И в ночи январской, беззвёздной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращённый из смертной бездны,
Ленинград салютует себе.

(А. Ахматова, «27 января 1944»)

1

Я часто прислушиваюсь к разговорам в общественных местах, самые интересные записываю в свой толстый блокнот. На всякий случай. Вдруг пригодится. Наблюдаю жизнь вокруг. Потому что я писатель и истории людей для меня – ценный клад, сокровищница, в которой я нахожу те самые неидеальные жемчужины для своих рассказов.

Недавно, во время творческой командировки в Санкт-Петербург, довелось побывать на балете в Мариинском театре. Давали знаменитую «Жизель». Мне посчастливилось приобрести билеты в бенуар. Это такой балкон возле сцены. Оттуда всё очень хорошо видно, и во время просмотра представления складывается впечатление, что ты сам находишься на сцене.

Рядом со мной сидели бабушка и внучка лет восьми. Худощавая дама в летах, довольно ухоженная, в перчатках шестидесятых годов прошлого века и юная леди со стрижкой каре и короткой чёлкой. Обе сидели с биноклями в руках и неотрывно следили за происходящим на сцене. Девчушка изредка что-то шептала бабушке на ухо, и та ей беззвучно отвечала. Эта пара меня очень заинтересовала, и я решил проследить за ними.

Во время антракта дамы отправились в буфет, где девочка взяла горячий шоколад и кусок лимонного пирога, а престарелая дама заказала себе обычный чай. Наблюдая за этой тихой парой, я не утерпел и решил навязаться.

– Добрый вечер, – подошёл к их столику с чашкой кофе в руках, – вы позволите присоединиться к вам?

– Не возражаем, присаживайтесь, – с лёгкой улыбкой ответила старшая дама.

– Меня зовут Виталий Леонидович Писарев, я писатель, – решил не тянуть со знакомством.

– Очень приятно, а меня зовут Дарья Сергеевна Донская, в прошлом балерина, сейчас на пенсии. А это, – кивком головы дама указала на девочку, – моя внучка Арина. Она занимается в балетной студии, когда исполнится десять лет, будет поступать в Вагановское училище.

При слове «писатель» Арина оживилась и принялась меня внимательно разглядывать. Даже о пироге с горячим шоколадом забыла, так и осталась сидеть с открытым ртом. Дарья Сергеевна легонько дотронулась до локтя внучки, чтобы та перестала так пристально смотреть на меня. Девочка поняла бабушкин жест и быстро пришла в себя.

– Очень приятно, – исправилась Ариша. – Я мечтаю стать балериной, как моя бабушка.

– Правда? Очень интересно. У вас это семейное? Ваша мама тоже балерина? – я подумал, что встретил представительниц целой династии балерин.

– Нет, маме больше точные науки нравятся. Она в институте преподаёт высшую математику. Это мы без балета жить не можем. Моя бабушка так любила танцевать, что и в блокаду не бросала занятия в балетном классе, несмотря на травму, – не без гордости сообщила Арина.

– Серьёзно? Вы пережили блокаду? – чувствуя, что наткнулся на уникальную историю, я переключил своё внимание на Дарью Сергеевну.

– Было дело, – тихо ответила моя новая знакомая. – Пришлось. Мне удалось выжить, и это главное.

– Бабушка столько всего рассказывала о том времени, когда немцы взяли город в кольцо и постоянно бомбили. Людям из-за этого нечего было есть. Все голодали, но врагу не сдались. Настоящие герои, – с восхищением тараторила Арина, видно, её эта тема очень занимала.

– Пей-ка лучше, а то антракт скоро закончится, – бабушка недовольно взглянула на внучку.

– Я бы тоже с большим удовольствием послушал историю твоей замечательной бабушки, если она согласится поделиться ею со мной.

Арина отпила шоколад, отчего у неё над верхней губой появились коричневые усы, и умоляюще посмотрела на бабушку:

– Бабуля, расскажи Виталию Леонидовичу про свою жизнь, он же писатель. Ему можно. Вдруг он книжку про тебя напишет.

– Не говори глупостей, – Дарья Сергеевна снова строго посмотрела на девочку.

– Отчего же глупости? – возразил я. – Очень даже может быть. Я собираю истории о Великой Отечественной войне и пишу рассказы для детей, чтобы подрастающее поколение помнило о тех страшных днях и не забывало своих героев.

– Ну что же, хорошее дело вы затеяли, – допивая свой чай, согласилась Дарья Сергеевна. – Раз так, приходите к нам завтра в гости, и я расскажу вам о том, как пережила блокаду.

С этими словами она достала из сумочки ручку, старенькую, потрёпанную записную книжку и черканула адрес.

– Вот, возьмите, – Дарья Сергеевна вырвала листок из блокнота. – Завтра в пять вечера будем ждать вас на чай. Мы живём на станции «Удельная».

– Благодарю, обязательно приду, – я взял листок с адресом и положил во внутренний карман пиджака.

Здание театра залил пронзительный звонок, извещавший об окончании антракта и о том, что зрителям пора занять свои места. Втроём мы вернулись в бенуар и продолжили просмотр «Жизели». Когда балет закончился, я попрощался с новыми знакомыми и ещё долго провожал взглядом дам, удаляющихся в сторону улицы Глинки.

2

На следующий день я вышел из парадной дома, где снимал квартиру во время командировки. Улица была залита весенним солнечным светом, согревающим уставшую от холодных серых дней землю. Окинув взглядом двор, я заметил упитанного рыжего кота, вальяжно расположившегося на некрашеной деревянной лавке. Свесив хвост и лапы с края скамейки, котофей зажмурился, подставив солнышку свою щекастую усатую морду. Нет, он не спал: кот жадно втягивал ноздрями воздух, густо пропитанный запахом набухших почек, готовых вот-вот разродиться первыми зелёными листочками. Неподалёку, не обращая внимания на кота, бесстрашно прогуливались голуби в поисках незатейливой пищи.

Петербургские котики особенные. Местные жители их любят и уважают. Когда в истощённом блокадой Ленинграде почти перевелись коты, их привозили даже из Сибири. Несколько эшелонов животных доставили в город для борьбы с полчищами крыс, которых развелось столько, что они имели наглость нападать даже на ослабевших от голода людей. Целый десант котов в считанные дни избавил Ленинград от крысиной напасти. И люди им благодарны по сей день.

По примеру рыжего котейки я глубоко вдохнул сладковатый весенний воздух и отправился в сторону метро. Через час путешествия под землёй я уже был на «Удельной». По дороге в цветочном магазине купил букет чайных роз для старшей дамы и жёлтые, источающие яркий аромат тюльпаны для юной. В натёртой до блеска витрине кондитерской разглядел украшенный кремовыми мимозами торт. Не идти же в гости с пустыми руками!

В назначенный час я вошёл в парадную дома, где проживают мои вчерашние знакомые. Перед дверью немного заволновался: вдруг они забыли о встрече? Но мой нос уловил запах ванильной выпечки, исходивший из квартиры, и волнение испарилось само собой: помнят, ждут. Облегчённо выдохнул и нажал на звонок. Дверь открыла Арина.

Меня радушно приняли и усадили в гостиной за круглым столом с цветастой скатертью пить чай. Стены в этой комнате были сплошь в балетных афишах разных лет. За ними небольшими островками выглядывали старенькие потёртые обои, наклеенные, очевидно, ещё в конце прошлого века.

– Бабушка, почему ты не начинаешь рассказывать? – нетерпеливо ёрзала на стуле Арина.

– Да я не знаю, с чего начать, – пожала плечами Дарья Сергеевна.

– А давайте с самого начала, – подсказал я. – Вы во время войны в другом месте жили, наверно?

– Недалеко отсюда, – подтвердила моя рассказчица. – Мы жили в старом двухэтажном бараке на Фермском шоссе, в доме № 36.

3

Я родилась в деревянном бараке, построенном ещё при царе Александре III. До революции в нём жили два врача, а после его определили для сотрудников психиатрической больницы имени большевика И.И. Скворцова-Степанова. В народе её называли «Скворешня». Дом призрения душевнобольных находился в нескольких минутах ходьбы от дома. Мама, бабушка, дедушка, тётя и дядя работали в этой больнице, а папа трудился на заводе «Светлана». Там производили лампочки.

Весь барак, первый и второй этажи, занимала наша большая семья. Он представлял собой коммуналку с отдельными комнатами, двумя общими кухнями и входами, ванной и туалетом. До войны мы готовили на буржуйках, топили дровами. К дому была пристроена небольшая дровница. А уже после войны нам провели газ.

В нашей с родителями комнате помещались комод, шкаф, железная кровать, стол и круглая печка-буржуйка. Бабушка с дедушкой жили в соседней комнате, и я постоянно бегала к ним. Ещё через комнату жила мамина сестра со своим мужем и дочкой Валей, моей младшей двоюродной сестричкой.

Родители много работали, и мне часто приходилось сидеть дома одной под незорким присмотром взрослых родственников, которые в тот момент находились дома, не на дежурстве. Временами бабушка или тётя заглядывали в комнату, чтобы справиться, как у меня дела. Просунут голову через приоткрытую дверь, убедятся, что со мной всё в порядке, и исчезнут вновь.

В обед прибегала из больницы мама. Покормит меня и обязательно посадит на колени, прижмёт к груди и поцелует в макушку. Мне нравилось сидеть у мамы на коленях и прислушиваться, как бьётся у неё сердце. Обвивала её шею своими ручонками, целовала в щёку и, заранее зная ответ, но в тайне надеясь, умоляла её:

– Мамочка, милая, можно сегодня ты останешься дома и не пойдёшь на работу? Прошу…

Мать привычно вздыхала, целовала меня ещё раз и отрывала мои руки от себя.

– Нет, детка, ты же знаешь, что мне нужно бежать на работу. Дома сидеть нельзя. Но ты ведь умница и всё понимаешь. Тихонечко поиграй, послушай патефон, а когда я вернусь, мы с тобой вместе драников нажарим. Хорошо?

Мама гладила напоследок мою белокурую головку и снова убегала в больницу. А я оставалась одна ждать, когда вернутся с работы родители.

Помимо двух кукол, в моём распоряжении был патефон, кем-то подаренный родителям на свадьбу. К нему прилагалось целое сокровище из шести изрядно потрёпанных грампластинок. Среди них были записи современных песен и целые концерты Чайковского и Прокофьева. После обеда я всегда включала родительский патефон и, затаив дыхание, слушала музыку, льющуюся из незатейливого приспособления. А ещё я под него плясала.

Почти с пелёнок при звуках музыки я начинала танцевать: могла двигаться без остановки, полностью отдаваясь власти мелодии, пока иголка патефона не доходила до конца и вместо музыки не раздавалось противное, режущее уши шипение. Так протекали мои дни.

Однажды, когда мне было пять лет, вернувшаяся пораньше с работы мама застала меня за любимым занятием. Я закрыла глаза и кружилась по комнате. Мама не стала меня звать, тихо села на стул и молча наблюдала.

– Дашенька, как хорошо ты двигаешься! – с восхищением сказала мама, как только закончилась музыка. – У тебя же талант!

После ужина она попросила меня повторить танец в присутствии папы. Они многозначительно переглянулись, после того как я закончила, и через несколько дней, придя, как обычно, в обед, мама взяла меня за руку и вывела на улицу. Мы сели в трамвай. Мама достала из своей сумки большой кусок расстегая с рыбой и дала мне. Я принялась с аппетитом есть и заодно поинтересовалась:

– А куда мы едем, мам?

– Ешь спокойно и не болтай ногами. Скоро узнаешь, – тихо ответила мама, и я принялась разглядывать проплывающие дома в трамвайном окне, уплетая свой расстегай.

Меня показали учителю балетных танцев, который давал частные уроки на дому. Оценив мои детские телодвижения под музыку, Леопольд Исаакович остался доволен и согласился со мной работать. Это были тяжёлые занятия, во время которых меня безжалостно сажали на шпагат, растягивали стопы, – всё довольно мучительно. Но несмотря на боли в мышцах, я очень любила заниматься у этого мастера. Он учил меня классическому танцу, готовя к поступлению в балетную школу. Помимо меня, уроки брали и другие девочки. Нас было десять. Своего рода небольшая танцевальная труппа.

Раз в полгода Леопольд Исаакович устраивал показательные выступления для наших родных. В небольшой зале расставлялись стулья с высокими спинками для зрителей, и мы показывали им маленькие постановки. Это были первые выступления на импровизированной сцене танцевального класса. Мы всегда волновались перед премьерами, ожидая похвалы, восторженных взглядов и оваций со стороны самых главных людей в жизни – родителей.

В 10 лет я выдержала вступительные туры в балетное училище. Это было не так уж сложно, ведь я жила и дышала танцем.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Блокадный танец Ленинграда

1

2

3

С этой книгой читают