Первый: Новая история Гагарина и космической гонки

К несчастью, безбожные Советы уже обладали этим секретом. И в мае 1958 года, всего через три месяца после запуска Explorer 1 на орбиту, они вытащили из шляпы очередного кролика, на этот раз самого крупного, и продемонстрировали его миру. «Спутник-3» был настоящим монстром, весил невероятно много – 1327 кг, чуть ли не в 100 раз тяжелее маленького Explorer 1, и имел на борту настоящую научную лабораторию. Несмотря на проблему с системой записи данных, этот спутник провел на орбите 40 000 оптических наблюдений, заработал славу первой в мире научной космической обсерватории и полностью лишил Америку претензий на лидерство в том, что средства массовой информации уже открыто называли космической гонкой.

Догнать русских было невозможно. Их могучие межконтинентальные баллистические ракеты, созданные для доставки водородных боеголовок на другой конец света, прекрасно справлялись с выводом тяжелых объектов в космос. Детальные характеристики этих ракет, конечно, держались в строгом секрете, несмотря на то что разведывательные агентства США лихорадочно пытались выведать их, как мы увидим дальше. Но для простых американцев советское преимущество было попросту непостижимым. Как могла самая богатая и развитая страна планеты отстать в таком деле? Почему она всегда оказывается второй? По правде говоря, именно отсталость в сфере технологии давала Советам серьезное преимущество. И электронные, и механические системы их водородных бомб были грубыми и тяжелыми по сравнению с более совершенными американскими водородными бомбами. А для доставки более тяжелых зарядов требовались более крупные и мощные ракеты. С самого начала космическая программа США столкнулась с парадоксом: технологическое превосходство в сфере создания бомб обусловило отсутствие превосходства в космосе. США выигрывали гонку вооружений по той же причине, по которой проигрывали космическую гонку.

В попытке догнать Советы фон Браун и его команда из немецких и американских инженеров Управления по баллистическим ракетам в Хантсвилле уже занимались разработкой собственной очень большой ракеты, получившей название Saturn, но в 1958–1959 годах ее концепция существовала лишь в чертежах, да к тому же не имела достаточного правительственного финансирования. Так что у американцев не было другого выбора, кроме как добиваться максимально возможных результатов от своих Redstone, Juna, Jupiter и Atlas – ракет с величественными названиями, но, по правде говоря, слабоватых в сравнении с советскими конкурентами.

Так что унижение продолжалось. Казалось, что место Америки в космической гонке всегда где-то в хвосте, среди тех, кто «тоже бежал». В 1958–1960 годах было предпринято восемь попыток доставить космические зонды под названием Pioneer к Луне, и все, кроме одной, оказались неудачными. Тем временем Советы выстреливали лунные зонды как конфетти. О том, что некоторые из их запусков тоже были неудачными, попросту помалкивали. Главное было выглядеть неуязвимыми, и это Советам отлично удавалось. Когда «Луна-1», запущенная в январе 1959 года, по ошибке не попала в Луну и вместо этого ушла на орбиту вокруг Солнца, Хрущев без тени смущения заявил, что так и задумывалось. Он не уставал повторять, что «даже враги социализма теперь перед лицом неопровержимых фактов вынуждены признать это величайшим достижением космического века»^[82].

Зачастую Хрущеву не приходилось даже лгать или, по крайней мере, не приходилось лгать так сильно. «Луна-2», запущенная 12 сентября того же года, действительно долетела до Луны и стала первым искусственным объектом, столкнувшимся с другим небесным телом. Сферический вымпел аппарата разбился при соприкосновении и рассыпался дождем блестящих пятиугольников, каждый из которых был украшен гербом Советского Союза и буквами СССР. Это был великолепный пиар-ход, за которым логически последовал и другой – Хрущев попросил конструкторов аппарата изготовить модель-копию вымпела, чтобы подарить ее Белому дому. «Вы только проследите, – сказал он, – чтобы коробочку сделали поприличнее»^[83]. Поручение было выполнено, и два дня спустя во время визита в США улыбающийся Хрущев преподнес модель Эйзенхауэру под прицелом целой стаи фотографов, готовых запечатлеть этот момент и продемонстрировать его всему миру. На фотографиях Эйзенхауэр тоже улыбается – сквозь зубы.

Всего через месяц после дождя советских пятиугольников, устроенного «Луной-2», следующая станция «Луна-3» передала на Землю фотографии обратной – или, как ее часто и неправильно называют, темной стороны Луны, той ее области, которую никто никогда не видел. К этому моменту США настолько отстали в космической гонке, что находились не так далеко от старта. Ну а если кто-то из американцев продолжал думать иначе, то Хрущев не упустил случая просветить их. «Мы опередили вас на пути к Луне, – сказал он во время посещения фабрики хот-догов в Де-Мойне в ходе все того же американского турне. – Но вы опередили нас в производстве сосисок»^[84].

К этому времени программы Америки в области космоса координировались уже новым космическим агентством. Ошеломленный растущим списком дурных новостей, Эйзенхауэр в июле 1958 года подписал закон об аэронавтике и исследованию космического пространства, в соответствии с которым было создано NASA. Новое Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства было гражданским учреждением, и это очень рассердило и расстроило некоторых военных, которые считали, что космосом должны заниматься именно они. NASA собрало под своим крылом множество ключевых организаций с тем, чтобы координировать программу космических исследований страны. Но циники могли бы, пожалуй, возразить, что на самом деле у нового управления была, по существу, одна цель: обогнать Советы.

Не то чтобы NASA публично обозначало свою цель таким образом. Более того, его первый администратор доктор Кит Гленнан при каждом удобном случае заявлял прямо противоположное – и хмыкал при этом с заметным недовольством: «Мы не собираемся отвечать ударом на каждый удар русских и пытаться добиться зрелищных достижений в космосе»^[85]. В сложившейся ситуации это было вполне резонно, поскольку пока американцы почти всегда зрелищно проигрывали. И все же в рукаве у NASA оставался туз, способный изменить положение, – отправка в космос первого человека при помощи одной из универсальных ракет Вернера фон Брауна.

К тому времени уже имелись проекты интереснейших, футуристических аппаратов, которые должны были доставлять людей на орбиту и даже дальше – на Луну и планеты. У них были потрясающие названия, но существовали они только на бумаге. Например, проект X-20, или Dyna-Soar (что можно перевести как «динамическое планирование») от компании Boeing, – гиперзвуковой планер, название которого ассоциировалось с мультсериалом «Флинтстоуны», первые серии которого вышли в 1960 году. Он должен был взмывать в небеса, а затем планировать и приземляться как самолет на посадочную полосу. В проекте Dyna-Soar за основу был взят уже существующий экспериментальный ракетоплан X-15 компании North American, способный летать в несколько раз быстрее звука на высотах до 80 км или даже больше. Dyna-Soar до создания NASA был фаворитом ВВС США в классе пилотируемых космических аппаратов. В некоторых отношениях он на два десятилетия опередил Space Shuttle. Но в этом-то и заключалась проблема: проект был слишком передовым, на его разработку потребовалось бы слишком много времени. А требовалось что-то быстрореализуемое – нечто позволяющее обогнать Советы в ближайшее время. Гораздо более приемлемым, хотя и менее экзотическим, решением было бы попросту посадить человека в головную часть баллистической ракеты и запустить его в суборбитальное пространство, а затем отделить спускаемый аппарат с человеком и позволить ему упасть обратно на Землю. Это было грубо, некрасиво, неэлегантно и непохоже на планирующий полет, но зато просто, по крайней мере в сравнении с чем-нибудь вроде Dyna-Soar.

Параллельно с проектом Dyna-Soar ВВС США продвигали и более простую идею полета вверх и вниз в программе, которую они назвали «Быстро осуществимая отправка человека в космос» (Man In Space Soonest). Название казалось удачным, пока кто-то с запозданием не обратил внимание, что оно сокращается до MISS, что означает «промах». Но когда осенью 1958 года космическую программу передали NASA, был принят чуть более проработанный вариант именно этой концепции доставки человека в суборбитальное пространство. Именно он стал основой первой фазы проекта Mercury, а на втором этапе, с развитием технологии, должны были начаться пилотируемые орбитальные полеты. Таким образом, требовалось всего лишь сконструировать обитаемую капсулу и найти человека, который согласится забраться в нее и слетать – надо надеяться успешно – в космос. И вернуться живым.

6
Американская команда

Когда доктор Кит Гленнан представил 9 апреля 1959 года в Вашингтоне будущих американских астронавтов миру, проекту Mercury – пилотируемой космической программе NASA – исполнилось всего полгода. Представление состоялось в 14:00 на пресс-конференции в головном офисе NASA в Долли-Мэдисон-хаусе. Актовый зал заполнили репортеры, фотографы и операторы, прибывшие, чтобы увидеть новых героев Америки в космической гонке. Они были тут же, в зале, семеро мужчин в строгих костюмах с галстуками (двое с галстуками-бабочками) – стройные и ухоженные, в возрасте за 30, белые. Все они застенчиво улыбались, когда засверкала сотня с лишним фотовспышек. Мужчины сидели за столом на сцене на фоне нового яркого логотипа NASA, перед ними стояла модель ракеты и космической капсулы, а слева – на тот случай, если кто-то не понял сути происходящего, – флаг США. Это была команда Mercury 7.

Всех интересовал один простой вопрос: кто эти семь человек и как их отбирали из сотен претендентов?

На первом этапе отбора требования напоминали те, что используются при поиске кандидатов для выполнения опасных задач, таких как служба на подводных лодках, глубоководные погружения, альпинизм и исследование Антарктики. В конечном итоге президент Эйзенхауэр отдал распоряжение рассматривать кандидатуры только военных летчиков-испытателей, но не из-за навыков пилотирования (сначала предполагалось, что астронавты будут не пилотировать космический корабль, а просто находиться в нем). Просто Эйзенхауэр считал, что летчики-испытатели лучше других справятся с неизвестными опасностями, связанными с космическим путешествием. Кроме того, они должны находиться в отличной физической форме, быть не старше 40 лет, иметь налет не менее 1500 часов на реактивных самолетах и, наконец, окончить школу летчиков-испытателей. Иначе говоря, это должны быть мужчины, поскольку в Соединенных Штатах в 1959 году женщины, пусть даже самые великолепные пилоты, не могли удовлетворить всем этим требованиям. Вообще, идея отбора была пронизана духом мужского шовинизма. «Существует, – сказал тогда бригадный генерал Дональд Фликингер, один из авиационных врачей, участвовавших в отборе, – агрессивная реакция на стресс^[86], какую мы видим у тигра, и робкая реакция, какую демонстрирует кролик». А затем он добавил: «Мы ищем тигров». Чарльз Донлан, заместитель директора Целевой космической группы, в чьем ведении находился проект Mercury, был более откровенен. Кого они на самом деле ищут, так это «настоящих мужчин»^[87], сказал он.

Алан Шепард, несомненно, подходил под это определение. Комиссия по отбору вытребовала документы выпускников всех школ летчиков-испытателей в стране за последние 10 с лишним лет и сократила список первоначально до 508 кандидатов, а затем до 69. Одним из них был Шепард. В январе 1959 года его пригласили на собеседование в Пентагон и спросили, не хочет ли он стать астронавтом. Он сказал «да». В феврале Шепард оказался в числе 32 финалистов, которых направили на двухнедельное медицинское и психологическое тестирование. Поскольку пока ни один человек в космосе не был, никто не знал, с чем он там может столкнуться. Поэтому проверяли все мыслимое и немыслимое. «Мы должны были убедиться, – рассказывал доктор Роберт Воас, психолог программы, – что, вложив порядка миллиона долларов в каждого из этих парней, мы не потеряем их в долгосрочной перспективе»^[88].

В частной клинике Лавлейса в Альбукерке (штат Нью-Мексико), где проводилось медицинское обследование пилотов высотных разведывательных самолетов ЦРУ, Шепарда и других кандидатов в течение недели подвергали бесконечным тестам по 14 часов в сутки. Кандидаты прибывали туда группами на протяжении всего февраля. Зарегистрировавшись анонимно в местном мотеле, они в первый же вечер попадали к директору клиники Уильяму Рэндольфу Лавлейсу и его жене Мэри на неофициальный прием^[89]. После этого приемов уже не было. Кандидаты, которых с этого момента называли только по номеру и никогда по имени, проходили бесконечную, болезненную и нередко унизительную череду медицинских исследований. В печень им вводили краситель, кишечник заполняли радиоактивным барием, а анус исследовали при помощи металлического инструмента под названием «стальной угорь», который раскрывался, оказавшись в прямой кишке. У них было 17 тестов зрения, а число клизм доходило до шести в сутки. В мышцы рук им вводили электроды, через которые подавали серии электрических импульсов, их простаты пальпировали, желудки промывали, их заставляли мастурбировать в кабинках, чтобы проверить качество спермы, и, наконец, их фотографировали обнаженными во всех мыслимых ракурсах, в том числе сидя на корточках над камерой. Кандидатов кололи, протыкали и зондировали в самых невероятных местах. «Я и не знал, – говорил Джон Гленн, – что человеческое тело имеет столько отверстий, которые можно исследовать»^[90]. Во время одного особенно неприятного теста испытуемым завязывали глаза, а медсестра при помощи трубочки заливала воду в уши, пока не появлялось ощущение, что глаза буквально выплывают из глазниц. «Это был, – рассказывал Дик Слейтон, один из финальной семерки, – настоящий кошмар»^[91]. С этим соглашался даже директор и владелец клиники доктор Лавлейс. «Надеюсь, – признался он позже, – что мне самому никогда не придется проходить такое медицинское обследование»^[92].

Один из выбранных астронавтов прошел эти медицинские испытания лучше всех. Скотт Карпентер – пилот патрульного самолета ВМС – оказался почти идеальным представителем мужеского пола (именно поэтому он и прошел финальный этап отбора, хотя и был сравнительно неопытным пилотом). Карпентеру даже нравилось у Лавлейса. «Мне было очень интересно, – рассказывал он позже, – все это заставило нас по-новому осознать, какой чудесной машиной является человеческое тело»^[93]. Но его собственное тело-машина заставляло всех остальных «психовать»^[94], по выражению Боба Соллидея, одного из непрошедших отбор кандидатов: «У него был самый низкий процент жира в организме, лучший результат испытаний на беговой дорожке. Педали он мог крутить до бесконечности, дыхание задерживал дольше всех и никогда не терял самообладания. Нам страшно было бороться с этим парнем». Уолли Ширра, главный юморист команды Mercury 7, ненавидел все происходящее. «Мы были здоровыми, а наблюдали за нами больные доктора»^[95], – писал он позже, а вечером накануне запланированного врачами исследования кишечника специально наелся самой огненно-острой мексиканской еды, какую только смог найти в Альбукерке.

Но клиника Лавлейса была не последним этапом. Отборочная комиссия, полная решимости найти тигров, а не кроликов, направила 31 человека – 32-го уже отвергли – в Центр по разработке авиационной техники на авиабазе Райт-Паттерсон в Дейтоне (штат Огайо) для испытаний на том, что один из кандидатов Джон Тирни охарактеризовал как «совершенно новый набор пыточных машин»^[96]. Здесь их тела подвергались всем возможным стрессам и травмам, какие только смогли придумать испытатели. Одних только названий этих тестов было достаточно, чтобы вселить страх в самого яростного из тигров: холодовый прессорный тест, тест на ортостатическом столе, тест в кресле на неустойчивой опоре, тест в противоперегрузочном костюме MC-1 с частичной компенсацией давления, проба Флэка и Валсальвы с перегрузкой. Список был бесконечным или, по крайней мере, казался таким всю ту неделю, пока продолжалось обследование. Было еще 25 психологических проверок и бесед с психиатрами – невозмутимый Шепард, совершенно не склонный к самоанализу, больше всего ненавидел именно их, а вот Ширра, клоун группы, заснул во время одного такого исследования. Там были тесты Роршаха и опросники из 566 пунктов (Скотту Карпентеру и это понравилось), проводились упражнения под нагрузкой и испытания звуком «высокой интенсивности», а также прогоны на центрифуге, где человека раскручивали все быстрее и быстрее, увеличивая перегрузку, чтобы посмотреть, сколько он выдержит, прежде чем потерять сознание. Во время одного из тестов Шепарда и других кандидатов заставляли по семь минут сидеть, погрузив ноги в ведро со льдом; во время другого – помещали в «камеру прожарки» и целых два часа выдерживали при температуре 55 ℃; во время третьего предлагали, как в какой-то пародии на детский праздник, надувать шарики – снова и снова, пока испытуемые почти не отключались. «Эти парни, – сказал Джон Тирни о своих мучителях, – обожали выходить за рамки^[97]. Они были учеными, а может, и садистами в парке аттракционов без правил, о котором мечтали всю жизнь». Тирни не прошел отбор.

Шепард прошел. К тому моменту, когда он и шестеро других астронавтов Mercury были представлены на той пресс-конференции в Вашингтоне – похожие, как вспоминал один из сотрудников NASA, на участников конкурса красоты^[98], – интерес публики к пилотируемой космической программе был разогрет до предела. Для некоторых астронавтов накал публичного интереса был практически невыносим, и началось это, когда весь журналистский корпус поднялся и зааплодировал семерым мужчинам, неуверенно улыбавшимся со сцены. Когда кто-то из репортеров спросил, какое из пройденных ими испытаний было самым тяжелым, молчаливый Гриссом ответил: «Самое тяжелое – то, что происходит здесь и сейчас»^[99].

Они были пилотами, а не знаменитостями. Но никого, похоже, не интересовал их пилотажный опыт. Первым на пресс-конференции прозвучал вопрос о женах, правда, названы они были не женами, а «вторыми половинками»: что думают вторые половинки о переменах в карьере мужей? На самом деле это был вопрос о том, как жены относятся к профессии, которая может привести к гибели их мужей. Шепард был традиционно немногословен: «У меня в доме нет проблем, – сказал он и добавил: – Моя семья полностью согласна»^[100]. Такой ответ вызвал громкий смех в основном мужского журналистского корпуса. Но для Гордона Купера, симпатичного парня с оклахомской фермы и, пожалуй, лучшего пилота в семерке, вопросы о жене были проблемой, потому что в прошлом году он и Труди разошлись – жена поймала его на обмане, и не в первый раз. И только когда у него появилась реальная перспектива попасть в группу астронавтов, он поехал в Сан-Диего, где она жила с двумя их детьми, и упросил вернуться, чтобы повысить свои шансы. Жена в конце концов приехала и, как ни удивительно, согласилась даже держать их ссору в секрете, но Купер всегда болезненно воспринимал вопросы о семье. «Моя, – сказал он коротко, – полна энтузиазма».

Но настоящей сенсацией этой пресс-конференции стал Джон Гленн – человек, когда-то очаровавший телезрителей выступлениями в передаче «Угадай мелодию», теперь очаровал и репортеров. «Я пришел в этот проект, чтобы приблизиться к небесам», – пошутил он, и аудитория растаяла. Гленн обладал способностью мгновенно становиться звездой. Он был идеальным астронавтом с точки зрения СМИ: американский до мозга костей летчик-испытатель пресвитерианского вероисповедания, награжденный медалями герой войны с самой солнечной улыбкой среди всех присутствующих. Гленн мог подолгу жизнерадостно рассуждать о церковном совете, о своей вере, о Боге и небесах, о стране и поддержке со стороны жены Энни его стремления попасть в космос. Репортеры ловили каждое его слово, тогда как остальные шестеро астронавтов сидели открыв рты. У Гленна, как они вскоре узнали, все было на 100 %, включая способность вещать без перерыва. «Кто этот бойскаут?»^[101] – спросил Купер, а Гриссом, который не помнил, когда последний раз заглядывал в церковь, беспомощно признался репортерам, что он «не так набожен, как мистер Гленн». Гленн обладал поистине потрясающим обаянием. Одного его, казалось, было достаточно, чтобы пойти на русских и гнать их до самой Москвы. Когда кто-то из репортеров спросил, уверены ли они, что смогут вернуться из космоса живыми, все астронавты подняли руку. А Гленн поднял две.

Эта уверенность подверглась серьезному испытанию всего через месяц, ранним утром 19 мая, когда семеро астронавтов прилетели на мыс Канаверал, чтобы впервые присутствовать на старте непилотируемой ракеты Atlas, аналогичной той, на которой кому-то из них предстояло отправиться на орбиту. Через 64 секунды после старта ракета взорвалась прямо над их головами. «Впечатление было такое, словно рванула атомная бомба, – рассказывал Гленн. – Мы смотрели на эту штуку и друг на друга и думали, что надо бы потолковать с инженерами кое о чем, прежде чем продолжать»^[102]. NASA удалось отобрать астронавтов, но невезение Америки не закончилось. Ракеты продолжали взрываться.

К тому же взрывались они по-разному! «Я видел пуски множества ракет, – писал Крис Крафт, блестящий специалист по аэродинамике, часто бывавший на мысе Канаверал в то время и занимавшийся разработкой совершенно новой тогда идеи управления полетом, – и могу утверждать, что от 30 до 40 % из них были неудачными. Многие отрывались от площадки и летели не в том направлении. Были такие, которые взрывались сразу после старта. Случалось, что они поднимались на 3000 м, а потом переворачивались и взрывались»^[103]. «Боже, – рассказывал Глинн Ланни, работавший в команде Крафта, – эти штуки по-настоящему пугали! Наблюдать за ними было страшно»^[104]. Укрытия на стартовой площадке имели железобетонные стены и окна в фут толщиной, но Айк Ригелл, инженер из пусковой команды, воевавший на Тихом океане во время Второй мировой войны, все равно беспокоился, что потолок может не выдержать. Склонившись над панелью управления, он чувствовал себя как под обстрелом. Репортер CBS Эд Мерроу, известный тем, что во время войны освещал бомбардировки Лондона, в 1959 году тоже находился в укрытии, когда ракета Juno, которую он снимал для документального фильма об американской космической программе, через несколько секунд после старта внезапно развернулась на 180° и устремилась к площадке, от которой успела удалиться всего на сотню метров. Ригелл тоже был там. «В тот день мы поджарили немало гремучих змей»^[105], – рассказывал он.

Джей Барбри – журналист, наблюдавший, как первый американский спутник улетел вместо орбиты в кусты при взрыве ракеты Vanguard, – теперь всякий раз, когда взрывалась ракета, наблюдал за астронавтами. «Наблюдать за ними было очень интересно, – писал он позже, – особенно заглядывать в глаза»^[106]. Но хуже всего – если что-то бывает хуже созерцания способов, которыми ракета может тебя убить, – было то, что все это время Советы продолжали изумлять мир новыми космическими чудесами, из которых больше всего впечатлял орбитальный полет Белки и Стрелки в августе 1960 года. Две симпатичные маленькие собачки легко облетели 18 раз вокруг земного шара и вернулись, судя по всему, без единой царапины, тогда как американские ракеты по-прежнему выделывали фортели в небе. Объявление об этом на московской пресс-конференции журналисты встретили овацией стоя, почти такой же, которой встретили команду Mercury 7. NASA на тот момент не могло похвастаться доставкой на орбиту чего-либо живого. Унижение было абсолютным, и Хрущев, понятно, воспользовался этим в полной мере. В уже знакомой манере он позже подарил одного из щенков Стрелки, Пушинку, иначе известную как Флаффи, жене президента Кеннеди Джеки. Она приняла подарок, после того как сотрудники охраны тщательно обследовали щенка в поисках электронных подслушивающих устройств.

Тот факт, что полет Белки и Стрелки чуть было не обернулся катастрофой, как и прочие косяки во время других полетов «Востоков» с собаками, прекрасно известные Арвиду Палло и его сибирской поисковой команде, – разумеется, оставались засекреченными. В Советском Союзе не велись съемки ракетных катастроф для телевидения. Архитекторам советской космической программы это было только на руку. Если американский астронавт разлетится на кусочки во время взрыва, это увидят в прямом эфире 80 млн зрителей – одна мысль об этом заставляла осторожничать. Если то же самое произойдет с советским космонавтом, никто ничего не увидит.

Один замечательный документ 1960 года позволяет почувствовать, насколько жестко на самом деле контролировалась информация в СССР^[107]. На его 60 страницах подробно перечисляются все виды информации, «запрещенные к публикации в областных, городских и крупнотиражных газетах и радиопрограммах», включая «любую информацию о военных инцидентах и катастрофах». А поскольку «спутники и ракеты» находились в ведении министерства обороны, они рассматривались как военные средства доставки, что бы они ни несли, собаку или ядерную боеголовку. В результате советская космическая программа казалась безупречной, тогда как США продолжали отставать. Но даже если убрать искажающий фильтр советской цензуры, то истина от этого не менялась – США действительно отставали. Борис Смирнов, один из очень немногих русских фотографов того времени, имевший доступ к советской космической технике, вспоминал, что видел в то время фотографии американских ракет в зарубежных журналах. В сравнении с советскими аналогами, по его словам, «это были ведра с гайками»^[108].

Пожалуй, неудивительно, что Джером Визнер представил президенту Кеннеди убийственный доклад по космической программе США и что президент на следующий же день назначил его своим советником по науке. Быть может, последней каплей стали события, произошедшие двумя месяцами ранее, 21 ноября 1960 года, всего через 13 дней после избрания Кеннеди, когда куча репортеров, фотографов и операторов собралась солнечным утром на мысе Канаверал, чтобы стать свидетелями особого пуска. Из укрытия за ним наблюдали Вернер фон Браун и кое-кто из астронавтов. Алан Шепард смотрел из зоны для почетных гостей, а местные жители и туристы плотно забили близлежащее побережье в Титусвилле и Коко-Бич, вооружившись биноклями, транзисторными радиоприемниками и фотоаппаратами. Из Атлантики за пуском наблюдали и другие глаза – с рыболовных траулеров^[109], стоящих на якорях в международных водах. Такие суда регулярно использовали советские агенты, чтобы наблюдать за американскими ракетными пусками.

К тому времени подготовка астронавтов проекта Mercury длилась уже 19 месяцев. За это время они прошли тренировку на целом комплексе экзотических тренажеров, которые должны были приучить тело – и сознание – к действию сильного стресса при запуске и возвращении на Землю, а также к необычному и, возможно, опасному состоянию невесомости. Во время тренировок на центрифуге в Научно-исследовательском центре авиации ВМС США астронавтов подвергали действию все возрастающих перегрузок. Там же проходили сеансы работы на еще более безумных вращающихся устройствах вроде многоосевой инерционной установки MASTIF (Multiple Axis Space Test Inertia Facility) – поистине ужасающей карусели, имитирующей неконтролируемое вращение космического корабля. Астронавта помещали в клетку и вращали очень энергично вокруг трех осей одновременно. При испытаниях на MASTIF астронавт чувствовал, будто его тело вращалось вокруг глазных яблок. Рядом с установкой обычно ставили ведро и швабру, и почти каждый выходящий блевал в это ведро. Некоторых астронавтов тошнить начинало уже тогда, когда они видели, как на установке занимаются другие. Это была, по словам Джона Гленна, «рвотная машина номер один»^[110].

Существовала и машина номер два – «рвотная комета». Большой реактивный самолет KC-135 размером с пассажирский авиалайнер выписывал в небе параболы одну за другой, сначала поднимаясь пугающе круто вверх, а затем обрушиваясь вниз, чтобы сымитировать 30 секунд невесомости. А еще проходили изнурительные занятия на двух новейших тренажерах – имитаторах капсулы Mercury, где астронавты отрабатывали все аспекты космического полета, включая всевозможные варианты отказов и аварий, от старта до приводнения. При этом в наушниках раздавались соответствующие звуки, а в иллюминаторе показывали небольшой фильм, где воспроизводился предположительный вид Земли из космоса. Были тренировки на выживание на тот случай, если капсула по ошибке приземлится в незапланированном районе: в пустыне Невада и в водах Мексиканского залива. А параллельно со всем этим приходилось слушать нескончаемые лекции и вести бумажную работу. В короткие промежутки времени, когда астронавты не тренировались и ничего не изучали, проводились экскурсии на многочисленные предприятия по всей стране, участвовавшие в программе подготовки полета американца в космос: Chrysler и Convair, где строили ракеты, McDonnell, где создавали капсулу для астронавта, и на многие другие. Все это превращалось в бесконечное представление с пожиманием рук, общением, публичными выступлениями и угощениями из резиновой курятины. Астронавты просто ненавидели эти визиты, за исключением Гленна, который, казалось, наслаждался каждой минутой этого цирка и всегда был готов говорить правильные вещи правильным людям.

Как летчики-испытатели, все семеро участников программы выступали в качестве советников по тем или иным техническим аспектам: для Гленна это был проект приборной панели, для Шепарда – процедуры отслеживания и поиска спускаемого аппарата, для Ширры – скафандр^[111]. Ну и, разумеется, все они регулярно бывали на мысе Канаверал, чтобы понаблюдать за ракетными пусками. В то самое утро в конце ноября 1960 года все приехали посмотреть на особенный запуск.

Особенность этого полета подчеркивалась его названием Mercury-Redstone 1, или сокращенно MR-1. Это было первое непилотируемое испытание ракеты вместе с капсулой Mercury, которая, как все надеялись, скоро понесет первого американского астронавта в космос. Redstone представляла собой одну из разработок фон Брауна – ракету малой дальности с радиусом действия до 400 км, ядерную боеголовку которой заменили на капсулу Mercury. MR-1 должна была проложить путь для будущих суборбитальных полетов шимпанзе и человека, то есть поднять и спустить капсулу по баллистической траектории с кратковременным выходом в космос. Первая Redstone взлетела еще в 1953 году, и к 1958 году эти ракеты были приняты на вооружение сухопутными силами США в качестве тактического оружия. Для вывода Mercury в космос фон Браун и его инженеры усовершенствовали ракету: увеличили топливный бак и внесли еще 800 изменений в конструкцию, позволяющих превратить носитель тактического ядерного боезаряда в космическую ракету, пригодную для полета человека. Одной из ключевых особенностей Redstone была ее надежность, настолько высокая, что ракету даже называли «надежной старушкой». Это было именно то, что требовалась для такого опасного дела, как забрасывание в космос живых существ: шимпанзе и в конечном итоге человека.