Туман над околицей

Глава 1

Март 1907 года, Москва

Катерина порхала по гостиной, поминутно бросая взгляд в зеркало. В нем она видела девушку шестнадцати лет, с белокурыми волосами, голубыми глазами и легким нежным румянцем, который всегда присутствовал на ее прекрасном лице. «Создал же Бог такую красоту!» – думала она, глядя на себя.

Соня сделала ей прическу по последней моде, как у великих княжон, и ей не терпелось увидеть, какое впечатление произведет это на Георгия. Теперь, когда они не виделись полгода, он наверняка уже успел решить со своей семьей вопрос об их свадьбе. Катерина и Георгий условились, что об их тайной помолвке никто не узнает до тех пор, пока двоюродный дядя Георгия, граф Сергей Петрович Павлов, не даст добро на брак. Других родных у Георгия не было. Сергей Петрович же был человеком высокого положения в обществе, имел огромное состояние, важные связи, а потому от него во многом зависело будущее Георгия.

Последнее письмо от жениха Катерина получила в январе, а нынче был март. Отсутствие писем девушка оправдывала тем, что Георгий по природе своей был немногословен – он человек дела. Все между ними уже было оговорено: его любовь к ней, их планы на будущее, включая путешествия и переезд в Петровское, год назад построенное по проекту именитого итальянского архитектора.

В коридоре послышались быстрые шаги маленьких ножек и веселый девичий смех. Дверь открылась, и Катерина увидела свою веснушчатую восьмилетнюю сестренку Марию, позади которой тяжелыми шагами, ступать которыми мог скорее отставной генерал, нежели молодой человек двадцати двух лет, шел Георгий.

– Катерина, вот он наконец! И судя по счастливому виду, у него хорошие новости! – сказала девочка, подмигнув сестре.

Георгий опустил глаза, а затем снова их поднял и посмотрел на Катерину, потому что так было нужно, но было заметно, что ему этого совсем не хотелось.

– Мари, переоденься, тебе вовсе не идет этот цвет! – торопливо прошептала сестре Катерина, понимая, однако, что сказанное ей было услышано всеми присутствующими.

Девушка тотчас замолчала, сделав вид, что смущена, когда глаза ее встретились с глазами красивого, статного, одетого по последней моде молодого человека.

– Ты не поверишь, что у нас случилось на прошлой неделе! – защебетала Катерина, обращаясь к Георгию. – Мари наша чуть не сбежала в монастырь грехи замаливать, представляешь? Ведь спланировала все заранее! Потихоньку собирала узелок с провизией, уже готова была к побегу, но рассказала все Верушке, а та, конечно, выболтала.

Мари покраснела.

– А разве у этого маленького ангела могут быть грехи? – улыбнулся Георгий.

– Я… конфеты стащила у Веры как-то раз. – Потупила глаза маленькая Мари.

– Все нянина наука! Наша старушка Ильинична напугала ее Страшным судом, – подхватила Катерина.

Глядя на маленькую Марию, совсем невозможно было поверить, что эта хрупкая девочка целый месяц готовила план побега. Много в ней было еще детской непосредственности, чего-то совсем ребяческого, отчего в ее присутствии у всех неизменно поднималось настроение. Она была любимицей родителей, но эта любовь нисколько не испортила ее характер, а, напротив, сделала ее доброй по отношению ко всем. Никто и никогда не казался ей плохим.

– Сыграем вместе на рояле? – Взмахнула ресницами Катерина, одарив Георгия своим самым впечатляющим, как она считала, взглядом.

– Пойдемте, Мария, – сказала Мари гувернантка Соня, почувствовав, что надо оставить Георгия и Катерину наедине.

* * *

За обедом все сидели молча. Георгий поминутно посматривал на часы с кукушкой, висевшие над сервантом из красного дерева, будто ожидая, когда уже пройдет достаточно времени для того, чтобы правила приличия позволили ему покинуть дом Ранневых. Наконец Владимир Андреевич, глава семейства, бодрый мужчина тридцати шести лет, нарушил молчание и, придав своему голосу напускную веселость, спросил:

– Значит, вы планируете первое время остановиться в Париже у Воронина? Передавайте ему привет. Мы не виделись со студенческих времен.

– Хорошо… стало быть, передам.

В столовую влетели раскрасневшаяся растрепанная девочка лет пяти, а за ней мальчик, который казался ее ровесником, но был на самом деле на год младше нее. Лицо мальчика было перемазано красками, и виновницей тому, судя по его недовольному пыхтению и взглядам в сторону девочки, очевидно, была его сестра. Это были Вера и Сережа, младшие дети Ранневых.

По тому, как Сережа принялся рассматривать столовые приборы, было понятно, что он привык обедать в детской и сажать его за общий стол стали не так давно. Не успел он разобраться с вилками, как вошедшая в столовую гувернантка поспешила увести его для того, чтобы умыть.

– Мама, мама, это правда, что мы на следующей неделе поедем в Петербург? – весело протараторила девочка, подкармливая под столом колли, который довольно вилял своим пушистым хвостом. Она делала это как бы незаметно, что было очень забавно, ведь о том, что Вера втайне кормит своего любимца Фреда, знали все, начиная от мамы, Елены Алексеевны, приятной женщины с большими добрыми глазами, заканчивая кухаркой Аксиньей, которая всегда накладывала младшей барышне самую большую порцию.

– Да, дорогая, твоя крестная ждет нас всех на именины. Но Фреда на этот раз мы с собой не возьмем. У тети Лизы станет плохо с сердцем, если вы снова накормите ее гоголь-моголем, который продегустировал Фред, – Елена Алексеевна сказала это будто бы строго, но в блеске ее лучистых глаз отражалась бесконечная любовь и снисходительность к проказам малышки, и было понятно, что ругать, а уж тем более наказывать детей ей несвойственно. Глаза эти смотрели так спокойно, что не было в них ни укора за детские шалости, ни малейшего неудовольствия чем бы то ни было, – лишь свет и радость.

Вера и Мари переглянулись и еле сдержались, чтобы не расхохотаться. Сережа вернулся в столовую и, радостный, совершенно забыв о привычных шалостях сестры, принялся наконец за свой бифштекс.

С появлением в столовой младших детей атмосфера несколько разрядилась, все почувствовали некое облегчение и спокойно продолжили разговор на тему последних новостей в стране и мире, театральных постановок в Московском художественном, новинок у Елисеева и прочем.

Когда обед был кончен, Катерина сказала, что чувствует себя дурно и прошла в свою комнату. Елена Алексеевна удалилась в детскую с младшими детьми, а Владимир Андреевич и Мария проводили Георгия до выхода.

– Думаю, что служба в дипломатическом корпусе пойдет на пользу вашей карьере. Я даже уверен, что вы сможете добиться головокружительных успехов.

Георгий замялся, не зная, нужно ли что-то говорить, и просто кивнул. Хоть в том, что помолвка была разорвана, и не было его вины, ему было не по себе.

Он поправил воротник и с улыбкой посмотрел на Марию.

– Я хотел бы оставить вам эту игрушку в память обо мне. – Он протянул маленькой Мари фарфоровую куклу в прелестном розовом платьице, с ниткой жемчуга на маленькой шее, точь-в-точь такой, какая была у маленькой Марии. – Мне будет не хватать вашего звонкого смеха и игр в шахматы.

– …в которые я всегда проигрываю.

– Наверное, потому-то мне так нравится с вами играть. – Георгий грустно улыбнулся. – Ну, до встречи, мой маленький друг.

Глава 2

Май 1907 года, с. Пустынь Горбатовского уезда, Нижегородская губерния

Красивая молодая женщина вела пятилетнюю девочку за ручку. Рядом с ней, то и дело поправляя сползающие порты, шел мальчик лет десяти с котомкой и рабочим инструментом за плечами. Они подошли к дому напротив церкви, постучали в открытое окно. День был по-июльски жарким, пахло цветущей в палисаднике сиренью. Выглянула хозяйка:

– Здравствуй, Агафья!

– Здравствуй, Дарья! Нет ли работы какой?

Дарья вышла из дома с девочкой лет восьми, которая несла в руках глиняный горшочек с молоком и еще теплую лепешку. Она угостила детей и присела с ними на травку под дерево.

– Новостей о Федоре нет? – спросила Агафью подруга.

– Тебе, Дарья, скажу, только ты уж сохрани: прислали бумагу, что пропал без вести.

– Как же вы теперь?

– Да вот за два года не пропали. С осени работа будет: батюшка твой, отец Михаил, дай Бог ему здоровья, открывает при приходе в нашей деревне класс, меня берет учительницей. Но это с осени, а пока…

– Ты пойди в Н-ское, говорят, дачники наши, кормильцы, приехали. Как раз лето и протянешь. – Дарья вздохнула, сочувствуя подруге, и, глядя куда-то вдаль, добавила: – А ведь не должен был твой муж на войну эту окаянную попасть. Говорят, брат твоей подруги Лизы Шереметьевой постарался: все никак простить тебе не может, что ты, поповна, ему, благородному, отказала.

– Бог ему судья. Проживем.

Мать с мальчиком стали пилить и колоть дрова, а маленькая Анна уснула под деревом.

* * *

Агафья уже несколько лет нанималась то к одним, то к другим господам. В их краях было не так много богатых людей, но уезжать из родного села ей не хотелось: хоть их маленького участка и не хватало для прокорма, она верила, что, может быть, однажды ее муж Федор, значившийся без вести пропавшим на русско-японской войне, чудом вернется домой. С Агафьей ходил на подработку ее десятилетний сын Николай, которого в деревне звали Колеем, чтобы отличать от других ребятишек: Николаи в ту пору были в каждой семье. Когда Агафья узнала от Дарьи, что Ранневы приехали на лето в их края, она на следующий же день после их приезда пришла в Н-ское.

– Приветствую, Агафья, – сказал седлавший молодого коня конюх Данила, как только женщина с сыном зашли во двор. – Уже проснулись, можешь проситься. Ну, Бог тебе в помощь…

– Ты стой тут, Николка, – быстро сказала она сыну, перекрестилась и, постучавшись, вошла через знакомую ей обшарпанную заднюю дверь в старый, но красивый дом, сохранивший все признаки былого богатства хозяев, несмотря на то, что никто этим домом почти не занимался.

Все здесь казалось женщине невероятно роскошным, ведь большей роскоши в своей жизни она никогда не видела. Когда открывшая дверь горничная узнала о цели визита Агафьи, она велела той подождать, и женщина покорно уселась на предложенный ей стул. Ей казалось, что она ждала целую вечность. Наконец она услышала ровные женские шаги.

– Должно быть, идет. – Агафья раскраснелась от волнения.

Тем временем во дворе Данила продолжал приготовлять коня для средней барышни, Марии. Конь был молодой, статный, с атласной переливающейся шкурой и шелковистой гривой. Казалось, что он вот-вот сорвется в галоп, обгоняя ветер.

– Эй, Дуня, пойди-ка сюда, – сказал он маленькой Евдокии, дочери Перфилия, диакона Пустынской церкви. Дуня приходила к белошвейке Ранневых, чтобы учиться шитью, и заодно помогала горничной с сервировкой обедов и ужинов.

– Ты со средней барышней одного роста же? А ну-ка садись на Капитана, проверим, подойдет ли ей эта лошадка или другую готовить. Да не бойся, он смирный, послушный. Молодой, конечно, но я его еще обучу.

Дуня послушно залезла на коня. Верхом она была впервые. Данила взял Капитана под уздцы и повел по двору.

– Ну как, нравится тебе? – спрашивал он то и дело радостную Дуню, которая уже представляла себя барышней. Очень ей шла обстановка усадьбы, и сложена она была не по-деревенски, хотя по девочке восьми лет особо и не скажешь, какого она сложения. Дуня была невероятно счастлива. С Капитана совсем по-другому виделась ей и деревня внизу, вдалеке, и река, и…

– Эй, Данила, – позвал конюха кто-то из слуг, – тебя барин спрашивает.

Данила скорее побежал в дом. «И какое у него может быть ко мне дело? Не иначе как посоветоваться хочет по поводу покупки коня. Надумал-таки. Уж лучше меня-то в этом деле советчиков не сыщешь», – думал он, совсем забыв о сидящей на Капитане Дуне…

А Дуня все радовалась своему новому положению. Вдруг она услышала, что кто-то присвистнул. Девочка оглянулась и заметила стоящего рядом с дверью Николку, которого она до этого ни разу не видела. Николка смотрел прямо ей в глаза и улыбался своим добрым, простодушным взглядом.

– Чего, барышней себя уже вообразила? Слезть-то сможешь? Поди и не умеешь с лошадьми-то обращаться. Давай, помогу, – предложил он и, не дожидаясь ответа, направился в ее сторону.

Но Дуне стало вдруг стыдно за то, что кто-то прочитал ее мысли. Да, она не дворянка, а поповна. Но эта деревенская жизнь, эта еда из общей миски, это пьянство в святые праздники, грубости, побои – все это не для нее. Она вырастет и уедет в епархиальное училище, тятя обещал. Она будет много читать, выучит французский, может быть, даже научится играть на рояле. Ей хотелось убежать, уехать из этой деревни, где она была как чужая: почти никто из ее деревни, кроме Агафьи, не умел читать, да и не хотел – летом некогда, страда, а зимой темнеет рано, станут они еще лучину для чтения зажигать. А у Дуни дома хоть и тоже не всегда было сытно, но книги были, тятя любил читать. У нее дома всегда будет красиво – кружевные салфетки на столе, аромат свежесорванных цветов. Она будет шить себе платья, утонченные, благородные, по моде, себе и детям, мужу рубашки вышивать. Не зря же она учится шить.

«Нет, такая дерзость, я ему покажу», – подумала она и пришпорила коня. Она видела, как всадники пришпоривают коней, и со стороны ей казалось, что нет особой науки в том, чтобы управлять лошадью, особенно молодым конем, вышколенным Данилой, лучшим конюхом в округе. Капитан игриво взмахнул хвостом и, радостно обежав двор, перепрыгнул через забор и поскакал вниз, с холма, на котором стоял дом. У Евдокии кружилась голова. Она не могла понять, что происходит. Управлять лошадью, несущейся с крутого холма, она не могла, да и держалась она на ней тоже из последних сил. Она услышала только какие-то крики на дворе и женские вздохи «Капитан понес!», в то время как кто-то резко остановил коня. Она уже ничего не видела. Тело ее безжизненно висело на Капитане, который уже как ни в чем не бывало мирно и спокойно шел шагом на двор.

– Врача, врача позовите, Евдокии плохо! – В доме был переполох.

* * *

– К сожалению, думаю, работы для вас нет, – сказал управляющий усадьбой Агафье.

– Ну, может, хоть сына… Десять ему. Он… сильный, ловкий очень. С конями управляется не хуже самого Данилы! Подход к ним знает. И рукастый такой парень. Починить что… или сделать. Калоши умеет лить… Он и грамоте обучен! Да я и сама читать-писать умею, у нас в деревне и не сыщешь грамотных-ти.

– Спасибо, но в помощи по дому сейчас нет нужды. – Управляющий посмотрел на Агафью поверх очков таким взглядом, что она поняла: пора уходить.

* * *

Вечером в доме Коныгиных было тихо. Не пела мать за работой, дети тоже притихли, чувствуя, что скоро снова станет голодно. Деньги с предыдущих заработков заканчивались, еда тоже. Год был неурожайный, а надежды на работу в доме Ранневых не оправдались. Вдруг Агафья услышала стук по окну и открыла его, впустив майский воздух с запахом цветущей яблони.

– Чего тебе, Сенька? – сказала она веснушчатому деревенскому мальчику, стоявшему под окном.

– Да вот, письмо тебе, тетенька, передали от Ранневых.

В письме, написанном самой Еленой Алексеевной, было сказано, что вся семья Ранневых очень благодарна Агафье за то, что «Николай спас жизнь нашей дорогой Евдокии», и что ее ждут на работу на кухне, а Николая – на двор, если они будут на то согласны.

Глава 3

В Н-ское пришло лето. Было оно в тот год таким жарким, какого давно не помнили.

Мария, любившая особой пламенной любовью свои леса, которые считала родными, ведь Ранневы проводили здесь каждое лето, ежедневно вставала в половине шестого, чтобы сбегать с Евдокией за земляникой и вернуться к завтраку. О том, что она ходит в лес, знала из домашних только няня.

Как же нравились девочкам эти лесные прогулки!.. Лес ранним утром просто волшебный… Идешь в платочке и в фуфайке, чтобы комары не так сильно кусали. Кусать будут все равно, но не заметишь даже: увлечешься красотой леса и запахом земляники, а еще же набрать ягод хочется побольше… Часа через три устанешь и идешь назад. Берестяная набирка^[1] уже полная, а сапоги, которые на два размера больше, спадают, но ты безумно доволен, что сейчас будешь есть самую вкусную похлебку у тети Маруси. Тетя Маруся была одинокой старушкой, которая жила в крайнем к лесу покосившемся домике. Ее частенько навещала Елена Алексеевна, принося ей корзины с продуктами. Ей же девочки приносили из леса все собранные ягоды, из которых тетя Маруся варила компоты и варенья, с ними же пекла пироги. А знаменитая похлебка делалась так: наливали в миску свежей воды из Ташлаевского колодца, славившегося самой вкусной водой, клали землянику и засыпали сладким «песком».

Девочки разведали самые ягодные поляны, которые им когда-то показал Осип, старик семидесяти двух лет, проживший в этих местах всю жизнь: «Как пойдешь за реку, так там ой как много можно земляники-то напушить. Я вам потом еще лучше место покажу – Елькину рощу. Там вот такая будет! Самая спелая!» Ежедневно в течение двух недель девочки ходили по ягоды с Осипом, после чего решили, что готовы собирать землянику без старичка, которому тяжеловато уже было далеко ходить.

Как весело было подружкам бежать, взявшись за руки, по влажным от утренней росы тропкам! Нюська, черно-белая кошечка, всегда спавшая с Марией и с ней же просыпавшаяся, бежала до опушки леса за девочками, а потом, помурлыкав, оставалась ждать их всегда на одном и том же месте, в тени большой ели. Там она вальяжно лежала, время от времени лениво помахивая своим красивым пушистым хвостом. Вокруг, в разнотравье, суетились шмели и пчелы, перелетая с цветка на цветок. Луга были полны белых ромашек, синих васильков и розовых «часиков». Луговая гвоздика, которую деревенские называли «часиками», была на лугах всюду, куда ни посмотри. «Оттого и часики, что тикают», – думала Мари, принимая стрекот кузнечиков за звуки, издаваемые гвоздикой. Лишь позже, уже покинув края своего детства, она поняла, что то были песни насекомых, а часиками цветы назвали то ли потому, что они по форме напоминали циферблат со стрелками, то ли потому, что цветок закрывался на ночь и в период ненастья.

Вдалеке, ближе к реке, паслось большое стадо коров. От наступающей уже с семи утра жары они совсем не хотели двигаться, а в основном лежали, прикрыв глаза. Мари и Евдокия побежали наперегонки. Им казалось, что они знают здесь каждое деревце, каждую кочку, каждую травинку. На обычном своем земляничном месте девочки провели не более получаса, наслаждаясь ароматами спелых ягод, которые этим летом уже отходили. Вдохнуть сухой жар соснового леса знойным летним утром, уловить в нем аппетитный запах земляники – это что-то особенное… Это аромат детства, который хочется закатать в банку, как варенье. Ах, если бы можно было так сделать!

Берестяные набирки обеих девочек были почти полными, но все же не добранными до краев. Уходить пустыми из лесу не хотелось.

– Это ничего, что земляника заканчивается. Мы сейчас черники наберем. – Евдокия вспомнила, что дед Осип говорил про черничные места за рощей, и было решено идти туда, еще дальше в глубь леса.

Девочки были в пути около часа, когда пришли к зарослям черничных кустов. За веселыми разговорами они не заметили, как прошло время – им казалось, что из дома они ушли не более получаса назад.

Черники было так много, что они совсем скоро набрали по целой набирке и решили идти обратно.

– Мы сейчас с тобой недалеко от Дедово, слыхала историю про тамошнее Свято озеро? – спросила Евдокия.

– Нет, расскажи, – попросила Мари. Она очень любила слушать народные сказки и легенды. Много таких сказок рассказывала ей няня, правда, зная впечатлительность Мари, мама взяла с няни слово, что та не будет рассказывать ей тех жутких и зачастую кровавых историй, которыми частенько «угощали» в ту пору няни из народа своих «выходков»^[2].

– Даже и не знаю, с чего начать. Ну, начну с того, что на месте, где сейчас озеро, стоял раньше монастырь, в котором жили старцы, «деды», потому и Дедово. К этим старцам приезжали со всей России-матушки, но не в сам монастырь – туда никого не пускали – а в церковь, что в самом центре озера сейчас. Был у старцев подземный ход, по которому они в эту церковь из монастыря приходили. Вход в подземелье охраняла одна пожилая семейная пара. На старости лет родилась у них девочка, которую назвали Настей. И вот как подросла Настя, влюбился в нее один из приезжих господ…

Рассказ был длинным, и все это время девочки пробирались сквозь густой лес. Он казался совсем сказочным: мох насыщенного изумрудного цвета, заросли папоротника с наброшенной на него паутиной…

Евдокия шла впереди, потому что она лучше помнила дорогу. Мари отставала, утомленная долгой лесной прогулкой. Каждый раз, когда она ступала на сухие ветки, сердце Марии замирало: треск веток и рассказы Евдокии – все вместе производило на нее немного пугающее впечатление. К тому же дело было уже к полудню, самое знойное время, а она с утра ничего не ела, и у нее кружилась голова.

– …и вот закинул один рыбак удочку, а она за купол зацепилась. Он его под воду и утащил.

После этой фразы Евдокии Мари потеряла сознание.

Услышав треск веток, Евдокия обернулась и ахнула, увидев упавшую подругу. Подбежав к Мари, она попыталась взять девочку на руки, чтобы нести ее в сторону дома, но, конечно, это была совершенно глупая идея: Евдокия была хрупкой, худенькой девочкой, почти ровесницей Мари, младше ее на полгода. Что делать, она не знала. Расстроенная тем, что не помнит обратной дороги, она неожиданно услышала вдалеке мычание стада. Нужно хотя бы выбраться к ним, там пастух, он поможет. «Туда!» – стучало у нее в голове. Не помня себя, пробираясь с той скоростью, с какой она только могла, ведь нужно было успеть до того, как коров поведут домой, она выбралась на поле. Коровы уже начинали двигаться в сторону деревни.

– Эй, на помощь! – закричала девочка.

Пастух обернулся, и издалека девочка поняла, что это был не Гришка, который обыкновенно пас стадо, а кто-то из мальчишек. Она замахала рукой, мальчик, вглядываясь в сторону леса, наконец увидел ее и побежал навстречу. Это был Николка.

– Барышне плохо. В обморок упала.

Николка подбежал к девочке, молча взял Мари на руки и понес ее вниз, к реке. Евдокия последовала за ним. Там он умыл девочку. Она понемногу начала приходить в себя. Вместе с Евдокией они усадили ее в тень под иву, на которую она смогла облокотиться. Николка предложил ей воду из своего туеска^[3] и пирог. Вода и пища немного оживили девочку.

– Я сбегаю в деревню, вернусь с лошадью и телегой. На ней довезем тебя до Н-ского.

* * *

Завтрак – как это обыкновенно делали в жаркие дни – накрыли на веранде к десяти. На столе, покрытом накрахмаленной белой скатертью с вензелями «ВР», уже стоял кофейник и чашки от Императорского фарфорового завода для всей семьи. Сдобные булочки с маком, бисквиты, гренки, ревельский тминный хлеб, печенье, бутерброды с ветчиной и холодным мясом – чего здесь только не было! Аксинья, розовощекая от своих утренних стараний, «метала» угощения на стол. Заранее она редко накрывала, чтобы мухи не налетели.

– Что-то заспалась сегодня Мария, – сказал отец семейства, беря щипчиками сахар из новенькой фарфоровой сахарницы. К завтраку вышли все, за исключением Мари.

– Верушка, сбегай в дровник, может быть, она там, с Фредом возится?

Все начали завтракать. После получаса поисков Мари по дому и окрестностям, Владимир Андреевич не на шутку забеспокоился. Няня, плача и причитая, что она всему виной, призналась, что Мари уже некоторое время каждое утро ходит по ягоды с Евдокией.

– Знал я, что ни к чему хорошему не приведет эта ее дружба с народом! – в сердцах бросил Раннев.

Все взрослые домашние, кроме Елены Алексеевны, которая осталась дома с младшими детьми, распределились на группы для поисков Мари.

Сам Владимир Андреевич пошел вниз, в сторону реки, за которой был лес с земляничными местами. Ему-то и попалась телега с лошадью, на которой ехала девочка, весело разговаривая с Евдокией.

– Завтра же мы возвращаемся в Москву. А тебя, Евдокия, я прошу в наш дом больше не приходить.