Дом, которого нет

– Да здесь, говорю тебе, здесь! Я её вынес – с неё воды натекло.

– Я не видела, чтобы ты её выносил. Ты на ходу это придумал, лишь бы я успокоилась?

– Лид, не сходи с ума! – Стас повернул два оборота ключа, потянул на себя дверь и вошёл в дом. – Кому нужна твоя кадка?

Он проследил, как жена боязливо ступила через порог, изучая собственный интерьер, будто впервые. Уставившись в пустой угол, она с уверенностью произнесла:

– Стас, она здесь была, в коридоре! Скажи честно: ты точно её выносил?

Кураеву надоело прикидываться.

– Ну не выносил! Не выносил я! Значит, Её Сиятельство вынесли…

– Что ты несёшь? Мать тяжести не поднимает.

Муж стащил с себя головной убор и с шапкой в руках поклонился в реверансе, приговаривая:

– Ах, ну куда ей… И не говори, что дело в годах. Сколько её знаю… она сроду не напрягалась из-за большой любви к себе. Поэтому ты такой и выросла – всё сама выхватываешь из рук… – Шапка повисла на вешалке. – А может кадка казалась тебе тяжестью из-за снега, подсохла – перестала таковой быть. Ты не подумала об этом? Может она начала её бесить – что для неё характерно, вот она не выдержала и отнесла её куда подальше.

– Послушай, когда мы выезжали – ты как раз зеркала протирал, кадка точно стояла в доме. Она начала её бесить прямо перед отъездом? Мы – в машину садиться, а мать быстрей кадку выносить? Тебе не кажется это абсурдным?

Стас, освободившись от обуви и верхней одежды, проследовал в кухню, Лидия испуганно схватила его за рукав. Кураев, лишь бы ей угодить, начал поочерёдно заглядывать во все помещения, чтобы обследовать дом.

Возвратившись, подвёл итоги:

– Никого тут нет. У тебя уже крыша едет. Может ты сама её вынесла, а теперь забыла. В последнее время у нас с тобой одни стрессы, если ты не заметила.

Где-то в душе она ему поверила, поэтому переодевшись принялась собирать ужин. В самом разгаре трапезы Лидия вскочила и принесла из кабинета два начерченных ради эксперимента Кураевыми плана: один – расположения объектов в старом времени, другой – в новом, с отмеченными расстояниями между ними. С листами в руках она выглянула в окно и обозначила крестом нахождение кадки.

– А теперь посмотри сюда! – Она протянула Стасу листы.

Кураев изменился в лице, когда разглядел, что положение кадки совпадает на обоих планах, но скептически настроенный нрав мужа не дал Лидии насладиться триумфом в полной мере.

– Ты хочешь сказать, что кадка сама вернулась на своё законное место? – сказал он. – Её примагнитило к нему? А может и наши продукты с тем же успехом сейчас валяются у бабок то тут, то там?.. – Он жестикулировал. – Где у нас стоит холодильник, где кладовка, где подвал, шкафы и антресоли… Так по-твоему?

– Я не знаю, что там у бабок…

– Ну ты же сама туда ходила… Наши вещи у них прижились?

Она понуро опустила голову, теребя листы, и произнесла:

– Вроде бы…

– Лид, я сейчас вопру назад эту чёртову кадушку – матери пока нет, валить будет не на кого, посмотрим: не примагнитит ли её обратно к завтрашнему дню… Вот только ради тебя, хотя я сам прекрасно понимаю, что это полная чушь!

В тот же вечер позвонила Анна Викторовна и Лидия первым делом начала выяснять: не выносила ли та из дома ту самую кадку из прошлого?

– В каком смысле? – удивилась мать. – Я её вообще не касалась.

Этого ответа было больше, чем достаточно.

– Я, кажется, схожу с ума… – произнесла Лидия, когда они погасили свет. – Неужели бывают такие провалы: вынесли и не помним… А может у нас кто-то лазил?

– Ещё лучше версия! – воскликнул Стас. – Я скорее поверю, что она сама сместилась на родное место, чем кто-то залезал к нам и ничего больше не тронул: ни деньги, ни технику, а какое-то полуразвалившееся ведро! Да ладно бы оно было украдено, а то переставлено с места на место.

Через минуту Стас неожиданно захихикал в темноте.

– Вспомнил… – заговорил он. – Вспомнил, как мы в студенческие годы пришли с одним другом к Вишняковым, они тогда квартиру снимали, и у них был один общий коридор на несколько квартир с общей замыкаемой дверью. В этом коридоре у соседей стояло всякое: обувь, санки… А в тот день возле двух квартир появилось ещё и по тыкве – видимо внутри для них места не нашлось. У одного коврика – маленькая тыквочка, грушевидной формы, у другого – увесистая такая, здоровенная тыквища. Друг мой был парень с юморком, особенно над Вишняковым, невозмутимым нашим, любил поугарать, а когда нам дверь в общий коридор открыли, он незаметно взял эти тыквы и местами поменял… – Стас закатился со смеху. – Представляю, как потом соседки, обнаружив у себя не ту тыкву, списали всё на воздействие некоей мистической силы. – Он развернулся к жене лицом. – Простые объяснения, что к соседям заходил друг-оболтус разве кого устроят? Взрослым серьёзным соседкам, этим хозяюшкам, и в голову не придёт, что такое возможно. Они спросят: зачем? Скажут: как вы себе представляете, что кто-то, проходя мимо, бессмысленно ухватил за колючий стебелёк, перенёс к другому порогу, а другой стебелёк взял, да перенёс к этому порогу? Где, спрашивается, логика? Он что больной на всю голову? Конечно, заметив, что кадка оказалась не там, где надо, первое, что приходит на ум, это – неутомимая тяга деревянной пресловутой кадки к месту, где она простояла долгие годы в минувшем веке, её просто тянет к привычному месту, она ностальгирует по нём, а варианты, что кто-то запамятовал – перенёс машинально и забыл, или соседский мальчонка понаблюдал из-за забора и решил разыграть…

– Ты считаешь, что успокоил меня тем, что кто-то за нами наблюдал из-за забора? – завелась Лидия. – По мне пусть лучше кадка ностальгирует, пусть у неё вырастут ноги, и она начнёт носиться по нашему участку с места на место, чем кто-то подглядывает за тем, как мы выносим из дома большие сумки, нажимаем на непонятное устройство и исчезаем в пустом пространстве… А затем появляемся с чужеродным телом на плечах и тащим его к машине… Как ты здорово утешил! Мальчонка сидит наблюдает! Действительно… я такая идиотка со своими дурацкими фантазиями… А всё предельно просто: в кустах мальчонка сидит и наблюдает! Давайте все успокоимся наконец!

– Может окно откроем? – встрепенулся Кураев. – На улице плюсовая, дышать нечем…

– Что ты! Окно откроем, нас ещё и подслушают!

– Лид, ну хватит! – Стас заворочался, меняя положение лицом к шкафу. – Схватила за язык, будешь теперь меня стращать при каждом удобном случае своим мальчонкой…

– Да не моим, а твоим!

– Всё, хватит, я сплю!

Лидия выдохнула, больше от облегчения, от того, что чрезмерно насыщенный на экстремальные беседы день наконец завершился.

Ветер клонил макушки рослых деревьев за чужим ограждением. Интересно, сколько им лет, подумала Лидия, ясное дело сажались где-то в годах семидесятых, если не позднее. Хотелось бы найти в округе хоть маломальский предмет, кроме этой нарочно перемещённой кадки, хотя бы маленькую вещицу, что повидала сорок второй. Ну и если найду, что я буду с ней делать, с этим старьём… зачем она мне?..

Какие мысли только не посещают перед сном.

На утро Лидия, заметив, как Стас выкарабкивается из постели вскочила вместе с ним, чтобы соблюсти чистоту эксперимента, в противном случае снова возникнет недоверие, и обвинения в адрес друг друга – якобы кадку кто-то из них втихую переместил, каждый преследуя собственные цели.

Изделие по-прежнему стояло в тамбуре у радиатора, там, где Стас его пристроил, там, где ему надлежало находиться.

– Ну что? Надеюсь вопрос исчерпан? – Он уставился на жену, показывая кадку.

Лидия молча пошла умываться, полагая, что вопросы только приумножились: либо кто-то из близких – обманщик, либо у Лидии наступили существенные провалы в памяти, либо беспамятству подверглись остальные члены семейства и муж – не исключение.

На десятый день из больницы сообщили о подготовке Дубановой к выписке. Анна Викторовна отвела для неё целую комнату с видом на парк. В отдалении возвышался выполненный в ярком архитектурном дизайне и горящий в ночное время цветными неоновыми вывесками крупный торговый центр.

Кураевы отправились за родственницей тем же составом. Мать прихватила для неё одежду посовременнее, правда, на рослой Зоюшке эти вещи казались короткими и висели на ней, как на вешалке, из-за лишних пары-тройки размеров. Но в каком она пребывала восторге, облачаясь в них, будто на бедную крестьянку одевали царские соболя с драгоценными камнями.

На улице светило солнце. Снежные сугробы, покрытые ледяной коркой, слепили глаза, скоро из-под них побегут ручьи – весна приближалась стремительно. Над головами каркало вороньё, слишком заметное чернотой на не облиственных деревьях. Зоюшка стояла с запрокинутой головой и разглядывала новое небо и новый мир – до этого момента ей не представилось такой возможности: перевозили её с места на место в бессознательном, или обколотом медикаментами состоянии.

Перед ней распахнули дверцу автомобиля, Зоюшка его увидела и ринулась обратно, пока Стас не перегородил ей путь.

– В такой я боюся ехать! – Упёрлась она локтями в его грудь.

– Зоя, – Лидия заботливо взяла её под руку, – мы сейчас осторожно сядем и ничего страшного не произойдёт.

Стас направлял её к Рено поддерживая с другой стороны. Вместе они помогли ей медленно поставить на порог сначала одну ногу, затем протолкнули саму Зойку на заднее сиденье, где её дожидалась дочь, после с трудом согнули вторую ногу и захлопнули за ней дверь.

Дубанова разглядывала салон, съёжившись и одновременно восхищаясь.

– Мягко-то как… – Она повернулась к дочери с довольной физиономией. – Не машина, а перина.

Поначалу новоявленная родственница безотрывно следила в окно за движением жизни, за проносящимися мимо отполированными автомобилями, следила глазами, полными волнения и удивления. Со стороны казалось, что она ни капли не сожалеет об утрате былой жизни, будто она всегда мечтала именно о такой жизни, как эта. В прошлое её ничто не тянуло: ребёнок остался в хорошей семье, да и здесь ей предоставили нового ребёнка – дочку на склоне лет, и ничего, что такую напыщенную, как индюк, – несколько раз она поправляла, что зовут её Анной. Разве это имеет теперь значение…

У Стаса закончились шутки с того момента, как они вошли в здание диспансера, он крутил руль и помалкивал, вид у него был непривычно серьёзным. Вероятно, что в данный момент он считал себя творцом новой биологической единицы в нашем мире, возможно, прикидывал – сможет ли он таким образом перетащить в сегодняшний мир кого-нибудь из великих гениев, к примеру, учёного, скончавшегося от болезни в сороковых, которая в то время имела стопроцентный летальный исход, а сейчас с ней без труда научились справляться… А от этой сумасбродки что толку, попрыгунья-стрекоза, там одной алкоголичкой стало меньше, здесь прибавилось.

Он косился на неё через зеркало заднего вида: пассажирка посапывала, привалившись головой к тёщиному плечу – мягкая езда её укачала. При торможении голова плавно съезжала вперёд, сонно взбиралась обратно. Викторовна моргала глазами, как лягушка, глядя в одну точку окна, ей было не до сна, её успокоительными не пичкали. Периодически она оглядывала попутчицу и снова поворачивалась к выбранной на стекле мишени.

Когда двигатель стих, сонная Зоюшка зашевелилась, озираясь по сторонам. Все вышли из машины и направились к подъезду многоквартирного дома. Легенда была обговорена заранее: приехала внучатая племянница покойного супруга – ей пока негде жить. Эту легенду Викторовне пришлось сразу скормить соседям, потому что возле подъезда околачивались две любопытные тётки с разинутыми ртами.

Дубанову проводили в подъезд под пристальным взглядом, та крутила головой на высокие этажи, споткнулась о ступени, в лифт заходить побоялась – её повели по лестнице на седьмой этаж.

Викторовна провела её в «хоромы» с несказанной красоты обоями – картиной с лесным пейзажем на одной из стен. В «хоромах» была невесть какая чистота и блестящая уборная, на подоконниках стояли чудные цветы, на столах странная сияющая утварь, и ещё её привлёк холодильник, заставленный блюдами с царского пира – дочка заблаговременно настряпала салатов, котлет и прикупила торт – от него Дубанова долго не могла оторвать глаз: райский фруктовый сад, утопающий в облаке взбитых сливок.

Кураевы недолго посидели с ними за накрытым столом, все в напряжении, кроме одной девицы, которая беспрерывно улыбалась и только успевала рукоплескать, закатывала глаза от вкуса божественной еды, смотрела на дочку телячьим взглядом и с интересом разглядывала каждую деталь помещения. Зять с тёщей выпили. Отказались: Лидия, которая собиралась сесть за руль и новоприбывшая – спиртное её больше не интересовало, вокруг нашлось множество вещей поинтереснее. Анна Викторовна стала ей демонстрировать заранее отобранные детские и юношеские фотографии. Зоюшка прослезилась, Стас наконец включил чёрный юмор – это означало, что он снова в порядке.

– Как вы познакомились с моим дедом? – не удержалась Лидия от давно интересующего всех вопроса.

Дубанова смутилась. Сначала мялась, видно не хотела рассказывать, но вспомнила, что после смерти за всё придётся держать ответ.

– Он поначалу один перебрался в город… – заговорила она. – Енька, пока на сносях ходила, в деревне осталась. Ему комнату выделили от предприятия, а мы в соседней жили, вдвоём с другой жилищкой.

Дальнейшее она перескочила, продолжив следующим:

– Я живот свой хоронила, как могла, а когда стало видно, домой к себе воротилася.

От радостного задора остался лишь блеск в глазах – Зоюшка их промокнула бумажной салфеткой, опустила голову, отчего перестала сверкать большими зубами. Моментами она колебалась: не накажут ли за содеянное и не переведут ли из Рая куда похуже, но страх её одёргивал: утаю – непременно накажут, здесь обо всём ведают, это испытание на признание главных грехов.

– Дед с бабкой меня чуть кочергой не зашибли, когда прознали. – Она напоминала пятилетнюю девчушку, которой влетело за невинное баловство. – Это они надоумили меня от дитя избавиться, к папаше его отвезти и сдать. Я и отвезла. – Она поискала сочувствие у окружающих, его было больше, чем до этого дня, но меньше, чем в компании собутыльников из прошлой жизни. – Плакала я тогда все ночи напролёт…

Анна Викторовна нежно похлопала её по спине.

– Глупая я была… – продолжала Зоюшка. – На что повелася… не знаю, зачем с ним снюхалася, зачем дитя отвезла… Будто туман в голове – нечистый запутывал. Родители мои рано померли, деду с бабкой было не до меня – росла сама по себе бобылём. И вот воротилася я со своим животом к деду и бабке… От людей было сговорено таить, работала в огороде со всеми наравне, лишь бы не прознали – сраму-то не оберёшься. А тут война…

Дубанова отошла от темы личной драмы, углубившись в события всеобщей беды. На фоне того, что творилось, её проблемы померкли, ей удалось сполна передать присутствующим то чувство, которое она испытала на себе, сосредоточенно прослушивая по радио то самое объявление двадцать второго июня. От её рассказа леденило, и казалось неясным: почему, несмотря на изменившийся ход событий, она всё же везёт ребёнка отцу, которого должны призвать на фронт?

Отчасти ей одной было неясно – Зоюшка считала, что ею управлял нечистый, а для остальных, повидавших подобный типаж людей, характер этой бабы читался на раз-два: эта дама любит от души повеселиться, погулять в компаниях, опрокинуть рюмку-другую… Какой тут ребёнок… Он вовсе не входил в её планы.

– Я думаю, нам пора собираться, – сказал неожиданно изобретатель и начал подниматься из-за стола. – Пусть поговорят, – обратился он к жене, – мы тут лишние.

Они спустились к машине. Лидия запрокинула голову: в материном светящемся окне рисовался ажур знакомого тюля – муж её поторапливал, ссылаясь на усталость и желание поскорее разнежиться на любимом диване, чего не сделаешь в гостях.

До дома без пробок было всего-ничего. Город переливался ночными фонарями и вывесками. После выезда за его пределы одними фонарями, наконец, свернув, фары осветили длинную, раздвоенную в конце улицу – Лидия покрутила головой на проломленный от снежного обвала соседский забор.

Стас вышел из машины, открыл и придержал ворота – жена проследовала на парковку, хлопнула дверцей, пикнула сигнализацией, повернулась и в тот же миг остолбенела… Если быть точнее она потеряла дар речи и не сразу смогла изложить, что с ней произошло.

– Зай, ты чего? – На неё уставился опешивший Кураев.

– Кадка… – еле выдавила она.

Кураев обернулся: кадка красовалась на улице, на старом месте, где ей положено было быть на чертеже – где положено, там и стояла, но не там, где должна была стоять.

Обескураженный изобретатель долго изучал, скорее исключал наличие возможных коллективных галлюцинаций, подошёл, схватился рукой за бортик – ощутил нормальную работу органов осязания. В этот раз оба перед отъездом обратили внимание, как она подсохла у батареи в тамбуре, вместе замкнули дверь и уехали.

Кураев пошёл проверять окна: может одно по какой-либо причине осталось до конца не запертым.

В доме стояло всё на своих местах, окна были зафиксированы до упора. Кураев вернулся на улицу к кадке, ещё раз пощупал: она была холодной, но пока ещё сухой, значит, простояла на улице совсем недолго, возможно считанные минуты, потому что воздух уже с час был насыщен колючей моросью. Пока он открывал ворота, чтобы они загнали машину – за столь короткое время его куртка успела подмокнуть, что нельзя было сказать о кадке. Он прошёлся по участку с фонарём, проверил: нет ли посторонних следов на проталинах и снежных островках, оглядел верхнюю линию забора – Лидия наблюдала за ним безотрывно, пока он был в поле зрения.

– Чёрт знает что! – процедил он сквозь зубы, вернувшись.

– А наша Фроська средневековая, – обратился он к жене, – так же может на своё место стать?

– Я не знаю… – безучастно ответила жена.

– Может и она внезапно испарится из тёщиной квартиры и объявится в своём Песчаном? А мы будем думать: куда она подевалась? Мы её будем обратно к матери возвращать, а она снова в Песчаном появляться. Как, ты не находишь? Может нам это наука – не трогайте как есть?

– Я не знаю…

Он завёл домой не пришедшую в себя жену, помог ей снять пальто, поставил чайник.

– А может нас посещает кто-то из другого времени? Как ты думаешь? – Стас задымил заменителем сигарет для лишённых воли расстаться с привычкой. – Этот кто-то мог появиться прямо внутри дома, минуя затворы, вынести за каким-то хреном предмет на улицу, вернуться и снова убраться восвояси через пульт. Может это будущие наши наследники, кому я передам устройство с целью собственного изучения нашего времени? Представь, что ты живёшь в каком-нибудь две тысячи сотом году и впервые попала в прошлое – в наш дом: если взглянуть со стороны, здесь всё гармонично – предметы две тысячи двадцатых… и тут стоит эта дырявая байда, совершенно не вписывающаяся в нашу жизнь глянцевого стиля и сенсорной электроники…

Лидия грела руки о горячую кружку – так она спасалась от озноба.

– Стас, тебе бы саги писать… – сказала она. – Ты всегда умудряешься так объяснить любую тупиковую ситуацию, что из одной сказки получается следующая сказка, покруче предыдущей и так до бесконечности. Ты уже добрался до будущих потомков, которые приходят побродить по нашему дому. Чем дальше порадуешь?

– А чем тебе не нравится моя сага? – удивился он. – По-моему, всё предельно логично.

– А по-моему – нет. Ты не думал, что всё предельно просто, скорее это побочные явления от нашего вмешательства. Если вмешаться, например, в погоду, растопить на северном полюсе гигантское количество льда, то в другом месте произойдёт отголосок этого явления – там с погодой случится нечто аномальное… И с этой бочкой… Помнишь: «Когда пробьют куранты карета станет тыквой»? Чудеса возвращаются на исходную. Сказки сочиняли не на пустом месте – люди брали за основу собственный опыт.

Кураев задымил. Пока он сидел в окружении облака и переваривал услышанное, думал, анализировал… Посерьёзнев спросил:

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю: хрен с ней, с этой бочкой – развалюха, что от неё проку. Пусть стоит, где ей нравится. Давай лучше присмотрим за перемещённым человеком, за Зоюшкой Дубановой, она же в одной квартире с мамой! И маму надо предупредить, чтоб была осторожней во всём.

Дым выдыхался из его ноздрей, Кураев потирал глаза, соображал, снова дымил, но не произносил ни слова. Лидия чувствовала, как он сожалеет, что втянул её в свой эксперимент. Теперь она чувствовала это постоянно, даже если он ничего не говорил, не грозился разобрать блок, не кричал проклятия в адрес сил, подвигнувших его на столь непредсказуемое дело. Он вообще стал менее эмоционален после переноса живого человека из одного времени в другое, благодаря изобретению, сделанного его собственными руками.

Беспокойство за Анну Викторовну отвлекло Лидию от волнений за тех, кто остался брошенным в разгар войны, в голоде и холоде, в деревянном без электричества доме. Карантин сняли, ей чаще приходилось бывать в своём рабочем офисе – оттуда она заезжала к матери, якобы привозила забытое, увозила угощение, потому что мать прорвало на готовку – она даже вспомнила свои былые рецепты блюд, о чём все давно забыли, а может забили, не теша себя надеждами вкусить её коронный холодец или пышки на простокваше, рецепт которых знала в семье она одна.

Счастливица Зоюшка пребывала как на санаторно-курортном лечении: дочь подавала ей на блюде лекарства, давала запить, подносила чай с плюшками. Ежедневно они выходили на прогулку под руку. Дубанова освоила лифт, любовалась отдыхающими в парке. Без одобрения Анны Викторовны не делала ничего, чтобы не злить определившие её сюда силы.

Как-то в момент разыгравшейся ностальгии у новоявленной бабки по родному Песчаному, Лидия предложила съездить в это село и прогуляться по нему. Дубанова засветилась от радости сильнее обычного. Поехали втроём, вместе с Анной Викторовной. По дороге Зоюшка не умолкая обрисовывала свою родословную – углубилась в семнадцатый век, правда, вся ветвь из поколения в поколение ничем особенным не выделялась. Её болтовня больше сводилась: кого медведь задрал, кого бревном на валке леса пришибло, а кто утоп.

Жаркий апрельский день вытянул на плантации утомившихся за зиму огородников. Зоюшка узнала знакомую рощу, когда свернули по указателю «Песчаное». После восторженной реакции вдруг притихла, грустно оглядывая домики-новостройки, чуть не засомневалась – туда ли они приехали. Лидия вообще не ожидала увидеть хотя бы одно строение, сохранившееся с сороковых, притормозила, ждала ориентировки от Зоюшки – та нерешительно, но всё же направила прямо.

Медленно они проехали по асфальту мимо простенького остановочного павильона, обклеенного листками с объявлениями. Дубанова удивлялась, что к реке больше нет проезда – когда-то здесь была дорога, но видимо ей давно не пользовались, и она заросла беспросветным бурьяном.

– Наш дом на реке, как с горы спускаться…

– И как туда проехать? – спросила Лидия.

Зойка мялась, вид у неё был взволнованным.

– Где же дорога… Тут дорога прежде была! Куды ж теперь ехать?

– Не подскажете, как к реке выехать? – обратилась Лидия к девушке с коляской, опустив окно.

Та показала в обратном направлении к началу села, потом по асфальту налево, дальше вниз. Когда машина разворачивалась, они увидели мемориал, установленный в память о войне.

– Стой! Тормози! – крикнула Зоюшка. – Давай туда воротимся, проедемся к кладбишшу – там тёткин дом поглядим.

Лидия покатила к дубраве, в тени которой скрывался сельский погост. Девушка с коляской удивлённо смотрела им в след – машина поехала не по её наводке, куда она указала, а в противоположном направлении.

– Самый крайний – тёткин дом, а дальше сразу кладбишше, мамка моя и батя там схоронены.

Самый крайний дом постройки семидесятых был выполнен из кустарного коричневого кирпича, двери и окна обрамляла белёная штукатурка. Перед домом стоял накренившийся прицеп, на скамье просушивалось тряпьё. Зоюшка вылезла из машины на ватных ногах, обшаривая глазами совершенно чужое хозяйство, опёрлась о калитку, уставилась. Лидия приблизилась к ней, мать осталась наблюдать издали.

– А дом-то ку-ку! – обречённо произнесла Зоюшка. – Нету тёткиного дома, заместо нево другой стоит. Что ж это делается…

Из двора выплыл мужичок в кепке, с недоумением заморгал, взирая на незнакомок.

– Извините, вы давно здесь живёте? – спросила Лидия.

– Да годов тридцать… А кто вам нужен?

– Никто. – Она потянула за рукав Зоюшку. – Поехали отсюда, зря мы приехали.

Все возвратились к Рено, но Дубанова прошла мимо, целенаправленно последовала по дороге, ускоряя шаг, не реагируя на оклики.

– Мам, посиди в машине, – в спешке бросила Лидия и рванула следом.

Догнать длинноногую Зоюшку оказалось непросто, она ускоряла бег, снова переходила на быстрый шаг, бежала вновь. Её маршрут вёл по накатанному колёсами песчаному спуску. В открывшемся проёме между буграми заголубела река, мимо шла череда недавно отстроенных или переделанных в современной версии давних построек. Чего она намеревается увидеть, спрашивала себя Лидия, зачем она туда несётся, как угорелая, что она там найдёт, кроме неизвестно кем возведённой новомодной дачи…

В самом конце спуска Дубанова остановилась перед пустым заросшим участком по левую сторону, находящимся на берегу лога, который вливался в просторный берег реки. Поначалу она стояла, как изваяние, с прижатыми к бёдрам стиснутыми кулаками, учащённо дышала и смотрела в дебри старой высохшей травы. Шёлковая косынка, в которую её сегодня нарядила престарелая дочь, съехала с головы, слишком большая юбка выкрутилась по кругу, задом наперёд. Зоюшка медленно выставила вперёд руки, подошла вплотную. Сначала она издала жалостный стон, отклонила бурьян в обе стороны, шагнула, издавая хруст под ногами, затем протяжно запричитала. В её колени впились колючие стебли травы, когда она на них опустилась, руки что-то перебирали, крошили – в зарослях покоились остатки жёлтого камня, бывшего когда-то частью строения.

– Нету моей избы, разобрали… – выла она. – Кров мой родный разбомбили, гады фашистские, налётчики… Не успела, не успела я… Нету больше бабки, деда… Никого нету… Все померли, а я живу в раю, радуюсь… Почему я никого из своих не сыскала в этом раю: ни мамку, ни папку? Никто не попал в рай? Все грешные, а я святая? Святая я одна, да? Ну как же так…

– Зоя, Зоя… – суетилась Лидия, – пойдёмте назад. Время прошло, ничьих домов уже нет, а дед с бабкой попали в другой рай.

Она полезла следом за ней в хрустящие дебри.

Дубанова притихла, скитаясь по территории, наклонилась, подняла предмет, отбросила его в сторону, отодвинула ногой кусок старого дерева, снова что-то подобрала. Замерла посреди участка, наклонившись и колупая это что-то в руках.

– Пуговка от мамкиного пиджака. – Показала она Лидии ржавую пуговицу, давно утратившую первоначальный вид. – Хороший был пиджак, столичный. Я его тоже одевала… по праздникам.

– Зоя, пойдёмте…

Жена изобретателя устройства, повинного в том, что от былой Зойкиной жизни осталась лишь разъеденная почвенной коррозией пуговица, наблюдала за ней с сожалением.

…Я могла бы вернуть тебя туда, где ты снова сможешь одеть тот столичный пиджак, думала она, но ты же сама отказалась, ты погналась за комфортом, за последними годами, а может месяцами, или днями, которые ты сможешь провести бок о бок с дочерью.

– Зоя, пойдёмте…

Дубанова, крепко сжимая пуговицу, поддалась на уговоры и позволила себя увести. Назад они возвращались медленно в обратном порядке: первой в гору поднималась Лидия, моментами оборачиваясь, Зойка ползла за ней, оглядываясь на реку. Вскоре всё, что хотя бы немного напоминало родное село, скрылось, рядом поползли «райские» застройки – яркие заборы, белоснежные окна, подражания дизайнерским топиариям. Расстроенная до глубины души местная старожилка, корни которой в Песчаном уходили глубоко в века, Дубанова Зоюшка, плелась следом молча, сожалея о вытеснении «раем» близкое её сердцу. Здесь она была чужой. Дома и участки за восемь десятков лет многократно перепродавались, а потомкам из её семейства не было до неё дела – все давно забыли о той сумасбродке, что утопилась в реке в сорок втором.

– Давайте зайдём в магазин, – предложила Лидия, чтобы немного отвлечься. – Попить чего-нибудь купим, или мороженого.

Та вяло проследовала за ней в одноэтажный магазин с поблекшей вывеской, построенный вовсе не на месте былого разрушенного сельпо.

Лидия долго решала – с каким вкусом взять напитки, оглянулась на Дубанову за помощью – та с напряжённым вниманием пялилась на холодильную витрину с пивом. Соки были выбраны наспех – Лидия согласилась на любые, и женщины ушли без десерта, так как она выщила Зоюшку за рукав сразу на улицу, не останавливаясь у ларя с мороженным. Возле машины они наткнулись на недовольную физиономию Анны Викторовны, измождённой от ожидания. Её занудных вопросов никто не слышал – Рено мчалось прочь на всех парусах.

– Что это за место? – услышала Лидия за спиной подавленный голос Дубановой, когда мать оставила их одних, чтобы что-то прикупить в супермаркете, расположенном на въезде в город.

– Это окружное шоссе, – ответила она, кинув взгляд сквозь пыльные окна.

– Я не об улице… – Зоюшкины слова повисли, казалось, что она отделена от мира глухой стеной.

Собравшись с мыслями, она продолжила:

– Я об этом месте, куды меня занесло. Думала: за какие ж это заслуги? А на самом деле меня обманывают – мне суют приманки, как рыбе червяка на крюке, чтобы опосля я страдала, как проклятая. Подают на блюде всё, чего душе угодно, чтоб потом ужалить побольней. На́ тебе дочку – бабку старую! Сколько она проживёт? Понятное дело, что помене меня – вот радость то… дитё своё хоронить… На́ тебе родные места! А места-то иде? Всё ж с землёй сровнялось, люди чужие тебе навстречу выходют, замест дома – пуговица. Я было хотела на кладбишше сходить, да побоялась, потому что и там – таперича мне понятно, что никаких знакомых могил я не увижу… Мамка моя… прямо подле тёткиного забора похоронена, а я приметила, что у забора там какие-то страсти каменные стоят, какие-то плиты чёрные здоровенные… У мамки крестик был деревянненький… Где он? Обман всё это! Да разве ж это рай… Э-эх! Не рай это… Чертовшина какая-то…

– Зоя, вы хотите вернуться к себе домой?

– Да что ты, смеёсси надо мной? Мы там токо что побывали – чего мне на эти развалины хотеть, какого пралика мне на них селиться?

У подъезда прогуливалось разновозрастное население, кто-то отвлёк Анну Викторовну, идущую под руку с диковатой родственницей, уже не улыбающейся во весь безразмерный рот. Родственница была немногословна, поспешила к лифту и уже со знанием дела вдавила кнопку.