Спасатель (сборник)

– Слушай, телка! – глазами он меня уже раздел, оценил, как я поняла, достаточно высоко и сейчас сожалел только о том, что нельзя тоже самое сделать руками. – Ты в сортир хоть раз ломилась, когда там на толчке уже кто-нибудь сидит? Тебе что тогда отвечали? «Занято»? Так вот, сообщаю, – занято!

Я уже поняла, что четверо из шестерых наверняка не принадлежат ни силам МЧС, ни ФСБ… Слишком на бандитов похожи – тем, как держатся, как сутулятся и смотрят – нагло и вызывающе…

– И кто же там… – я кивнула в сторону двери. – …на толчке?

«Бандит»-охранник хохотнул. Он уже хотел развить свой, как ему показалось, успех, но тут вмешался один из «наших» охранников. Он неприязненно покосился на того, кто мне хамил, и сказал спокойно:

– Губернатор здешний… Вот кто псих-то… Слышишь, как орет?

Я и без того уже напряженно прислушивалась к крикам, доносящимся из-за двери, озабоченная только одним, чтобы никто не понял, что эти-то самые крики меня и интересуют чрезвычайно…

Кричал он, к сожалению, не слишком громко, как-то сдавленно, и слов было не разобрать, только интонацию – возмущенно-обвиняющую, презрительную… Но много ли информации в интонации?

Увлеченная подслушиванием и одновременно маскировкой этого, я не заметила, как один из охранников отлучился и вернулся уже не один, а с молодым и развязным хлыщом, который сразу же направился ко мне и потребовал документы. Я напряглась. Если меня разоблачат – выйдет большой скандал. Ведь именно сейчас я и занимаюсь тем, за что получил нагоняй наш командир. Но к кавалерийским наездам я всегда заранее готова. Что-то не похож он на того, кто старше меня по званию… Тогда у меня есть возможность не показывать ему свои документы…

– А вы-то, собственно, кто такой? – спросила я и чуть не рассмеялась, сообразив, что мы с ним сейчас похожи на Шуру Балаганова с Паниковским… – Мужчины, обычно, представляются первыми…

– Ну хорошо… – буркнул он и с откровенным высокомерием и чувством превосходства сунул мне под нос удостоверение.

«Морозов Эдуард… – цепляла я глазами обрывки слов, зная, что больше секунды он мне свой документ демонстрировать не будет. – Федеральная… безопасности. Лаборатория психопатологии».

У меня отлегло от сердца. У него даже звание не указано. Значит, гражданский. Такой же эксперт, каким и я себя выставляю, только из другой структуры. Значит, скушает мою легенду, тут сейчас такая неразбериха… А может быть, даже и поможет к капитану проникнуть. Коллега все-таки, хоть и из параллельной структуры…

Но я ошиблась в своих предположениях. Этот самый Морозов воспылал ко мне неприкрытой неприязнью. Едва он услышал от меня, что я тоже психолог и мне необходимо увидеть капитана Самойлова, чтобы сделать заключение для своей службы (я специально не уточняла – какое заключение, для какой службы – это он и сам додумает, главное, чтобы правдоподобно и уверенно прозвучало), как его словно подменили. Из настороженного и подозрительно высокомерного он сразу же превратился в насмешливого и снисходительного мэтра, объясняющегося с молодой глупой дурочкой. И начал просто кривляться.

– Заключе-е-ение! – протянул он издевательски. – Это ты, девочка, опоздала. Заключения теперь я буду давать. Для того и вызвали из Москвы. Так и передай своему начальству. Заключение – это к Морозову. И по поводу Самойлова, и по поводу Васильева. Все – к Морозову. Он, мол, очень большой специалист по заключениям… А тебе, крошка, делать тут нечего. Ты теперь – без работы… Раньше надо было, пока меня здесь не было…

Он откровенно издевался и ерничал. Охрана помалкивала, только тот, что меня отшил своими «туалетными» шуточками, смотрел на меня откровенным взглядом голодного самца. А Морозов, кажется, получал наслаждение от собственного, как он полагал, остроумия…

– Ты что, глупышка, и в самом деле, хотела к Самойлову на прием попасть? Он же знаменитым стал. И его помощник – тоже. Эти люди слишком популярные, чтобы с каждой смазливой девчонкой общаться. С ними теперь только министры разговаривают… Сам губернатор еле прорвался, как видишь… Слышишь, кстати, как орет? Серьезный человек, судя по голосу…

Слышала ли я! Да я только из-за этих криков, которые вдруг резко усилились (может быть, дверь слегка приоткрылась, или губернатор контроль над собой потерял?), и терпела болтовню наглого москвича. Он думал, что я его слушаю. А я слушала, как кричит на капитана Самойлова булгаковский губернатор…

– Но почему это случилось в тот момент, когда по мосту шел поезд? Как ты посмел! Ты! Идиот!.. Самоубийца!.. Ты сам все решил…

Эта тирада донеслась до меня слишком отчетливо, чтобы можно было сомневаться в услышанном. Хотя истинный смысл этих фраз от меня и ускользал, слова надежно запечатлелись в памяти…

Дверь неожиданно резко распахнулась и из комнаты хозяйской походкой вышел высокий и плотный человек с кудрявой густой шевелюрой на голове, разгневанным взглядом зацепил меня с болтуном-москвичом и, проигнорировав нас, словно каких-то букашек под ногами, как танк, двинулся к выходу с этажа. Четыре охранника, будто свора дворняжек, засеменили за ним по коридору…

Я уже было хотела повторить свою попытку проникнуть к Самойлову, но в конце коридора показался полковник Краевский. Встреча с ним никак не входила в мои планы. Я быстренько повернулась лицом к Морозову и кокетливо ему улыбнулась…

– Ни разу не встречалась ни с одним из московских психологов…

В слово «встречалась» я намеренно вложила интонационную двусмысленность. Он даже глаза на меня вытаращил. А я, напирая на него грудью, словно мадам Грицацуева на Бендера, затолкала его в соседнюю комнату, из которой он недавно вышел, и сказала очередную двусмысленность грудным, волнующим мужчин голосом:

– Надеюсь, у вас не много работы с этими вашими популярными подопечными. Вы найдете сегодня вечером пару часов, чтобы поделиться со мной опытом – как делать заключения?

Самый умный мужчина часто становится полным дураком, когда женщина сама идет ему в руки… А Морозов к тому же оказался не очень умен… Он смотрел теперь на меня, как кот на жирную мышь.

– У-ух, крошка, – томно прошептал он, – ты мне нравишься все больше… Я научу тебя и заключениям, и соприкосновениям, и проникновениям…

Его длинные руки с потными ладонями слишком свободно начали себя вести и оказались на моей талии с явным намерением переползти на грудь… Пожалуй, достаточно. Краевский не будет долго торчать в коридоре… А Морозову в наказание устроим «динамо»…

Я отстранилась от него и, уже приоткрыв дверь, ляпнула наобум – поскольку совершенно не знала города: я, кроме набережной, ничего в Булгакове не видела. Ну что ж, пусть поторчит на набережной…

– Сегодня в девять. На Центральной набережной. У тридцать девятого фонаря, считая от моста… Не опаздывайте, Морозов…

И выскользнула в коридор.

Уйти из гостиницы не составило никаких проблем, на выходе никто документов не проверял. Но перед тем, как уйти, я зашла в диспетчерскую спасательных работ на втором этаже и за пару минут выяснила, что на борту теплохода в последнем рейсе было всего двести пятьдесят восемь человек. То есть пассажирская вместимость была использована на семьдесят процентов… Разве может это называться – «слишком много пассажиров»? Слишком много для чего?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, я представилась симпатичной молоденькой девушке-консультантке из числа волонтеров МЧС журналисткой и попросила ксерокопию списка пассажиров, которую и получила буквально через минуту… Стоило только аргументировать свою просьбу тем, что моя газета собирается якобы опубликовать этот список, чтобы облегчить усилия родственников раненых и погибших, разыскивающих своих родных…

Сама не пойму, как это случилось, но я пропустила свою рабочую смену на теплоходе. Абрамыч, наверное, с ума там сошел, волнуясь за меня… Хотя… Не девочка же я, в конце концов… Раз не приехала на теплоход, значит, произошло что-то важное…

Но на самом деле ничего фактически не случилось… Просто, когда я уже переодевалась, меня что-то дернуло включить телевизор, стоявший у меня в палатке. Игорек раздобыл у какого-то прапорщика-интенданта два телевизора, один мне отдал, а второй себе с Кавээном в палатку поставил. Плохонький такой телевизор, черно-белый, с маленьким экраном, с ломанной-переломанной антенной. Каналы переключать – только плоскогубцами, которые Игорек мне доставил в комплекте с телевизором…

Не знаю, чего я хотела, когда включала этот допотопный аппарат, может быть, просто минуты три музыку послушать, но передавали в это время «Вести» на РТР и, естественно, не обошлось без информации о булгаковской катастрофе. Но информация была такая, что я как была в наполовину надетом комбинезоне, так и села на раскладушку перед телевизором… Симпатичная ведущая (никогда, кстати, не запоминаю их имен) сообщила, глядя мне прямо в глаза:

«Представитель компетентных органов, не захотевший, чтобы не только его имя, но и название организации, которую он представляет, фигурировали в эфире, сообщил нашей программе, что в погоне за сенсацией редакции некоторых столичных изданий стали жертвами дезинформации. Вслед за «Булгаковскими вестями» многие газеты сообщили о существовании так называемой народно-освободительной экстремистской подпольной группы коренных волжан «Внуки Разина», которая якобы взяла на себя ответственность за организацию террористического акта у железнодорожного моста через Куйбышевское водохранилище на Волге в районе города Булгакова.

Компетентный орган, который представлял наш корреспондент, заявляет, что «Внуки Разина» – это название краеведческого кружка в расположенном ниже по течению Волги городе-спутнике губернского центра – Новобулгаковске. Никаких боевиков среди новобулгаковских краеведов нет. В кружке состоят трое учителей пенсионного возраста и два десятка школьников, учащихся третьих – восьмых классов новобулгаковских школ. По свидетельству учителей и ребят, в редакцию газеты «Булгаковские вести» никто из них не звонил и никакого заявления по поводу катастрофы не делал…

Можно было бы счесть провинциальных журналистов, а вслед за ними и их столичных коллег жертвами циничного розыгрыша и собственной доверчивости. Но их доверчивость с большой выгодой для себя использовал губернатор Булгаковской области Федор Губенко. В заявлении мифических террористов его имя связывалось с причиной катастрофы. Воспользовавшись этим, губернатор проводит сейчас серию митингов в свою поддержку, громя своих противников, обвиняя их в цинизме и преступлении против человечества.

Что же касается истинной причины катастрофы, то она еще не установлена. Государственная комиссия продолжает свою работу, снимая показания с капитана теплохода «Сергей Есенин» и его помощника…»

Еще не дослушав до конца, я принялась стаскивать с себя так и не надетый до конца комбинезон и вновь натягивать мое гражданское платье, делающее меня легкомысленной, по крайней мере, на первый взгляд, и провоцирующее мужчин на проявление своего расположения ко мне.

Не пойду же я искать Ефима в спецкомбинезоне… Он же не на мосту будет торчать и не на останках теплохода, он сейчас наверняка в гостинице «Волна», где-нибудь поближе к шестнадцатому этажу, к заседающей государственной комиссии, чтобы первым узнать и первым сообщить о ее выводах.

Ефим Шаблин – мой старинный друг-репортер, с которым мы познакомились в Москве во время известного августовского путча в девяносто первом. Я тогда была глупой студенткой факультета психологии тарасовского университета, только-только определившейся с темой диплома и мобилизованной МЧС через Министерство высшего образования. В Москве нам кратко объяснили задачу и рассредоточили по местам скопления народа.

Фима был в то время начинающим газетным репортером, только-только опубликовавшим свои первые репортажи. Оба мы были молодыми, оба – глупыми, оба – наивными… Мы как встретились у «Белого дома», так и не расставались двое суток…

С тех пор, как приезжаю на место бедствия, обязательно внимательно смотрю на шныряющих повсюду журналистов. И в семи случаях из десяти обязательно встречаю Фимку… Здесь, в Булгакове, я его уже видела, правда, мельком, издалека. Но поставила себе в уме галочку – непременно его разыскать и посидеть, поболтать со старым приятелем… А теперь у меня к нему и просьба появилась.

Фимка просто счастлив будет мне помочь. Он долго в меня влюблен был, пока не дошло до него, что из этого все равно ничего не получится. Не воспринимаю я его как мужчину, хотя и уважаю как хорошего друга. Он дулся на меня сначала, а потом то ли привык, то ли понял, что глупо это… Короче, с тех пор дружим, не отягчая наши отношения межполовыми проблемами…

В гостинице у дежурного координатора на первом этаже я узнала номер его пейджера, который предусмотрительный Фима оставил в Булгакове в самых разных местах, чтобы расширить свою «контактную зону», как он выражался. Передав сообщение, в котором я назвала себя и попросила его позвонить дежурному координатору, я прождала его звонка минут десять и уже хотела, слегка обидевшись, повторить вызов и кое-что добавить поэмоциональней в его адрес, как из лифта буквально вылетел вечно спешащий Фимка и бросился ко мне целоваться с криком:

– Ольга! У меня есть четыре минуты! Две минуты говоришь ты, две – я! Начинай!..

Понятно. Он вместо звонка сам решил явиться. Молодец, Фима, умница…

Я в двух словах изложила свою просьбу, и Ефим, секунд тридцать подумав, хлопнул себя ладонью по лбу – это означало, что он сообразил, как мне помочь. Он помчался разыскивать номер телефона, потом долго набирал номер, который оказывался постоянно занятым, наконец, дозвонился, о чем-то низким грудным голосом ворковал с какой-то, без всякого сомнения, женщиной и вернулся ко мне сияющий… Значит, узнал все, что я просила…

– Нипочем не хотела говорить, – сообщил он мне, – ныла все – «меня уволят, меня уволят» – пришлось наобещать ей черт знает чего…

– Фимуля, да ты по существу мне ответь, – взмолилась я, – сказала она тебе, что это за компетентные органы такие…

– Сказала, – кивнул он, – шепотом, но сказала. Сообщение поступило из Министерства чрезвычайных ситуаций, из службы ведомственного надзора и внутриминистерской разведки. По крайней мере, так она запомнила. Саму бумагу главный редактор «Вестей» сразу в сейф спрятал, но она все прочитала, когда ее регистрировала… Это твои коллеги, Ольга, информацию дали…

– Разведка внутри МЧС?.. – пробормотала я. – Ничего не понимаю…

Глава четвертая

Я распрощалась с Ефимом, вышла на набережную и присела на лавочке в тени, в относительном уединении. Относительном потому, что рядом со мной на лавочку тут же плюхнулся какой-то старичок-пенсионер с клюшкой в трясущихся руках. Но поскольку смотрел он только прямо – на волжскую воду, признаков жизненной активности не подавал, я моментально про него забыла.

Я курила уже вторую сигарету, когда поняла, что думаю все об одном и том же. О странной структуре внутри МЧС, о существовании которой я только что узнала с помощью Ефима Шаблина.

Появление такого рода скрытых формирований внутри стабильно существующей структуры типа нашего МЧС однозначно свидетельствует о том, что появились симптомы нарушения стабильности. Или уже произошедшее, например, из-за конкурентной борьбы с ФСБ, или – планируемое, что, может быть, связано только с перспективными планами нашего руководства, а скорее всего – самого министра.

Постойте! Уж не в президенты ли он нацелился? А что? Имидж у него отличный для предвыборной кампании – энергичность, воля к действию, оперативность такая, что нашим остальным чиновникам только в кошмарном сне может привидеться. Сам всегда выезжает на сложные и опасные объекты. Молод, по крайней мере, на вид. Лицо – открытое, улыбается редко (серьезен), но улыбка добрая, располагающая. Говорит мало (зря не болтает), но обдуманно. За свои слова всегда готов ответить. Наконец, уже в силу своей профессии – всегда выступает в роли спасателя. Трудно ли для умелого политика сделать шаг от спасателя к образу Спасителя всей России?..

Я даже рассмеялась своим мыслям… Господи, какой ерундой я себе голову засоряю! Словно подумать больше не о чем…

Раз уж я решила «сачкануть» сегодняшнюю смену, вдохновленная на это туманным благословлением своего командира, то не тратить же время на интеллектуальные упражнения по поводу президентского кресла, которое, кстати, и сейчас не пустует…

Я достала из сумочки список пассажиров теплохода и еще раз посмотрела на их общее число – всего двести пятьдесят восемь человек. Теплоход фактически шел полупустым… Как же тогда понимать фразу капитана? В каком же это смысле пассажиров было слишком много? Интересно, а будь их человек сто, например, это как – много или мало. Или – достаточно? Достаточно – для чего? Как же мне все-таки умудриться поговорить об этом с капитаном Самойловым, на пути к которому неожиданно встал этот отвратительный хлыщ – Морозов?

Ответа на этот вопрос я не находила. В голове машинально всплыл разгневанный голос булгаковского губернатора: «Как ты посмел? … Ты сам все решил!..» Что – посмел? И что решил? И при чем здесь сам губернатор? Он-то тут с какого бока?

Я рассеянно проглядывала список пассажиров. Против некоторых фамилий стояли отметки – «погиб». Таких было много, я не стала пересчитывать, но не меньше ста человек…

Вдруг на глаза мне попалась знакомая фамилия… Я даже лоб наморщила, стараясь вспомнить, почему она застряла у меня в памяти… Распространенных фамилий в списке было немало, но эта была редкой и даже какой-то странной – двойная фамилия «Патрицианов-Горбенко». Где же она мне попадалась?..

Ну конечно! Мы же совсем недавно с Игорьком смеялись, что нельзя с такой фамилией проповедовать идеи пролетарского единства… Ведь это пресс-секретарь председателя ППИ – «партии пролетарской идеи», или, как ее называют политические противники, «партии принципиальных идиотов».

Против фамилии Патрицианов-Горбенко стояла красная отметина – «погиб»… Вот и появился повод отблагодарить Фимку за его услугу. Нужно ему срочно сообщить о моем открытии, вряд ли он успел изучить списки погибших… Он, как и большинство репортеров, больше по верхам порхает – на крыльях собственной фантазии…

Благо от гостиницы я далеко отойти не успела… Я поднялась с лавочки, и тут только «неживой старичок» повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Я сделала ему ручкой, сказала: «Пока, дедуля!» и поспешила к гостинице. На ступеньках ее широченного парадного подъезда я оглянулась. На лавочке сидели уже два старичка! Издалека они были похожи, как близнецы… Или у меня в глазах двоится? С чего бы это?.. Да нет – точно – два старичка стало. Странно…

На этот раз Ефима даже искать не пришлось – он сидел у одного из трех десятков телефонов на первом этаже и передавал в Москву свой репортаж. По всей видимости, репортаж ни о чем, поскольку комиссия работу еще не завершила, выводов своих не обнародовала. Передавать было нечего, но работа есть работа, и Фима наворачивал одну на другую мрачные подробности катастрофы.

Через пару минут он закончил передачу своего текста и, даже не спросив, зачем я тут опять появилась, потащил меня за руку в ресторан. Журналистов на спасательных работах бесплатно не кормили, и Ефим питался в гостиничном ресторане, впрочем, был только рад этому, поскольку считал себя знатоком гастрономии и любителем хорошей кухни, гурманом. И хвастался этим.

Как только я сообщила ему что среди погибших обнаружила фамилию пресс-секретаря ППИ Патрицианова-Горбенко, он забыл о еде, потребовал у меня список и принялся его изучать. Лентяй ты, все-таки, Фимочка! Словно не мог раньше этого сделать!

Фимка разглядывал список минуты полторы, а потом посмотрел на меня круглыми от радости и какого-то азарта глазами и заявил:

– Ольга, ты гений! И я тоже!

Он придвинул свой стул ближе ко мне и ткнул пальцем в список.

– Смотри! Видишь эту фамилию? Бухарин? Иван Спиридонович? Знаешь, кто это?

Я недоуменно покачала головой и промолчала, поскольку рот мой был занят. Фимкино возбуждение не мешало моему аппетиту.

– Слушай сюда! «Бухарин» – это псевдоним лидера ППИ Суханова. Имя и отчество совпадают! Даю голову на отсечение, что это он! Во-первых, ассоциация с Николаем Бухариным, сама понимаешь, во-вторых, он, как и любой нормальный мужик, выпить был не дурак. В его духе псевдонимчик! Кроме того, он сейчас должен быть на отдыхе, в прессе прошло сообщение, что он отдыхает после серии митингов в городах на Верхней Волге, а затем – такая же серия в Нижнем Поволжье… Ему в самый раз было отправиться сверху вниз на теплоходе! А псевдоним – чтобы лишнего внимания к себе не привлекать – отдохнуть что ли нельзя человеку в самом-то деле?

Он опять посмотрел на меня совершенно очумелым взглядом и сказал как-то сладострастно:

– Ух, как я развернусь теперь! Мне весь подвал на первой полосе отдадут в завтрашнем выпуске… Я это так разрисую…

Тут же он настороженно оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь из собратьев по перу из конкурирующих изданий мог нас подслушать, убедился, что ни одной знакомой журналистской физиономии рядом не видно, и радостно рассмеялся.

– Ольга – я твой должник по гроб жизни! – заявил он, влепил мне поцелуй куда-то под левый глаз и опять помчался к телефону – диктовать новый репортаж с сенсационным известием о гибели одного из российских политических лидеров.

Конечно, Фимка – циник. Во всем, что касается его профессии. Но то, что завтра его будет читать вся Россия, – от этого у него голова кружилась. И не просто ведь читать. Негодовать будет там, где он заставит ее негодовать, ужаснется точно в том месте текста, где у него запланирована такая реакция читателей, озадаченно почешет в затылке – уж он-то сумеет озадачить кого хочешь своими рассуждениями и фантазиями. Фимка, повторяю, циник, но он какой-то романтический циник, если, конечно, такие вообще бывают. Может быть, поэтому меня не коробит от его цинизма?..

Я была несколько ошеломлена и Фимкиной экспрессией, и новыми фактами. Тут можно даже и не думать, не анализировать – сейчас же многочисленные версии посыплются как из рога изобилия. Но самая популярная для средств массовой информации будет, конечно, версия о политическом убийстве…

Мне что-то слабо верилось в то, что для гипотетической ликвидации этого самого Суханова можно было организовать катастрофу такого масштаба. В моем представлении – это выстрел из пушки по воробью…

Причем у тех, кто хотел бы его смерти, не было ведь никакой гарантии, что он случайно не останется жив… В катастрофах контрольных выстрелов никто не делает… А если предположить, что среди спасателей есть человек, который проконтролировал факт наступления его смерти?.. И если она не наступила, «помог» Суханову войти в список погибших… То есть попросту – киллер среди спасателей? Почему не может быть такого варианта?

Да нет! Это вообще чушь собачья! И не только потому, что я слишком высокого мнения о спасателях и не хочу даже думать, что наша репутация может оказаться испорченной. Все это само по себе слишком сложно для исполнения и слишком ненадежно в смысле достижения результата… Гораздо проще – выстрел, взрыв мины или гранаты, отравление – самый популярный сегодня репертуар…

…Нагоняй от Грега я за этот «прогул» все же получила. Собственно говоря, не за прогул даже, а за то, что так широко истолковала слова своего командира «некоторое время», но главное – не согласовала с ним продолжительность своего отсутствия. Он же волновался за меня. Григорий Абрамович напоминал мне моего отца, вечно ворчащего на мою слишком ярко выраженную в детстве самостоятельность. Внешне ничего общего между ними, конечно, не было, но интонации! Боже мой, как часто я стояла перед папой с опущенной головой и теребила подол своего платья, изображая раскаявшуюся грешницу. На самом-то деле голову я опускала только для того, чтобы он не видел мои глаза, в которых в тот момент не было, как это ни печально, и тени раскаяния…

Но по-отечески меня отчитав, майор проявил самый живой интерес к добытой мной информации. И, как ни странно, не к гибели Суханова, не к существованию в МЧС неизвестной прежде никому из нас тайной структуры, а к появлению губернатора на шестнадцатом этаже и его разговору с капитаном Самойловым.

Я добросовестно пересказала ему слышанные мною фразы губернатора, и Григорий Абрамович надолго задумался. И я тоже. Хотя мы явно думали о разном. Меня, например, как-то смутило что ли, отсутствие в нем интереса к сообщению о службе ведомственного надзора, или, как выразился Фима, – о внутриминистерской разведке. Поведение Грега в отношении этого факта было каким-то неадекватным… Он словно не заметил его. Внимания не обратил. Может быть, не поверил? Счел это очередной выдумкой столичного журналиста? А может быть, это и в самом деле Фимкина выдумка? Или еще чья-то? В той среде, где он обитает – это запросто. «Утки» оттуда вылетают стаями…

Из наших размышлений нас вывел Кавээн. Он где-то пропадал часа два и заявился с каким-то загадочным взглядом, словно сюрприз нам приготовил… Сюрприз нас и в самом деле ожидал. В виде новой версии о причинах катастрофы. Версия была кавээновского производства и уже в силу одного этого достаточно экзотическая и малоправдоподобная. Кавээн собрал нас в их с Игорьком палатке, и по всему видно было, что он приготовился говорить долго. Это само по себе уже было сенсацией, поскольку произносить монологи Кавээн не умел и не любил. И раз решился на такое – значит, очень хочет повысить свой рейтинг в группе, и, главное, у него есть какой-то материал, на котором это можно сделать… Ну что ж, послушаем. Кроме всего прочего, это само по себе обещает быть забавным зрелищем…

Рассказчик Кавээн, конечно, – никакой, и он сразу выпалил нам, что среди спасенных на «Сергее Есенине» людей он разыскал психически неуравновешенного типа, который заявляет, что это он взорвал теплоход… Кавээн сам и спас этого типа вместе с Абрамычем, в первые часы нашей работы… Кавээн горячился и все пытался привлечь к рассказу Григория Абрамовича:

– Ты вспомни, Абрамыч! Что он бормотал, когда мы его пальцы от ножки стола отрывали? Он вцепился тогда мертвой хваткой!

Абрамыч пожимал плечами и говорил недоумевающе:

– Не помню… Пальцы мы ему чуть не пообломали, это помню. Крепко держался паренек…

– Да какой там паренек! – горячился Кавээн. – Ему по паспорту – сорок восемь… Он с виду только сопляк… И дохляк самый настоящий. Кожа да кости. А если его послушать…

И Кавээн сокрушенно покрутил головой.

– Саш, да ты давай поскорее к существу дела переходи, – не выдержал Григорий Абрамович. – Взялся, как говорится, за…

Но он тут же спохватился и оглянулся на меня. Я поняла, что он хотел сказать. Была такая, довольно пошлая, если воспринимать ее живописно, поговорка у нашего майора – «Взялся за грудь, говори что-нибудь». Смутился он, конечно, зря – мои уши привыкли за время общения со спасателями к ненормативной лексике любой смысловой интенсивности. Дело было в том, что у Абрамыча были свои собственные представления об общении со мной. Он ко мне относился как к женщине и как к дочери одновременно. Поэтому считал недопустимым для себя говорить пошлости в моем присутствии. И мне это всегда нравилось. Я даже больше уважала Абрамыча за эту его особенность. – Извини, Оленька, я хотел сказать – не тяни кота за хвост. Есть что сказать, – говори.

– Хорошо, хорошо… Я скажу. Но я тоже буду излагать это в виде картинки такой… Ну как там, в газете этой, что ты, Абрамыч, читал…

На Кавээна, видно, та газетная статья произвела большое впечатление. Настолько большое, что он и сам захотел попробовать… Мы все промолчали. А он, ободренный нашим молчанием и отсутствием шуточек в свой адрес, начал с тривиального плагиата.

– В ту ночь у Алексея Гмызы просто голова гудела от… от мыслей. С ним такое уже бывало. Он лежал на своей койке в каюте «Сергея Есенина». Это на третьей палубе слева по борту, помнишь, Абрамыч, где мы его нашли?.. Там и лежал. И в потолок смотрел. Потолок вдруг треснул у него на глазах. Алексей сразу же отвел взгляд. Глаза то есть опустил… Он-то уже знал, в чем дело. У него через взгляд энергия какая-то выливалась… И ломала все. Он и забеспокоился. Как бы не вышло чего. Ведь на воде все же, а он плавать не умеет. Ну так он мне сказал, я вот с ним только что разговаривал около гостиницы. Он – на палубу. Он всегда – как начинает из него энергия переть – на палубу выбегал и в воду смотрел. Ну, в воду ее спускал, что ли… Говорит, что иногда даже мертвые рыбы всплывали после этого. Ну, в смысле – которые сдохли от взгляда его. Вот, значит… Выбежал он. Время – ночь, сами знаете. Смотрит – не видит ничего. Туман. Он и испугался. «Откуда я знаю, – говорит, – что капитан в тумане умеет плавать? Я вот и при хорошей видимости не умею». Ну и начал вперед вглядываться, высматривать там хоть что-нибудь. Какие-то огоньки разглядел. Ну и присосался взглядом к этим огонькам… Я, кстати, думаю, что это поезд по мосту проходил в это время… «Смотрю, – говорит, – я вперед и вижу, как по моему взгляду поток энергии идет. Мощный такой. В руку толщиной. Или в ногу. Может быть, – говорит, – это и не теплоход поезд с моста столкнул, а я это сделал – своим взглядом…» А как же, спрашиваю я его, теплоход-то оказался совсем не там, где ему нужно было? «А это, – говорит, – свойство такое у энергии, которую мой взгляд излучает, – она материальные тела к себе притягивает. Вот теплоход и пошел по лучу моего взгляда, как по новому курсу. Это, – говорит, – просто я смотрел не туда, а то бы никакой катастрофы и не случилось». Если бы, то есть он знал, куда смотреть нужно…

Все слушали его молча. Мы с Игорьком откровенно улыбались. Григорий Абрамович сидел с серьезным видом. У них с Кавээном особые отношения. Абрамыч десять раз подумает, не оскорбит ли Кавээна его улыбка, даже если тот откровенную чушь несет, как вот сейчас… Мужская дружба, что поделаешь. Я Абрамычу иногда совершенно искренне сочувствую, вполне серьезно…

– А вот вы зря смеетесь, – обратил внимание на нас с Игорьком Кавээн. – Думаете, я тоже так ему сразу поверил… Не-е-ет… Я ему говорю, – мы в пивнушке с ним стояли, там, в двух шагах от гостиницы…

Кавээн тут же смущенно посмотрел на майора и замотал головой.

– Не, Абрамыч, пиво он пил, я только нюхал. Он пил, я курил…

Абрамыч криво усмехнулся.

– Я ему говорю, ну ты, это… покажи мне… То есть, как это взгляд твой… ну, работает, грубо говоря… Он уставился на соседа, который воблу грыз, смотрел на него минуты две. Тот ничего. Воблу погрыз, начал пиво пить. Потом этот псих-то мой, Алексей, говорит: пиво, мол, мешает. Надо на трезвую голову. Да и истощился я, говорит, пока поезд с моста спихивал. Килограммов, наверное, двадцать сбросил. Надо сначала энергии подкопить… А что? Ты ж видел, Абрамыч, какой он тощий!..