Мемурашки

Всё самое важное случается с человеком до пяти лет.

Кто-то умный

Фантастическое допущение
(вместо предисловия)

Считаюсь фантастом, а на самом деле – реалист чистейшей воды. Я же не виноват, что жизнь вдвое фантастичнее разлюбой фантастики. Вот и остаётся записывать, что было, да разносить по фантастическим поджанрам. А в остальном в моих мемурашках – правда, ничего кроме правды, почти вся правда. Всю правду – нельзя, и без того слишком много получается фантастики.

Вот пример, самое первое воспоминание: я бегу по коридору, а брат Саша гонится за мной и норовит ухватить за волосы. Волосы у меня неимоверно длинные, я чувствую, как они развеваются за спиной метра на полтора. Спастись при таком раскладе совершенно невозможно, однако стоит Сашке вцепиться мне в кудри, как они становятся невероятно скользкими и невесомо проскальзывают меж жадных пальцев. И я снова бегу.

Одно фантастическое событие нейтрализует другое, создавая некое правдоподобие. В литературе так не дозволяется. Там царит принцип единственности фантастического допущения.

Чёрная книга
(готический роман)

Случилось так, что это событие точно датировано. Надпись на фотографии: четвёртое октября 1953 года. Значит, через пять дней мне исполнится два года ровно. Я сижу в бабушкиной комнате на табуретке, а бабушка говорит, что я уже большой и должен быть как все мальчики. Что именно я должен – непонятно, но очень не хочется.

И тут бабушка берёт ножницы и срезает самую длинную, в два завитка, прядь волос. Она суёт её в почтовый конверт, а конверт прячет в огромнейшую чёрную книгу. Книга в два обхвата и толстая… я даже не знал, что книги бывают такими толстыми. Кто знает, какие мрачные тайны скрываются в её непроглядной толще. Я так поражён зрелищем небывалого тома, что бросаю всякие мысли о сопротивлении, и бабушка принимается меня стричь. Режет те самые длинные и скользкие волосы…

Должно быть, те же чувства испытывал Самсон, когда был острижен филистимлянами.

Лет пятнадцать спустя я напомнил об этом бабушке, но она не поверила, что я на самом деле помню те события.

– Конечно, я тебя стригла, но об этом тебе, наверное, кто-то рассказал. И вообще, никакой чёрной книги у меня нет.

– А прядь моих волос есть?

– Волосы есть, – бабушка достаёт с этажерки фотоальбом чёрного цвета и вытаскивает из него пожелтевший конверт. Боже, какая она маленькая – страшная колдовская книга! И всей толщины в ней сантиметра четыре – не больше. Неужто все наши зачарованные замки с годами становятся такими крошечными?

Зайка
(хорор)

Мне три года. Вечер. Давно пора спать, но вместо этого нас с братом одевают в парадные штанишки и ведут к соседям. Зачем? почему? – неясно. У соседей такая же квартира, что и у нас, но окна выходят не на глухую стену дома напротив, а на Неву.

Взрослые о чём-то разговаривают вполголоса, мы с братом – маемся. Потом соседка снимает с полки книжку и начинает нам читать. Уже первое слово: «Тень» – производит мрачное впечатление. И без того за окном тьма, лишь Петропавловский шпиль блестит, освещённый прожектором. Недобрую книгу читает нам соседка:

 
– Тень-тень-потетень,
Выше города плетень…
 

Что такое плетень, я знаю, чать не первый год на свете и в деревне бывал. Но чтобы плетень был выше города?.. Выше моего семиэтажного дома, выше Петропавловского собора? Представляю это циклопическое сооружение, и мне становится неуютно.

 
– Сели звери под плетень,
Похвалялись целый день.
 

Конечно, если там, за городом, кишмя кишат звери, наглые, похваляющиеся, – тогда ясно, зачем нужен такой плетень.

– Похвалялся Зайка Hукодогоняйка, – споткнувшись о непроизносимую фамилию, соседка откладывает книгу и бросается к окну. А там загрохотало, затрещало, рассыпая искры, заполыхало красными, зелёными, шафрановыми огнями!

Я опасливо подхожу к оставленной книге. Чудовищный Зайка смотрит на меня с листа. Зайка, покрытый какими-то бородавками, одетый в полушубок. Из раскрытой пасти валит дым. И плетень – тот, что выше города! – ужасному Зайке едва по плечо!

– Слава, смотри, какой салют!

«Какой салют? Там Зайка! Наши ещё отстреливаются, но уж если плетень не удержал…»

Сполохи озаряют тёмную комнату.

Тень-тень-потетень.

Выход в свет
(утопия)

В неполных три года меня отправляют в детский сад. Ехать туда нужно на автобусе через Неву, мимо красивого памятника Суворову, а потом и мимо музея Cуворову. Должно быть, Суворов был самым главным в нашем городе. Впрочем, вряд ли я в самый первый день обратил внимание на эту подробность. В первый день меня больше всего поразили дети. Я и помыслить не смел, что на свете бывает так много таких маленьких детей! Любой из них мог, не пригибая головы, пробежать у меня под мышкой. Дети бегают, смеются, щебечут.

В эту минуту я зримо вспомнил, как летом мама говорила мне, что если помять бабочке крылья, то бабочка умрёт. Всё лето я ловил только шмелей, подолгу носил их в кулаке, слушая недовольное гудение, складывал в кармашек штанов и знать не знал, что шмели умеют кусаться. Я и сейчас знаю об этом только понаслышке.

Маленькие дети в детском саду очень напоминали красивых мотыльков. Мы бегали и играли в прятки, но больше всего я старался не помять им крылышки.

Увы, всякое счастье недолговечно. Вечером, когда за мной пришли, воспитательница сказала маме, что не может принять меня в свою группу, потому что я слишком большой и поубиваю всех детей.

Наверное, она была права, ведь утопии всегда кончаются большой кровью, но всё-таки мне очень жаль того единственного счастливого дня в детском саду.