Фейтфул-Плейс

– Это точно, – сказал я.

Дублин был тогда каким-то серо-буро-бежевым, а в Рози сочеталась дюжина ярких цветов: грива медных кудрей до пояса, глаза будто осколки зеленого стекла на солнце, алые губы, белая кожа, золотые веснушки… По Рози Дейли сохло полрайона, но ей на это было плевать, что делало ее только еще более желанной, она же не считала себя какой-то особенной. От линий ее фигуры кружилась голова, но она держалась с той же непринужденностью, с какой носила залатанные джинсы.

В то время монашки вдалбливали девочкам, что женское тело – то ли выгребная яма, то ли банковский сейф, а все мальчишки – грязные маленькие грабители. Как-то летним вечером – нам было лет двенадцать, и до нас еще не дошло, что мы друг в друга влюблены, – мы с Рози играли в доктора. До того я обнаженных женщин в глаза не видал, разве что декольте на черно-белой кинопленке, а тут Рози сбросила с себя одежду в угол, будто она ей только мешалась, и, сияющая, смеющаяся, закружилась в полумраке дома шестнадцать, вскинув ладони. Как вспомню, до сих пор захватывает дух. Вот что такое была моя Рози. По малолетству я не понимал даже, чего от нее хочу, знал только, что даже Мона Лиза, шествующая по Большому каньону со Святым Граалем в одной руке и выигрышным лотерейным билетом в другой, и та не могла бы с ней сравниться.

– Вообще-то мы не сразу заподозрили неладное, – тихо сказал Кевин в потолок. – Ясное дело, мы с Шаем заметили, что тебя нет, когда проснулись. Ну, думаем, куда-нибудь пошел. А сели завтракать – влетает миссис Дейли, голосит, тебя ищет. Когда мы сказали, что тебя нет, у нее, блин, чуть инфаркт не случился, вопила как резаная, мол, вещи Рози пропали, и это ты не то с ней сбежал, не то ее похитил, – не знаю, что она себе навоображала. Па давай орать в ответ, ма пыталась их заткнуть, пока соседи не услышали…

– Ага, разбежалась, – сказал я. (Миссис Дейли была безумна по-своему, но глотка у нее была не менее луженая, чем у нашей мамы.)

– Вот-вот. Слышим, через дорогу тоже кто-то орет. Мы с Джеки выглянули посмотреть, а это мистер Дейли остаток Розиного шмотья из окна швыряет. Вся улица собралась глаза попялить. Цирк, да и только! – Он ухмыльнулся.

Я тоже невольно расплылся в улыбке:

– Жаль, я не видел!

– Ага. Чуть до потасовки не дошло. Миссис Дейли обзывала тебя мелким срамником, а ма назвала Рози мелкой шалавой, дескать, яблочко от яблоньки. Миссис Дейли так и озверела!

– Я бы на маму поставил – у нее преимущество в весе.

– Молись, чтоб она тебя не слышала!

– Она могла просто усесться на миссис Дейли сверху и не слезать, пока та не попросит пощады!

Мы по-детски давились смехом в темноте.

– Зато миссис Дейли была во всеоружии, – сказал Кевин. – Эти ее когти…

– Да иди ты! Она до сих пор так ходит?

– Еще длиннее отрастила. Прямо эти, как их…

– Садовые грабли?

– Не! У ниндзя такие… Точно! Сюрикэны!

– И кто победил?

– Пожалуй, что ма. Она вытолкала миссис Дейли на лестницу и захлопнула дверь. Та верещала, ломилась в дверь и все такое, но потом сдалась и пошла лаяться с мистером Дейли из-за Розиных вещей. Впору было билеты продавать! Почище любого сериала.

В нашей старой спальне зашелся надсадным кашлем отец, отчего кровать забилась о стену. Мы замерли и прислушались. Наконец па с присвистом засопел.

– На этом, в общем-то, и кончилось, – продолжил Кевин, понизив голос. – Недели две все только об этом и трезвонили, а потом худо-бедно забыли. Ма и миссис Дейли несколько лет не разговаривали, а па с мистером Дейли и до того дружбу не водил, так что особой разницы никто не заметил. Каждое Рождество ма лопалась от злости, не получив от тебя открытку, но…

Но в восьмидесятые у молодежи было три главных карьерных пути: эмиграция, папочкина фирма и пособие по безработице. Ма не могла не понимать, что хоть кто-то из нас да возьмет билет в один конец.

– А она не думала, что я подох в канаве?

Кевин хрюкнул:

– Не. Говорила, мол, кто-кто, а наш Фрэнсис не пропадет. Копам мы не звонили, в розыск тебя не объявляли, но не потому что… Ну, не потому что нам пофиг было. Просто мы решили… – Диван качнулся, когда он пожал плечами.

– Что мы с Рози сбежали вместе?

– Ага. В смысле, все же знали, что вы без ума друг от друга, сечешь? И знали, что про это думает мистер Дейли. Картина-то стройная, а?

– Да, – сказал я. – Логично.

– Плюс еще записка эта. От нее-то миссис Дейли, по-моему, с цепи и сорвалась. Кто-то болтался в доме шестнадцать и записку нашел. Вроде как от Рози. Не знаю, рассказывала тебе Джеки или нет…

– Я читал, – сказал я.

Кевин приподнял голову:

– Да ладно? Ты ее видел?

– Ага.

Он помолчал, но подробностей так и не дождался.

– Когда же?.. То есть перед тем, как Рози ее там оставила? Она тебе показала?

– Нет, после. Той ночью.

– Не пойму, она тебе, что ли, ее написала? Не родителям?

– Так мне тогда показалось. Мы договорились ночью встретиться, Рози не пришла, я нашел записку. Вот и подумал, что она для меня.

Когда до меня наконец дошло, что она не шутила и действительно не придет, потому что уже уехала, я закинул рюкзак за спину и пошел. Понедельник, утро, светает; в заиндевелом городе никого, кроме меня, дворника да нескольких усталых рабочих, возвращающихся после ночной смены в ледяной полутьме. Часы на Тринити показывали, что из Дан-Лири уже отходит первый паром.

Я обосновался в сквоте рядом с Бэггот-стрит, где гнездилась кучка вонючих обкуренных рокеров с основательным запасом гаша и бельмоглазый дворняга по кличке Кит Мун. Раньше я вроде как пересекался с этими парнями на концертах, и они решили, будто сами же и пригласили меня пожить у них. У одного из рокеров была невонючая сестра с квартирой в Ренеле, которая разрешала тем, кто ей нравился, указывать свой адрес в заявлении на пособие. Я ей, как выяснилось, больше чем нравился, так что, вписав ее адрес в свое заявление в полицейский колледж, я почти не соврал. К счастью, меня взяли и я вовремя срулил учиться в Темплмор, а то она уже начала подбивать клинья на предмет женитьбы.

Какой же сукой оказалась Рози, думал я, ведь верил каждому ее слову, она всегда выкладывала все без обиняков, даже самое неприятное. Я любил ее в том числе и за это. После жизни в такой семье, как моя, человек, который не плетет интриг, казался мне самой интригующей диковинкой на свете. Поэтому, когда Рози написала: “Обещаю, что когда-нибудь вернусь”, я верил ей двадцать два года. Все время – и пока спал с сестрой вонючего рокера, и пока гулял с разбитными, смазливыми, временными девицами, достойными лучшего, и пока был женат на Оливии и притворялся, что чувствую себя в своей тарелке в Далки, – я ждал, что Рози в любую минуту войдет в дверь.

– Ну а теперь, после сегодняшнего, что думаешь? – спросил Кевин.

– Не спрашивай, – сказал я. – Честное слово, я уже понятия не имею, что творилось у Рози в голове.

– Знаешь, Шай считает, что она умерла, – тихо сказал он. – И Джеки тоже так думает.

– Ага, – сказал я. – Известное дело.

Я услышал, как Кевин набрал воздуху, чтобы что-то сказать, но выдохнул, так и не собравшись с духом.

– Ну, чего? – спросил я.

Он покачал головой.

– Что, Кев?

– Ничего.

Я подождал.

– Просто… Не знаю я… – Он беспокойно заерзал. – Шай очень переживал, что ты уехал.

– Конечно, мы же такими закадычными корешами были.

– Нет, я знаю, что вы вечно грызлись, но в душе-то… То есть вы же все-таки братья, понимаешь?

Мало того, что это была откровенная брехня (первое мое воспоминание – как я проснулся от того, что Шай пытается продырявить мне карандашом барабанную перепонку), так Кевин еще и сочинил ее на ходу, лишь бы я не допытывался, что он хотел сказать на самом деле. Я собрался было поднажать и вытащить из него правду, но тут входная дверь закрылась с нарочито негромким щелчком – в дом вошел Шай.

Мы с Кевином лежали молча и прислушивались. Мягкие шаги на секунду замерли на лестнице, поднялись на следующий пролет, щелкнула еще одна дверь, и над головой у нас заскрипели половицы.

– Кев, – позвал я.

Кевин притворился спящим. А вскоре и правда начал ритмично посапывать.

Шай долго еще негромко расхаживал по своей квартире. Когда дом затих, я выждал пятнадцать минут, осторожно сел – пламенеющий в углу Иисус смотрел на меня так, словно насквозь видит таких, как я, – и выглянул в окно. Накрапывал дождь. Все окна на Фейтфул-Плейс были темны, только из комнаты над моей головой падал мокрый желтый свет на брусчатку.

3

Подход ко сну у меня верблюжий: могу выспаться про запас, когда есть возможность, но могу и долго не спать, если того требуют дела. Ту ночь я провел, пялясь на темные очертания чемодана под окном, слушая папин храп и приводя в порядок мысли перед следующим днем.

Возможные объяснения спутались, как спагетти, но среди них выделялись два правдоподобных. Первое – очередное повторение вечного сюжета – я скормил своей семье: Рози решила сбежать в одиночку, заранее припрятала чемодан, чтобы дать деру, пока ее не изловил я или родители, когда же вернулась забрать вещи и оставить записку, к дому пришлось пробираться задами, потому что я следил за улицей. Не подняв шум, чемодан через ограду не перебросишь, так что она оставила чемодан и махнула навстречу новой манящей жизни – то-то я слышал шорохи на задних дворах.

Версия объясняла все, кроме билетов на паром. Даже если Рози не собиралась плыть на утреннем пароме, а думала повременить день-другой на случай, если я заявлюсь в порт, как какой-нибудь Стэнли Ковальски, она бы попыталась сделать что-нибудь со своим билетом – поменять, продать. Билеты обошлись нам в львиную долю недельной зарплаты. Черта с два бы^[8] она оставила их гнить в камине – разве что у нее не было выбора.

По второй версии, к которой с разной долей деликатности склоняли меня Шай и Джеки, кто-то перехватил Рози по дороге к версии один или ко мне.

С версией один я смирился. На это ушло больше чем полжизни, но она пробила себе уютный уголок в моем мозгу, как пуля, засевшая так глубоко, что и не вытащишь; она меня уже почти не тревожила – главное было к ней не прикасаться. Вторая версия взорвала мне мозг.

Последний раз я видел Рози Дейли в субботу вечером накануне дня икс. Я шел на работу. Мой приятель Вигги работал ночным сторожем на автостоянке, а его приятель Стиво – вышибалой на дискотеке. Когда Стиво требовался выходной, Вигги подменял его, я – Вигги, все получали наличные и оставались довольны.

На крыльце дома четыре в цветочно-сладком облаке пышных волос и блестящего блеска для губ пересмеивались прислонившаяся к перилам Рози, Имельда Тирни и Мэнди Каллен – девчонки дожидались Джули Нолан. Вечер стоял холодный и туманный, Рози спрятала руки в рукава и дула на пальцы, Имельда зябко приплясывала. На привязанном к фонарю канате в конце улицы качались трое ребятишек, из окна Джули неслась “Порочная любовь”, и по-субботнему наэлектризова^[9] нный ночной воздух пах дразняще и пряно, как шипучий сидр.

– Полюбуйтесь на Фрэнсиса Мэкки! – сказала Мэнди в пространство, пихая подружек под ребра. – Вот так хаер… Нос-то не дери!

– Здорово, девчонки, – усмехнулся я.

Мэнди – маленькая, чернявая, со взбитой челкой и вся в вареной джинсе – оставила мое приветствие без внимания.

– Будь он мороженым, зализал бы себя до смерти, – сказала она подругам.

– Пусть лучше меня кто другой залижет, – сказал я, играя бровями.

Девчонки прыснули.

– Слушай, Фрэнки, – начала Имельда, тряхнув кудряшками перманента, – тут Мэнди интересуется…

Мэнди взвизгнула и кинулась зажимать Имельде рот. Та увернулась:

– Мэнди говорит, чтоб я тебя спросила…

– А ну, заткнись!

Рози засмеялась. Имельда поймала Мэнди за руки и отвела их в стороны:

– Она говорит, чтоб я спросила, хочет ли твой брат сходить в кино, но не фильм посмотреть, а…

Имельда с Рози залились хохотом. Мэнди спрятала лицо в ладони:

– Имельда, ты сучка! Я вся красная!

– Так тебе и надо, – сказал я. – Нечего младенцев совращать. Ты в курсе, что он только бриться начал?

Рози согнулась пополам от смеха:

– Да не он! Не Кевин!

– Она про Шая! – задыхаясь, выговорила Имельда. – Не хочет ли Шай сходить… – И захлебнулась смехом.

Мэнди пискнула и снова закрыла лицо руками.

– Сомневаюсь, – сказал я, сочувственно покачав головой.

Мужчины в роду Мэкки от нехватки женского внимания не страдали никогда, но Шай был особенным. Насмотревшись на него, я, едва созрев, считал в порядке вещей, что если захочешь девочку, то она сама прибежит. Рози как-то сказала, что стоит Шаю только взглянуть на девчонку, как у той лифчик расстегивается.

– По-моему, наш Шай больше по мальчикам, сечете?

Девочки снова взвыли от смеха. Обожаю девчачьи стайки при параде – вылитые подарки в разноцветной бумаге, так и хочется потискать и посмотреть, не найдется ли среди них одной для тебя. Зная наверняка, что лучший подарок принадлежит мне, я чувствовал себя Стивом Маккуином – будь у меня мотоцикл, я бы схватил ее в охапку, усадил позади себя и взлетел прямо над крышами.^[10]

– Передам ему твои слова! – крикнула Мэнди.

Мы с Рози коротко, заговорщицки переглянулись: к тому времени, как Мэнди расскажет что-то Шаю, мы уже будем за морем и нас будет не достать.

– Да пожалуйста, – сказал я. – Только матери моей не говори, ее надо помягче подготовить.

– Мэнди его обратит, да, Мэнди?

– Ей-богу, Мельда…

Дверь дома три открылась, и вышел мистер Дейли. Он поддернул штаны, скрестил руки на груди и привалился к дверному косяку.

– Добрый вечер, мистер Дейли, – поздоровался я.

Отец Рози меня проигнорировал.

Мэнди с Имельдой подобрались и покосились на Рози.

– Мы Джули ждем, – сказала та.

– Прекрасно, я с вами подожду. – Мистер Дейли достал из кармана рубашки расплющенную сигарету и принялся бережно ее разглаживать.

Мэнди сняла со свитера пушинку и начала ее разглядывать; Имельда оправила юбку.

Тем вечером я радовался даже мистеру Дейли – и не только при мысли о том, с каким лицом он проснется в понедельник утром.

– Вы сегодня такой нарядный, мистер Дейли. Тоже на дискотеку собрались?

Подбородок его дрогнул, но он не сводил глаз с девочек.

– Гитлер проклятый, – пробормотала Рози себе под нос, засовывая руки в карманы джинсовой куртки.

– Пойдем глянем, чего там Джули возится, – предложила Имельда.

Рози пожала плечами:

– Можно.

– Пока, Фрэнки. – Мэнди хитро улыбнулась, заиграв ямочками на щеках. – Шаю привет.

Уходя, Рози опустила веко, чуть вытянула губы – подмигивание и поцелуй, – а потом взбежала на крыльцо дома четыре и скрылась в темном коридоре, исчезнув из моей жизни.

Сотни ночей я лежал без сна в спальном мешке в окружении вонючих рокеров и Кита Муна, перебирая в памяти те последние пять минут в поисках какого-то предвестия. Я чуть умом к чертям не тронулся – чем-то она наверняка себя выдала! – но был готов всеми святыми поклясться, что ничего не упустил. А теперь вдруг выходило, что я, может, вовсе и не спятил и не самый легковерный простак в мире; возможно, я просто был прав. Какая-никакая, а разница налицо.

В записке ровным счетом ничего не говорилось о том, что она адресована мне. Я принял это как данность, ведь это меня она бросала. Но изначально-то мы много кого собирались бросить в ту ночь. Записка могла предназначаться ее родителям, подругам, всей Фейтфул-Плейс.

В нашей старой спальне па всхрапнул, как полузадушенный азиатский буйвол; Кевин забормотал во сне и перевернулся, откинув руку и угодив мне по лодыжкам. Дождь зарядил размеренно и тяжело.

Как я уже сказал, я стараюсь на шаг опережать жизненные подставы. Самое меньшее остаток выходных мне предстояло исходить из предпосылки, что Рози так и не покинула Фейтфул-Плейс живой.

С утра, убедив семейство Дейли, что лучше оставить чемодан в моих надежных руках и не звонить в полицию, я первым делом собирался поговорить с Имельдой, Мэнди и Джули.

* * *

Ма проснулась часов в семь; сквозь шум дождя послышался скрип пружин – она вставала с кровати. По пути в кухню она остановилась на пороге гостиной и долгую минуту глядела на нас с Кевином, думая бог знает о чем. Я прикидывался спящим. Наконец она скептически шмыгнула носом и пошла дальше.

На завтрак нас ждал целый пир: яйца, бекон, сосиски, кровяная колбаса, гренки, жареные помидоры. Ма явно на что-то намекала, хоть мне и было невдомек на что. То ли “гляди, нам и без тебя хорошо”, то ли “я по-прежнему ради тебя в лепешку расшибаюсь, хоть ты и не заслуживаешь”, а может, “будем квиты, когда тебя от всего этого удар хватит”. О чемодане никто не заговаривал – похоже, мы разыгрывали счастливый семейный завтрак, и меня это устраивало. Кевин уписывал за обе щеки и украдкой поглядывал на меня через стол, как ребенок, присматривающийся к незнакомцу; па ел молча, разве что иногда похрюкивал, требуя добавки. Я одним глазом поглядывал в окно и обрабатывал ма.

Вопросами в лоб я бы только навлек на себя головомойку: “Ни с того ни с сего Ноланами заинтересовался? А на нас двадцать два года было наплевать?” – сполоснуть и повторить. Путь к информационному банку ма лежит через неодобрение. Накануне вечером я заметил, что дом пять выкрашен в чрезвычайно миленький нежно-розовый цвет, наверняка вызвавший мамино осуждение.

– Дом пять неплохо подновили, – сказал я, давая ей возможность возразить.

Кевин уставился на меня как на ненормального.

– Выглядит как будто телепузики сблевали, – с полным ртом сказал он.

Мамины губы превратились в узкую полоску.

– Яппи, – припечатала она диагноз. – Оба работают айтишниками, что бы это ни значило. Не поверишь, помощницу взяли по хозяйству. Где это слыхано? Молодую какую-то, из России, что ли, – в общем, из этих. Имя – язык сломаешь. Сыночку всего год, храни его Господь, а маму с папой неделями не видит. Не знаю, зачем они вообще его завели.

Я потрясенно ахал в нужных местах:

– А Хэлли теперь где? И миссис Маллиган?

– Хэлли в Таллу перебрались, когда хозяин дом продал. Я вас пятерых в этой самой квартире на ноги поставила, и ничего, обошлась как-то без помощниц по хозяйству. А эта как пить дать с обезболиванием рожала. – Ма разбила в сковородку еще одно яйцо.

Па оторвался от сосисок.

– Какой, по-твоему, год на дворе? – спросил он. – Миссис Маллиган пятнадцать лет как померла. Ей восемьдесят девять было.

Это отвлекло маму от обезболенных яппи – смерти она обожает:

– А ну-ка, угадай, кто еще умер!

Кевин закатил глаза.

– Кто? – послушно спросил я.

– Мистер Нолан. Ни дня в жизни не болел, а шел после причастия да и свалился замертво прямо посреди обедни. Обширный инфаркт. Каково?

А вот и моя лазейка. Спасибо, мистер Нолан.

– Ужасно, – сказал я. – Земля пухом. Я же когда-то с Джули Нолан был накоротке. А с ней что?

– В Слайго перебралась, – произнесла ма с мрачным удовлетворением, будто Джули сослали в Сибирь, соскребла себе на тарелку мученическую порцию яичницы и присоединилась к нам за столом. Она уже изрядно шаркала – больное бедро давало о себе знать. – Когда фабрика переехала. На похороны-то отца прикатила, а у самой физиономия морщинистая, как слоновья задница, все от солярия. Куда ты теперь ходишь на мессу, Фрэнсис?

Па фыркнул.

– Когда как, – сказал я. – А Мэнди Каллен еще тут? Маленькая такая, темненькая, еще в Шая была влюблена…

– Да они все по нему сохли, – ухмыльнулся Кевин. – Я сам пацаном начинал с девчонок, которым Шай не по зубам пришелся.

– Срамники мелкие, вот вы кто! – с нескрываемым одобрением сказал па.

– Зато сейчас на него гляньте, – сказала ма. – Мэнди вышла за хорошего парня с Нью-стрит, теперь она Мэнди Брофи, двое детей и машина. На месте этого Брофи мог бы быть наш Шай, не будь он таким лоботрясом. А ты, юноша, – ма нацелилась вилкой в Кевина, – тем же кончишь, если в разум не войдешь.

Кевин сосредоточился на своей тарелке:

– У меня и так все путем.

– Рано или поздно придется остепениться. Не вечно же куролесить. Лет-то тебе сколько?

Меня безбрачием никто не попрекал, и я слегка забеспокоился – не от недостатка внимания, а потому что снова заподозрил, что у Джеки чересчур длинный язык.

– Так Мэнди еще тут живет? – спросил я. – Надо бы к ней зайти, пока я здесь.

– По-прежнему в доме девять, – с готовностью сказала ма. – Мистер и миссис Каллен – на нижнем этаже, а Мэнди с семьей – на остальных двух, за родителями приглядывает. Славная девочка эта Мэнди, каждую среду маму в клинику возит насчет костей, а по пятницам…

Сквозь ритмичный стук дождя пробились какие-то посторонние звуки. Я перестал слушать ма. Хлюпанье шагов приближалось – и не одна пара ног; голоса. Я отложил вилку с ножом и быстро подошел к окну (Фрэнсис Мэкки, скажи на милость, ты куда это собрался?). Столько лет прошло, а походка у Норы Дейли по-прежнему точь-в-точь как у сестры.

– Мне нужен мешок для мусора, – сказал я.

– Ему готовишь, а он еле клюет, – рявкнула ма, указав ножом на мою тарелку. – Сядь и доешь.

– Потом. Где у вас мусорные мешки?

Ма опустила все свои подбородки в предвкушении свары:

– Не знаю, как у тебя заведено, но в моем доме едой не разбрасываются. Вот доешь, потом будешь вопросы задавать.

– Ма, мне некогда. Дейли приехали. – Я выдвинул ящик, где раньше обретались мешки для мусора, но нашел только бережно сложенное кружевное черт-те что.

– Задвинь ящик! Хозяйничает, как у себя дома…

Умница Кевин предусмотрительно опустил голову.

– С чего ты взял, что Дейли хотят видеть твою страхолюдную рожу? – поинтересовался па. – Они наверняка винят во всем тебя.

– Ишь, важный какой!..

– Наверняка, – согласился я, рывком вытягивая один ящик за другим. – Но я все-таки покажу им чемодан и не хочу, чтобы он намок под дождем. Да где эти сраные… – Найти мне удалось только промышленные запасы мебельного полироля.

– А ну не выражайся! От маминой стряпни нос воротит…

– Погоди, вот обуюсь и с тобой пойду, – сказал па. – Полюбуюсь на физиономию Мэтта Дейли.

А Оливия еще хотела, чтобы я привел в этот дом Холли.

– Нет уж, спасибо, – сказал я.

– Тебя чем на завтрак дома кормят? Икрой?

– Фрэнк, – терпение Кевина лопнуло, – под мойкой.

Я открыл шкафчик и, слава Христу, обнаружил свой Грааль – рулон мусорных мешков. Оторвав один мешок, я направился в гостиную, по дороге спросив Кевина:

– Составишь компанию?

Па был прав, Дейли не самые горячие мои поклонники, но на Кевина вроде бы никто зуб не точил.

Брат отодвинул стул.

– Хвала яйцам, – сказал он.

В гостиной я как можно аккуратнее завернул чемодан в мусорный мешок.

– Господи, – сказал я. Ма продолжала бушевать (Кевин Винсент Мэкки! Сейчас же вернись и…). – Тут еще больший дурдом, чем я помнил.

Кевин пожал плечами и надел куртку:

– Они успокоятся, как мы уйдем.

– Кто разрешил вам встать из-за стола? Фрэнсис! Кевин! Вы слышите?

– Заткни фонтан, – отрезал па. – Я тут пожрать пытаюсь.

Отец говорил довольно спокойно, но от одного только звука его голоса я невольно стиснул зубы. Кевин на секунду зажмурился.

– Пошли отсюда, – сказал я. – Хочу догнать Нору, пока она не уехала.

Я спустился по лестнице, осторожно неся в вытянутых руках чемодан с уликами. Кевин придержал мне дверь. Улица была пуста, Дейли уже скрылись в доме три.

Мощный порыв ветра ударил меня в грудь, как гигантская ладонь, преграждающая дорогу.

* * *

Сколько себя помню, родители и Дейли на дух друг друга не переносили по множеству запутанных причин, разбираясь в которых человек посторонний только даром надорвется. Когда у нас с Рози все закрутилось, я попытался было навести справки, хотел понять, почему мистер Дейли на стенку лезет при одной мысли о нашем романе, но почти наверняка лишь хватил по верхам. Отчасти дело было в том, что мужчины Дейли работали на гиннессовской пивоварне и потому ставили себя выше всех остальных: солидная работа, хорошая зарплата и шанс выйти в люди. Отец Рози ходил на вечерние курсы, божился пробиться выше конвейера и сейчас, как я узнал от Джеки, стал каким-то начальником, так что они выкупили дом три у владельца. Мои родители недолюбливали “выскочек”, Дейли недолюбливали безработных алкоголиков и дармоедов. По мнению мамы, не обошлось и без зависти – она-то запросто нас пятерых родила, а Тереза Дейли только и сподобилась на двух девок, ни одного сына мужу не подарила, – но, если вовремя не перевести тему, ма принималась судачить о выкидышах миссис Дейли.

Ма и миссис Дейли, как правило, худо-бедно ладили: женщины предпочитают враждовать на близком расстоянии, а то как бы поводы для ненависти не истощились. Зато па с мистером Дейли на моей памяти и двух слов друг другу не сказали. Некое подобие общения – и я никогда не понимал, при чем тут вопросы трудоустройства и акушерской зависти, – завязывалось между ними пару раз в год, когда па нагружался сверх обычного и на неверных ногах плелся мимо нашего дома напрямик к дому три. По дороге он спотыкался, пинал перила и с ревом призывал Мэтта Дейли выйти и разобраться по-мужски. Выходили ма и Шай – или, если ма тем вечером убиралась в какой-нибудь конторе, Кармела, Шай и я – и уламывали его отправиться домой. Чувствовалось, что вся улица слушает, перешептывается и наслаждается, но Дейли никогда не открывали окно, никогда не включали свет. Сложнее всего было не уронить па на повороте лестницы.

– Как войдем, – сказал я Кевину, когда мы прорвались через дождь и брат постучал в дверь дома три, – говорить будешь ты.

Он оторопел:

– Я? Почему я?

– Сделай мне приятное. Расскажешь им, откуда взялась эта штука, а дальше уж я сам.

В восторг он не пришел, но наш Кев всегда отличался покладистостью, и, не успел он придумать, как помягче сказать мне, что свою грязную работу мне придется делать самому, как дверь открылась и в проем высунулась миссис Дейли.

– Здравствуй, Ке… – начала было она и осеклась, узнав меня. Глаза у нее изумленно округлились, из груди вырвался какой-то икающий всхлип.

– Миссис Дейли, простите за беспокойство, – невозмутимо сказал я. – Пустите нас на минутку?

Она приложила ладонь к груди. Насчет ногтей Кев правду сказал.

– Я не…

Каждый коп умеет пройти в дверь мимо человека, которого одолевают сомнения.

– Не промочить бы под дождем, – сказал я, пропихивая чемодан в прихожую. – Кажется, вам с мистером Дейли стоит на это взглянуть.

Кевин конфузливо проследовал за мной.

– Мэтт!.. – визгливо позвала миссис Дейли, не сводя с нас глаз.

– Мам! – Из гостиной вышла Нора, совсем взрослая, ее платье это только подчеркивало. – Кто… Господи! Фрэнсис?

– Собственной персоной. Привет, Нора.

– Боже святый, – сказала Нора. Затем взгляд ее скользнул мне через плечо – в сторону лестницы.

Я помнил мистера Дейли эдаким Шварценеггером в вязаной кофте, но он оказался поджарым осанистым мужчиной небольшого роста с очень короткой стрижкой и упрямым подбородком. Подбородок стал еще упрямее, пока он неторопливо разглядывал меня.

– Нам нечего тебе сказать, – наконец объявил он.

Я покосился на Кевина.

– Мистер Дейли, – незамедлительно вмешался тот, – нам надо кое-что вам показать.

– Ты можешь показывать нам что угодно. А брат твой пускай выметается из моего дома.

– Конечно, понимаю, он ни за что бы не пришел, но у нас нет выбора, ей-богу. Это важно. Честное слово. Можно мы… Пожалуйста!

Кевин переминался с ноги на ногу, откидывал с глаз непослушную челку, весь из себя смущенный, неуклюжий и взволнованный; выставить его из дома было бы все равно что пнуть большого пушистого пса. Неудивительно, что малыш избрал своим поприщем торговлю.

– Мы бы не стали вас беспокоить, – робко добавил он для верности, – но у нас нет другого выхода. Всего пять минут!

После паузы мистер Дейли сухо, неохотно кивнул. Дорого бы я дал за надувную куклу в виде Кевина, чтобы возить ее с собой в машине и вытаскивать при необходимости.

Нас провели в гостиную, более светлую и аскетично обставленную, чем родительская: однотонный бежевый ковер, кремовая краска вместо обоев, в рамках на стене – фотография Иоанна Павла Второго и старый профсоюзный плакат; ни тебе кружевных салфеточек, ни гипсовых уток. Даже в детстве, когда мы свободно носились по домам друг друга, в этой комнате я ни разу не бывал и долгое время мучительно, жгуче мечтал, чтобы меня сюда пригласили, – всегда хочется того, чего ты, как тебе втолковывают, не заслуживаешь. Не думал, что попаду сюда вот так. В мечтах я видел, что обнимаю Рози, на пальце у нее кольцо, на плечах дорогущая шуба, под сердцем малыш, а во все лицо – широкая улыбка.

Нора усадила нас за журнальный столик и чуть не предложила чаю с печеньем, но вовремя спохватилась. Я положил чемодан на столик, со значительным видом натянул перчатки – мистер Дейли, пожалуй, единственный в округе, кто скорее пустит в гостиную копа, чем одного из Мэкки, – и развернул мусорный мешок.

– Кто-нибудь из вас раньше это видел? – спросил я.

Секундное молчание. Вдруг миссис Дейли то ли ахнула, то ли застонала и потянулась к чемодану. Я успел предостерегающе выставить руку:

– Попрошу не прикасаться.

– Где… – резко начал мистер Дейли и со свистом втянул в себя воздух. – Где ты его взял?

– Узнаёте? – спросил я.

– Это мой, – сказала миссис Дейли, прижав ко рту кулак. – Я его в свадебное путешествие брала.

– Где ты его взял? – повысил голос мистер Дейли. По его лицу разлился нездоровый румянец.

Я со значением взглянул на Кевина, приподняв бровь. В целом обстоятельства он изложил вполне доходчиво – и про строителей рассказал, и про свидетельство о рождении, и про телефонные звонки. Я в нужные моменты доставал некоторые предметы для наглядности, как стюардесса показывает спасательный жилет, и наблюдал за Дейли.

Когда я уехал, Норе было лет тринадцать-четырнадцать – сутулая нескладная девчонка с буйными кудряшками, рано развившаяся и, похоже, не особо радовавшаяся этому. В результате все у нее сложилось как надо: та же сногсшибательная фигура, что у Рози, сейчас чуть раздавшаяся, но все еще шикарная; в наши дни, когда девицы морят себя голодом, стремясь к нулевому размеру, вечно издерганные, такую фигуру редко встретишь. Нора была на пару дюймов пониже сестры и не такая яркая – темные волосы, серые глаза, – и все-таки они были очень похожи, особенно если не в упор разглядывать, а мельком, краем глаза. Что-то неуловимое: разворот плеч, изгиб шеи, то, как она слушала – совершенно неподвижно, обхватив ладонью локоть другой руки, глядя прямо на Кевина. Немногие умеют тихо сидеть и слушать. Рози в этом не знала равных.

Миссис Дейли тоже изменилась, но не в лучшую сторону. Я помню, как она, запальчивая, курила на крыльце и, упершись бедром в перила, выдавала двусмысленности, от которых мы, мальчишки, заливались краской и припускали прочь под ее грудной смех. То ли исчезновение Рози, то ли просто двадцать два года жизни и мистер Дейли ее так потрепали, но спина у нее сгорбилась, лицо осунулось – в общем, молочный коктейль с антидепрессантами ей бы не помешал. Внезапно меня резануло то, чего я не видел, когда мы были подростками, а она для нас – древней старухой: невзирая на синие тени для век, начес и легкое помешательство, она поразительно напоминала Рози. Разглядев это сходство, я уже не мог его не замечать, оно вспыхивало и пропадало на периферии моего зрения, словно голограмма. От мысли, что с годами Рози могла превратиться в свою мать, мне стало не по себе.