Семь смертей Эвелины Хардкасл

3

Холодный воздух из коридора не успевает рассеяться, как я вскакиваю с кресла, открываю ящики прикроватной тумбочки, ищу хоть какое-нибудь упоминание об Анне среди вещей: что угодно, лишь бы убедиться, что она – не порождение воспаленного ума. К сожалению, спальня упрямо молчит. Из личных вещей находится только портмоне с несколькими фунтовыми банкнотами и приглашение с золотым обрезом. На лицевой стороне – список гостей, на обороте – приписка от руки, изящным почерком:

Лорд и леди Хардкасл приглашают Вас на бал-маскарад в честь возвращения из Парижа их дочери Эвелины. Празднование состоится в имении Блэкхит-хаус, во второй уик-энд сентября. В связи с удаленностью имения экипажи будут ждать гостей в Абберли, ближайшей деревне.

Приглашение адресовано доктору Себастьяну Беллу. Лишь через несколько секунд я соображаю, что это мое имя. Действительно, мой добрый самаритянин так меня и называл, но имя на бумаге, да еще и с упоминанием моей профессии, ошеломляет еще больше. Я не ощущаю себя Себастьяном, а тем более – врачом.

Губы невольно кривятся в усмешке.

Интересно, что подумают обо мне пациенты, если я надену стетоскоп задом наперед.

Швырнув приглашение в ящик, беру в руки Библию, листаю зачитанные страницы с загнутыми уголками. Некоторые пассажи подчеркнуты, слова обведены красными чернилами, но я не могу понять почему. Я так надеялся отыскать здесь какую-нибудь зацепку, спрятанное письмо или посвящение, но никакой мудрости из Библии так и не почерпнул. Я сжимаю ее обеими руками, пытаюсь произнести молитву, проникнуться былой верой, но все напрасно. Само занятие кажется глупым и никчемным. Религия, как и все остальное, меня покинула.

Перехожу к платяному шкафу, проверяю карманы костюмов – ничего. Зато под грудой одеял обнаруживается дорожный сундук – великолепный, старинный, с потертой кожей, перетянутой почерневшими металлическими скобами. Внушительная защелка охраняет содержимое от посторонних глаз. На ярлычке написан лондонский адрес – наверное, мой домашний, но мне он совершенно незнаком.

Я снимаю фрак, стаскиваю сундук на пол. Внутри что-то громыхает. Облегченно вздохнув, нажимаю кнопку защелки, и у меня вырывается разочарованный стон – проклятый сундук заперт на замок. Дергаю крышку раз-другой – не открывается. Снова обыскиваю ящики тумбочки, ложусь на пол и заглядываю под кровать, но там пусто, только катышки крысиного яда и пыль.

Ключа нигде нет.

Неисследованным остается угол, где стоит ванна; я, будто одержимый, вбегаю за ширму и всем телом вздрагиваю от испуга – там прячется жуткий тип с безумными глазами.

Зеркало.

Неожиданное открытие заставляет типа с безумными глазами смущенно потупиться – вместе со мной.

Делаю осторожный шажок вперед, рассматриваю себя с ног до головы, разочарованно вздыхаю. Гляжу на дрожащего, испуганного человечка, понимая, что представлял себя иначе. Не важно, как именно – выше, ниже, стройнее, толще, – но уж явно не таким невзрачным созданием. Русые волосы, карие глаза, подбородок отсутствует, лицо неприметное – с ним легко затеряться в толпе; на мне Создатель решил отдохнуть.

Отражение мне быстро надоедает. Продолжаю искать ключ от сундука, но нахожу только туалетные принадлежности и кувшин с водой. Похоже, я прежний аккуратно удалил все следы того, кем был до исчезновения. Я готов взвыть от отчаяния, но тут раздается стук в дверь – по пяти уверенным ударам легко представить себе личность стучащего.

– Себастьян, вы здесь? – спрашивает грубоватый низкий голос. – Меня зовут Ричард Эккер, я врач. Меня попросили вас осмотреть.

Открываю дверь, первым делом вижу огромные седые усы. Потрясающее зрелище. Кончики загибаются у самых краев лица, на котором теоретически растут эти самые усы. За усами виднеется шестидесятилетний мужчина, совершенно лысый, с носом картошкой и покрасневшими глазами. От него пахнет бренди, очень весело, как будто каждый глоток радостно вливался в горло.

– Боже мой, краше в гроб кладут! – говорит он. – Это я вам как врач заявляю.

Воспользовавшись моим смятением, он переступает порог, швыряет на кровать черный саквояж и внимательно оглядывает комнату. Особенно его привлекает дорожный сундук.

– У меня тоже такой был, – вздыхает он, ласково поглаживая крышку. – Это ведь «Лаволей»? Я с ним весь Восток объездил, когда служил в армии. Говорят, французу веры нет, а вот дорожные сумки и чемоданы у них замечательные.

Он легонько пинает сундук, морщится, ударив ногу о твердую кожу.

– Вы что, кирпичи в нем таскаете? – Он вопросительно склоняет голову набок, будто ожидая ответа на свой нелепый вопрос.

– Он закрыт, – с запинкой говорю я.

– А, вы не можете найти ключ?

– Я… не могу. Доктор Эккер, я…

– Да вы не стесняйтесь, зовите меня Дикки, – предлагает он, выглядывая в окно. – Меня все так зовут. Поначалу мне не очень нравилось, а теперь уже привык. Даниель говорит, что с вами что-то стряслось.

– Даниель? – переспрашиваю я; надо же, ведь вроде бы поймал нить разговора, а она от меня снова ускользает.

– Кольридж. Это он вас утром нашел.

– Ах да, конечно.

Доктор Дикки лучезарно улыбается моему замешательству:

– Так, значит, память потеряли? Вы не волнуйтесь, на войне я часто с таким сталкивался. Через денек-другой все вернется, независимо от желания пациента.

Он жестом приглашает меня к сундуку, усаживает на крышку. Наклоняет мою голову к себе, с нежностью мясника ощупывает, хохочет, видя, что я морщусь.

– Ага, вот тут у нас замечательная шишка, – говорит он задумчиво. – Похоже, это вы вчера ночью где-то приложились. И скорее всего, из-за этого все и улетучилось, если так можно выразиться. А на что еще жалуетесь? Головная боль, тошнота, что-нибудь в этом роде?

– Голос, – с некоторым смущением признаюсь я.

– Голос?

– Да, у меня в голове. Кажется, мой собственный, только очень уверенный.

– Понятно, – тянет он. – И этот… голос, он что говорит?

– Иногда дает советы, иногда комментирует мои действия.

Дикки расхаживает у меня за спиной, дергает усы:

– А советы, как бы это сказать, полезные? Ничего из ряда вон выходящего? Он не склоняет вас к насилию? Или там к извращениям?

– Нет, что вы! – возмущаюсь я, задетый намеком.

– Вы его сейчас слышите?

– Нет.

– Травма, – внезапно заявляет он, воздев указательный палец. – Вот что это такое. Очень распространенное явление. Стоит человеку удариться головой, как начинаются странные вещи. Он видит запахи, ощущает вкус звуков или слышит голоса. Обычно все симптомы исчезают через пару дней, в крайнем случае – через месяц.

– Через месяц? – Я оборачиваюсь, гляжу на него. – И как мне целый месяц жить в таком состоянии? Может, лучше лечь в больницу?

– Ни в коем случае. Больницы ужасны! – восклицает он. – Там в каждом углу таится смертоносная зараза, а в каждой койке прячется страшная болезнь. Лучше послушайте моего совета, сходите на прогулку, переберите свои вещи, побеседуйте с приятелями. Помнится, вчера за ужином вы с Майклом Хардкаслом лихо распили бутылку на двоих, и даже не одну. Все говорят, что вечер удался. Так вот, Майкл наверняка поможет вам все вспомнить. И поверьте, как только память к вам вернется, голос исчезнет, это я вам обещаю. – Он на миг умолкает, сосредоточенно цокает языком. – А вот с рукой и правда непорядок.

Нас прерывает стук в дверь. Я не успеваю ничего сказать, а Дикки ее уже открывает. Камердинер Даниеля принес обещанную чистую одежду. Я робею, но Дикки решительно берет у него одежду, говорит, что больше ничего не нужно, и выкладывает костюм на кровать.

– Так, на чем мы остановились? – говорит он. – Ах да, рука.

Проследив за его взглядом, я замечаю кровавые разводы на рукаве сорочки. Дикки без предупреждения задирает мне рукав, открывая жуткие глубокие порезы. Кровь уже свернулась, но мои недавние метания разбередили раны.

Дикки по одному загибает мне напряженные пальцы, достает из саквояжа бутылочку коричневого стекла и бинты, промывает порезы и смазывает их йодом.

– Себастьян, это ножевые ранения, – озабоченно замечает он; веселье и бойкость голоса куда-то исчезают. – Свежие. Похоже, вы прикрывались рукой от нападения, вот так.

Он поднимает руку на уровень лица, машет перед ней стеклянной пипеткой, будто ножом. От этого зрелища у меня мурашки бегут по коже.

– Вы помните, что случилось вчера вечером? – спрашивает он, накладывая на руку повязку – так туго, что я шиплю от боли. – Хоть что-нибудь помните?

Я мысленно возвращаюсь к пропавшему времени. Когда я очнулся, то вообще ничего не помнил, но теперь понимаю, что это не совсем так. Какие-то воспоминания остались, но очень смутные. Дотянуться до них я не могу. У воспоминаний есть вес и форма, как у зачехленной мебели в темной комнате. А у меня нет фонаря, чтобы их осветить.

Я вздыхаю, мотаю головой:

– Нет, ничего не припоминаю. Но утром я видел…

– Как убили женщину, – прерывает меня доктор. – Да, Даниель мне говорил.

В его словах сквозит сомнение, но он не бросается меня разубеждать, а просто завершает перевязку.

– Как бы то ни было, надо срочно сообщить в полицию, – замечает он. – Судя по всему, на вас напали с дурными намерениями. – Он берет саквояж, неловко пожимает мне руку. – Вам, молодой человек, необходимо совершить стратегическое отступление. Поговорите с конюхом, он отвезет вас в деревню, а там уже можно вызвать полицию. А пока будьте настороже. На выходные в Блэкхит-хаус приехали двадцать человек, и еще тридцать приглашены на сегодняшний бал. И смею заметить, на такую пакость способны многие. Если вы кого-то чем-то задели, то… – Он качает головой. – В общем, будьте осторожны.

Он уходит. Я хватаю ключ с буфета и бросаюсь запирать дверь, но руки дрожат, и ключ не сразу попадает в замочную скважину.

Всего час назад я считал, что убийца со мной играет, измывается морально, но не физически. Здесь, среди людей, я чувствовал себя в безопасности, настаивал, что мы должны отправиться на поиски Анны и ее убийцы. Теперь все изменилось. Кто-то уже покушался на мою жизнь, и я не намерен здесь задерживаться, чтобы дать злодею еще один шанс. Мертвецы не ждут, что живые возвратят им долг, так что перед Анной я повинюсь на расстоянии. Вот побеседую с добрым самаритянином в гостиной, а потом, следуя совету Дикки, поговорю с конюхом и уеду в деревню.

Мне пора домой.

4

Расплескивая воду через край ванны, быстро смываю с кожи слой грязи вперемешку с палой листвой. Внимательно разглядываю свое намытое розовое тело, ищу родинки, шрамы, что угодно, лишь бы что-то вспомнить. Через двадцать минут меня ждут на первом этаже, но об Анне я знаю не больше того, что мне было известно на ступенях крыльца Блэкхит-хауса. Биться о кирпичную стену разума – не самое приятное занятие, даже когда я считал, что это пойдет на благо поискам, но теперь мое невежество может все испортить.

Наконец я отмылся. Вода в ванне чернее черного. Я расстроенно утираюсь полотенцем, осматриваю отглаженную одежду, которую принес камердинер. Костюм слишком строгий и чопорный, но, проверив содержимое платяного шкафа, я понимаю, что выбирать не из чего. В гардероб Белла – да, я все еще не сопоставляю его с собой – входит несколько одинаковых костюмов, две фрачные пары, охотничий костюм, две дюжины сорочек и несколько жилетов. Вся одежда либо серого, либо черного цвета, невзрачный мундир человека, ведущего ничем не примечательный образ жизни. Самое странное в сегодняшнем утреннем происшествии то, что этот человек подвиг кого-то на жестокий поступок.

Я быстро одеваюсь, но так нервничаю, что приходится уговаривать себя шагнуть к двери. На ходу протягиваю руку к буфету – какой-то инстинкт настаивает, что я должен положить что-то в карман, – но там пусто. Значит, на буфете обычно что-то лежало, только я не помню, что именно. Очевидно, меня преследуют старые привычки Белла, тень моей прошлой жизни. Сила рефлекса изумляет, даже странно, что в руке ничего нет. К сожалению, единственное, что я принес из леса, – проклятый компас, но теперь и он исчез. Наверное, его забрал мой добрый самаритянин, тот, кого доктор Дикки назвал Даниелем Кольриджем.

Охваченный тревогой, опасливо выхожу в коридор.

Помню только утренние события, да и те не могу удержать в памяти.

Кто-то из прислуги объясняет мне, как пройти в гостиную, которая находится за обеденным залом, в нескольких комнатах от мраморного вестибюля, куда я ворвался утром. Место очень неприятное, повсюду панели темного дерева и алые портьеры, что в общем напоминает огромный гроб; угли, горящие в камине, наполняют гостиную маслянистым чадом. Здесь уже собрались человек десять, и, хотя стол ломится от холодных закусок, гости сидят в кожаных креслах или стоят у окон, печально взирая сквозь свинцовые переплеты на мерзкую погоду; служанка в переднике, испачканном вареньем, снует между гостями, собирает грязную посуду и пустые стаканы на громадный поднос, с трудом удерживая его в руках. Толстяк в зеленом твидовом костюме сидит у фортепиано в углу и наигрывает скабрезный мотивчик, впрочем слух присутствующих больше оскорбляет неумелое исполнение. На пианиста никто не обращает внимания, хотя он старается изо всех сил.

Уже почти полдень, а Даниеля нет. Я изучаю графины с напитками на буфетной стойке, совершенно не понимая, где какой и что я обычно пью. В конце концов наливаю себе чего-то коричневого и поворачиваюсь к остальным, надеясь кого-то узнать. Если кто-то из гостей на меня напал, то вряд ли обрадуется, увидев, что я жив и здоров, и я его сразу замечу. А разум не станет скрывать от меня, кто это такой, если злодей сам себя выдаст. Разумеется, если разум сможет его отличить. Для меня сейчас все одинаковы: мужчины – краснолицые, буйные, напористые, в охотничьих твидовых костюмах, а женщины – скромные, в длинных юбках, льняных блузках и кардиганах. В отличие от громогласных мужей, жены ведут себя тихо и степенно, краем глаза поглядывая на меня. За мной наблюдают исподволь, как за редкой птицей. Это очень пугает, но причины такого поведения, в общем-то, понятны. Даниель, расспрашивая гостей и слуг, наверняка упомянул о моем состоянии. Так что волей-неволей я теперь тоже развлекаю гостей.

Не выпуская бокала из рук, пытаюсь отвлечься, прислушиваюсь к разговорам, но не могу отделаться от впечатления, что сунул голову в куст роз. Половина гостей жалуется, половина – выслушивает жалобы. Им не нравится жилье, еда, леность прислуги и даже то, что их сюда привезли, а не объяснили, как проехать самостоятельно (впрочем, неизвестно, добрались бы они в эту глушь или нет). Больше всего их раздражает холодный прием леди Хардкасл, которая еще не выходила к гостям, хотя многие прибыли в Блэкхит вчера вечером и расценивают ее отсутствие как личное оскорбление.

– Извините, Тед, – произносит служанка, протискиваясь мимо какого-то мужчины лет пятидесяти, широкоплечего и загорелого, с редеющими рыжими волосами.

Охотничий костюм плотно облегает еще крепкое, но уже заплывшее жирком тело. На обветренном лице сверкают яркие голубые глаза.

– Тед? – злобно восклицает он, хватает ее за руку и сжимает запястье так сильно, что служанка ойкает и морщится. – Ты что о себе возомнила, а, Люси? Я тебе не Тед, а мистер Стэнуин. С вами, крысами подвальными, я больше не якшаюсь.

Она ошеломленно отшатывается, умоляюще глядит на нас. Никто не двигается с места, даже фортепиано прикусывает язык. Внезапно до меня доходит, что этого человека все боятся. К стыду своему, и я тоже. Я цепенею, но кошусь на него из-под полуопущенных век, отчаянно надеясь, что вульгарный тип не обратит на меня внимания.

– Тед, оставьте ее в покое, – говорит Даниель Кольридж, появляясь в дверях.

Голос звучит резко, холодно. С намеком на угрозу.

Стэнуин сопит, щурит глаза, глядит на Даниеля. Они – не равные противники. Кряжистый, массивный Стэнуин исходит ядом. Даниель стоит, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу, и что-то в его позе заставляет Стэнуина задуматься. Может быть, он боится, что его собьет поезд, которого, судя по всему, ждет Даниель.

Часы набираются смелости и громко тикают.

Стэнуин фыркает, выпускает запястье служанки, бормочет что-то неразборчивое и выходит, задев Даниеля в дверях.

По комнате проносится дружный вздох, снова бренчит фортепиано, отважные часы продолжают тикать как ни в чем не бывало.

Даниель оценивающе глядит на каждого из нас по очереди.

Не в силах вынести его взгляд, я смотрю на свое отражение в окне. Лицо выражает брезгливое отвращение к бесчисленным недостаткам моего характера. Сначала убийство в лесу, теперь вот это. Неужели я так и буду терпеть несправедливость? Неужели так и не наберусь смелости, не вмешаюсь?

Даниель подходит ко мне, призрачно отражается в стекле.

– Белл, – негромко говорит он, касаясь моего плеча, – можно вас на минутку?

Пристыженно иду за ним в кабинет, взгляды гостей буравят мне спину. В кабинете сумрачно, разросшийся плющ заплетает окна в свинцовых переплетах, потемневшие картины маслом впитывают сочащийся сквозь стекла свет. У окна с видом на газон стоит письменный стол, – похоже, еще недавно за ним кто-то сидел: под брошенной авторучкой на обрывке промокательной бумаги расплывается чернильное пятно, рядом лежит ножичек для вскрытия писем. Трудно представить, какие послания сочиняют в такой гнетущей атмосфере.

В противоположном углу комнаты, у второй двери, молодой человек в охотничьем костюме удивленно заглядывает в раструб граммофонного рожка, не понимая, почему пластинка беззвучно вращается на круге под иглой.

– Проучился семестр в Кембридже и возомнил себя Изамбардом Кингдомом Брюнелем^[1], – говорит Даниель.

Молодой человек переводит взгляд на него. Юноша – на вид ему не больше двадцати четырех – темноволос и широколиц; черты его кажутся странно сплющенными, примятыми, словно он прижимает лицо к стеклу. При виде меня он широко улыбается, сквозь облик взрослого мужчины проступает мальчишеская физиономия, будто в окне.

– Белл, дурашка, вот вы где! – восклицает он, одновременно хватая меня за руку и хлопая по спине, сжимает в тисках дружеских объятий.

Он напряженно вглядывается в меня, щурит зеленые глаза, не понимая, почему я его не узнаю.

– Да вы и правда ничего не помните, – говорит он, косясь на Даниеля. – Вот счастливчик. Пойдем в бар, познакомлю вас с похмельем.

– Быстро же по Блэкхиту новости расходятся, – замечаю я.

– Скука – дорожка накатанная, – отвечает он. – Меня зовут Майкл Хардкасл. Мы с вами давние приятели, но теперь, наверное, лучше называть нас новыми знакомцами.

В его словах нет ни капли разочарования. Наоборот, ситуация его забавляет. Впрочем, даже при первой встрече очевидно, что Майкла Хардкасла забавляет почти все.

– Вчера за ужином Майкл был вашим соседом по столу, – говорит Даниель, который сменил Майкла у граммофона. – Может быть, вы поэтому и решили удариться головой, да посильнее.

– Белл, ну подыграйте же ему. Мы ждем не дождемся, что в один прекрасный день он все-таки вымучит из себя шутку, – говорит Майкл.

В беседе возникает пауза, которую должна заполнить моя реплика, и ее отсутствие нарушает ритм разговора. Впервые за сегодняшнее утро мне хочется вернуться к прежней жизни. Мне недостает знакомства с этими людьми. Недостает дружеской близости. Мое огорчение отражается на лицах собеседников, нас разделяет ров неловкого молчания. Надеясь вернуть хотя бы малую толику былого доверия, я закатываю рукав, демонстрирую перевязанную руку, замечаю, что кровь уже просочилась сквозь бинты.

– Лучше бы я и впрямь головой ударился, – говорю я. – Доктор Дикки считает, что ночью на меня напали.

– Не может быть! – восклицает Даниель.

– Это все из-за той проклятой записки, – говорит Майкл.

– Вы о чем, Хардкасл? – Даниель удивленно приподнимает брови. – Вам что-то известно? Почему вы сразу не сказали?

– Так ведь и говорить нечего, – смущенно отвечает Майкл, ковыряя ковровый ворс носком туфли. – Когда мы распивали пятую бутылку, служанка принесла какую-то записку. Белл сразу вскочил, извинился и начал вспоминать, как обращаться с дверями. – Он пристыженно смотрит на меня. – Я хотел пойти с вами, но вы заявили, что пойдете один. Я решил, что у вас свидание, поэтому не стал настаивать. И после этого я вот только сейчас вас увидел.

– А что было в записке? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, старина. Я ее не читал.

– А вы помните, как выглядела служанка? Может быть, Белл упоминал имя Анна? – спрашивает Даниель.

Майкл пожимает плечами, воспоминание скользит по лицу.

– Анна? Нет, не слышал. А служанка… – Он надувает щеки, шумно выдыхает. – Черное платье, белый передник. Вот и все. Да ну вас! Кольридж, вы же знаете, тут служанок немерено, всех лиц не упомнишь.

Он беспомощно глядит на нас. Даниель разочарованно качает головой:

– Не волнуйтесь, старина, мы во всем разберемся. – Он похлопывает меня по плечу. – И я даже знаю, как именно.

Он кивает на карту имения, висящую в раме на стене. Великолепный архитектурный эскиз, пожелтевший, с обтрепанными краями и в потеках воды, изображает особняк и его окрестности. Оказывается, Блэкхит – огромное имение; у западного крыла особняка находится фамильное кладбище, а у восточного крыла – конюшня; к озеру спускается тропка, а на берегу стоит лодочный домик. Все остальное – лес, который упрямо рассекает подъездная аллея, точнее, дорога, проложенная к деревне. Судя по виду из окон второго этажа, мы здесь одни в чаще.

Меня прошибает холодный пот.

Предполагалось, что я исчезну в зеленом просторе, как Анна сегодня утром. Я ищу свою могилу.

Даниель замечает мое волнение, косится на меня.

– Уединенные места, – шепчет он, вытряхивая сигарету из серебряного портсигара. Прихватывает ее губами, роется по карманам в поисках зажигалки.

– Отец перевез нас сюда, когда рухнула его политическая карьера. – Майкл подносит зажигалку к сигарете Даниеля и закуривает сам. – Решил заделаться сельским сквайром. Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло.

Я вопросительно приподнимаю бровь.

– Моего брата убил один из наших лесников, некий Чарли Карвер, – спокойно поясняет Майкл, будто зачитывает результаты скачек.

Я прихожу в ужас оттого, что совершенно не помню об этой жуткой истории, торопливо бормочу какие-то извинения:

– Простите… простите, какой кошмар…

– А, дело давнее, – нетерпеливо обрывает меня Майкл. – Это случилось девятнадцать лет назад. Мне тогда было всего пять. Если честно, я почти ничего не помню.

– В отличие от скандальных газет, – добавляет Даниель. – Карвер и его приятель упились в дым, поймали Томаса у озера. Начали топить, потом прикончили ножом. Семилетнего ребенка. На шум прибежал Тед Стэнуин, отогнал их выстрелами из ружья, но Томаса уже было не спасти.

– Стэнуин? – переспрашиваю я, стараясь не выказать изумления. – Этот грубиян в гостиной?

– Вслух его лучше так не называть, – предупреждает Даниель.

– Старина Стэнуин на хорошем счету у моих родителей, – добавляет Майкл. – Он был простым егерем, но за попытку спасения Томаса отец пожаловал ему одну из наших плантаций в Африке, и теперь этот проходимец разбогател.

– А что стало с убийцами?

– Карвера отправили на виселицу, – говорит Даниель, стряхивая пепел на ковер. – Нож нашли в подполе его дома вместе с десятком бутылок ворованного бренди. А соучастника так и не поймали. Стэнуин утверждает, что подбил его выстрелом из ружья, но в местную больницу никто не обращался, а Карвер сообщника не выдал. В тот уик-энд лорд и леди Хардкасл давали званый прием, так что вполне возможно, что сообщником был кто-то из гостей, однако все в один голос отрицают знакомство с Карвером.

– Да, славно все обставили, – ровным голосом произносит Майкл, с лицом мрачнее туч за окнами.

– Значит, сообщник все еще на свободе? – спрашиваю я.

По спине ползет холодок. Убийство девятнадцатилетней давности – и убийство сегодня утром. Вряд ли это совпадение.

– Непонятно, чем занимается полиция, – говорит Даниель и умолкает.

Я перевожу взгляд на Майкла, который пристально смотрит в гостиную. Мало-помалу гости переходят в вестибюль, не прерывая разговоров. Даже в кабинете слышен рой назойливых, оскорбительных замечаний обо всех и вся, от запустения в особняке до пьянства лорда Хардкасла и холодной спеси Эвелины Хардкасл. Бедный Майкл, как он выдерживает все эти неприкрытые насмешки над семьей, да еще и в родном доме?!

– Ну, сейчас не время обсуждать древнюю историю, – нарушает молчание Даниель. – Я расспросил всех об Анне. Увы, ничего хорошего сообщить не могу.

– Ее никто не знает?

– Ни среди гостей, ни среди прислуги женщины с таким именем нет, – отвечает Майкл. – Более того, из Блэкхита никто не пропадал.

Я пытаюсь возразить, но Майкл предупредительно вскидывает ладонь:

– Дайте мне договорить, Белл. Отправить людей на поиски я не могу, но минут через десять начнется охота. Если вы хотя бы в общих чертах опишете место в лесу, где вы очнулись, то я поведу охотников в том направлении. Нас пятнадцать человек, так что есть шанс что-нибудь заметить.

Чувство благодарности сдавливает мне грудь.

– Спасибо, Майкл.

Он улыбается сквозь облако сигаретного дыма:

– Белл, вы никогда и ничего не приукрашиваете, так что я вам верю.

Я рассматриваю карту, горю желанием помочь, но совершенно не представляю, где именно заметил Анну. Убийца посоветовал мне идти на восток, из леса я вышел к парадной двери особняка, но остается только гадать, как долго я плутал по лесу и откуда начал свой путь. Я вздыхаю и, полагаясь на счастливую случайность, тычу пальцем в стекло. Даниель и Майкл нависают над моим плечом.

Майкл кивает, потирает подбородок:

– Значит, туда и пойдем. – Он оглядывает меня с головы до ног. – А вам лучше переодеться. Скоро выходим.

– Я с вами не пойду, – сгорая от стыда, лепечу я. – Мне надо… Я не могу…

Молодой человек неловко переминается:

– Да ладно вам…

– Майкл, о чем вы говорите! – вмешивается Даниель, опуская руку мне на плечо. – Вы же видите, в каком он состоянии. Он, бедняга, чудом выбрался живым из леса. Возвращаться туда ему незачем. – Он поворачивается ко мне, и в голосе звучат успокаивающие нотки: – Не волнуйтесь, Белл, найдется и ваша девушка, и тот, кто ее убил. Мы займемся этим сами. Вам сейчас лучше ни во что не ввязываться.