

– Мне совершенно безразличны эти обстоятельства, впрочем, как и сам господин граф! – заявила она и, не давая отцу опомниться, вышла из зала.

– На беду я приютил этого проходимца! – сам себе сказал герцог. – От него необходимо избавиться… И как можно скорее…

Он окинул помещение взглядом затравленного хищника.

У окна, сливаясь одеждой с чернотой сентябрьской ночи, стоял его лакей Жан.

Глава 7

– Он меня подарил! – бормотал Анри, лежа на кровати и уткнувшись носом в собственные ладони. – А потом передумает и еще продаст кому-нибудь! Это неслыханно! Я больше не принадлежу себе! Нужно найти способ убраться из этого славного места! Но как?..

Он убеждал себя в чем-то, досадовал и возмущался и в то же время сознавал, что не в силах противостоять неведомой могущественной силе, заманившей и удерживающей его тут.

– В конце концов, куда я побегу на ночь глядя? – спросил он самого себя и тут же принял решение, что с первым же лучом солнца покинет этот замок; почему-то его в этот момент совсем не заботили обстоятельства побега, хотя крылья у него пока еще не выросли.

Обманув самого себя ложными обещаниями, он спокойно уснул.

А приснившееся той ночью навсегда лишило его покоя.

Стены каморки медленно растворились в воздухе, стали подобны туману, но налетевший ветерок унес их с собой. Потолок нависал над ним и простирался во все стороны, насколько хватало зрения. Анри приподнялся на кровати и огляделся по сторонам. Его ложе покоилось на огромной черном столбе, уходящем в неведомую пропасть, где что-то гулко громыхало. Он захотел посмотреть, что же это могло шуметь, но только попытался это сделать, как встретился взглядом с Глазами. Они были сами по себе, голубые, чисты, как хрусталь и светились в темноте загадочным сиянием. Глаза с любопытством взирали на Анри. Он с ужасом смотрел в них, а они приближались, и он, не выдержав, воскликнул: «Господи! Что это?!» В тот же миг откуда-то издалека и одновременно отовсюду раздался голос, в котором Анри узнал свой собственный, но готов был поклясться, что никогда не говорил таких слов.

Мимо него плыли рваные облака и сгустки тумана, а голос тихо и внятно говорил странные, непостижимые вещи:

– …Люблю терзания, когда сердце разрывается в клочья, когда душа разматывается в тонкую нить, когда жизнь кажется конченной, а солнце перестает светить!..

Глаза смотрели на Анри.

– Люблю мучить себя воспоминаниями о неудавшемся, – продолжал голос. – Люблю сгорать в огне страсти и печали. Чем страшнее минуты скорби, тем радостнее проснуться от ужаса, ощутив счастье своего существования. Ведь если бы люди умирали от каждого пасмурного дня, человечество давно бы исчезло или остались бы одни сумасшедшие…

Казалось, потолок навис еще ниже.

Голос в отчаянии продолжал:

– Я счастлив от горя, я наслаждаюсь муками! Мне хочется петь, когда я теряю друзей! Я пою сквозь рыданья! Через клочья облаков светит солнце. Я не боюсь ничего! Нет ничего страшнее страха! Я убиваю страх! Я хохочу в лицо кошмарам жизни, мне весело, мне легко, я безгранично счастлив!

Глаза вдруг померкли, и из них скатились две слезы. Эти слезы упали и растеклись в воздухе, превращаясь в пол, стены… Голос еще что-то говорил, но за чьими-то рыданиями невозможно было ничего разобрать.

Анри проснулся с лицом, мокрым от слез и понял, что рыдания были его собственные.

В окно било солнце.

Он сел на кровати и осторожно попробовал рукой стену, затем также осторожно наступил на пол. Ему все еще казалось, что они растают, а он свалится в бездонную пропасть. Но полы и стены были совершенно реальными, шершавыми и холодными. Анри провел рукой по лицу, отгоняя последний осадок страшного сна. В этот момент из-за внутренней двери послышался ужасный грохот, словно что-то скатилось с лестницы. За грохотом последовали сдавленные стоны и чей-то тихий смех.

Анри выскочил в коридор.

Там, у основания винтовой лестницы в нелепой позе лежал Франсуа, зажав в руках помятое ведро. Волосы намокли от крови, кровь стекала по лицу. Светлые глаза слегка закатились и ничего не выражали. Казалось, юноша был без сознания. Он негромко постанывал. Анри осторожно взял друга за руку, и тот вскликнул и очнулся.

– Это ты? – спросил он прозрачным голосом.

– Да. Что с тобой? Что случилось?

– Помоги подняться.

Анри с трудом разжал пальцы Франсуа и отбросил в сторону ведро, затем подставил другу плечо, и они медленно двинулись по коридору.

– Рассказывай, как это произошло, – потребовал Анри, когда они добрались до комнаты Франсуа, и пострадавший лег на постель.

– Я и сам не знаю… – признался юноша. – Собирался идти на крышу, но тут наткнулся на этого…

– Никак на «господина Жана»? – догадался друг.

– Да… А как ты понял?..

– Слышал его милый смешок в тот момент, когда ты совершал свой героический спуск вниз головой.

– Да, он смеялся. Он смеялся надо мной! – из глаз Франсуа брызнули слезы.

– Ты что, по пути на крышу ему дорогу перешел?

– Он сказал, что не может далее терпеть в замке подобных мне лентяев, которые к тому же ходят черт знает в чем и позорят престиж господина герцога.

– А потом?

– Потом я упал…

– Что, сам по себе?

– Я оступился. Ты же знаешь, у меня зрение не очень важное, а когда я волнуюсь, то почти перестаю видеть, все будто пеленой закрывается.

– Ладно, главное, ты жив. У тебя есть что-нибудь для перевязки?

Франсуа вяло улыбнулся:

– Откуда

– Тогда тебе на помощь приходит друг! – оживился Анри. – Постой, я сейчас! – воскликнул он и скрылся за дверью.

Через мгновение он вернулся с ворохом разноцветных тряпок, оставшихся при кройке шутовского костюма.

Франсуа попытался что-то промямлить в знак протеста, но приятель с рвением взялся за дело:

– Не могу же я допустить, чтобы мой ближний истекал кровью! – он ловко обмотал голову юноши красной тряпкой, мимоходом заметив: – Знаешь, тебе очень к лицу!

И принялся за осмотр других частей тела. Франсуа иногда вскрикивал от боли, но Анри с видом человека, хорошо осведомленного в медицине, уже накладывал повязки.

Комната Франсуа была больше и просторней каморки шута, но была забита каким-то старым хламом, ломаной мебелью, рабочими инструментами и, вероятно, служила чуланом до тех пор, пока не получила жильца. Единственная рабочая мебель – кровать, на которой спал юноша, стояла посредине комнаты, словно островок среди скал и бушующего моря. Вокруг нее и к двери среди хлама была расчищена дорожка.

Спустя весьма непродолжительное время пострадавший уже лежал весь разноцветный от «бинтов». А Анри, отойдя к двери, с видом мастера своего дела взирал на деяние рук своих.

– Замечательно! – сказал он. – Досадно, что еще одна тряпочка осталась, но мы ей место найдем.

И он моментально пристроил тряпку-сироту в виде бантика на голове несчастного.

– Да! – с удовлетворением подытожил Анри. – Как раз не хватало зеленого на красном!

– И на кого я похож? – поинтересовался Франсуа.

– Ну… – приятель затруднился ответить.

– Понятно, я теперь как попугай!

Анри ждал, что друг начнет в сердцах срывать повязки и швырять их на пол, но тот неожиданно рассмеялся:

– Спасибо тебе! В нашей жизни так мало радостей, а ты меня хоть забавляешь время от времени.

– Всегда рад помочь другу. Только в следующий раз будь внимательным и держись за перила.

– Хорошо, я постараюсь. Тем более, что я и сам в этом заинтересован.

– Ну то-то же! – Анри присел на краешек кровати и вдруг тихонько спросил: – Франсуа, ты не знаешь, нет ли в этом замке какого-нибудь потайного лаза или подземного хода? Я слышал, когда строят такие сооружения, всегда делают нечто подобное на случай осады, например.

– Ты хочешь бежать?.. – глаза друзей встретились, Анри отвел взгляд. – Если это так, то тебе нужно спрашивать не у меня, а у тех слуг, которые тут давно…

– У «господина Жана», к примеру! – съязвил молодой человек.

– Я уверен, что если такой лаз существует, Жан им пользуется. Есть у меня кое-какие подозрения. И если за ним проследить…

– Что я слышу! Кто мне это предлагает! – удивился Анри. – А мысль хорошая!

– Я только об одном прошу… – Франсуа замялся и продолжил после паузы. – Если ты найдешь выход отсюда, не уходи один. Мне без тебя тут совсем житья не будет.

– Не волнуйся, в случае чего я тебя тут не оставлю! – друг похлопал раненого по плечу и тот болезненно поморщился. – Ладно, отдыхай, не буду тебе мешать.

– Не уходи, Анри, – попросил больной. – Лучше расскажи мне что-нибудь.

– «Что-нибудь» – что?

– Веселое.

– Глупые стишки сойдут?

– Давай!

И Анри начал, сопровождая повествование смешными гримасами и жестами:

– Приснилось мне однажды

(Не верьте глупым снам),

Что стал я весь бумажный:

И здесь, и тут, и там!

Хотел я прогуляться

(В лесочке подышать),

Но ветерок поднялся,

И мне пришлось летать.

Летел я над морями

(Их столько, что не счесть),

Но в поле и в вулкане

Мечтал на землю сесть.

Приснилось мне, что туча

(Вот ужас, вот беда)

Загрохотала с кручи,

И полилась вода.

Я мокрый весь, до нитки

(Хоть ниток-то и нет),

Поплыл по речке рыбкой,

Кляня весь белый свет.

Но туча отгремела

И высохла вода.

(А мне какое дело, -

Бумажный я, да, да!)

Иду, совсем понурый,

Весь мокрый и больной,

Отчаянный и хмурый,

С ободранной спиной.

На мне рисуют дети

Большой красивый дом…

И тут я просыпаюсь…

(Скажите, я о чем?!..)

Когда он закончил, замерев в позе глубокой философской задумчивости, Франсуа зааплодировал ему, и Анри раскланялся:

– Спасибо! А теперь услуга за услугу, помоги мне разобраться, в чем успех подобной чепухи?

– Ну… – раненый товарищ подумал мгновение и высказал свое предположение: – Потому что она веселая?

– Да, наверное, поэтому, – Анри сразу как-то сник.

– Э, почему ты опять загрустил?

– Да так… Задумался над тем, как выбраться из этого капкана… Не обращай внимание. У меня зачастую очень быстро происходит смена настроения.

– Ничего, я немного оклемаюсь, вместе будем искать выход.

– Благодарю тебя, мой друг! – смешно расшаркался Анри. – Я сделаю из тебя тайного разведчика и подошлю к герцогу… Кстати, вот еще один вопрос, который меня мучает: какой прок господину герцогу издеваться над прислугой? Или взять хотя бы твоего «господина Жана». Что за радость ему от твоих злоключений?

– Знаешь, – печально промолвил Франсуа. – Есть люди, которые живут до тех пор, пока в силах сделать другому зло. От своих гадких деяний им становится легко и весело на душе. Они могут дышать воздухом и слушать пенье соловья, только будучи уверены, что другому человеку в этот момент плохо. Но ничто для них не может идти в сравнение с непосредственным созерцанием человеческих мук и страданий. В этот момент они абсолютно счастливы. Проще говоря, милый мой, эти люди – хищники. Их нельзя переделать. Их можно только истребить. Но таких много, а оружия против них еще не придумали. Так что есть два способа общения с ними: либо взбунтоваться, – что к хорошему итогу для тебя не приведет, – либо терпеть.

– Как это делаешь ты? – не выдержал Анри. – Мудрый философ, который предпочитает трястись от страха в углу, не смея вырвать у змеи жало!

– Смешной ты! – слабо улыбнулся приятель. – Я больше тебя был бит этой жизнью, поэтому слушай меня. Не вздумай сопротивляться!

– Это еще почему?

– Таких не любят.

– Вот и прекрасно! Может, я именно этого и добиваюсь! Герцог разозлится и вышвырнет меня!

– Боюсь, он распорядится тобой иначе. Ты только отсрочишь свой уход, либо сделаешь его и вовсе невозможным.

Анри, только присевший на постель, сорвался с места, сжав кулаки:

– Я его… Я не знаю, как с ним разделаюсь! Какое он имеет право?

– Кто богат и знатен, за тем и право! – спокойно продолжал Франсуа. – Он заплатит, кому следует, и тебя, горячного юнца, упекут на долгие годы за решетку… Ты ничего не докажешь. Тебя и спрашивать ни о чем не станут… А если герцогу станет жаль на тебя своих денег, он может…

– Да я ему даром достался! – неистовствовал молодой человек.

– Он похоронит тебя заживо в этом замке, истязая изнурительной работой и унижениями.

– Хорошо! Что ты предлагаешь? – сдался Анри.

– Надо быть хитрее и сдержаннее их.

– А это возможно?

– Неужели ты со своим талантом не сумеешь разыграть слепую покорность и рабское согласие.

– Каким образом?

– Изображай, что любая оплеуха не только не раздражает и не обижает тебя, а даже делает тебе честь их вниманием.

– Ну ладно, допустим, у меня это получится, тогда что?

– От тебя отстанут или посчитают за самого преданного слугу.

– Хорошо. А сколько нужно ждать результатов?

– Может, год, а может…

– А может, всю жизнь? Мне это не подходит! Да и тебе я бы не советовал тратить свои годы на раболепие и послушание, мой мудрый наставник!

– Анри! – попытался возразить Франсуа. – Ты хотя бы не высказывай своих возражений господину герцогу, я о другом уж не прошу.

– Должен тебя огорчить, дитя мое! – Анри состроил трагическую мину. – Твой совет несколько запоздал.

– В каком смысле?

– Я уже надерзил господину герцогу, поэтому вскоре мы станем свидетелями разворачивающихся событий. Теперь ты понимаешь, почему я тороплюсь найти отсюда выход?..

Франсуа смотрел на него взглядом человека, не понимающего, разыгрывают ли его или говорят правду.

– Да что ты на меня уставился? – Анри широко улыбнулся. – Я, в отличие от тебя, ничего не понимаю в жизни, и успел наломать дров!

– Готовься к расплате.

– Я только ее и жду!

– Ты безумец!

– Я болван! – Анри с гордостью стукнул себя кулаком в грудь.

– Теперь я даже не знаю, как тебе помочь… Ты сам себе вырыл могилу…

– Возможно! Но с такой свиньей, как благородный герцог…

– Говори тише пожалуйста! – взмолился Франсуа.

– Я церемониться не стану! – закончил Анри свою мысль.

– Какой ужас!

– А теперь я могу и песенку тебе спеть! – с невинным видом заявил молодой человек.

– К черту песни! Как ты не понимаешь… – Франсуа схватился за свою забинтованную голову. – Боже! Я теряю сознание! Ты меня убил!

– Тебе вправду плохо? – встревожился Анри, склоняясь над другом.

– Мне, вероятно, нельзя было волноваться, – простонал тот.

– Скажи, что лучше: намочить повязки или найти лекаря? В замке есть лекарь?

– Не надо!

– Хотя есть другой способ. Тебе поможет свежий воздух.

– Что?

– Гулять пойдем. Поднимайся! – Анри протянул товарищу руку.

– Куда?

– Пусть тебя это не беспокоит. Мы отправимся туда, где нас никто не найдет. На крышу! – он взваливал на себя раненого товарища. – Вперед, навстречу солнцу! Черт возьми!

– Не ругайся! У меня от этого голова сильнее болит! – предупредил Франсуа.

И они отправились в путешествие: постанывающий на все лады разноцветный больной, шаркающий ногами по каменному полу и его неуравновешенный друг, подставивший ему свое плечо. Они представляли собой уморительное зрелище, любой встречный свалился бы на пол от смеха. Но как на грех, а, может, и на счастье, никто в тот момент им так и не попался им по дороге.