Возьми меня с собой

Нет, Машке ничего не скажешь. К тому же девочка до сих пор не подозревает, что отец их бросил. Она уверена, что папа просто улетел в длительную командировку, и все спрашивает, когда он приедет.

И Анне Лера не может поплакаться в жилетку. Та слез не признает – если совсем уж тошно, дымит, как паровоз, да травит непристойные анекдоты. Скажешь ей про одиночество, она и не поймет. И впрямь, в чем проблема? Вон сколько мужиков, любого только пальцем помани – и пожалуйста, не чувствуй себя одиноко. Еще, чего доброго, снова начнет Леру уговаривать, чтобы та не кочевряжилась и уступила шефу.

Остается лишь Настя. Она добрая, все выслушает. Но почему-то не хочется Лере обсуждать с ней свои дела. Может, та кажется ей слишком юной, неопытной, а может, Лера просто привыкла, что девчонка сама постоянно ревет у нее на плече. Неизвестно, сколько бы еще Лера просидела в столовой в своих невеселых раздумьях, если бы в дверях не показался Максимов. Едва заметив его, она поспешно поднялась и вышла, ощущая спиной его пристальный взгляд. Гнев на шефа перебил жалость к себе, и остаток дня Лера проработала в спокойном, даже веселом настроении.

4

За ужином Машка неожиданно оживилась. Сначала рассказала Лере смешную историю о том, как некий Коля Мухин принес в садик мамин мобильник, по ошибке захватив его вместо своего, игрушечного. Телефон мирно лежал у пацана в кармане штанов, но во время тихого часа вдруг затрезвонил на всю группу.

Прибежавшая на шум рассерженная Катерина Михайловна потребовала отключить игрушку, но не тут-то было. Коля тыкал во все кнопки, но проклятый аппарат если и замолкал, то на несколько секунд, а потом начинал сигналить заново. Наконец воспитательница выхватила мобильник из рук парня, но от волнения и злости нажала на «Yes» вместо «No», и из трубки на всю спальню отчетливо разнесся бас Колиного папы, на чем свет стоит ругавшего жену за то, что она так долго не отвечала на его звонки.

Тихий час, конечно, сразу закончился. Какой там сон, если все тринадцать человек хохочут в голос и даже суровая Катерина Михайловна держится за бока и вытирает навернувшиеся на глаза слезы!

Вечером сотовый благополучно вернули хозяйке, которая даже не заметила его отсутствия, думая, что телефон со вчерашнего дня спокойно лежит в ее сумочке. Колина мама была домохозяйкой, и, кроме мужа, на мобильный ей почти никто не звонил.

Вся эта история так развеселила Машку, что она долго и в ярких красках описывала ее Лере. Та сидела, внимательно слушая дочку, боясь спугнуть ее хорошее, радостное настроение, и понимающе кивала. Наконец, когда девочка закончила свой рассказ, Лера решилась и осторожно спросила:

– Машуня, тебе ведь уже нравится в садике? Смотри, ты привыкла, тебе весело, ты смеешься. Так?

– Не так. – Машка сразу помрачнела и насупила светлые круглые бровки. – Я все равно не хочу туда ходить.

– Но почему? – допытывалась Лера. – Из-за Катерины Михайловны? Видишь, она не такая уж строгая, просто вас много, и ей приходится нелегко…

– Не из-за нее, – перебила Машка. – Из-за Вовки Звончука.

– Господи, – опешила Лера. – Ну а он-то чем виноват?

– Ага, чем! – запальчиво проговорила девочка. – А что он лезет? То за косу дернет, то ножку подставит. А сегодня… – Машка округлила глаза и произнесла страшным шепотом: – Сегодня вообще полез целоваться! Представляешь?

– А ты что? – машинально поинтересовалась Лера.

– Я? – зловещим голосом переспросила Машка. – Я ему врезала так, что он отлетел. Будет теперь знать!

Лера в изумлении смотрела на дочь. И это ее она всю жизнь считала робкой, домашней, не приспособленной к коллективу и не умеющей за себя постоять? Или любого, даже самого мягкого человека можно вывести из себя и заставить действовать жестко и решительно?

Машка тем временем, выпустив пар, слегка успокоилась, заметила Лерино смущение и виновато проговорила:

– Я плохо сделала, да? Ты бы так не поступила?

Лера вспомнила сцену в кабинете у заведующего и невольно улыбнулась:

– Ты молодец. Я поступила бы точно так же. Одно дело – дергать за косички и подставлять ножки, но приставать с поцелуями – это уж слишком!

– Вот именно, – обрадованно подхватила Машка, не почувствовав в словах матери иронического подтекста. Она помолчала, раздумывая о чем-то своем, а потом тихонько спросила: – Мам! А папа скоро вернется?

– Скоро, Машенька, – с трудом выдавила Лера. – Подожди еще чуть-чуть.

– А мне кажется… – Машка подозрительно шмыгнула носом и отвернулась. – Мне иногда кажется, что он… вообще не вернется. – Последнюю фразу она произнесла совсем шепотом. Губы скривились, по щеке покатилась светлая одинокая слезинка. Машка быстро провела ладошкой по лицу.

– Что ты! – Лера обняла девочку, прижала к себе, поцеловала в теплую, сладко пахнущую макушку. – Он обязательно приедет. Скоро. И поведет тебя в зоопарк.

– В цирк, – поправила Машка. – Он обещал в цирк. А… – она замялась и напряглась, точно сжатая пружинка, – а почему Катерина Михайловна сказала, что он нас… бросил?

– Когда это она сказала? – Леру точно током дернуло, даже дышать стало больно. – Кому? Тебе?

– Елене Ивановне, – доверительно сообщила Маша. – Она вчера думала, что я сплю. А я не спала и все слышала. Катерина Михайловна сидела за столиком и говорила: «Девчонка отца все ждет, а его давно и след простыл. Зачем обманывать, уж сказала бы мамаша».

– Ты ошиблась, – твердо проговорила Лера. – Она вовсе не тебя имела в виду.

– А кого? – Машка с надеждой подняла глаза.

– Другую девочку. Совсем другую, ее нет в вашей группе.

– Она в соседней? – догадалась Машка.

– Вообще не в вашем садике. Про нее в газете писали, а Катерина Михайловна прочитала и решила рассказать Елене Ивановне. Ясно?

– Да. – Машка прерывисто вздохнула. – Ты можешь со мной немного посидеть, пока я буду засыпать?

– Конечно.

Лера вымыла дочку, уложила на кушетку, укрыла одеяльцем. Машка тут же повернулась на бок, лицом к ней, взяла Лерину ладонь в руки и старательно зажмурилась.

В этот вечер она долго не засыпала. Лежала с закрытыми глазами, вздыхала, ворочалась. Лера и сама чувствовала себя точно на сковородке. Вот ведь зараза, эта веснушчатая Катерина!

Будто для того ей все рассказали, чтобы она во время тихого часа молола своим длинным языком! Хоть бы потрудилась посмотреть, спит ли ребенок!

А может, она права, эта воспитательница? Хватит морочить Машке голову, пора рассказать ей правду. Через несколько месяцев девочке исполнится шесть – уже довольно взрослая для того, чтобы понять. Все равно до конца в красивую сказочку, придуманную Лерой, Машка больше не верит. Оттого и не засыпает, вертится с боку на бок.

В любом случае нужно еще раз поговорить с Ильей. К черту гордость! Надо позвонить ему, не дожидаясь, пока он соизволит сделать это сам, и поставить вопрос ребром. Пусть приходит к ребенку! А Машка должна знать, что Илья бросил не ее, а Леру, она осталась для него по-прежнему любимой и самой дорогой на свете.

Лера уже давно оттягивала этот неприятный разговор, предчувствуя, что ничего хорошего из него не выйдет. В самом деле, ну что она может? Алименты с отца суд имеет право взыскать, а обязать к общению с дочерью – нет.

Машка заснула, продолжая во сне сжимать руку матери, а Лера просидела полночи без сна, но так и не нашла решения. В конце концов она решила выждать еще чуть-чуть, надеясь, что Илья все-таки усовестится и объявится сам. Это была страусиная политика, и Лера прекрасно понимала, что просто прячет голову в песок. Но слишком многое навалилось на нее в последнее время, чтобы со всем справиться достойно. С такими мыслями она и заснула на исходе ночи, когда до начала рабочего дня оставалось всего два с половиной часа.

5

Лера честно постаралась выполнить все обещания, данные Скворцову: уговорила Наталью самолично делать ему уколы вместо Насти, чем несказанно обидела последнюю, договорилась, правда, не без скандала, на кухне о том, чтобы иногда кашу деду заменяли на что-нибудь более удобоваримое. Кроме того, она теперь тщательно следила за тем, чтобы санитарки Галя и Надюша регулярно открывали в палате форточку – раньше они делали это далеко не всегда, хоть это и входило в их обязанности.

Единственное, чего не удалось сделать Лере, – поговорить с родственниками старика. Они в больнице так и не появлялись, Светка их координат не знала, а Максимов на просьбу Леры дать телефон опекунов Скворцова ответил неожиданно резким отказом.

Сам же дед чувствовал себя сносно и, хотя продолжал ворчать, во время утренних обходов стал более покладистым и сговорчивым. Особенно обрадовал его принесенный вместо овсянки омлет. Он долго придирчиво разглядывал желтоватую массу, лежащую на тарелке, затем осторожно подцепил кусочек вилкой и отправил в беззубый рот. Прожевал, замер на несколько секунд, точно прислушиваясь к тому, как пища улеглась в желудке, и стал есть дальше, поспешно, жадно, причмокивая и разбрызгивая слюну.

Лера наблюдала за ним с улыбкой, стоя у двери в палату, и, к своему удивлению, не чувствовала никакой брезгливости – лишь нечто сродни умилению. Так когда-то с радостным интересом она смотрела, как полугодовалая Машка, захлебываясь и пачкаясь, ест свою первую кашку.

– Дед, ты прямо как ребенок, – с незлой насмешкой произнес Андрей, точно прочитав Лерины мысли.

Степаныч ничего не ответил. Он доел омлет до конца, вытер тарелку корочкой хлеба и, довольный, отвалился на подушку.

Андрей искоса взглянул на Леру, а потом полез в тумбочку, достал оттуда блокнот и принялся водить в нем карандашом.

За этим занятием Лера часто заставала его, когда заходила в палату. Поначалу она думала, что Андрей со скуки ведет нечто вроде дневника, и даже попыталась предложить ему ручку вместо карандаша, чтобы удобнее было писать. Но Шаповалов только усмехнулся и от ручки отказался, а блокнот тщательно прикрывал всякий раз, когда Лера приближалась к его кровати.

Парень явно шел на поправку. Лера методично, день за днем уменьшала дозу гормона и с удовлетворением отмечала, что астматические хрипы при прослушивании становятся все менее заметными, а сердце пациента работает исправно, действительно, как хороший мотор.

Он по-прежнему предпочитал ни на что не жаловаться, так что Лере иногда буквально клещами приходилось вытягивать из него правду о самочувствии. Вообще, с Лерой Андрей был немногословен, даже, можно сказать, молчалив. Ответит на ее вопросы, а сам не скажет ничего.

Леру это слегка задевало. Она уже знала, что Шаповалов, или Дрюня, как все его называли в отделении, любимец персонала. Его обожали и санитарки, и сестры, и даже стервозная, лишенная всяких сантиментов Светка – именно за легкий, неунывающий характер, умение поддержать любой разговор, рассмешить. Часто, войдя в восьмую палату, Лера и сама становилась свидетельницей оживленного, веселого спора между Дрюней и Степанычем, причем оба за словом в карман не лезли, особенно первый. Ругались, острили, поддевали друг друга, хохотали.

Однако ж, едва завидев Леру, Андрей умолкал, становился серьезным и даже замкнутым, снова тянулся к своему блокноту. Получалось, что она для него так и осталась чужой, не внушающей доверия, и это было обидно.

…Спустя неделю Светку наконец проводили в декрет. Ее уход неожиданно сильно осложнил Лерину жизнь. Прежде Светлана невольно являлась буфером между ней и Максимовым. Именно к ней Лера обращалась за помощью, если возникали вопросы, перед ней она отчитывалась за свои действия и назначения.

Светлана бывала груба и категорична, но ее недостатки казались конфеткой в сравнении с тем, что творилось теперь. Лере пришлось напрямую общаться с заведующим. Он же вел себя совсем не так, как в первые дни знакомства, полностью подтверждая прогнозы Анны: «Откажешь – получишь кучу проблем».

После того памятного дня Максимов кардинально изменил свое отношение к Лере. Он изводил ее бесконечными придирками по поводу и без, неуклонно, как машина, нацеленная на одну программу, фиксировал каждый ее промах, будь то пятиминутная задержка в буфете, слегка затянувшийся перекур с Настей на балконе, неточно или не вовремя сделанные в картах записи. Не оставлял шеф без внимания и жалобы Лериных больных, а такие случались, несмотря на ее приветливость и сдержанность в отношении пациентов. Все же Лера не была автоматом, а люди попадались всякие, в том числе совсем невыносимые, и она иногда срывалась, говорила резкости. Грубили больным все, причем в гораздо большей степени, но Максимов не трогал никого, кроме Леры.

Она терпела, стиснув зубы, уговаривая себя молчать в ответ на ругань шефа – ей не хотелось терять долгожданную работу.

Однако замечания – это было еще полбеды. Настоящим кошмаром стало то, что завотделением вовсе не прекратил своих домогательств. Служебные посещения его кабинета стали для нее сущим адом. Едва она входила, Максимов запирал дверь на ключ и ходил вокруг Леры кругами, норовя усадить ее все на тот же злополучный диванчик. При этом он нес такое, что просто уши вяли.

Приставания продолжались не только в кабинете – заведующий, абсолютно не стесняясь персонала, норовил притиснуться к Лере поближе в любом подходящем для того месте: в лифте, в закутке между сестринской и процедурной, на том самом балкончике.

Причем переходы от нагоняев к ухаживаниям совершались стремительно, порой без всякой паузы. «Психическая атака, – понимала Лера, привычно отстраняясь от шефа. – Не мытьем, так катаньем».

Она привыкла к постоянной обороне и не могла расслабиться даже ночью. Во сне ей казалось, что она чувствует запах его одеколона, и, значит, он где-то поблизости. Лера просыпалась в холодном поту, с ощущением, что руки шефа елозят по ее телу. Лишь убедившись, что это только сон и Максимова в ее постели нет, она засыпала снова.

Лера пробовала поговорить о происходящем с Анной, но та лишь хихикала да приговаривала:

– Сама хотела хлопот на свою голову. Говорила тебе: не считай себя умней других – не будет и неприятностей.

6

В начале ноября случилось первое Лерино дежурство. Собственно, оно должно было наступить гораздо раньше, но она все оттягивала этот момент, договариваясь с другими врачами, чтобы те заменили ее.

Ей не с кем было оставить Машку на ночь. Дом, в который они переехали два года назад, был новым, многоподъездным и многоэтажным. Почему-то Лера не смогла найти близкого контакта с жильцами – может, оттого, что виделись соседи преимущественно в лифте, спеша на работу, а во двор, где гуляли молодые мамочки с малышами, Лера Машку не водила – отправлялась с ней в ближайший лесопарк, подальше от бензиновых испарений и собачьих кучек.

Хороших, близких друзей, которых можно было попросить посидеть с девочкой, у Леры не завелось, а о том, чтобы оставить дочку ночевать одну, она и думать не хотела.

Дальше отказываться было нельзя, тем более Максимов уже три раза напоминал ей об обязанности регулярно дежурить по отделению. Лера пошла на компромисс – решила взять Машку с собой. Она не была уверена, что шеф отнесется к этому с пониманием. Но все же надеялась, что делать ему будет нечего и он смирится – не прогонит же ребенка на улицу, в самом деле!

Однако все оказалось еще лучше: завотделением днем срочно уехал на конференцию в подмосковный Чехов, обещая вернуться лишь послезавтра. Об этом Лере сообщила Настя, также дежурившая в этот вечер.

– Ой, какая маленькая! – умилилась она, увидев выглядывающую из-за ее спины набычившуюся Машку. – И как похожа на тебя! Копия!

Лера усмехнулась. Ну и подлиза эта Настя, хлебом не корми ее, только дай сказать комплимент!

В Машке ничего Лериного не было, она целиком в Илью пошла. Лера – шатенка, глаза у нее зеленовато-серые, а дочка беленькая, голубоглазая, полностью в отца. И улыбка его, и нос, и даже уши – чуть торчат в стороны, как у Чебурашки.

Настя тем временем уже тормошила Машку, она присела перед ней на корточки и полезла в карман халата:

– Хочешь конфетку? Шоколадную!

Машка кивнула и потянулась было к Насте, но Лера строго покачала головой:

– Настена, не давай. Ей нельзя шоколада.

– Совсем? – огорчилась девушка.

– Совсем. Тут же крапивница высыплет. Она и сама знает, никогда не просит.

Машку, так и не получившую конфету, отвели в сестринскую, накормили йогуртом с кукурузными хлопьями и оставили играть с предусмотрительно захваченным из дома любимым зайцем по кличке Роджер. Настя побежала делать процедуры, а Лера пошла по палатам с вечерним обходом.

В отделении было спокойно, больные готовились лечь спать, лишь у одной женщины сильно разболелась голова. Лера измерила ей температуру – нормальная. Видимо, просто мигрень. Дав женщине анальгин, она заглянула в соседнюю палату. Там было тихо, свет уже погасили, только в углу у окошка маячил чей-то темный силуэт. Лера подошла поближе: по маленькому пятачку между кроватью и столом взад-вперед бродила девушка, совсем молодая, на вид младше Леры. Лицо у нее было потерянным и страдальческим.

– Вас что-то беспокоит? – Лера осторожно дотронулась до ее плеча.

Девушка вздрогнула, точно ужаленная.

– Почему вы не ложитесь? – мягко спросила она.

– Не могу, – пожаловалась девушка. – Вдруг так тревожно стало, сердце точно выскочить хочет. Страшно.

– Ну что вы. – Лера усадила ее на кровать. – Успокойтесь. Я вам сейчас валерьянки принесу, выпьете, и все пройдет.

Она заглянула в карту пациентки. Там значилось, что у девушки обострение хронической язвы двенадцатиперстной кишки. Анна, в ведении которой находилась больная, назначила ей обычное лечение: физиотерапию и препараты, нейтрализующие желудочный сок. Никаких лекарств, способных вызвать у пациентки внезапные психические реакции, Лера в назначениях не обнаружила.

Вдвоем с подошедшей Настей они успокоили девушку, напоили ее валерьянкой и уложили в постель. Потом Лера принялась за оформление документации, а Настя отправилась к себе, в сестринскую, разбираться с анализами.

Прошло около часа. Лера так углубилась в записи, что не сразу заметила, как дверь ординаторской приоткрылась. На пороге стояла все та же девушка с язвой.

– Руку жжет, – почти беззвучно, одними губами проговорила она.

– Аллергия? – предположила Лера и тут же вскочила: девушка начала медленно оседать на пол. – Настя! – громко крикнула она, кидаясь к двери. – Скорей сюда!

Влетела перепуганная Настя. Вместе они подняли девчонку с пола и перенесли на диван. По ее лицу разлилась мертвенная бледность, шею и грудь покрывал липкий пот.

– Неужели прободение язвы? – Лера снова и снова листала карту. – Не может быть! Ее привезли не в таком тяжелом состоянии, да и лечение уже дало результаты.

– Давит… здесь, – слабо прошептала девушка, обеими руками держась за грудь.

Леру вдруг осенило. Елки-палки! Как она могла не понять? Жжение в левой руке, давление в области сердца, тревога, потливость – это же признаки стенокардии! У девицы банальный приступ стенокардии, а они с Настей валерьянкой ее отпаивают.

– Настя, быстро посади ее! – скомандовала Лера.

– Посадить? – изумилась та.

– Да! Ей нельзя лежать, нужно сесть. У нее сердечный приступ и, видимо, начало ишемической болезни сердца. Дай ей нитроглицерин. Или… нет, погоди…

«Эх, почему сейчас нет в отделении Анны или, на худой конец, Светки? Нитроглицерин резко снижает давление, а у девицы оно и так низкое. Значит, нельзя. Тогда…»

– Валидол и горчичники, – приказала она Насте.

Та глянула на Леру дико, но ничего не сказала. Исчезла на три минуты, затем вернулась с лекарством, пачкой горчичников и лотком с водой.

Лера дала девушке таблетку под язык, поставила горчичник на грудную клетку. Через несколько минут пациентка слегка порозовела, из ее глаз ушел животный страх, губы разжались.

– Легче? – спросила Лера, напряженно вглядываясь в ее лицо.

– Легче, – слабо улыбнулась больная. – Никогда такого не было.

– Да уж, вам бы еще лет двадцать без такого прожить. – Лера покачала головой. – Рановато вы ишемическую болезнь приобрели. Язвы вам мало?

– Это все по наследству, – проговорила девушка. – От матери. У той и язва, и стенокардия – еще с молодости.

– Ничего, – утешила больную Настя. – Подлечитесь. Сейчас и лекарства другие, и методы разные, новые, не те, что во времена вашей мамы.

– Верно, – со вздохом согласилась девчонка.

Отправив пациентку в палату, Лера и Настя, чтобы развеяться, пошли на заветный балкончик.

– Ну мы даем! – сокрушалась Лера, не замечая, как жадно, точно Анна, хватает из протянутой Настей пачки сигарету. – Хорошо еще, что она до ординаторской дошла, а не в коридоре завалилась. То-то здорово было бы!

– Расслабься, Леруся, – уговаривала ее Настя. – Ничего бы не случилось. Позвонили бы в реанимацию.

– Типун тебе на язык! – рассердилась Лера. – Тьфу, у самой сердце схватило.

– А я вчера письмо от Гошки получила, – невпопад сказала Настя и неожиданно перегнулась через перильца. Так низко, что Лере показалось – она сейчас сверзится с пятого этажа.

– Очумела?! – Лера схватила девушку за плечи, потянула к себе.

Настя, смеясь, подняла голову:

– Испугалась?

– Идиотка! Решила покончить собой, не вынеся разлуки с любимым?

– Вовсе нет. Я часто так делаю. Мне нравится – висишь вниз головой, смотришь на землю, точно летишь.

– Правда чокнутая. – Лера сердито пожала плечами. – Долетаешься как-нибудь. Голова закружится – и привет родителям. Что пишет твой герой?

– Ничего нового. – Настя вздохнула. – Опять с кем-то подрался. Причем он же и виноватым оказался, его на губу посадили. На трое суток.

– Может, ему стоит быть погибче? – предположила Лера. – Не пускать в ход кулаки чуть что?

– Ты не понимаешь, – тут же вспылила Настя. – У него же чувство собственного достоинства! Он его защищает. Поняла?

– Угу. – Лера сосредоточенно втянула табачный дым и вдруг спохватилась: – Ой! А Машка-то! Ей же давно пора спать.

В сестринской, однако, Машки не оказалось. Заяц сиротливо сидел на диванчике, рядом с ним аккуратно лежал огрызок яблока, а самой девочки не было. Не нашли ее Лера с Настей и в ординаторской.

– Ну, попляшет она у меня! – пригрозила Лера, стараясь гневом подавить овладевающее ею волнение. – Найду, выдам по полной программе.

– Давай я в туалете посмотрю, – предложила Настя, – а ты загляни в палаты.

– Там уже все спят.

– Может, она зашла, да заплутала в темноте. Глянь на всякий случай.

Настя убежала в конец коридора, а Лера, все больше нервничая, начала осторожно приоткрывать двери в палаты. Везде было темно, больные спали.

Когда Лера обошла семь палат, руки у нее уже ходили ходуном. В мыслях она рисовала страшную картину, как девочка потихоньку вышла на лестницу, спустилась в подвал и свалилась куда-нибудь в темноте. Лера толкнула очередную дверь и застыла на пороге.

В палате слабо светил ночничок. Скворцов дремал, натянув на голову одеяло. Посреди комнаты на стуле сидела Машка. Одна косичка опущена на грудь, другая перекинута через плечо на спину, подбородок гордо и даже высокомерно поднят, а руки манерно скрещены на животе.

Напротив нее на кровати сидел Шаповалов и старательно водил карандашом по блокнотному листку.

– Маша! – выдохнула Лера. – Ты здесь!

– Я только на чуть-чуть. – Девочка виновато хлопнула глазами. – Дядя Андрей сейчас меня дорисует, и я уйду, ладно?

Андрей прервал свое занятие и вопросительно взглянул на Леру.

– Да ты… – грозным шепотом начала Лера. – Как ты могла? Где я тебе велела быть? Почему ты ушла без спросу? Мы чуть с ума не сошли, все палаты проверили! Ну ты и получишь!

Машка скуксилась, нос наморщился, губы скривились.

– Не ругайте вы ее так, – попросил Андрей. – Она недавно пришла. Вышла в коридор и перепутала двери, вот и попала сюда.

– Немедленно идем спать, – приказала Лера дочке. – Как не стыдно! Тут больные, а ты им не даешь отдыхать.

– Да я уже наотдыхался за целый день. – Андрей усмехнулся и протянул девочке листок. – На. Почти готово. Нравится?

– Ага! – воодушевленно произнесла Машка, разглядывая портрет. – А можно я маме секрет скажу?

– Нельзя, – поспешно откликнулся Шаповалов. – Мы же договорились.

– Ну пожалуйста! Ей будет приятно.

– Какой еще секрет? – недоуменно спросила Лера.

– Маша, – строго предупредил Андрей, – не смей!

– Скажу! – Машка хитро прищурилась, вытащила из-за спины косичку и, теребя ее, торжествующе проговорила: – Мам, он и твой портрет нарисовал. Даже лучше, чем мой. Пусть покажет.

– Вот и имей после этого дело с девчонками. – Андрей шутливо нахмурился, однако Лера заметила, что он немного смущен, хоть и пытается это скрыть.

– Можно посмотреть? – попросила она.

– Пожалуйста. – Шаповалов пожал плечами, с делано-равнодушным видом достал из тумбочки другой листок и подал его Лере.

Так вот, оказывается, что он все это время черкал в своем блокноте во время ее обходов. Лера придирчиво разглядывала женское лицо, изображенное на листе.

Она. И в то же время не она. Похожа, это факт, но все же что-то не так – есть различие, и принципиальное.

Нет, все-таки это она, но будто бы на десять лет моложе. Совсем юная, такая, какой она была еще до встречи с Ильей и рождения Машки: с сияющими, широко распахнутыми глазами, гордо поднятой головой, свободно развевающимися волосами. Одним словом, очень красивая. Даже слишком!

Андрей выжидающе смотрел, какое впечатление производит его работа.

– Это хобби? – спросила Лера.

– Нет, профессия.

– Вы художник? – удивилась она.

– А что, не похож?

– Нет, почему же… – Лера пожала плечами.

– Ну и как?

– Хорошо. – Она опустила руку с листком. – Но есть одно «но».

– Какое еще «но»? – Андрей недоверчиво прищурился.

– Художник должен рисовать правдиво, а вы покривили душой.

– В чем это вы увидели неправду? – обиделся он.

– Да во всем. – Лера улыбнулась. – Я совсем не такая, какой вы меня изобразили. Мне до этой девушки далеко. И потом, она намного моложе своего прообраза.

– Ничего подобного! – самоуверенно возразил Шаповалов.

– Да!

– Нет!

– Точно-точно!

– Да вы… вы в зеркало на себя поглядите, Валерия Павловна! – неожиданно выпалил Андрей.

Лера, машинально повинуясь его словам, обернулась и глянула в висящее в углу над раковиной зеркало.

Мамочка! На кого она похожа! Глаза блестят, аккуратное, волосок к волоску каре растрепалось, так что волосы падают на лоб и щеки. Да еще и свекольный румянец во все лицо!

Это был ее бич еще со школьной скамьи: стоило хотя бы чуть-чуть разволноваться или смутиться, она вспыхивала, как маков цвет, до самых корней волос. Как только Лера не боролась с этой дурацкой особенностью своей кожи моментально, точно барометр, реагировать на любое возбуждение: умывалась ледяной водой, старалась держать эмоции под контролем, даже пила какие-то специальные капли, прописанные врачом. Но все было напрасно: предательские сосуды делали свое дело. В классе Леру шутливо поддразнивали, называя «красный свет».

Она быстро провела ладонями по волосам, стараясь пригладить прическу. Андрей сидел на кровати, скрестив руки на груди и глядя на нее одновременно насмешливо и восхищенно, и молчал.

Она почувствовала, как под его взглядом жар заливает уже не только лицо, но и шею, горячими делаются ладони, а ноги слабеют, становятся мягкими, ватными.

– Так, Андрей Васильевич, – Лера попыталась придать голосу как можно больше строгости и официальности, – немедленно ложитесь. Вы и так нарушили режим, сейчас одиннадцать часов.

– Слушаюсь, Валерия Павловна, – в тон ей ответил Шаповалов. При этом глаза его так и остались озорными, он продолжал пристально, беззастенчиво разглядывать ее в упор. – Рисунок только отдайте – он ведь вам не понравился.

– Не отдам. – Лера покачала головой, сложила листок и спрятала в карман халата. Она подхватила Машку за руку и пошла к двери, но на пороге все же не выдержала и обернулась, а затем решительно шагнула из палаты. Настя стояла у выхода из отделения.

– Нашлась? – обрадовалась она, увидев Леру с Машкой. – А то я с того конца все палаты просмотрела, хотела уже вниз бежать.

– Нашлась, – рассеянно пробормотала она.

– Перенервничала, – посочувствовала Настя, вглядываясь в ее лицо. – Прямо вся горишь. Я тебе сейчас не нужна?

– Нет-нет. – Лера поспешно покачала головой.

– Тогда пойду инструменты в порядок приведу, а то Наталья завтра убьет.

– Давай.

Настя скрылась в процедурной. Лера выдохнула с облегчением и потащила Машку в ординаторскую. Та, чувствуя себя виноватой, быстренько разделась, легла и затихла.

Лера постояла над ней несколько минут, послушала ровное, сонное дыхание, а потом тихонько, на цыпочках приблизилась к зеркалу, тому самому, перед которым так любила прихорашиваться Анна.

Жаркий румянец так и не сошел с ее лица. Да и взгляд у зеркального двойника был каким-то шальным, блуждающим. И неудержимо радостным.

Лера состроила себе свирепую гримасу. Дура, нашла чему радоваться! Ну нравится он ей, с самого первого взгляда понравился, это ясно, и нечего было самой себе врать! Притворяться, что он ей до лампочки, а самой только и мечтать, чтобы он обратил на нее внимание, сделал что-нибудь такое…

Ну, вот он и сделал. И что теперь? Что у них может получиться? Да ничего, ровным счетом ничего.

Она и не знает его толком: как, чем жил, где работал, что у него на уме. Разве можно вот так влюбиться, ни с того ни с сего, да еще когда у самой полно проблем! Только-только немного утихла боль, и вся она без остатка должна принадлежать покинутой отцом Машке…

Лера медленно покачала головой, завороженно глядя, как ее отражение повторяет этот жест.

Ни к чему все это! Андрей – мальчишка по сравнению с ней. Пусть у них не такая уж большая разница в возрасте – всего четыре года, но ясно же, что она гораздо старше. Слишком много уже произошло в ее жизни, принеся горький опыт, разочарование, усталость. Еще раз разочароваться будет совсем нестерпимо. Лера не Анна, упрощать такие вещи не умеет.

Да и нельзя ничего упрощать с таким парнем, как Андрей. Он гордый, болезни своей стесняется, насмешничает, а глаза-то его Лера видела, когда обернулась: серьезные и грустные. Или ей показалось?

Лера открыла холодную воду, умылась, стараясь расслабиться, снять с себя напряжение, и вернулась к столу, к недописанным картам. Попробовала работать, но не смогла: в голову все время лезли посторонние мысли.

«Как Настена прямо!» – сердито подумала Лера и встала. Накинув пальто, она воровато прошмыгнула мимо полуоткрытой двери в процедурную, где орудовала Настя, и вышла на балкон. Мягкие, влажные хлопья первого снега приятно коснулись разгоряченного лица. Лера оперлась о перила и задумчиво посмотрела вниз, на тускло освещенный больничный двор. Потом она сунула руку за пазуху, вытащила лежащий в кармане халата листок и бережно разгладила, заслоняя ладонью от снежинок.