Легионы просят огня

Посвящается памяти моего отца.

Мне всегда будет не хватать тебя, папа.

 
Слава нашему хозяину европейцу,
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич!
 
 
Слава нашему хозяину европейцу,
Он храбр, но он не догадлив.
 

Николай Гумилев, «Невольничья»

Пролог

Атлантида. Храм Посейдона. 1528 год до н. э.

Столбы покачнулись. С грохотом упала и разломилась на отдельные куски белоснежная мраморная колонна. Земля под ногами глухо застонала. Наксит вздрогнул. Издалека – со стороны моря – доносился нарастающий гул. Это шла волна.

В зале дернулись огоньки светильников. И снова загорелись ровно и ярко.

Девочка повернулась к нему и сказала неожиданно серьезно:

– Все кончено. Нужно бежать.

Лицо ее с морщинкой посередине чистого высокого лба казалось совсем взрослым.

Мальчик помедлил и кивнул.

Конечно, он это понимал. Это значит, что людям жреца удалось отключить защитный экран Девяти Врат, и теперь океан хлынет на беззащитный город. Значит, они с Аэнорой опоздали. Все было напрасно.

– Может быть, они успеют… – сказала девочка. Дочь великого жреца Атлантиды, она умела держать себя в руках, но сейчас голос ее дрожал.

Атлантида умирала, и виноват был в этом ее отец.

Такое нелегко принять.

Он сделал шаг и взял ее за руку. Она вздрогнула и посмотрела на него с недоумением. Неожиданно Наксит понял, что сделает все, чтобы эта складка между бровей больше не появлялась.

– Мы теперь вместе, – сказал Наксит. – Может быть, инженер Нодаро успеет…

Аэнора покачала головой. Он знал, что это неправда: если бы Нодаро и дядя Зеро успели, все было бы по-другому. С гигантской волной, идущей на город, даже Зеро ничего не сможет сделать.

Старый Нодаро, дядя Зеро и красавица Акалла, могучий великан Рово и кузнец Видамаро – что они могут исправить? Что может сделать хотя бы один человек в этом городе?! На этом острове?!

– Повелитель Времени может, – сказал мальчик неожиданно для себя. – Он все может. Он может отмотать время назад, как свиток, и прочитать его сначала… Переписать сначала. И тогда защитный экран уцелеет. Нужно найти его и все рассказать.

С испугом Наксит подумал, что она сейчас заплачет.

– Дурак, – сказала она. Но руку не выдернула. Это было… приятно.

– Пошли на улицу, – сказал Наксит, чувствуя себя неожиданно взрослым. – Надо добраться до летающих кораблей.

Они выбежали на улицу и остановились. Замерли.

Небо чудовищно потемнело. Вместо сияющей лазури над головами нависала черная стена. Сначала мальчику даже показалось, что это море стало набок – огромной стеной воды до самого неба.

– Смотри! – закричала Аэнора. – Повелитель Времени. Он убегает!

Наксит хотел сказать: глупости, как может бежать бог? Чего ему бояться?

Но увидел то, что увидела она, и замолчал.

Это был воздушный корабль Повелителя Времени, любимого сына Посейдона – вытянутый, похожий на каплю расплавленного серебра. Он медленно поднимался, раздвигая кургузные белые баллоны грузовых дирижаблей – он был намного крупнее и больше их, и казался китом, заплывшим в стаю мелкой рыбешки. Он убегал.

Мальчик не верил своим глазам: могучий, всезнающий, непогрешимый Повелитель Времени собирался сбежать, как последний трус.

Ветер подул сильнее. Горьковатый запах йода и соли заполнил легкие.

– Пасселаим, предатель! – Наксит задохнулся.

Девочка покачала головой:

– Он всегда был таким. Повелитель Времени всегда был предателем.

– Что?!

– Помнишь, что сказал инженер Нодаро? Дети Посейдона всегда были предателями. Им наплевать на людей, им нужны только слуги.

– Но… – мальчик едва не застонал от отчаяния. – Как они могут… они же – боги!

Аэнора покачала головой.

– Они не боги. Они просто… не люди.

Она взяла его за руку. Мальчик и девочка стояли, взявшись за руки, и смотрели, как на город идет гигантская стена воды.

Глава 1. Разговоры с живыми

9 год н. э., Римская империя, провинция Германия

Орел реет над легионом.

Первые лучи рассвета отражаются от золотой птицы, бегут по главной площади лагеря. Над темными рядами палаток встает солнце.

Неровное и красноватое, словно потемневший от времени медный чан.

Часовой на башенке дернулся и открыл глаза. Сердце бешено стучало. Уфф, не спать! Наказание за сон на посту – смерть. Может, в мирное время и в другом легионе он отделался бы плетьми, но здесь, в проклятой богами земле варваров…

Часовой сглотнул. Лучше об этом не думать. Префект лагеря Эггин – суровый и жесткий солдат, он ошибок не прощает. Вот новый командир легиона – другое дело. Он губить хорошего воина не станет… Наверное.

Часовой поежился. Поле за пределами лагеря, вытоптанное тысячами ног, лежало пустое и мертвое, как равнины загробного мира. Тьфу, тьфу, тьфу, как бы не накаркать. Вдалеке темнел лес – огромная масса колышущейся зелени. Некоторые деревья, несмотря на теплую для начала осени погоду, успели пожелтеть. Готовятся к зиме, что ли? Германия, что тут скажешь.

Варварская Германия.

Часовой повел плечами. Два года как легионы стоят за Рением. Казалось, все спокойно, варвары утихомирились. Если бы! Прежний легат водил дела с германцами, «гемами». Хороший был легат, ничего не скажешь… но слишком верил варварам. Теперь у Семнадцатого легиона новый командир – родной брат прежнего. Гемы и его хотели убить, подослали двадцать человек, а легат их в капусту нашинковал.

Хорошая штука капуста, кстати.

Вкусная.

Ходят слухи, Кай Ветурий Келест раньше выступал на арене. Сражался с лучшими гладиаторами Рима. Но затем Август отправил его в Германию, на место прежнего легата.

Принцепс сказал: если умеешь драться, делай это там, где это пойдет на пользу Риму…

Ну, или где варваров много.

Теперь этот легат-гладиатор здесь.

Светает. Серые ряды палаток затапливает розово-золотистым сиянием. День солдата начинается с первыми лучами солнца. По главной улице лагеря шествует кентурион. Его легко узнать по гребню на шлеме – отчего издалека голова кажется намного больше человеческой.

Правда, мозгов там маловато, ну, так это ж кентурион! Часовой хмыкнул. Кентурион, словно услышав его мысли, поднял взгляд. Часовой поспешно отвернулся – сделав вид, что рассматривает дорогу, ведущую к лесу. Обычно по ней ездили за дровами для легионных пекарен, кузен и лагерных костров…

Сейчас дорога была пуста.

Ветер донес запах дыма и пригоревшей пшенки. Часовой сглотнул слюну. Сейчас бы каши – парящей, горячей как вулкан, с медом и сыром. И заправить оливковым маслом. Кра-со-та. «О чем я думаю?!» Часовой заставил себя выпрямиться. Так, не спать, не спать! Скоро смена… скоро, уже скоро… стук копыт… смена… смена…

Смена.

– Заснул! – его толкнули в плечо. – Эй!

Часовой вскинулся. Напарник улыбнулся ему кривым от шрама ртом.

– Смотри!

Они наблюдали, как суетится тессерарий, караульный офицер; как открываются главные ворота, чтобы выпустить из лагеря вереницу всадников.

Копыта застучали по дороге. Всадники пустили коней рысью. Пурпурные плащи – это преторианцы из личной когорты Августа. Здесь, в Германии, они приставлены только к самым важным «шишкам».

На одном всаднике – белый плащ. Этот человек – не преторианец.

Через некоторое время всадники исчезли за поворотом.

Туман плывет над дорогой, изгибается бесшумными, тягучими волнами. Опускается на лагерь, на лес вокруг, на дремлющую гладь реки…

– Кто это был? В белом? – спросил часовой. Напарник лениво почесал толстую мозоль на подбородке – от ремешка шлема. У каждого легионера есть такая отметина. Это еще вернее, чем татуировка «ЛЕГИОН~НАШЕ~ОТЕЧЕСТВО», выдает «мула».

– Не узнал, что ли? Это новый легат!

– Я думал, он малость повыше, – признался часовой. – Как думаешь, зачем он здесь?

Напарник пожал плечами.

– Хмм. Кто ж их знает, этих патрициев? Вот ты бы что сделал, если бы гемы у тебя брата убили?

Часовой задумался.

– Женился бы на его вдове, – сказал наконец. – Красивая баба.

– Вот! А он тут гемов убивает. Странные они люди, эти патриции. Кстати, о странном. Перекинемся в «дюжину»?

Дуодецим – одна из любимых игр в легионе. Популярней только обычные кости.

Часовой почесал локоть, шею. Проклятые германские комары!

– Ну…

– Правда, ты мне с прошлого раза четыре асса должен, – напомнил напарник.

Сын блохастой собаки! Часовой от возмущения проснулся окончательно.

– Иди к воронам! Все я тебе отдал!

– Это ты сейчас так говоришь… кодекс.

– Сам ты кодекс! Ну, отдал… или отдам. Какая разница? Все равно они уже твои.

Против логики напарнику возразить было нечего. Он поболтал в воздухе деревянным стаканчиком для «костей» – защелкало, застучало. Приятный звук – особенно для азартных ушей…

– Ну что решил? Сыграем?

Молчание.

– Давай, – обреченно махнул рукой часовой. – Эх! Была, не была… отыграюсь!

* * *

Негромко стучат копыта.

Я слышу крики и музыку. Жеребец поводит ушами, фыркает.

– Тихо, мальчик, тихо, – я похлопываю его по мокрой шее. – Мы уже приехали.

В кончики пальцев отдаются удары огромного лошадиного сердца.

У входа в дом стоят, вытянувшись по струнке, рослые преторианцы. Я киваю, спешиваюсь, бросаю поводья мальчишке-рабу. Прохожу в вестибул, затем – в атриум. Зажмуриваюсь. Ослепляющий после вечерних сумерек свет. Запахи горящего воска, жареного мяса, рыбного соуса и разгоряченных тел…

От перезвона кимвал, пения флейт, стона кифар голова идет кругом.

Атриум полон народа. Полуобнаженные рабыни разносят напитки, рабы бегают с блюдами, гости в гражданских тогах беседуют с гостями в военных туниках. Римляне традиционно держатся подальше от германцев. Красные отсветы вина в стеклянных чашах режут глаза…

Гааа. Гааа. Гул вокруг, плотный, словно из войлока.

Я пробираюсь сквозь толпу.

На меня тут же наскакивает кто-то смутно знакомый. Римлянин.

– Легат, вы здесь! – жмем запястья, словно давние друзья.

– Рад видеть, – говорю я сдержанно. «Кто это, Дит побери?».

Через голову собеседника я замечаю в толпе коренастого человека в военной одежде. Он стоит ко мне спиной. Солдатская выправка. Волосы точно присыпаны солью, на затылке – толстый шрам. Это Нумоний Вала, командир Восемнадцатого легиона. Он словно чувствует мой взгляд, поворачивается, и мы учтиво киваем друг другу.

Нумоний Вала приближается. Суровым солдатским шагом.

– Легат, – говорит он.

– Легат, – говорю я.

– Слышал, ты убиваешь гемов, Кай? – Нумоний внешне невозмутим, но в глубине его темных глаз тлеет улыбка.

– Слухи… хмм, сильно преувеличены.

– Правда? Неужели вы хотите меня разочаровать, легат? – спрашивает Нумоний насмешливо.

– Конечно, хочу, – говорю я. – Если вы не против, легат.

Нумоний Вала смеется – я вижу его неровные зубы.

Германцы как-то странно косятся в нашу сторону. С уважением и с опаской.

– Так ты убил тех гемов, Кай? – уточняет Нумоний.

Отрицать бессмысленно.

– Да.

– Сколько их было на самом деле?

– Шестеро. Против двоих – со мной был один из моих кентурионов.

– Ты честен, – Нумоний удивлен. – Ты мог бы увеличить число убитых германцев до сорока или пятидесяти – с легкостью. И тебе бы поверили – потому что хотят верить. Но ты этого не делаешь. Почему?

– Я не хочу быть героем.

Нумоний Вала смотрит на меня с прищуром – как на породистого жеребца, что из принципа не желает размножаться. Хотя кобылы уже приведены и жаждут…

– Ты бывал на корабле, Кай?

– У меня брат – командир триремы.

Словно это важно – кто мой брат.

– Его же убили?

Я сжимаю зубы.

– Другой брат, младший. Квинт. Он служит на флоте.

– А! – говорит Нумоний Вала. – Прости, Кай.

Он кивает в сторону веселящихся германцев.

– Ты когда-нибудь видел, как ловят акул? Чтобы поймать акулу, ее нужно приманить – опустить в море кусок мяса, и чтобы кровь пошла по воде… Акулы всегда приходят на запах крови.

А теперь смотри, Кай, что у нас происходит с германцами…

Мы кормим акул сырым мясом – с рук. И надеемся при этом сохранить пальцы целыми.

Они не слижут кровь у нас с пальцев. Нет, Кай. Это не дворовые собаки. Это – убийцы.

Они появляются из темноты – бесшумные, быстрые. Убивают и уходят на глубину. А вода окрашивается кровью.

Что, в свою очередь, приманивает других акул.

Нумоний Вала некоторое время молчит, затем продолжает:

– Какой союз может быть у человека и акулы?

– Гастрономический, – говорю я.

Легат Восемнадцатого смеется.

– Тише! – окликают нас. – Он идет.

* * *

У каждого праздника есть план.

Каждый человек на своем месте: кто-то гость, кто-то раб, подающий фрукты или полотенце, кто-то обнаженная нумидийская танцовщица с лиловой от света факелов грудью…

Кто-то хозяин.

Тишина. Преторианцы раздвигают толпу. Голоса стихают, музыки больше нет. Ждем.

Наконец, он появляется. Белоснежная тога с широкой пурпурной полосой. Лицо блестит, волосы уложены по последней римской моде. Кажется, я даже чувствую запах раскаленных щипцов для завивки…

Публий Квинтилий Вар, правитель беспокойной провинции Великая Германия, обводит толпу взглядом.

Молчание.

Губы пропретора растягиваются в улыбку. Он поднимает руку:

– В консульство Мессалы Волеза и Цинны Великого наш повелитель, первый сенатор, Отец Отечества и император Цезарь Август вынес на решение сената вопрос о создании новой провинции – Германии. Великой Германии! Которой ныне управляю от имени принцепса я, скромный и недостойный Публий Квинтилий Вар.

Аплодисменты. Если бы гости могли, они бы топали ногами…

Бух, бух, бух.

О, уже топают.

Болтун. Будь у меня выбор, я бы послушал флейтистов. Или посмотрел на танцовщиц.

– Рим пришел на эти земли навсегда. Великой Германии процветать! Да будет на то воля богов, Квирина, Юпитера и Весты, а так же, – Вар делает почтительный жест в сторону бронзовой статуи, глядящей на нас из глубины кабинета, – самого Божественного Августа!

Аплодисменты. Возгласы одобрения.

Вар, несмотря на бодрость слов, выглядит осунувшимся и больным. Насколько я знаю, пропретор больше не пьет вина. Под видом дара Бахуса ему подают воду из целебного источника, подкрашенную отваром шиповника…

Я перевожу взгляд на римлян – в основном они довольно чахлые. Суровый климат Германии не щадит моих соотечественников.

Напротив – германцы выглядят настолько здоровыми, словно собираются жить вечно…

Раб подносит Вару стеклянную чашу с «вином». Вар выплескивает немного на пол и поднимает чашу над головой:

– Пью за это!

Все пьют.

– Но не будем о серьезном! – продолжает Вар. – Сегодня первый день Патрицианских Игр, так же называемых Театральными. Значит, вечер должен закончиться хорошим представлением!

Я киваю. Посмотрим, что нам приготовил Квинтилий Вар.

– А вот и мой сюрприз.

– Расступитесь! Дайте пространство! – Преторианцы раздвигают толпу. – Расступитесь! Расступитесь!

Квинтилий Вар улыбается. Я смотрю, затем пожимаю плечами.

Интересное у пропретора Германии представление о театре…

* * *

Когда-то бог-кузнец Вулкан – или, как его называют греки, Гефест – сделал людей из глины. Хорошо сделал, с чувством, с толком, с расстановкой. Мастер. Но чего-то не хватало…

Люди были красивы, но мертвы.

Прекрасные оболочки без души.

И тогда титан по имени Прометей похитил огонь, чтобы вдохнуть в людей жизнь…

И был наказан. Отец богов Юпитер приказал приковать смутьяна к скале, и каждый день прилетал орел – клевать печень Прометея. А утром она снова отрастала. Как новенькая. Чтобы продлились эти мучения целую вечность. Так задумал великий Юпитер…

Но самое главное: со скалы открывался прекрасный вид на все человечество.

Чтобы наивный, прекраснодушный, мечтательный Прометей наконец понял, что натворил.

* * *

В круг, освобожденный преторианцами, входит человек в синем одеянии и высоком колпаке – вроде тех, что носят вольноотпущенники. На ткань нашиты серебряные монеты, кусочки цветного стекла и ракушки.

Человек поднимает руки – торжественно.

Германцы на мгновение затихают, затем начинают вопить еще громче. Гаа, гаа!

Вот что выбрал для нас Публий Квинтилий Вар…

Черного человека с грацией заклинателя змей.

Помощник фокусника – тощий, высокий, лица не видно в тени капюшона – выносит подставку, обшитую красной тканью, и водружает на нее деревянный цилиндр. Затем произносит неожиданно звучным, летящим голосом:

– Слушайте, слушайте, слушайте! Великий маг и волшебник Острофаум прибыл в Германию из Египта! Секрет своей магии он узнал в Африке! В самом ее сердце, таинственном царстве огромных обезьян и диких слонов!

Острофаум? Где я слышал это имя?

– Откройте глаза!

Я открываю.

– Приготовьтесь узреть чудо!

Я готовлюсь.

– Великий маг Острофаум… ЗДЕСЬ!!

Спустя мгновение я вспоминаю – и едва не начинаю хохотать в голос. Ализон, рыночный день. Прекрасный сюрприз. Великий фокусник, приехавший с центральной площади.

– Этот трюк никто не может повторить! – кричит зазывала.

Конечно. Потому что никто и не пробовал.

– Настоящая магия! – гремит зазывала. – Настоящая!

Как неосторожно. По приказу Августа по всем землям Рима преследуют колдунов. Без особого, правда, успеха.

Что галльские друиды, что ярмарочные фокусники до сих пор могут творить чудеса в любой деревне. И люди прячут их от римских властей…

Впрочем, власти тоже не особо усердствуют.

Колдуны и маги нужны всегда.

И уж тем более нужны фокусники. Иначе кто будет развлекать бедных необразованных диких германцев?

– То, что вы увидите, повергнет вас в трепет! – повышает голос зазывала. – Приготовьтесь увидеть незабываемое! Необычное! Жуткое!

Фокусник поднимает руки. Глаза закрыты, лицо спокойное. Свет факелов причудливо переливается по угольно-черной коже – словно морская вода, подкрашенная закатом.

– Сейчас! – кричит зазывала.

Гул стихает. Германцы замерли.

Я слышу только дыхание.

Фокусник открывает глаза…

* * *

Тот, кто долго и упорно идет по следу льва, сам становится львом. Сопереживает ему, сочувствует его утратам, радуется его радостям. Начинает его понимать…

Я понимаю убийцу брата.

Я почти люблю его.

Я – лев. И я тот, кто убьет льва.

* * *

На мгновение мне чудится, что у меня вместо правой кисти – пустота. Ничто. На миг мне показалось, что я – тот высокий гем, что замешан в смерти моего брата…

Однорукий германец, которого ищут по всей Германии и никак не могут найти.

Найдут ли? Германия большая. Недаром название провинции звучит как Germania Magna. Правда, это не имеет отношения ни к размерам провинции, ни к доблести ее обитателей. А только к моменту основания. Это был год, когда консулом стал Кинна Великий.

Правда, прозвище Великий – Магн, Кинна получил не сам, а унаследовал от отца.

Как легко в наше время обрести величие!

Просто берешь нужного отца и…

Мне становится скучно.

Когда фокусник проделывает трюк с веревкой, с которой исчезают узлы, меня окликают:

– Кай?

Вибрирующий низкий голос. Я поворачиваю голову. Это Арминий, царь херусков. Рослый, красивый и очень спокойный. Светлые волосы собраны в пучок на затылке. Я улыбаюсь. Всегда приятно видеть умного человека, особенно если этот человек – твой друг.

– Здравствуй, римлянин, – говорит Арминий, улыбаясь.

– Здравствуй, варвар.

Арминий протягивает мне чашу с вином. Выплескивает из своей пару капель на землю и говорит:

– На добро тебе! – как принято в Риме. Похоже, скоро варвары будут знать наши обычаи лучше нас самих.

– Живи, – отвечаю традиционно. Вино льется внутрь; тягучей прохладной рекой заполняет желудок. Хорошо.

– Философы ошибаются, считая, что человек меняется в течение жизни, – говорит Арминий. – Ерунда. Полная чушь. Мы упорно остаемся такими, какими были – это и называется «воспитание».

– Если бы… Упорно следовать всю жизнь одним и тем же заблуждениям – это называется «характер», – говорю я, – а не воспитание.

Мне нельзя пить – я начинаю философствовать.

Арминий усмехается.

– Играешь словами, Кай?

– Разве я не прав, дорогой варвар?

– Пожалуй, – германец смеется. – И ты решил собственным примером доказать это умозаключение?

– А что делать? Мужчинам и легатам – в отличие от философов и женщин – приходится нести ответственность за свои слова.

Арминий хмыкает.

– Другими словами… – я замолкаю. Внезапно в дверном проеме мелькает тонкая девичья фигура. И – я забываю, о чем хотел сказать.

– Кай?

– Прости, царь, – я смотрю на Арминия. – Мне нужно идти.

– Ответственность? – спрашивает он серьезно. Голубые глаза смотрят на меня в упор.

– Она самая.

* * *

Мы встречаемся в галерее.

И стоим, как два идиота…

Думаем.

Юная германка смотрит на меня. Я смотрю на нее. И, кажется, пора нам что-то делать с этим молчанием.

Туснельда поворачивается, идет. Я следом за ней – глядя, как движутся ее ноги под платьем. Толстая светлая коса спускается до пояса.

Она подходит к алтарю, посвященному ларам. Алтарь вот-вот рухнет под тяжестью золота.

Туснельда поворачивается ко мне:

– Ты веришь в духов, римлянин?

Серые глаза кажутся темными, как мрак загробного мира.

– Я верю в богов, – говорю я хрипло. – Нет, не верю.

Я делаю шаг, наклоняюсь…

В следующее мгновение наши губы соприкасаются. Все вокруг исчезает. Это как вспышка молнии. Как извержение вулкана. Как…

«Ты слишком импульсивный, Кай», сказал бы Луций.

…как удар в голову деревянным мечом в учебной схватке. Тишина. Гром. Земля и небо меняются местами, в ушах – звон, мир кружится и теряет очертания…

Красота – это смерть. Мужское желание женщины – бесстрашие перед лицом смерти.

Я чувствую, как плывет подо мной земля…

Я медленно открываю глаза. Все вокруг становится четким и ярким. Живым.

Я – родился.

Пока мужчина рядом с женщиной, он бессмертен.

– Я верю в богинь, – говорю я.

– Идем, – говорит Туснельда.

Мы проходим через галерею и оказываемся в малом перистиле. Внутренний сад дома Вара. Обычно здесь гуляют заложницы – дочери знатных германцев. Сейчас тут пусто.

Туснельда – дочь Сегеста, царя хавков. Германка и заложница. Обычная практика. Если отец Туснельды восстанет против римской власти, девушку казнят…

И даже я, легат, один из высших военачальников здесь, в Германии, не смогу этому помешать.

Это отрезвляет.

Мы стоим рядом. Над нашими головами, в черном проеме над садом – сияют звезды. Я нахожу взглядом: вот Венера, голубая звезда, звезда богини Любви. Красный жестокий Марс, бог воинов…

Что бы он сделал на моем месте? Вырвал убийце брата кишки?!

Нежные ладони ложатся на мои щеки. Мою голову берут и опускают обратно, к земле.

Туснельда смотрит на меня. Глаза – глубокие, как бездна.

– Я здесь, – говорит она. Я смотрю, как шевелятся ее губы. – Здесь, римлянин. А не там, на небе.

– Я тоже здесь. – Беру ее ладонь – она прохладная. Легонько касаюсь губами запястья.

– Оставь… перестать? – она отдергивает руку. Туснельда неплохо говорит на латыни, но только когда не волнуется. – Перестань… месть. Не… думать месть, Кай. Пожалуйста.

…Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.

Я говорю:

– Не думай.

– Вос ист?

– Правильней сказать «не думай о мести».

Она улыбается.

Улыбкой вспыхивающей, как падающая звезда. Мгновенной и ослепительной, как бликующая под солнцем гладь моря. Лодка сонно покачивается под ногами. Штиль. Розовая полоса по горизонту…

– Но ты думаешь? – спрашивает германка.

Некоторое время я молчу.

«Ты слишком импульсивный, Кай».

– Да. Думаю.

Протягиваю руку и касаюсь пальцами ее щеки.

Иногда мне трудно понять, зачем вообще нужны слова. Мы больше понимаем без слов, одними движениями… Наше тело предает нас.

Вот он, вечный наш предатель.

Мы говорим о мести, о долге, а наши тела говорят о слиянии… Слиянии тел.

«Все критяне – лжецы».

Все?

– Что ты знаешь о моем брате? – слова срываются прежде, чем я успеваю их перехватить.

Глаза Туснельды гаснут.

– Ты глупый, римлянин, – говорит она. – Ты – не здесь.

Поворачивается и уходит.

Я стою, неловко опустив руки. Ладони, что впитали тепло ее тела, горят огнем.

* * *

Когда я возвращаюсь, представление в самом разгаре.

Красные, желтые, зеленые мячики летят по кругу, мелькают перед глазами. Германцы радуются. Фокусник демонстрирует ловкость рук.

Африканец.

Почему боги создали таких черных людей? У них что, белая глина закончилась?

– Как тебе представление, Кай? – спрашивает Арминий.

В полутьме лицо фокусника выглядит жутковато. Половина золотая, половина черная. Пламя факелов колеблется, по коже африканца бегут огненные волны…

– Замечательно.

Стоило бы сказать: полная ерунда, но…

– Пропретору стоило бы взять этого… – я киваю в сторону фокусника, – и сделать послом в землях за Рением.

Меня прерывает хохот германцев.

Я смотрю на веселящихся германцев. Простодушие этих ребят завораживает. Но смеются-то они над фокусником, а кинжал в спину воткнут нам.

Отличные ребята, в сущности.

– Бросьте, легат! – к нам подходит еще один римлянин. Лет тридцати, очень белокожий, с тщательно завитыми каштановыми волосами. – Представление – кошмарный ужас и безвкусица!

Это Гортензий Мамурра по прозвищу Стручок, командир Девятнадцатого легиона. На сегодня это уже третий легат – не много ли для одного вечера?

Арминий улыбается. С едва заметным огоньком в глазах.

– Даже так?

Стручок важно кивает:

– Несомненно! Вы заметили, насколько чудовищно поставлено представление…

– А мне нравится, – говорит Арминий. Стручок замолкает. – Простите. Ничего не могу с собой поделать. Это, наверное, потому что я варвар, да?

Лицо Гортензия мгновенно становится кислым. Стручок складывает тонкие губы, еще раз – словно не может отыскать для них нужного положения…

– Увидимся, легат, – говорю я.

* * *

Фокусы – развлечение для толпы. Для охлоса. Для варваров.

Глотание зажженного факела. Исчезновение монеты. Распутывание цепей и веревок…

Свет факелов падает на мозаичный пол. Изгибается. Плывет.

Германцы кричат и хлопают в ладоши.

…Однорукого искали по всей Германии, но не нашли. И пока этот варвар на свободе, предатель, что заманил моего брата в ловушку – остается безнаказанным.

Луций встречался в лесной деревеньке с неким германцем. И – умер. Его людей перебили всех до единого. Но у меня нет ключа к этой загадке.

– Я не знаю, что делать дальше, – кажется, я произнес это вслух.

– Я могу помочь, – говорит Арминий.

Поднимаю голову и неожиданно вспоминаю слова Нумония. Похож ли царь херусков на акулу? Пожалуй… когда так скалится.

– Но вот хочешь ли ты этого? – спрашивает Арминий, белозубо скалясь.

– Почему ты спрашиваешь?

– Многое становится отвратительным, если подойти к этому слишком близко. Самая прекрасная бабочка вблизи выглядит отвратительным чудовищем. Ты не боишься, Кай?

– Боюсь?

«Что мы знаем о самых близких нам людях?» – сказал Август, прежде чем отправить меня в Германию.

Царь херусков смотрит на меня. В зрачках мерцают огни факелов, которыми жонглирует фокусник.

Они летят вверх и вниз, крутятся и вспыхивают.

Арминий улыбается.

– Твой брат каждый день вел записи, Кай. Пару раз я заставал его за работой. Мы были друзьями, но он все равно закрывал эту… – он щелкает пальцами, – деревянную штуку для бумаг…

– Кодекс, – говорю я.

Интересно.

– Остались мелочи. – я с трудом растягиваю губы в улыбке. – Узнать, где Луций хранил свои записи – и прочитать. Всего-навсего, друг мой Арминий, царь херусков, варвар.

Он поднимает брови. И смеется:

– Ну, это просто, друг мой Кай.

– Да? – я чувствую, как холод вползает между лопаток. Озноб в затылке. Предчувствие.

– Думаю, если бы я делал записи – как делал твой брат – я бы держал их поближе к себе. Но не так близко, чтобы их мог прочитать любой идиот.

Только – особенный идиот?

– Смешно, – говорю я.

– Смешно, – соглашается Арминий. Огненная струя прорастает в его зрачках – я чувствую запах горючей жидкости. Гулкий хлопок, крики германцев. Дешевый старый фокус с выдыханием пламени…

Мой умный старший брат, думаю я.

Мой мертвый старший брат.

Арминий ждет. Я говорю:

– Слушай, тебе что, действительно понравился фокусник?