Спасатель (сборник)

Глава третья

Майор МЧС Григорий Абрамович Воротников, наш командир и «мать родная», ожидающий нас, в силу своих возможностей, от неприятностей и проблем, связанных, главным образом с начальством, сформировался как руководитель в те времена, когда ни одно воинское подразделение, ни один гражданский коллектив не обходились без замполитов или парторгов. В своих политических симпатиях он отнюдь не был близок к коммунистическим идеалам, скорее – наоборот, но методы работы того времени въелись в него неистребимо. Поэтому частенько он устраивал нашему маленькому коллективу какие-то непонятные мероприятия, по форме не то политинформации, не то партсобрания – откровенные разговоры о внутренних проблемах нашей группы, о наших общих заботах. А их у нас, как и в любом коллективе, бывает немало.

Вот и теперь Грег дал нам поспать только полтора часа, а потом устроил свою «политбеседу». На повестке дня у него стояло два вопроса: первый – как бы «внешнеполитический», второй – «внутриполитический».

Он собрал нас в своей палатке, которую на правах командира группы занимал один (впрочем, я тоже занимала палатку одна – на правах женщины, а Кавээн с Игорьком поселились вместе, но исключительно по собственному желанию, каждый из них мог занять отдельную палатку, уж на это-то булгаковские власти не поскупились), и я хотела еще полчасика подремать под его монотонное бормотание… Но хитрый Абрамыч преподнес нам такое сообщение, что сон мой как рукой сняло…

Оказывается, местная газета, в прежние времена называвшаяся «Булгаковская правда», а теперь получившая «сверхоригинальное» название «Булгаковские вести» (в Поволжье половина губернских газет носит название – «… вести», у нас в Тарасове, например, свои «вести» – «Тарасовские») и поменявшая прежний по-партийному выдержанный тон на ошалелую от избытка свободы разухабистость, разразилась сенсационной статьей по поводу катастрофы у булгаковского железнодорожного моста…

Мы втроем расположились на двух спальниках Грега и откровенно зевали, сонно поглядывая на нашего начальника, сидящего в центре палатки на стуле. В руках он держал газету и ждал, когда мы устроимся, чтобы потом никто не отвлекал его своей возней.

– Ну вот, коллеги…

Григорий Абрамович всегда называл нас коллегами на таких «политбеседах», это было его традиционное обращение…

– …Пришло время посмотреть вокруг и подумать, что же происходит… Не буду говорить много, вы сами все поймете… – и показал нам первую полосу. По самому верху страницы шла надпись красными буквами – «Экстренный выпуск!» Ниже крупным шрифтом набран был заголовок: «Катастрофа на Волге – акт терроризма! «Внуки Разина» требуют отставки губернатора!». И снимки: общий план – ярко освещенные, искореженные мост и теплоход, крупным планом – длинный ряд изуродованных трупов в булгаковском городском морге… – Едрена-матрена! – подал голос Кавээн. – Какие еще, в задницу, внуки?

– Вот это, ни хрена себе, заявочки! – согласился с ним Игорек.

– Читайте, Григорий Абрамович! – подала я дельное предложение.

Сон с меня, как я уже сказала, слетел моментально. С остальных «коллег» – тоже. Абрамыч удовлетворенно хмыкнул и начал читать:

– «Сегодняшним утром, через семь часов после катастрофы, в редакцию позвонил неизвестный и заявил, что народно-освободительная экстремистская подпольная группа коренных волжан «Внуки Разина» берет на себя ответственность за организацию катастрофы у железнодорожного моста». Далее следовала фраза: «Террористические акты будут продолжаться до тех пор, пока булгаковский губернатор Федор Губенко не выполнит требования прогрессивной общественности Булгаковской губернии: 1 – добровольно уйдет со своего поста; 2 – публично, принародно покается в своих преступлениях – взятках, воровстве, заказах убийств своих политических противников»…

Я взглянула на Игорька, увидела, что он слушает, раскрыв рот, и тут же поняла, что и у меня челюсть отвисла… Я толкнула Игорька локтем в бок, и он захлопнул рот, щелкнув зубами. Григорий Абрамыч посмотрел на него поверх очков, ничего не понял, и продолжил:

– «В утреннем выпуске наша газета дала лаконичное сообщение о просшедшей накануне ужасной катастрофе на Волге. Наш корреспондент разыскал очевидцев этого страшного несчастья и подробно их расспросил. Из их показаний и фактов, ставших известными редакции позднее, складывается следующая картина, разыгравшаяся напротив мирно спящей Центральной набережной Булгакова».

Абрамыч оглядел нас, проверяя, слушаем мы его или нет… Конечно, мы слушали! Еще бы! Даже если там откровенная ложь написана (газеты этим часто страдают), мы выслушаем, а уж потом – скептически хмыкнем… А вдруг не ложь? Чем черт не шутит… Грег удостоверился, что слушать мы будем и дальше очень внимательно, и вновь углубился в чтение…

– «В тот вечер у «разинских» боевиков работы было много. Их командир только что получил приказ – террористический акт должен быть произведен нынешней ночью. Теперь или никогда – такое решение принял руководитель «Внуков Разина»…

Главный компьютер, год обрабатывающий информацию о движении поездов по булгаковскому мосту и прохождении под ним теплоходов класса «река-море», выдал уникальную комбинацию – сегодня ночью два таких события совпадут в два пятьдесят восемь утра…

Отряд боевиков должен был успеть за оставшееся до этого момента темное время суток переставить береговые знаки, чтобы направить теплоход по тому из боковых фарватеров, который определил ему сам Тимофей Степанович Разин, подлинный потомок знаменитого волжского злодея-разбойника, Степана Тимофеевича…

Береговые знаки, собственно, и не переставлялись. Заранее на нужных местах были подготовлены их дубликаты, замаскированные до поры до времени в густых волжских прибрежных зарослях орешника и ивняка. Теперь нужно было только установить их на протяжении пяти-шести фарватерных ходов перед мостом, чтобы увести теплоход с истинного фарватера. Сбить с курса…

О том, что капитан может оказаться слишком опытным и заметит изменение фарватера, Тимофей Степанович тоже позаботился. На приближающийся к месту своей гибели теплоход еще во время вечерней «зеленой стоянки» в расположенном выше по течению селенье Старая Майна была заброшена контрольная группа, которая в случае обнаружения капитаном изменения фарватера должна была взять управление теплоходом в свои руки и не дать ему уйти с пути, который определил для него Тимофей Степанович…

Наползающий из прибрежных болот предутренний туман покрывал действия злодеев надежной маскировочной сетью…

Близился час катастрофы. «Час возмездия», как назвал его считающий себя борцом за историческую справедливость Тимофей Степанович Разин. «Час кровавой мести» выжившего из ума политического маньяка, не сумевшего удовлетворить свои амбиции, как назовем его все мы, свидетели ужасной катастрофы, родственники и друзья погибших и раненных во время нее людей…»

– Ну, дальше тут какой-то бред о благодеяниях, которые совершил для Булгаковской губернии Федор Губенко за год своего губернаторства… – Григорий Абрамович сложил газету и посмотрел на нас внимательно – проверял, совпадает ли наша реакция на то, что мы услышали, с его отношением к прочитанному.

У нашего майора есть особый пунктик – он считает совершенно необходимым абсолютное единомыслие по принципиально важным вопросам. Например, по отношению к смерти человека. Смерть – это всегда трагедия. Так считает наш командир. Так считаем мы все. Наверное, это одна из причин, по которой все мы оказались в спасателях…

Столь же серьезное отношение у него и к своей работе. Он спасает людей, помогает им сохранить жизнь. И все мы разделяем это его отношение…

Я хорошо поняла, зачем он прочитал нам эту странную статью… Слишком отдает от нее опереттой, фарсом каким-то… Григорий Абрамович категорически против своего участия в фарсе. И если мы сейчас примем решение, что все написанное в статье – правда, через два часа мы уже будем на пути в Тарасов. Даже если это будет грозить ему разжалованием и увольнением из рядов спасателей МЧС. Поэтому и смотрел он на нас так внимательно… Он мог работать только с единомышленниками.

Первым нарушил молчание Кавээн. Это было традицией, отражающей разность наших трех темпераментов, или нашей психической организации. Александр Васильевич Маслюков, самый опытный среди нас после командира, мыслит прямо, но поверхностно, не анализируя внутренней связи фактов, а просто оценивая их по внешнему ряду – правдоподобны или нет? Именно поэтому его легче всего обмануть… И, наверное, поэтому женщины около него не задерживаются… Женщина всегда ищет глубины и внутренней связи…

– Ну нет, – сказал он, – за пару часов поменять фарватер – это фантастика. Я как-то у нас в Тарасове пил с одним дружбаном у такого берегового знака. Там без крана не обойтись… Махина такая из полосатых досок на металлическом основании…

Кавээн вроде бы и возражал против только что услышанной версии, но в голосе его слышалось какое-то сомнение. Поэтому Григорий Абрамович повернулся всем корпусом в Игорьку, давая понять Кавээну, что с его позицией он разобрался и она ему не очень понравилась. Кавээн задумчиво выпятил нижнюю губу, замолчал и уставился в угол палатки. Это означало, что он пытается найти еще какое-то несоответствие в газетном рассказе.

– Первое, – уверенно заявил Игорек – и главное. Все это чушь. Бред сивой редакционной кобылы… Взять хотя бы этого Тимофея Степановича Разина – явно вымышленная фигура…

– Поставь любое другое имя, – перебил его майор и вновь внимательно на него уставился.

Игорек слегка смутился, но продолжал столь же уверенно.

– Согласен, это-то как раз может быть и псевдоним, рассчитанный на возрождение народного самосознания… Но тут же есть и явные логические несуразицы… Например, эта компьютерная координация графиков прохождения поездов и судов. С точки зрения логистики – абсолютно невозможная задача…

Наш Абрамыч не страдал комплексом неполноценности, поэтому всегда сразу же спрашивал о том, чего он не знает, без малейшего смущения.

– Так, – снова перебил он Игорька. – сначала объясни, что такое логистика, потом аргументируй, почему это невозможно…

– Логистика – это то же, что математическая логика, – Игорек объяснял без малейшего превосходства над Грегом, наоборот – сам был смущен от того, что знает больше своего командира. Умел-таки наш Грег себя поставить в группе. – С помощью этого осуществляются организация и расчет транспортных потоков. Поиск, так сказать, наиболее оптимального варианта… А невозможно потому, что на речном транспорте нет такого точного графика прохождения контрольных точек. Не говоря уже о том, что и на железной дороге такой график никогда не соблюдается. В результате у нас возникает система из двух неизвестных со случайными коэффициентами, имеющая бесконечное множество решений…

– Мудрено, но не убедительно… – вновь перебил его Абрамыч. – И знаешь, почему? Потому, что из бесконечного множества твоих решений на деле осуществилось самое невозможное – они-таки встретились… Теплоход с поездом… И изуродовались оба.

Игорек прикусил губу, но Григорий Абрамыч смотрел на него, давая еще один шанс. Он знал, что потенциал у Игорька достаточно большой, и хотел использовать его полностью.

– Ну хорошо… – уже менее уверенно сказал Игорек, – а реально ли вообще существование довольно мощной боевой организации с каким-то дурацким названием? С узкопровинциальными целями? Реально ли использование терроризма в разрешении вопросов провинциальной политики? Ведь этого нет фактически в столь развитой форме даже на федеральном уровне. По-моему, никаких «Внуков Разина» не существует. Обычная газетная «утка»… Чтобы тираж повысить… Кустарная, в принципе, работа…

Ясно было, что Игорек выдохся, но Григория Абрамовича не убедил. Грег полез в карман своего спецкомбинезона и достал еще одну газету. Развернул ее и показал Игорьку, а потом нам с Кавээном. Это оказался свежий, сегодняшний номер «Известий». Статья из «Булгаковских вестей» оказалась перепечатанной в «Известиях», правда, с сокращениями и комментариями… Что-то там насчет национально-освободительных движений в Среднем Поволжье, о пробуждении национального самосознания в поволжских автономных республиках и усилении, в связи с этим, левоэкстремистских настроений… Больше я уцепить из текста не успела, но и этого было достаточно для того, чтобы понять – многие поверили в эту версию, уточнили и нашли для ее обоснования новые аргументы. И это уже не провинциальная стряпня левой ногой, а высококвалифицированная работа столичных «акул пера».

Григорий Абрамович повернулся ко мне в последней надежде, что хоть я сумею развенчать эту сказку о террористическом акте…

А я решила вообще не говорить о том, что услышала. Зачем опровергать искусственно сконструированную версию, когда гораздо проще начать анализировать факты, которые известны тебе достоверно… Факты сами разрушат эту явную ложь…

– У меня есть несколько принципиально важных наблюдений, которым пока не нахожу объяснения, – начала я и заметила в глазах у Абрамыча некоторое недоумение, он еще не понял, к чему я веду этот разговор. – Первое: странное внимание полковника ФСБ Краевского к работе нашей группы. Оно может быть связано с его социально-психологическими проблемами, с давно укоренившейся неприязнью к конкурентной силовой структуре, то есть МЧС, с какими-то неизвестными мне личными счетами с ним у командира нашей группы…

Григорий Абрамович в этот момент задумчиво покачал головой.

– Наконец, – продолжала я, – повышенное внимание ФСБ к тем людям, с которыми мы входили в контакт. Я имею в виду помощника капитана Васильева и самого капитана судна – Самойлова…

Я сделала короткую паузу, но Григорий Абрамович ничего не сказал. Ни за, ни против. Я продолжила.

– Второе наблюдение, требующее объяснения… Странное поведение капитана судна во время катастрофы, известное нам со слов его помощника, и после аварии, до того момента, как его отобрал у нас Краевский. Можно, конечно, объяснить это патологической трусостью капитана, но я сомневаюсь, что такой человек мог долгое время работать капитаном. Васильева поразило поведение капитана во время столкновения теплохода с мостом. Если люди долго работают вместе, трудно скрыть свою трусость. Вспомните, наконец, что говорил капитан, когда мы его обнаружили… Да, это был страх. Но не страх смерти… Скорее страх перед жизнью… Перед людьми. Он боялся выйти наверх и посмотреть на то, что осталось от его теплохода и что стало с несколькими сотнями его пассажиров… Поведение до и после аварии странным образом согласуется с пассивностью в момент аварии, то есть с бездействием. Помощник сказал, что можно было избежать аварии непосредственно перед самым столкновением – стоило только развернуть теплоход. Не мог капитан не сообразить столь простой вещи. Но он стоял и только смотрел, когда помощник пытался действовать… Первая реакция человека на опасность именно такая, какая была у помощника.

Я вновь посмотрела на Абрамыча. Он, как мне показалось, очень заинтересовался моим «докладом» и слушал с напряженным вниманием.

– Вывод, который я вынуждена сделать, однозначен: реакция капитана свидетельствует о том, что он знал о предстоящей аварии.

Грег полез за своим платочком, чтобы вытереть неожиданно вспотевшую лысину, Кавээн смотрел на меня с недоверчивым удивлением, а Игорек с явным обожанием. Я решила сделать следующий шаг в своем анализе – что ж останавливаться на полдороге…

– Но самое интересное в этой его реакции – причина, по которой он не мог предотвратить последствия, которые хорошо представлял себе задолго до приближения к мосту. Он столько о них думал, что пережил их заранее, в своем воображении. А из трюма выходить не хотел, чтобы не получить подтверждения своему кошмару… Но причина его бездействия нам неизвестна, никакой информации по этому вопросу нет, следовательно, нет возможности и строить достоверные предположения… Дальше начинается область чистой фантазии…

– Да-а-а! – протянул Григорий Абрамович с неопределенной интонацией.

– Возвращаясь к газетной статье, вынуждена констатировать явное несоответствие поведения реального человека изложенным в ней фактам. Зачем нужно было посылать на судно спецгруппу для подстраховки действий капитана? Если он сам знал о предстоящей аварии? И еще… Скажите на милость, зачем было нужно столькими трудами и титаническими усилиями возводить новые береговые знаки? Только для того, чтобы направить теплоход не по главному фарватеру, а по боковому? Это сделал сам капитан. Я в этом уверена. Что остается в рассказе? Одно название гипотетической организации – «Внуки Разина» и мифическая фигура ее руководителя – Тимофея Степановича Разина… То есть практически – ничего. Даже если они и существуют, что я готова, в принципе, предположить, я тем не менее уверена на сто процентов, что к катастрофе они не имеют абсолютно никакого отношения…

Заметив, что Грег собирается что-то сказать, я поторопилась его предупредить:

– Простите, Григорий Абрамович, я еще не закончила… Из совсем уже случайных наблюдений у меня сложилось странное впечатление, что на аварию собралось слишком много зрителей, – накануне катастрофы проходил праздник рыбака и после него в районе моста был разрешен ночной лов без ограничений. Это, между прочим, – грубое нарушение правил рыбоохраны, людей штрафуют за это и даже лодки конфискуют в крайних случаях. А тут кто-то берет на себя ответственность за массовое нарушение Закона об охране природы. В результате в районе катастрофы находилось около полусотни рыбацких лодок – «казанок» и «прогрессов». Странный факт для совпадения… Еще одно совпадение – на обоих берегах совсем недавно открыты новые подстанции «Скорой помощи». Можно еще понять, что такая станция вполне могла быть открыта на булгаковской стороне. Но зачем она нужна на практически голом противоположном берегу? Кого она должна была обслуживать? Два десятка рыбаков и пару сотен дачников? Да ее персонал помер бы от скуки, если бы не эта катастрофа… Я не могу проанализировать эти факты, поскольку к психологии они имеют, мягко выражаясь, отдаленное отношение, а для чисто дедуктивного анализа не хватает информации…

– Ну, уж позвольте и мне сказать, капитан Николаева, – сказал Грег, и я даже засмущалась от такого обращения. У Грега обращение по званию и фамилии было проявлением его искреннего уважения к собеседнику.

– Я тоже не все сказал… Но теперь не знаю, как относиться к той информации, что у меня есть. Может быть, вместе решим?.. Дело в том, что получил я сегодня нагоняй от руководителя спасательных работ…

Мы сразу присмирели… Руководитель спасательных работ на катастрофе такого масштаба – должность генеральская. Начальство немаленькое. Дело, значит, серьезное…

– И знаете, за что нагоняй? До этого нашего разговора я думал – справедливый нагоняй, расстроился даже, а после Олиных рассуждений и выводов… Короче, генерал Кольцов минут пять распекал меня за то, что наша группа проявляет излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей. Я голову сломал, думая о том, что же мы такое нарушили, какую такую субординацию. Пока шел сюда, решил, что это Краевский накапал. Разозлился даже… А сейчас засомневался… Видно, что-то Оля зацепила настоящее… Но тем не менее мы должны, наверное, сделать вывод: генерал Кольцов имел в виду Ольгины разговоры с помощником капитана и самим капитаном.

Григорий Абрамович помолчал, обвел нас взглядом и спросил:

– Как будем относиться к такому контролю со стороны начальства? Как реагировать на критику будем? Вопрос, между прочим, серьезный… От его решения многое зависит. Можно сказать – работа наша зависит. И не только здесь – работа вообще. А я на пенсию пока не хочу… Рановато мне на пенсию…

– Да и я увольняться из рядов не собирался, едрена-матрена, – заявил Кавээн. – Но мне совсем не нравится, когда мне указывают, что можно делать, что нельзя… У нас каждый салага знает – спасатель всегда принимает решение сам, в зависимости от обстановки… Если Кольцов об этом забыл – это его проблема, а не моя… Я так работать не умею – туда не лезь, этого не спасай, здесь не стой, туда не ходи…

– Абрамович! И вы, леди и джентльмен! – с пафосом начал Игорек. – Есть вещи, которые мы чтим свято. Не рассуждая… Я говорю о Кодексе Первых Спасателей… И будь ты хоть двадцать раз генерал, ты не вправе запретить мне думать во время спасательных работ. Я считаю, Абрамыч, нужно плюнуть и растереть. Официально Кольцов на тебя никакого взыскания наложить не сможет. Если бы это меня одного касалось – даже и сомневаться не стал бы! На спасательных работах я вправе принимать решение абсолютно самостоятельно, в зависимости только от оперативной обстановки. А обстановку на месте работы никто лучше меня знать не может… Ни один из генералов.

– Ладно, Игорь, успокойся, я твою позицию понял, – остановил его Грег, сообразив, что Игорек уже пошел «кругами».

Осталось только мне высказаться.

– В целом я согласна с мнением, которое сейчас было изложено, – сказала я. – Могу добавить о себе лично. Я не из тех упрямых натур, которые с большим удовольствием делают то, что им запрещают. Это детство. Но не думать о причинах катастрофы и не предпринимать шаги для получения информации, с этим связанной, я уже просто не смогу. Если это не нравится генералу Кольцову, пусть объяснит мне это сам. Мы не в ФСБ служим, чтобы пытаться давить на меня через моего начальника. Я не нарушила ни одного параграфа утвержденного приказом министра Устава спасательной службы, ни одного из неписаных принципов Кодекса Первых Спасателей. И мне очень не нравится, что я второй раз за несколько часов слышу фактически одно и то же от разных людей – нашего генерала и полковника ФСБ Краевского. Тот тоже отчитывал меня…

Я споткнулась и поправилась.

– …нас то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы думать нельзя!

Тон у меня, надо сказать, был решительный.

– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать буду. Во-первых, я так устроена, а во-вторых, это – моя профессия, мое дело. Предупреждаю заранее, я узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это была столь уж секретная информация.

– Зачем? – спросил Абрамыч, и я поняла по интонации, что ему самому интересно стало.

– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не знаю, сколько на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.

Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.

– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать… Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга давно, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…

Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:

– Через три минуты в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. «Сергею Есенину» осталось совсем недолго существовать в своем прежнем виде. Работа должно вестись с максимальной тщательностью, чтобы не осталось ни малейших сомнений, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, иначе график работ будет сорван и обследование повторено. А вот это уже будет говорить о нашем с вами непрофессионализме… Все. Жду всех на берегу.

Когда мы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:

– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..

…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в действиях. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.

Однако в планы мои входило не только добыть сведения о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в широком смысле, иначе какая же это самостоятельность. Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не могу. Прежде всего я не понимаю, почему мне нельзя интересоваться – как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и моя интуиция настаивают на том, что надо шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…

Штаб спасательных работ располагался на Центральной набережной в здании шестнадцатиэтажной гостиницы, носящей название «Волна». Шестнадцати этажей, пожалуй, маловато было для множества начальствующего люда, слетевшегося на место катастрофы. Чем больший пост занимает человек, тем большая свита его сопровождает – разные там секретари, референты, помощники, заместители, охранники и так далее. Посмотришь иной раз на эту кучу людей, вьющихся вокруг одного начальника, и думаешь: «До чего несамостоятельный народ эти большие чины – шагу не могут сделать без референта или помощника. Интересно, везде это так? Или это какая-то особая специфика истинно русского национально-бюрократического характера?..»

Я не стала появляться в штабе в форме спасателя, справедливо полагая, что три минуты на то, чтобы потом переодеться в своей палатке, у меня найдутся… А в обычной одежде затеряться среди множества дамочек и молодых людей было очень просто. Я могла представиться, например, родственницей кого-то из пассажиров, но это не помогло бы мне решить свою главную проблему – я хотела попытаться проникнуть туда, где содержали капитана Самойлова, которого допрашивали сейчас члены государственной комиссии. Работала комиссия здесь же, в гостинице, занимая три верхних этажа. Как мне осуществить свое намерение, я представляла с трудом, я же не частный сыщик, в конце концов, отработанных приемов для таких ситуаций у меня нет, но надеялась на удачу и свою способность к импровизации.

Как ни странно, мне удалось практически беспрепятственно проникнуть на пятнадцатый этаж, на котором и находился, по моим расчетам, капитан «Сергея Есенина». На шестнадцатом заседала сама комиссия, а на четырнадцатом наверняка располагались всевозможные пресс-секретари и референты. Они всегда занимают позиции на краю зоны ограниченного доступа, поскольку общаются с журналистами, а кто же пустит представителей средств массовой информации хотя бы на один шаг дальше, чем это разрешено начальством?

Хорошо зная отношение охраны к журналистам, я и не пыталась выдавать себя за корреспондента какой бы то ни было газеты. Будь ты хоть из «Морнинг стар», хоть из «Плейбоя» – это не поможет тебе продвинуться на шаг дальше корреспондента каких-нибудь «Урюпинских ведомостей». Мне помогли сам генерал Кольцов, моя профессия и инерция психической реакции, свойственная каждому человеку.

Я опробовала свой метод на первом же охраннике, который преградил мне путь в лифт, работающий только на три последних этажа. Четко, как того и требует устав, я отбарабанила ему:

– Секретарь-референт генерала Кольцова капитан МЧС Николаева. Отдел экстремальной психологии. Секция оперативных экспертиз.

И сунула ему в лицо свое развернутое удостоверение. Поближе к глазам, чтобы не смог внимательно прочитать. В удостоверении было подтверждение двум фактам, которые я только что о себе сообщила: там было указано, что я действительно капитан МЧС и в самом деле – экстремальный психолог второй категории. А доставать список генеральской свиты и искать в нем, внесена ли фамилия Николаевой в число лиц, которым разрешен беспрепятственный допуск на три верхних этажа, охранник то ли постеснялся, то ли счел излишней формальностью. На что, собственно, я его и подбивала. Или – «что и требовалось подсказать», как любит выражаться наш Игорек.

Я так и не поняла, какая структура выставила свою охрану на этаже, но это не имело существенной разницы – фамилия генерала Кольцова звучала магически и для МЧС, и для ФСБ. Может быть, дело в том, что на его уровне эти две силовые структуры взаимодействовали очень тесно? Во всяком случае охрана пропускала психолога-референта генерала Кольцова практически беспрепятственно.

Споткнулась я только у самых дверей комнаты, где находился капитан Самойлов. Вычислить ее оказалось не так уж и сложно. Очередной охранник, проверив мое удостоверение, на мой полувопрос-полуутверждение: «Капитан Самойлов?», произнесенное очень неопределенным тоном, машинально указал на необходимую мне дверь.

Около нее стоял не один, не два, как обычно, а шестеро охранников… Я сразу поняла, что что-то здесь не так… Не могут несчастного капитана охранять шесть человек. Они же толпятся у двери и только мешают друг другу. И тем не менее – толпились и мешали.

Все они были в защитной, камуфляжной форме. Один преградил мне дорогу. Посмотрев мое удостоверение, он несколько растерялся и оглянулся на других. Подошел еще один, с совершенно бандитской внешностью, и, даже не глядя на мой документ, заявил категорически:

– Нельзя!

– Почему? – спокойно поинтересовалась я и добавила на всякий случай: – Экспертная психологическая служба генерала Кольцова…

Охранник посмотрел на меня насмешливо и нагло. Давно заметила, что чем сильнее и примитивнее по психической организации мужчина, тем с большим удовольствием он хамит женщинам. Не такой уж это и банальный факт, между прочим. Дело в том, что примитивная психика такого мужчины бессознательно воспринимает сложную женскую психическую организацию как опасность для себя. И сразу же кидается в драку. Защититься хочет от непонятной и своей непонятностью еще более пугающей опасности…