«Творите дела правды»

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС Р22-217-3247

© Свт. Николай (Велимирович), текст, 2010

© Издательство Сибирская Благозвонница, 2023

Жизнеописание святителя Николая Сербского
Память 5/18 марта, 20 апреля / 3 мая

Все, что им написано, – Небесное сокровище. Все, что им написано, – нетленное, Небесное, вечное золото.

Прп. Иустин Попович

Владыка Николай (Велимирович) – Николай Сербский, епископ Охридский и Жичский, богослов, философ, почетный доктор нескольких мировых университетов, – самая крупная фигура в сербской духовной литературе XX столетия. Да и не только двадцатого. Со времен святого Саввы не было в сербском народе столь вдохновенного и глубокого проповедника и духовного автора. Литературное наследие владыки Николая насчитывает 15 объемистых томов, содержащих самые разнообразные по жанру произведения, среди которых – жемчужины мировой православной книжности.

Никола Велимирович родился 23 декабря 1880 года и был одним из девяти детей в семье сербского крестьянина из маленького горного села Лелич. Его отец, Драгомир, славился среди односельчан грамотностью; любовь к письму он привил и сыну. Мать Николы, Катерина (впоследствии монахиня Екатерина), с малолетства водила сына в ближний монастырь Челие (Келии) на службы, к Причастию. Когда мальчик подрос, родители отдали его в школу при этом монастыре, по окончании которой отец послал сына в гимназию в городе Валево в Центральной Сербии. После гимназии юноша поступил в Белградскую богословию (то есть семинарию), где на него сразу же обратили внимание как на одаренного ученика. По окончании семинарии Никола был назначен сельским учителем. Одновременно он помогал местному священнику, обходя с ним окрестные села. К этому периоду относятся и первые публикации юного автора в «Христианском вестнике» и других церковных и светских изданиях. Вскоре он получил от министра просвещения стипендию для продолжения учебы на Бернском старокатолическом факультете Бернского университета. Там Никола хорошо изучил немецкий язык и усердно занимался, слушая лекции по богословию и философии, помимо своего, еще на нескольких факультетах в Швейцарии и Германии. Тема его доктората – «Вера в Воскресение Христово как основной догмат Апостольской Церкви».

Окончив Бернский факультет, он поехал в Англию и, быстро овладев английским языком, закончил философский факультет в Оксфорде. Свой второй докторат – «Философия Беркли» – он защищал уже во Франции на французском языке.

Вернувшись в Белград и начав преподавать иностранные языки в Белградской семинарии, Никола внезапно тяжело заболел. В больнице он дал обет, если выздоровеет, целиком посвятить себя служению Богу, Сербской Церкви и своему народу. После чудесного исцеления Никола немедленно отправился в монастырь Раковица близ Белграда, где принял монашеский постриг с именем Николай.

В 1910 году иеромонах Николай поехал учиться в Россию, в Санкт-Петербургскую духовную академию. При приеме в академию он даже не упомянул законченные им западноевропейские факультеты, а поступил просто как вчерашний семинарист. Скромный студент регулярно посещал лекции и оставался незаметным для товарищей вплоть до одного академического духовно-литературного вечера, когда он буквально поразил своими знаниями и проповедническим даром и студентов, и преподавателей, и в особенности Петербургского митрополита Антония (Вадковского), который выхлопотал для него у российского правительства бесплатное путешествие по всей России. Это паломничество по русским святыням глубоко вдохновило отца Николая и многое открыло ему. С тех пор ни одна страна мира не вспоминалась им с такой теплотой и сердечной любовью, как Россия.

Началась Первая мировая война, и сербское правительство направило отца Николая, к тому времени уже известного духовного автора и проповедника, в Англию и Америку разъяснять общественности этих стран, за что воюет Православная Сербия. Целых четыре года, с 1915-го по 1919-й, отец Николай выступал в церквах, университетах, колледжах, в различных залах и собраниях, рассказывая, почему расчлененный врагами на несколько частей сербский народ столь решительно бьется за единство своей некогда великой родины. Командующий английскими войсками впоследствии заявил, что «отец Николай был третьей армией», воевавшей за Сербскую и Югославянскую идею.

Примечательно, что, прекрасно зная современную ему европейскую философию и науку, владыка Николай уже в начале 1920-х годов пророчески предсказал Вторую мировую войну и в деталях описал оружие и методы, которые будут в ней применяться «цивилизованной Европой». Причиной войны он полагал удаление европейского человека от Бога. «Белой чумой» окрестил владыка современную ему безбожную культуру… В 1920 году иеромонах Николай был рукоположен во епископа Охридского. В Охриде, древнем граде Македонии, расположенном близ Охридского озера, одного из красивейших в мире, им был создан цикл литературных произведений: «Молитвы на озере», «Слова о Всечеловеке», «Охридский пролог», «Омилии» и другие.

Владыка ежедневно разъезжал по епархии, проповедовал и поучал народ, восстанавливал разрушенные войной церкви и монастыри, основывал дома для сирот. Презрев опасность сектантской пропаганды, уже тогда набиравшей силу, владыка организовал Православное народное движение (также называемое «богомольческим»), которое составили люди, откликнувшиеся на зов владыки и готовые ежедневно и твердо исповедовать своей благочестивой жизнью Христа Господа.

Православное народное движение, распространившееся усердием владыки Николая по всей Сербии, можно назвать народным религиозным пробуждением, обусловившим возрождение монашества, обновившим веру в простом, зачастую неграмотном народе, укрепившим Сербскую Православную Церковь.

В 1934 году епископ Николай был переведен в Жичскую епархию. Древний монастырь Жича требовал реставрации и всестороннего обновления, как и многие другие монастыри в том крае, находящемся в самом сердце Сербии. На это и положил свои силы владыка Николай, и вскоре жичские святыни заблистали прежним светом, тем, которым светились они, быть может, еще до турецкого нашествия.

Началась Вторая мировая война, и Сербия – уже в который раз! – разделила одну судьбу с Россией как страна славянская и православная. Гитлер, найдя надежных союзников в хорватах, небеспричинно видел в сербах своих ярых противников. Он лично приказал своему командующему Южным фронтом обессилить сербский народ: «Уничтожить сербскую интеллигенцию, обезглавить верхушку Сербской Православной Церкви, причем в первую очередь – Патриарха Дожича, митрополита Зимонича и епископа Жичского Николая Велимировича…»

Так владыка Николай вместе с Сербским Патриархом Гавриилом оказались в печально известном концлагере Дахау в Германии – единственные из всех европейских церковных лиц такого сана взятые под стражу!

Их освободила 8 мая 1945 года союзническая 36-я американская дивизия. Из лагеря владыка Николай вышел с готовой книгой – «Сквозь тюремную решетку», – в которой призывал православных людей к покаянию и размышлению о том, за что Господь попустил столь страшное бедствие.

Узнав, что в Югославии насильственным путем пришел к власти атеистический, антиправославный режим Иосифа Броз Тито, владыка остался в эмиграции: немало поскитавшись по Европе, он жил сначала в Англии, затем в Америке. Там он продолжил миссионерскую и литературную деятельность и создал такие жемчужины, как «Жатвы Господни», «Страна Недоходимая», «Единственный Человеколюбец», оттуда направлял в сербские церкви и монастыри щедрую материальную помощь.

Последние дни владыки Николая протекли в русском монастыре святителя Тихона в штате Пенсильвания. 18 марта 1956 года святитель мирно отошел ко Господу. Смерть застала его за молитвой.

Из русского монастыря тело владыки было перенесено в сербский монастырь святителя Саввы в Либертвилле и похоронено с большими почестями на монастырском кладбище. О переносе мощей владыки Николая на родину в то время не могло быть и речи: режим Тито объявил его предателем и врагом народа. Узника Дахау, владыку Николая коммунисты публично называли «сотрудником оккупантов», всячески принижали и поносили его литературные труды, полностью запретив их печатание.

Прославление святителя Николая Сербского, Жичского как местночтимого святого Шабачско-Вальевской епархии совершилось в монастыре Лелич 18 марта 1987 года (на день памяти владыки Николая).

Лишь в 1991 году Сербия вернула свою святыню – мощи святителя Николая Сербского. Перенос мощей владыки вылился во всенародный праздник. Они покоятся теперь в его родном селе Лелич. Церковь, где хранятся мощи, с каждым годом становится местом все более и более многолюдного паломничества.

Тропарь святителю Николаю Сербскому
Глас 8-й

Златоустый проповедниче Воскресшаго Христа, путеводителю рода Сербскаго крестоноснаго в веках, благогласная лиро Духа Святаго, слово и любы монахов, радованье и похвало священников, учителю покаяния, предводителю богомольна воинства Христова святый Николае Сербский и всеправославный: со всеми святыми Небесныя Сербии моли Единаго Человеколюбца, да дарует мир и единение роду нашему.

Текст жизнеописания печатается в сокращении по изданию: Журнал Московской Патриархии. 1999. № 7

Проповеди

О нашем церковном проповедничестве^[1]

…Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари.

 

Мк. 16, 15

…Ибо всякое слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого.

Евр. 4, 12

Наше религиозное чувство время от времени ослабевает, пересыхает в нас источник воды, текущей в Жизнь Вечную (см. Ин. 4, 14), охладевает ревность к исполнению церковного долга и превращается в грубое безразличие. Оно затрагивает не только религиозную сторону жизни, безразличие, от которого мы страдаем, оно стало характерной чертой нашего времени, стало всеобъемлющим. Безразличие царит всюду: над духовными добродетелями, над всем возвышенным, над нравственными требованиями разумной человеческой природы. Но это не просто безразличие. Это определение слишком мягко, сегодняшняя религиозность почти граничит с антирелигиозностью, а нынешняя нравственность мало чем отличается от безнравственности. Необычайное напряжение и лихорадочная спешка в приобретении земных благ, ненасытная страсть и неустанная погоня за телесными наслаждениями при полном забвении о возвышенных и божественных составляющих человеческой природы, забвении того, что дух животворит; плоть не пользует нимало (Ин. 6, 63), при отношении к вере и нравственности как к чему-то лишнему, подмена благородного чувства любви и самопожертвования грубой и ненасытной страстью к наживе и власти, преобладание эгоизма, высокомерия и честолюбия – все это серьезные симптомы нравственного разложения и слабости, все это цепи, сковавшие свободный народ и ведущие его в бездну погибели.

Говорить о нашей живой религиозности и нравственности – значит говорить на тему, важность которой не может отрицать никто, но которая, в силу бесконечного повторения, стала почти скучной. Поэтому, если бы и мы задержались исключительно на констатации фактического состояния благочестия, рисковали бы наскучить читателю. Не желая этого и одновременно считая напрасной тратой времени обсуждение предмета, давно всем известного из личного опыта или из дискуссий, мы считаем своим долгом затронуть тему, которая всюду преднамеренно замалчивается. Замалчивание вопроса о состоянии веры и нравственности недопустимо, а сегодня этот вопрос встал особенно остро именно в силу того, что ему никогда не уделялось необходимого внимания.

Хотя, как мы уже отметили, многократное обсуждение вопроса о религиозном безразличии уже наскучило, не будет преувеличением сказать, что его решение едва ли сдвинулось с мертвой точки и еще менее на него пролито света и открыто правды. Причиной является одностороннее понимание этого крайне важного вопроса, рассматривание его только с одной точки зрения, соревнование в усердии отрицания собственной вины и ответственности за существующее зло. Сегодняшнее обсуждение вопроса напоминает обсуждение войны, причем с учетом атак только одной нападающей стороны без учета оборонной силы другой.

* * *

Проповедничество – это искусство. Не каждый может быть художником, следовательно, не каждому дано быть проповедником. Настоящие художники – редкость, редкость и настоящие проповедники. Но это не может быть оправданием для плохих проповедников, ведь и одаренные люди в неблагоприятных обстоятельствах, особенно те из них, кто недостаточно силен, могут утратить дары и стать простыми смертными, а простые смертные, не имеющие особых дарований, но более сильные духом, могут духовно возвыситься и «отшлифоваться», закалиться и стяжать дары. Они не могут оправдывать себя этим и потому, что и священником не может быть тот, кому не дано, ибо никто сам себе не воздает чести, честь воздается только тому, кто избран Богом, как Аарон, ибо не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал (Ин. 15, 16). Поэтому смертный грех совершает и тот, кто, не будучи избранным, принимает священство, и тот, кто поставляет неизбранного в священный сан.

Слово сильно, как гром. Оно поражает грешника, оно бальзам для больного и скорбящего, оно исправляет развратного и предостерегает богатого. Хорошая проповедь – это рельефная картина душевного состояния праведника или грешника, наказания или награды Божией или Его великих благодеяний роду человеческому. В таких наглядных картинах христианин часто видит образ, реальный образ своей души; духовную добродетель или греховность природы, которые рисует проповедник, он сравнивает с самим собой; слушая проповедь, он одновременно анализирует свою душу; радуется, если находит в ней добродетель, и страшится грехов, за которые проповедник грозит Божиим наказанием. Христианина смущает проницательность проповедника, он думает, что его слова относятся исключительно к нему, он вздрагивает и боится точного попадания и описания его тайных грехов; он чувствует себя обвиняемым перед судом, перед которым невозможно скрыть вину; судья проникает во все тайники его души, и помешать этому невозможно; он предается воле Божией, сокрушается. Но вот проповедник перестает обличать, он зовет к покаянию, грешник готов сделать все, чтобы очистить все, что отягощает совесть; совесть мучает его, и он кается. Проповедничество воздействует на душу сильнее поэзии.

Проповедник же, зная, что проповедует слово Божие, которому невозможно противиться, должен говорить авторитетно как власть имеющий, без страха и стеснения. Как пастырь, ответственный за свое стадо, он должен быть грозным и повелевающим; как учитель – должен наставлять, советовать и просить; как служитель Отца Небесного – утешать, успокаивать и вселять надежду.

Наши проповедники слишком миролюбивы, чтобы совершить такую революцию в душе слушателя; слишком преданы традиции гостеприимства, чтобы могли укорять и нарушать равнодушие верующих, с которым они входят в храм и выходят из него. Тщетно тогда апостол Павел говорит, что всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности (Евр. 12, 11).

* * *

Проповедь является главной частью католической литургии и сущностью протестантской литургии. У последних литургия служится на разговорном, народном языке, у католиков тоже, за исключением ектений и некоторых молитв. Мы служим почти на иностранном языке, из-за чего многие верующие оказываются в положении просто наблюдателей, и, не имея возможности участвовать в общей молитве, они всю службу шепчут собственные молитвы. Не поэтому ли нам необходима проповедь, которая истолкует верующим хотя бы Евангелие? Какая польза от самой торжественной службы, если верующие ее не посещают? И если мы служим Господу на малопонятном языке, проповедь нам нужнее, чем католикам и протестантам. А что у нас? У тех она необходимость, а у нас – роскошь. И слишком дорогая роскошь, если мы так редко и мало предлагаем ее верующим. Как чахоточному больному иногда дают лекарство не столько для того, чтобы облегчить болезнь, столько для того, чтобы больной утешился мыслью, что о нем заботятся, так и служитель Божий время от времени появляется на церковной кафедре с горькой пилюлей, которую он называет «проповедью», чтобы исполнить долг перед стадом не столько ради того, чтобы его научить, сколько чтобы показать, что эту часть своего долга он вычеркнул из своей домовой книги еще не полностью.

Сколько раз в год у нас читается проповедь?

Проповедь у нас не является составной частью службы; будет она или нет, зависит от настроения священника. Кроме того что проповеди – редкость, их объем настолько ограничен, что есть все основания утверждать, что они стали роскошью. Большинство проповедей едва ли составляют одну из трех частей, которых требует гомилетика^[2]; они настолько коротки, что и самый лучший проповедник вряд ли может таким ограниченным количеством слов наставить, предостеречь, утешить и духовно окормить христианина. Но так же как любая аномалия находит оправдание у своих инициаторов, находит оправдание и эта. Краткость проповедей у сербов оправдывается тем, что это народ, как они говорят, народ бурного темперамента и нетерпеливый (тогда, по-видимому, именно из-за продолжительности проповедей верующие уходят из храма раньше, чем нужно?!). Однако же именно о французах известно, что они бесконечно темпераментны, горячи и нетерпеливы, но все-таки они способны с интересом слушать Босси, Бурдала и других своих известных проповедников, чьи проповеди составляют три-четыре печатных листа (а наши, как правило, менее одного!). Святой Иоанн Златоуст темпераментным грекам читал по две-три проповеди, и все же «нетерпеливые» греки с раннего утра терпеливо ждали перед вратами Святой Софии, когда начнется служба и заговорит Златоуст. Наши проповедники появляются на церковной кафедре и в самые «урожайные» годы в среднем дважды в месяц и говорят не более четверти часа, что составляет шесть часов в год евангельской проповеди.

* * *

Имеют ли наши проповеди литературную ценность?

Никто из тех, кто понимает, что церковное проповедничество – искусство, не может отрицать уместность этого вопроса. Французские проповедники XVII века украсили своими проповедями художественную литературу, прославили гибкость, богатство и силу французского языка, вострубили славу Божию громче иерихонских труб. Мы не бедны проповеднической литературой, напротив, печатные проповеди можно измерять на вес, и, если бы они, по счастью, имели какую-либо ценность, они составили бы самую богатую часть художественной литературы. Проповеди есть в отдельных сборниках, есть в многочисленных церковных журналах, наконец, в форме брошюр, по одной или две, иногда изданных с намерением авторов удовлетворить собственные амбиции, чтобы увековечить свое имя, пусть даже этот век издание будет пылиться в каком-нибудь темном углу, или с целью перечислить свои титулы и почетные гражданства^[3].

Количество огромное, качество плохое. Наше проповедничество не только не служит никаким вкладом в литературу, но, строго говоря, его нельзя даже рассматривать как литературу. Оно не просто не возвысило и не обогатило сербский язык, но, наоборот, своей шаблонностью показало миру, что сербский язык неблагозвучен, скуден, ограничен в формах и беден вообще; и если это не верно, верно другое – что наши проповеди являются крайне слабыми письменными сочинениями, написаны наспех, без усердия и подготовки, но с большой претензией.

Хотите ли, чтобы мы дали определение, что такое наша проповедь? Неловко говорить, когда знаешь, что правда горька и для того, кто ее говорит, и для того, кому ее говорят, да не упрекнут нас в том, что мы делаем это ради удовольствия кого-то унизить, а не из чувства необходимости поступить именно так. Итак, наша проповедь – это масса вымученных, выжатых, сухих фраз, без конца повторяющихся, не имеющих гомилетической формы, беспорядочно нагроможденных, нелогичных; множество холодных слов, которым, может быть, нельзя отказать в догматической правильности, но которые прилипают к душе, как чешуя, и быстро слетают с нее, – вот что называется у нас проповедью. Такой проповедью наши проповедники не в состоянии вызвать в слушателях даже минимум духовного напряжения и трепета, больше того, они не в состоянии даже удержать обычного внимания, вызвать простую заинтересованность, о чем свидетельствует массовое исхождение христиан из храма во время чтения проповеди.

Верующие, устав от напряженных и тщетных попыток понять хоть что-нибудь из того, что поется, читается или говорится, уходят в себя, в свои мысли и молитвы своими словами. Чувство радости от размышлений о Боге, вечности и блаженной жизни в ином мире, страх от осознания своих грехов и наказания Божия, благодарность Промыслу за все и поиск новой милости – все это чередуется, переплетается и смешивается в душах верующих, им все непонятно, они не знают, на чем остановиться и как все это себе объяснить. Пастырь выходит на проповедь неохотно, выходит с предубеждением, что он не сможет выполнить стоящей перед ним задачи, потому что его проповедь не содержит ничего нового, ничего убедительного и сильного, что могло бы тронуть, умилить или укрепить, выходит, чтобы сражаться оружием, которое пришло в негодность. Отсюда и безволие, печаль, напряженное и утомленное выражение лица, искусственность речи, боязнь и неуверенность в словах. Сильный служитель Божий, который может «вязать и решить» (см. Мф. 18, 18), в самый ответственный момент своего служения проявляет себя немощным и связанным. Он не знает душевного состояния верующих, для него сокрыты их чувства, и потому он не затрагивает их, не анализирует состояния их души, но вдруг начинает говорить о совершенно ином для слушателей предмете, далеком в этот момент от их религиозного чувства. Апатичная и сухая речь оскорбляет слушателей, они расстраиваются и – уходят из церкви с пустотой в душе и, может быть, с решением больше туда не ходить.

* * *

В чем причина плохого церковного проповедничества? Проповедь отражает общий уровень образования проповедника. Только знания правил гомилетики недостаточно. Это только внешнее, формальное требование, без которого проповедь была бы нескладной, но которое не составляет ее сущности, так же как рама и стекло не являются содержанием картины. Проповеднику слова Божия необходимо глубокое знание богословских дисциплин и церковной литературы, без них представить себе хорошего проповедника невозможно; следовательно, необходимо фундаментальное знание истории мира, философии, литературы и мировой риторики.

Наше церковное проповедничество со всей ясностью показало, что уровень образования наших проповедников недостаточно высок. У нас уже стало обычаем легкомысленно принимать на себя тяжелые, очень тяжелые обязанности, несущие на себе огромную ответственность, с подготовкой, совсем не соответствующей высоте такого служения, с несоразмерными высоте священнического служения способностями. Но разве можно ожидать от нашей богословии (т. е. семинарии) при существующем уровне преподавания, чтобы она обеспечила более глубокую и фундаментальную подготовку кандидатам в священство? На это нет никакой надежды, зная, до какого состояния она доведена, каких слабосильных воинов Христовых она призывает, каких немощных поборников Евангелия и народа готовит, какое уродливое в воспитательном смысле поколение священства выпускает; наконец, когда известно, каким насмешкам подвергается этот священный институт, который должен, подобно небесному лучу, освещать все уголки сербской земли, но который при всем этом является едва ли не худшим органом просвещения такого рода в Сербии. И будет ли удивительно, если наши проповедники обидятся, если кто-то обратится к ним вместе с апостолом Павлом со словами: Вам надлежало быть учителями; но вас снова нужно учить первым началам слова Божия (Евр. 5, 12).

Следовательно, поверхностность образования, как богословского, так и светского^[4], небрежность в принятии священного сана, слабость воли или подверженность наших проповедников внешним влияниям – вот что, а в особенности первое, является причиной плохого церковного проповедничества, а косвенно – и главной причиной антирелигиозности народа.

* * *

Так где же лежат искомые причины религиозного безразличия?

Ответ на этот вопрос дополнит и подтвердит сказанное выше, и, кроме того, он весьма характерен для нашей церковной ситуации. Есть два ответа. Один из них гласит: причина зла – в распространении западной цивилизации! И об этом говорилось всерьез и не однажды, всякий раз, когда заходила речь о состоянии нашей религиозности. Сразу же вызывает удивление, почему эта цивилизация не уничтожила веру на Западе – там, где зародилась. Однако, без сомнения, папа может похвалиться большей ревностью членов своей Церкви, нежели мы. Да, никто не отрицает, что на Западе ведется отчаянная борьба атеистических идей с христианским учением, но все-таки эта борьба не является предметом беспокойства борцов за христианство. Почему? Потому что ее ведут священники-иезуиты, глубокие знатоки светских учений, гиганты богословия, тонко знающие идеи, которым противостоят люди неиссякаемой энергии, неустрашимые воины, крайне осторожные во всем, что может ущемить авторитет веры. Они не ропщут на атеизм, но отдают все силы на борьбу с ним.

У нас все наоборот. Именно борьбы такого характера нам не хватает, ибо систематическое проникновение просвещенного атеизма в души людей, его доминирование являются очевидной победой, которую он без борьбы одерживает над религиозным чувством, и это следует назвать не борьбой, а превосходством сил носителей западных, атеистических идей и отступлением со всех боевых позиций защитников религии. Проповедники Евангелия отступают без борьбы. Они лишь вопиют и причитают, что все пошло кувырком; это обезоруживает верующих и ведет их прямо в стан тех, против кого слышится ропот. Или публикуется какая-нибудь статья в церковных журналах с целью дать некоторый отпор неверию, статья, конечно, такая же убогая, как та – «О бытии Бога», – опубликованная в «Вестнике Сербской Церкви» за январь-февраль этого года. Даже те, кто верил в эту святую истину, прочитав жалкую статью и увидев, как сербские клирики доказывают этот самый возвышенный христианский догмат, рискуют изменить убеждения.

Не просвещение виновно в нашем неверии, а его недостаток и близорукость тех, кто восстает против него, не видя, какое это мощное оружие в борьбе с неверием. Нам любопытно узнать, что эти «враги западного просвещения» могли бы предложить в качестве средства для устранения этого «зла». Уж не «официальный» ли запрет на европейскую цивилизацию в нашей стране или предотвращение человеческого прогресса?!

Правда, помимо истории мира, в учебную программу^[5] входят психология и логика, русский язык, педагогика и методика, но все это изучается поверхностно и сжато. Недостаточность образования в этой и практически во всех остальных областях особенно очевидна в сегодняшнем поколении богословов, несмотря на то что они имели счастье изучать историю философии, пусть даже в течение одного месяца, немецкий и французский языки чуть меньше, теорию литературы – целый год; последний предмет преподавал один добрейший монах, который понимает в литературе столько же, сколько в вязании.

* * *

В чем спасение?

Общество нравственно обессилело; упадок религиозности – первый симптом, который говорит об этом. Воцарились безразличие и летаргия, которые наносят ущерб и государству, и Церкви, и личности. Пастырь растерял своих овец и не может их найти, потому что не знает, как искать. Необходимо влить свежие силы и восстановить изношенный и нравственно ослабевший организм нашего народа, необходимо совершить нравственное перерождение нашего общества. О том, кому надлежит осуществить это перерождение, не может быть дискуссии, ибо к этому, как никто другой, призвано священство Божие, суть служения которого и состоит в этом духовном, нравственном перерождении личности и общества и подготовке их к Царству Небесному. Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие (Ин. 3, 5).

Не может быть также и споров относительно средств, которыми совершается перерождение. Единственная вечная сила, которая однажды вдохнула жизнь в падший мир, которая всегда животворит его, как только он падает вновь, которая вечно будет оживлять и перерождать его, сила, которая всегда одна, вчера, сегодня и завтра, эта сила – слово Божие. Одни только идеи, древность и неизменность которых, естественность и ясность и, самое главное, их божественная возвышенность свидетельствуют о вечности их смысла. Сборник, страницы которого никогда не обветшают, слова, над которыми не властны века. Время только делает их более ясными и легкими для понимания. Этот сборник – Евангелие. Древнее, почти двухтысячелетнее Евангелие… Почему же говорю – древнее? Нет, и когда пройдет еще девятнадцать раз по девятнадцать веков, оно не станет древним, не обветшает. Оно такое же юное и сильное, как будто только что отозвалось эхом с Елеонской Горы и разлетелось по священным долинам Палестины. Чистое, как хрусталь, ясное, как утренний свет, сильное, как гром, – таково Евангельское слово, звучащее от Назарета до Гренландии, от края до края света, от начала до вечности. До тех пор пока воздух и пища будут важны для поддержания и укрепления физической жизни человека, до тех пор Евангельское слово будет божественным животворным напитком, которым будет питаться человеческая душа. И когда не будет ни воздуха, ни пищи, ни человека, останется Евангельская истина, которая вернется туда, откуда пришла, туда, куда стекаются все истины, – к Господу Богу.

Это мощное оружие, которым наши проповедники пользоваться не умеют. В небрежности использования этого оружия заключается причина упадка веры и нравственности, в то время как правильное обращение с ним может поднять и первое и второе на подобающую им высоту. Все причины, кроме этой, ничтожны, все средства бесполезны. Проповедники должны трудиться и не надеяться ни на кого, кроме одного Господа, Которого проповедуют и Которому служат, ибо, если когда-нибудь, как сказал русский писатель Гоголь, миру будет суждено подняться «из праха земной суеты и полностью предаться любви и смирению Христову», это произойдет только с помощью священства. «Дело нашего исправления, – продолжает великий русский писатель, – в руках священства».