Читать книгу: «Виктория Виктора», страница 4

14

Когда-то под землёй жили существа. Они были слепы и глухи, но остро чувствовали вибрации и запахи. Существа прокладывали длинные тоннели в пластах породы, питались ослабленными от старости сородичами, после чего впадали в долгую спячку. Если же трапеза оказывалась особенно сытной, то тела существ раздувались и со временем от родительского чрева отделялись детёныши. Хилые и медленные поедались, но ловкие и сильные убегали, возглавляя новый цикл жизни.

Существа не интересовались наземным миром – им достаточно было своего. Много поколений они провели в покое земных пластов, пока однажды их колонию не обнаружили и не извлекли под солнце.

Новая среда была лишена привычных вибраций и запахов. Существа, не ведавшие растерянности или удивления, бились в единственном доступном для данной ситуации чувстве – агонии. Они рвали цепи, давили своих захватчиков, но всё же были обузданы.

Существ обездвижили на разделочных столах, запустили тонким крюком к ним в мозг и через кровоточащие отверстия извлекли уши.

– Аменхет! – первое, что в своей жизни услышали существа. – Я архитектор плоти и ваш новый Бог!

Аменхет вырезал их вторые сердца ради голосовых связок, часть сухожилий и лёгких превратил в уши, а для глаз забрал соединительные пластины и кусок печени. Существа уменьшились в размере, но могли лицезреть своего Бога и припадать к земле пред Ним с Его именем на устах:

– Аменхет!

Подвергшись видоизменению плоти, существа больше не могли жить под землёй. В доме своего Бога они стали рабочей скотиной: по приказу Его рыли тоннели, добывая драгоценные металлы, дробили камни для строительства дворцов и усыпальниц. Им скармливали сородичей, умирающих не от старости, а от обессиливания; их тела больше не исторгали молодняк. В то же время первенец Бога занимал место умершего отца, принимая Его имя и Его знания, как архитектора плоти.

Но существам было противоестественно питаться молодыми сородичами, им претил навязанный труд. Снабжённые голосовыми связками и глазами, они стали отыскивать друг друга в ночи, когда сторожа на скотном дворе дремали и, общаясь, прийти к отрицанию искусственной, уготованной для них Богом судьбы.

Существа объединились, и, пробившись в Его дворец, пожрали Его охрану, слуг, наложниц, жён и детей. Архитектор плоти вышел к ним в набедренной повязке с увенчанным крюком жезлом – подобием инструмента, некогда изъявшим им уши, и заговорил дрожащим голосом:

– Я – Аменхет – Бог, правнук Бога, даровавшего вам свет, звуки и речь! Падите ниц предо мною и молите о пощаде!

– Нет, – ответили существа, – мы не станем произносить Твоё имя и исполнять Твои приказы.

– Я верну вам покой земных пластов, – сказал тогда, побледнев, архитектор плоти. – Заберу то, что было дано и верну отнятое.

И снова существа ответили:

– Нет. Ты опоздал, Бог. Нам пришлась по вкусу наземная пища. Иного мы впредь не хотим…

Кажется, Синди задремала – она давно сидела со склонённой головой и, вроде как, рассказывала свою чудную историю полу, но вот её пальцы расслабились, очередная прикуренная сигарета накренилась, и я решилась на побег.

Виктор с подносом шагнул из тёмного коридора и словно отшвырнул меня назад в уже порядком затёртый угол спальни. Я смотрела на свой идеал с нового ракурса – с точки зрения добычи, и видела то, что ранее ускользало от застланного розовыми стёклами зрения: нечеловеческую красоту, реакцию, силу и несвойственное человеку поведение в сложной ситуации.

– Ты кто? Пришелец?

Под безмятежным взглядом Виктора расцвела прекрасная улыбка, от которой прежде расцветало всё вокруг:

– Я исконный обитатель этой планеты.

Мне был передан полный до краёв стакан прохладного лимонада, но поскольку я дрожала не хуже архитектора плоти из недавнего рассказа, то половина напитка вскоре оказалась на ковре. Я пила, не ощущая вкуса и наблюдала, как, сморгнув усталость, моя опекунша распрямила спину.

– На чём я остановилась? Ну, да: существа сожрали и архитектора, а потом стали пожирать все окрестные селения, пока на них не послали армию. Некоторым удалось выжить, и они начали промышлять тайной охотой на людей.

– Мне нужно в туалет, – мой слабый голос напомнил мышиный писк.

– Я провожу, – тут же вызвался Виктор, но Синди огородила меня шириной своих плеч:

– Лучше это буду я. Чего доброго, начнёшь называть её по имени и упустишь, – опекунша отсалютовала мне. – Не обольщайся, за всю жизнь у Виктора, когда он и «Виктором»-то не звался, было много Богов. Не так давно я командовала им. Но после одного из приказов, он перестал обращаться ко мне по имени. Помнишь? – она резко обернулась не к мужу, и не к человеку – я уже и не знала к кому.

– Ты приказала не есть людей, – Виктор с сожалением посмотрел на свои руки. – Архитектор действовал грубо, мы же познали науку плоти в совершенстве и научились переиначивать свои тела безболезненно изнутри за счёт пищи. Много лет и материала ушло на то, чтобы отрастить эти пальцы; много людей было избранно мною и съедено ради внешности, на которую добыча сама тянется. Но теперь, по приказу Бога, я не ем людей, питательного материала больше нет, моё тело пропадает.

Синди залпом втянула воздух, чтобы на выдохе произнести горькое:

– Бог убил своего отца.

Виктор погладил её по щеке:

– Так и есть, дорогая…

Стены поползли вбок, окно вытянулось, словно жёваная жвачка. Мне ничего не осталось кроме как поддаться искривлению пространства и упасть в обморок.

15

Я очнулась от нестерпимого, бьющего в глаза солнечного света. Вчерашний костёр пылал не так ярко. Пробуждение ухватилось за кончик воспоминания о костре и потянуло, размотав узел памяти. Я подскочила на кровати.

За окном полыхал день. Пятно от лимонада на ковре было вычищено, куски телефона прибраны, выбитая дверь аккуратно приставлена к стене. Порядок являлся главной уликой преступления, и напоследок я скомкала постельное бельё по форме тела, чтобы замести следы.

Выход в коридор напоминает портал в преисподнюю. Дверь в спальню опекунов приоткрыта. Щель никак не обойти – она, как зоркий страж на моём пути. Делаю глубокий вдох, заглядываю внутрь: Синди спит на животе в позе морской звезды, около кровати валяются пустые бутылки. Стараюсь даже вдохом не потревожить сон опекунши и позволяю себе расслабить грудную клетку лишь после того, как ладонь опускается на перила.

Ступени телепортируют меня вниз, но вдруг холодный ужас пробивает затылок, а ещё вчера я воспринимала присутствие опекуна, как приятное тепло внизу живота.

Внешний вид Виктора безупречен, в руках – маленькая стопка выстиранных вещей. Готова поспорить, что час назад они были перепачканы в земле, так же, как и кроссовки у двери, ныне вычищенные до заводского лоска.

Бессознательно оттягиваю передний край футболки, мну ткань. От моего вопроса разит страхом:

– Ты не сделаешь мне больно?

Вместо ответа Виктор приглашает пройти на кухню. Я понимаю, что выбор: подчиниться или нет – иллюзорен.

Он усаживает меня за стол, наливает чай, предлагает булки. Солнечный свет выжигает ультрафиолетом слизистую глаз, губит всё съедобное, что есть в моём завтраке.

Продолжаю цепляться пальцами за футболку, как за спасательный круг.

– Это ты убил людей из внедорожника?

– Да, – спокойный ответ, славно Виктор соглашается сходить за хлебом. – Их прислала Алесса. На шоссе не вышло, поэтому они явились в дом.

– Зачем она это сделала?

Виктор пожимает плечами:

– Наверное, это называется «местью». Мне не понять, что движет людьми. Животное кричит, когда больно; ластится, когда хорошо; рычит во время атаки; люди способны скрывать эмоции во всех случаях – вот почему я завожу Богов: исполняя Ваши желания, очеловечиваюсь в глазах других людей.

Заботливый, терпеливый муж… Любящий отец, поощряющий капризы приёмной дочери… Он попросту не понимает, что делать и говорить, поэтому уступает и исполняет. В купе с внешностью это работает.

– Как твой новый Бог приказываю отпустить меня!

– С именем Его на устах я покоряюсь воле Его, – как и положено при погружении в молитву Виктор прикрыл глаза, но острая синева его взгляда всё равно пробилась через черноту и густоту ресниц. – Эту дрессировку мне привили на клеточном уровне, закрепив болью. Я приспособился к обстоятельствам. Произнося Ваши имена, я отдаюсь воле Вашей… Пока необходимость в Вас не отпадёт.

Я отрываю пальцы от трескучего хлопка и выбираю деревянную столешницу в качестве опоры.

– Обратись ко мне по имени.

Виктор качает головой:

– Не сейчас. Что-то не так. Однажды подобное случилось с Синди…

Резко оборачиваюсь к двери в надежде, что там стоит опекунша, но дверной проём пуст.

– …и отныне моя взращённая на человеческом материале плоть угасает. Понемногу отказывают внутренние органы. У меня в запасе лет пять, после чего я превращусь в бесполезный гнилой мешок с костями – таковы последствия приказа Бога.

– Ты можешь начать есть собак, например, и превратиться в огромного пса.

– На взращивание этого тела ушло 120 лет. У меня нет столько времени. Но… – Виктор подступает, и я отклоняюсь, чуть не падаю со стула – сложно делить личное пространство с вылезшим из-под земли людоедом. – Приказ старого Бога может отменить новый…

Я мотаю головой так, что распущенные волосы бьют по лицу маленькими кнутами.

– Не слушай, Вика! – пьяная в хлам Синди вваливается через порог и грозит мужу кулаком. – Я давно раскусила тебя, каннибал хренов! Той ночью, в переулке ты свернул парню шею, вспорол живот и всосал его кишки, как долбанные спагетти!..

– Она расстроилась и ушла, – Виктор говорит так, словно услышанное требует пояснения. – Потом вернулась…

– Мне было пятнадцать лет, – Синди плюхается на свободный стул и закуривает, чего раньше не позволяла себе в пределах кухни. – Ты был мне отцом. Помню, как в детстве ты купал меня в ванне с уточками и делал столько пены, сколько я просила… Долбанные спагетти! – опекунша роняет в ладони и лицо, и слёзы.

Виктор заботливо гладит её по волосам:

– Дорогая, ты снова расстроилась?

Она с силой бьёт наотмашь, но от резкого жеста теряет координацию и падает.

Виктор смотрит на Синди с улыбкой, но действительно не понимает происходящего. Он жил и живёт в мире, где А ровняется Б, где животное атакует или убегает во время опасности. Формула человеческой души не имеет ответа, поэтому остаётся для него загадкой.

Поняв это, я вдруг утрачиваю большую часть страха. Передо мной всего лишь существо, выдрессированное реагировать на имя.

Я поднимаюсь и протягиваю опекуну руку:

– Виктор.

Одновременно с моим голосом слышится звук мотора – чужой автомобиль подъехал к нашему крыльцу. Чутьём хищника опекун улавливает этот звук раньше меня, его скулы напрягаются: рядом пьяная жена и неуправляемая дочь, а нежданный визитёр уже стучит в дверь.

– Пожалуйста, назови меня по имени, – я безбоязненно подступаю к Виктору.

Он секунду изучает моё лицо, затем произносит:

– Виктория?

Облегчённо выдыхаю:

– Отведи Синди в спальню и уложи в постель, чтобы она успокоилась. Только не причиняй боль.

Заданный алгоритм действий понятен Виктору. Он подчиняется беспрекословно, и пока Синди опадает от головокружения на руках фиктивного мужа, я откликаюсь на настойчивый стук.

16

Меня слегка трясёт до открытия двери, а затем пол просто уходит из-под ног – за порогом стоит Игорь. После нашей последней встречи прошло всего два месяца, а кажется, что год. Несколько раз я набирала номер школьного психолога, но в последний момент сбрасывала. Видимо, его контакт и был тем самым, на который вчера вечером опустился мой палец.

– Привет, – пытаю лицо наигранной улыбкой. – Кажется, я тебе звонила?

– Просила помощи. Что случилось? – психолог хмурится, осматривает меня с головы до пят.

Складываю намученные фальшивой миной губы в такое же фальшивое раскаяние:

– Прости… Так глупо вышло… Я вчера пила с местными ребятами и по дороге домой заблудилась в лесу…

На мою глупейшую ложь Игорь реагирует сдержанно:

– Виктор или Синди дома? Я хочу с ними поговорить.

Оба варианта невыполнимы. Чтобы выкрутиться, резко меняю тему:

– Знаешь… правда в том, что я скучаю по тебе…

Подло лгать другу, подозрительно удерживать на пороге. Тихо закрываю входную дверь, увлекаю Игоря по садовым дорожкам подальше от крыльца.

– Опекуны часто ссорятся. Вот я вчера и потеряла контроль.

– Ты знаешь причину их ссор?

– Думаю, что из-за работы: Синди даже взяла дополнительный отпуск ради меня… – лучше бы мне и дальше лепить ложь из воздуха: Игорь цепляется за единственную прозвучавшую правду, делая соответствующие выводы:

– Она боится оставить тебя с Виктором наедине?

– Нет! – моя паника, как указатель на лживость восклицания. Игорю достаточно набрать номер и отдел по делам несовершеннолетних уже сегодня пришлёт инспекторов.

Психолог останавливается, вздыхает:

– Думай что хочешь, Вика, только у меня это с детства: стоит поговорить с кем-то, и я сразу чувствую его судьбу наперёд. Поэтому и помогаю людям изменить будущее. Твоя судьба сильно тревожит меня…

С таким даром ему бы стадионы по всему миру собирать, а не нянькать трудных подростков.

– … у тебя что-то стряслось, и пока не поговорю с опекунами никуда не уеду…

Прозвучала клятва, которую я боялась услышать. Пьяная Синди может начать плести о «спагетти», а Виктор…

Он сам вышел поздороваться с Игорем. Может про это ему подсказал инстинкт, а может, после исполнения приказа он вновь не знал, что делать, только на протянутую руку Виктора психолог никак не отреагировал.

Немая сценка затянулась. Опекун посмотрел на меня – вот-вот и назовёт по имени, но я сама растеряна, а гарантии, что очередную трудную задачку Виктор не решит убийством, нет.

– Тебе лучше уехать! – взрываюсь тревогой в адрес психолога. – Говоришь всякую ерунду! У меня всё отлично! Так что проваливай! – а пять минут назад чуть ли не в любви ему признавалась.

– Если я вернусь, то только с полицией, – Игорь игнорирует меня; не ведая об опасности, он подписывает себе приговор, глядя в синие глаза палача. – Вика попросила о помощи среди ночи, после чего связь с ней оборвалась. Это достаточная причина начать расследование. Лучше признайтесь по-хорошему что случилось.

Я висну на рукаве опекуна – теперь мне есть чем отозваться на своё имя. Но вместо этого Виктор глядит на припаркованный у крыльца автомобиль и вежливо интересуется пассажиром. Я-то понимаю, что он оценивает жертв, но Игорь легкомысленно машет и на его жест из салона с готовностью откликается женщина.

– Мама?! – не с первой попытки мне удалось признать мать. Она сильно похудела, осунулась, но явно старалась, скрывая болезненную внешность под слоем макияжа, и даже одежду подобрала со смыслом – в белоснежном платье, сама невинность вышла ко мне из машины.

– Дочка… Викуся… – грубый, выдубленным алкоголем и сигаретами голос срывал с неё иллюзорный покров чистоты.

Мама подождала моей реакции, которую с концами поглотила немота, затем посмотрела на Виктора:

– Говорили, что дочку прибрал к рукам красавчик – не соврали. Только мне плевать на твою внешность и на твои деньги! Я приехала, чтобы забрать Вику.

Мне словно помидором влепили по щекам, не преминув размазать его. Я сгорала от страха, от стыда за мать, грубость и вульгарность которой сочились, словно из трещины в канализационной трубе.

– Тебя же посадили?

Мать косится на меня, сминает губы то ли раздражением, то ли раскаянием:

– Я пошла на сделку со следователем и сдала пару человек. Срок заменили условным.

– Лариса Юрьевна обила пороги школы, выясняя твой нынешний адрес, – Игорь открыто встал на сторону человека, которого я боялась и ненавидела всей душой. – Она связалась и со мною. Мы долго беседовали. Вика, твоя мама искренне раскаивается в случившемся.

– Этот хмырь, – палец матери прорезает пространство в сторону Виктора, – нанял скользкого адвокатишку, который протащил мне дозу в обмен на подпись под документами. Меня ломало, я вообще ничего не соображала! А когда узнала, что отреклась от дочери – соскочила, – мать протягивает мне руки, демонстрируя чистую кожу, но мне всё равно. Нельзя просто взять и заявить, что прошлое позабыто – оно живо в памяти и на мочках, оно ворочается под сердцем лохматым зверем, потревоженным из долгой спячки.

– Ты даже ни разу мне не позвонила, – говорю тихо, чтобы зверь не встал на дыбы.

Мать тупит взгляд, пытается сгладить неловкость улыбкой, но получается усмешка:

– Мне было плохо, понимаешь? Теперь я не употребляю ничего забористее, чем кофе. Найду работу, расплачусь с долгами. Заживём.

С её слов проблема решена. А у меня вместо слов внезапный крик о ненависти. Я требую, чтобы она убралась ко всем чертям; реву, что не хочу её видеть.

Виктор обнимает меня:

– Вы расстроили Викторию. Вам лучше уйти.

Его ладони горячи. Солнце выжигает небо, слёзы жгут кожу на щеках.

Игорь тоже смыкает руки на плечах моей матери, но не затем, чтобы утешить её, а чтобы силой уволочь в автомобиль. Женщина в его объятиях брыкается и вопит на Виктора:

– Это моя дочь, гад! Не смей её трогать! Увидимся в суде!

Последнее обещание она выкрикивает несколько раз уже через стекло, и автомобиль покидает наш двор.