Похоть

Взлетев вверх, его свободная рука принялась бродить по очертаниям лица Честити, потом скользнула ниже, к ее подбородку.

– Не бойтесь меня, – прошептал, наконец, принц, нежно проводя рукой по отчаянно пульсирующей точке у основания ее горла. Когда кончик его пальца плавно спустился еще ниже, к декольте, Честити даже не вскрикнула, протестуя, лишь с усилием глотнула.

Глаза незнакомца, казалось, засверкали еще ярче, когда его взгляд опустился на неистово трепещущую шею Честити, а потом упал на ее груди, которые уже самым бесстыдным образом вываливались из корсета.

– То, как блики луны играют на вашей коже, так и манит меня исследовать. Прикасаться. Пробовать на вкус.

Кончики пальцев страстного принца на мгновение задержались на пульсирующей точке горла, и Честити услышала его урчание, эти звуки, воспроизводимые мурлыкающим от удовольствия огромным котом. Губы мужчины опустились еще ниже, и он затих, чтобы через миг исторгнуть из глубины своей груди мощный крик, который принадлежал уже не коту, а какому-то дикому зверю.

– В кромешной тьме можно обрести подлинное, самое восхитительное наслаждение. Вам не стоит этого бояться. Просто отдайтесь на волю блаженству.

Закрыв глаза, Честити запрокинула голову, наслаждаясь жаром, исходящим от его пылкого рта и обдающим ее декольте. Она и сама вся горела, задыхаясь, ожидая чего-то необыкновенного – того, названия чему не знала.

Честити не понимала этого, просто чувствовала: это не должно развеяться. Она хотела, чтобы необычное ощущение поглотило, буквально уничтожило ее. Она жаждала стать жертвой этого необузданного совратителя. Происходящее казалось нереальным, ведь Честити не была легкомысленной развратницей, и подобные желания никогда прежде ее не посещали. Она слыла олицетворением добродетели, но, судя по всему, целомудрие покинуло ее, оставив такой, какой она на самом деле и была – женщиной, страстно желающей оказаться соблазненной.

– Да, уступите мне, сдайтесь… Примите меня таким, какой я есть. Познайте эту тьму, страстную тьму, заключенную во мне, и разрешите мне взять вас… познать вас…

Тяжело дыша у молочно-белого горла Честити, Тейн терпел пронзивший его приступ мучительной боли. Он заставлял ее. А это было запрещено. Такое поведение лишь усилило бы проклятие, но, боже праведный, как же он хотел Честити, как жаждал овладеть ею – необузданно, без единой мысли – и погрузиться в это соблазнительное, роскошное тело!

Она еле слышно стонала, но не от страха, а из-за пробуждения женской сущности, и Тейн решил, что, возможно, еще сумеет заставить эту невинную девицу захотеть его. Из груди невольно вырвался тихий торжествующий рык, когда принц скользнул губами по набухшей пульсирующей вене, спускавшейся от шеи Честити к верхушке ее груди. Приоткрыв рот, он обдавал ее тело горячим дыханием. Туман, являвшийся частью темного принца, принялся парить над Честити, что-то мягко нашептывая, окутывая ее до тех пор, пока маленькие бисерины влаги не превратились в блестящий ручеек, стекавший по впадине между ее пышными грудями.

Честити извивалась в объятиях Тейна, но вовсе не потому, что пыталась вырваться из его рук. О нет, она хотела его – так, как женщина хочет мужчину. Тейн мог чувствовать запах ее возбуждения, аромат страсти, доносившийся из-под ее платья. Да, он явственно ощущал благоухание пряного, безрассудного нектара крови Честити через ее кожу, восхитительно пахнущую духами с нотой померанцевых цветов. Сами по себе духи в качестве афродизиака не шли ни в какое сравнение, просто не могли конкурировать с силой женской крови, разгоряченной страстным желанием. Но невинность Честити, смешанная с густым, насыщенным ароматом духов, опьяняла подобно волшебному медовому вину.

Пристально глядя на женщину, которую он держал в объятиях, Тейн любовался тем, как вздымаются и опускаются ее груди. Порочное ощущение физической потребности, подогреваемое его грехом, будило в Тейне желание видеть свое семя, сочащееся между ее сочных грудей. Он жаждал отметить ее своим клеймом, окутать собственным ароматом. Тейн хотел, чтобы эта женщина принадлежала только ему.

Принца охватило желание вкусить ее сладостную плоть. Острая потребность сорвать это хитроумное изобретение, скрывавшее прелести Честити от него и державшее ее тело словно в клетке, охватила его, и он опустил голову, вдыхая мускусный аромат своей жертвы. Тейн слушал чувственное биение сердца, неудержимо стучащего в ее груди. Он хотел ощутить точно такую же ритмичную пульсацию в своем члене, когда он глубоко погрузится в соблазнительное тело Честити, а ее девственное лоно будет сжиматься и трепетать, обхватывая его крепкий ствол, выпивая его досуха.

Тейн оставался бы в ней как можно дольше, смакуя восхитительное ощущение ее тела, принимающего его. Он поднялся бы над Честити еще выше, заслоняя собой все, чтобы она не замечала никого, кроме своего принца. Она видела бы только Тейна, возвышающегося над ней. Чувствовала бы только его, глубоко внутри своего тела. А потом, когда Честити была бы сосредоточена исключительно на Тейне, их взгляды встретились бы и он овладел бы ею. Взял ее душу и тело. Добродетель, созданную для его греха.

Их ночи проходили бы в наслаждении. В неторопливых, томных любовных ласках, а еще в безумном, необузданном соитии, и Тейн ощущал бы, как Честити обливается потом, плавясь от страсти в его объятиях. Она просила бы Тейна остановиться – только для того, чтобы умолять его овладеть ею еще раз.

Сейчас, в его руках, Честити была нема как рыба. Тейн с трудом оторвал взгляд от лифа платья, из которого соблазнительно выпирали роскошные груди, и посмотрел ей в глаза. Она боялась? Была вне себя от ужаса? Знала ли она, что хотел сделать с ней Тейн? А вдруг Честити смогла прочитать его мысли, воочию увидеть этот заманчивый образ – она, трепещущая под Тейном, ее ягодицы в его ладонях, ее бедра, выгибающиеся навстречу его страстным проникающим ударам? Подозревает ли эта женщина, как сильно волшебный принц жаждет увидеть ее тело, распахнутое для него одного? Как отчаянно он хочет забрать ее в свое королевство и сделать своей супругой, как и положено темному мужчине-фее?

Боже праведный, Честити хотя бы догадывается, с каким чудовищем ей довелось встретиться? Тейн был олицетворением похоти. Трахался, как животное. Казался просто ненасытным. Она, кристально чистая в своем целомудрии, никогда не смогла бы понять, что желал сделать с ней одержимый похотью принц – или каких ласк он хотел добиться от нее.

Тейну следовало покинуть ее, эту невинную маленькую овечку, и все же она являла собой все, что он так отчаянно жаждал. Это было нечто его собственное. Не имущество, не вещь. Но его. Добродетель, противостоящая его греху. Женщина, противоположная ему буквально во всем. Женщина, которая могла бы освободить его королевство от проклятия. Женщина, которой обязательно удалось бы освободить его самого.

Но грех, сидевший у Тейна внутри, уже бушевал под его кожей. Неистовствуя, этот грех жаждал развратить непорочную Честити. Взять прямо сейчас, когда ее и без того огромные глаза были распахнуты от изумления, а ее тело источало запах желания. Сама похоть хотела овладеть ею. Тейн хотел… Он не знал, чего именно. Да, Тейн жаждал познать Честити, вкусить ее тела, почувствовать ее горячую плоть, обхватывающую его член, но он мечтал и о чем-то еще. Чтобы она страстно желала его. Да, его, принца. Темного мужчину-фею. Он не хотел, чтобы Честити отдалась ему такому, находящемуся в гипнотическом обличье порока.

– Честити, – прошептал Тейн, легонько проводя губами по выпуклости ее груди. Лаская ее, он наслаждался запахом тумана и ароматом женской плоти. – Позволь мне ощутить твой вкус.

Она рассеянно моргнула своими бездонными, широко распахнутыми глазами, и Тейн заметил сиявшую в них потребность быть желанной. Опустив голову, он прильнул к ее губам и ощутил, как по венам тут же хлынуло мощное возбуждение. Ее уста были мягкими, податливыми под его требовательными губами. Тейн снова припал к Честити в поцелуе, только на сей раз жар его приоткрытого рта окутал ее.

Принц нетерпеливо прижался к Честити, побуждая ее разомкнуть губы для него, но она упорно не поддавалась – или просто не знала, как разрешить ему столь интимное проявление чувств.

Ощущая, как нарастает досада внутри, Тейн обеими ладонями взял Честити за подбородок и без труда скользнул языком между ее губ. Их языки соприкоснулись и принялись смело поглаживать друг друга с все возрастающей страстной свирепостью.

Честити вцепилась в Тейна, прижимая его к своей груди, и он уже мог слышать – точно так же, как и чувствовать, – как ее сердце бьется все быстрее и быстрее с каждым безудержным ударом его языка.

Внезапно принца охватила жгучая потребность видеть Честити, и он открыл глаза. Ее глаза были закрыты, лишь длинные ресницы трепетали, отбрасывая тени на светлые фарфоровые щеки. Пальцы Честити проникли в волосы Тейна, спутывая и сжимая пряди, пока она мурлыкала, стонала и касалась своими восхитительными формами его тела.

Приоткрыв рот, Тейн припал губами к податливой плоти ее горла, став посасывать эту мягкость, и Честити еще глубже погрузилась, буквально рухнула в его объятия, не в силах устоять перед искушением. А Тейн сосал и омывал языком, целовал, обдавая ее влажную плоть горячим, сырым воздухом. Его язык и губы с наслаждением исследовали горло Честити, пока не наткнулись на кружевной барьер ее лифа. Уже не в состоянии сдерживать себя, он резко дернул ткань и оторвал пуговицы, распахивая лиф все шире до тех пор, пока в декольте не показалась обнаженная грудь. Добившись своего, он провел уже кончиками зубов по ее коже, которая теперь источала тепло и рдела ярким румянцем.

Аромат ее бурлящей страстью крови ощущался так сильно, что моментально завладел всеми чувствами Тейна. Он уже не мог слышать, не мог видеть – похоть ослепила его. Он мог лишь вдыхать этот упоительный аромат, который становился все явственнее, словно туманом окутывая его тело возбуждением Честити.

Подталкивая сочные груди выше, к своему рту, Тейн чередовал ласки, то целуя, то проводя языком по разгоряченной коже в поисках все время ускользавшего соска, который – он это точно знал – уже набух и вздернулся под корсетом. Тейн наконец освободил соблазнительные груди из этого тугого одеяния, и Честити упала перед ним на колени. Когда она подняла на принца свой взгляд, он увидел экстаз в ее прекрасных глазах.

Похоть, равной которой по силе Тейн никогда не испытывал, нахлынула на него, и принц почувствовал, как внутри вновь пробуждается дикий зверь. Он больше не мог скрывать очарование своей магии, и теперь Честити оказалась всецело в ловушке красоты мужчины-феи. Но Тейн не хотел завораживать ее своей магией или затягивать в свои сети против ее воли. Нет, Честити должна была возжелать его сама, без принуждения. И все же ее роскошное тело и невинный рот делали Тейна бессильным в борьбе с владевшим им грехом. Сказочный принц с честью и достойными намерениями не мог поколебать сидевшую в нем похоть, чтобы выпустить из своих объятий Честити Леннокс.

Потянувшись к ее волосам, Тейн вытащил шпильки и выдернул из прически длинные шелковистые локоны, которые, разметавшись, каскадом спустились к талии. Он жадно изучал Честити, сравнивая ее с древней языческой богиней с этими тяжелыми обнаженными грудями и головой, запрокинутой в обворожительной, сексуальной демонстрации собственной женственности. Именно этого, думал Тейн, поглаживая ладонями ее груди, он и желал от спутницы своей жизни. Такого же раскрепощения, всеобъемлющего освобождения, дающего возможность ощутить истинную страсть, предаться потребностям мужчины и женщины. В один прекрасный день Честити согласится прийти к нему, воссоединится с ним в его королевстве, и там они будут вместе, Тейн обретет свою суженую, супругу, предназначенную ему судьбой. Он будет проводить с Честити ночи напролет, пробуждая ее в темноте поцелуями и неспешным, сладостным ритмом члена, скользящего внутри ее.

Честити Леннокс. Его будущая супруга. Его добродетель. Его фантазия. Он хотел ее, независимо от того, к чему это могло привести.

Затрепетав, веки Честити закрылись, когда пальцы Тейна пробежали по округлому контуру ее щеки. Ее рот приоткрылся на вздохе, и принц тут же представил, каково бы это было – она, стоящая на коленях, ждущая, как его член скользнет между этих восхитительных губ.

Да… И неземная сущность Тейна, и крепко сидевшая в нем похоть хотели ее вот такой, с обнаженной грудью, разметавшимися спутанными волосами и вспухшими от поцелуев губами, которые манили, распахнувшись и суля ему блаженство в кольце этого восхитительного, невинного рта.

– Прекрасная Честити, – благоговейно прошептал Тейн, позволяя себе насладиться запретным образом того, как она принимает его мужское естество своим ртом, заглатывая глубоко, во всю длину. Ее пухлый рот был бы таким горячим… Влажным. Бесконечно возбуждающим.

– Пожалуйста… – Это слово сорвалось с ее губ шепотом, еле слышно, почти умоляюще.

Тейн, разумеется, хотел ответить и все же не мог остановиться в своих ласках. Но, подняв подбородок Честити вверх и взглянув ей в глаза, он прочитал в них стыд. Мерцание страсти и желания тут же исчезло, оставив Честити взирать на своего обольстителя со страхом ягненка, которого ведут на убой.

– Не смотрите на меня с таким ужасом, – прошептал Тейн.

– Тогда отпустите меня.

Освободив Честити, принц отступил. Отказ от нее был самой трудной вещью, которую ему когда-либо доводилось делать. Оказаться отвергнутым – это казалось столь отвратительным, столь чуждым ему. Он вдруг оказался не у дел. Его неземные чары не помогли покорить Честити. Тейн знал, что его красота была великолепной, неоспоримой, совершенно неотразимой для смертных, и все же здесь, перед ним, стояла эта молодая женщина, горящая первым румянцем чувственного возбуждения, которая отказала принцу и своим собственным сексуальным потребностям.

Честити несколько раз моргнула, проясняя затуманенный взор, и огляделась вокруг сначала со смущением, а потом и с ужасом. Вскрикнув, она поспешила прикрыть руками обнаженные груди. Тейну не хотелось видеть, как бледнеет ее лицо от стыда. Не хотелось, чтобы Честити скрывала от него хоть что-нибудь, и меньше всего – свое тело. Это восхитительное тело, которому могла бы до смерти позавидовать самая знаменитая куртизанка.

Тейну оставалось лишь предполагать, какие мысли метались в сознании Честити, что она чувствовала после этой ситуации, которую наверняка расценила как унижение своего достоинства.

– Я… – Честити подскочила от возмущения, слезы струйками стекали по ее щекам. – Вы оскорбили меня, сэр.

– Нет, – резко произнес Тейн, бросаясь к ней. – Нет ничего постыдного в страстном желании.

– Животная похоть таит в себе очень серьезное оскорбление, милорд. И вы, милорд, относитесь к худшему типу совратителей.

– Моя страсть внушает вам отвращение, – спросил Тейн, схватив один из непокорных разметавшихся локонов и накрутив его на палец, – или это ваша реакция на мое вожделение, которое унижает вас?

Глаза Честити расширились, ее рот приоткрылся, пытаясь еле слышно что-то произнести. Отвратительное существо, жившее внутри Тейна, пробудилось, скрежеща зубами, желая возмездия за ее пренебрежение. Его грех жаждал овладеть Честити, взять ее силой и показать ей истинный стыд, настоящее оскорбление. А темный мужчина-фея… Он тоже хотел наброситься на эту высокомерную девицу, которая так больно уязвила его гордость своим презрительным отказом.

Тейн схватил Честити, резко приподняв так, что ее голые груди прижались к его шелковому камзолу. Она чуть не задохнулась, когда пуговица камзола задела ее сосок, натирая его.

– Вы хорошо притворяетесь, изображая невинность, – с жаром зашептал принц на ухо Честити. – Вы ведете себя так, словно оскорблены, унижены, обесчещены, и все же ваше тело возгорается от прикосновения. Ваш аромат наполняет воздух, и я готов биться об заклад: если бы мне удалось проникнуть под слои кружев и невинный белоснежный лен вашей нижней юбки, я обнаружил бы там ваше маленькое тесное лоно, истекающее влагой для меня.

Честити влепила наглецу звонкую пощечину:

– Никогда!

Тейн улыбнулся и позволил ей удалиться прочь, отпустил всего на короткое мгновение, позволившее ему собрать все, что осталось от его благородных намерений.

– Выходит, вы бросили мне перчатку, леди Честити? – крикнул принц ей вслед.

– Я никогда не покорюсь вам, – презрительно усмехнулась она, разглаживая помятое платье.

Метнувшись к дерзкой девчонке, Тейн снова схватил ее и горячо прошептал на ухо:

– Вы не просто покоритесь мне, вы сделаете гораздо больше, уверяю вас. Когда я в следующий раз окажусь рядом, уже вы будете умолять.

Глава 5

– Ну, так что же?

– Они их нашли.

Резкий удар хрустального бокала о золотую стену заставил горстку фей-служанок, кружившихся над волшебной королевой, в страхе отскочить.

– Оставьте нас! – в ярости бросила Айна, еще больше пугая уже и без того основательно взволнованных фей.

Кром молча наблюдал, как слуги покидают гостиную его матери. Они точно так же, как и сам Кром, прекрасно знали: гнев королевы не сулил ничего хорошего. Она, одна из самых могущественных волшебниц на свете, не привыкла мириться с неудачами. Жажда полного уничтожения Неблагого Двора придавала ей сил, делала сосредоточенной и заставляла легко выходить из себя.

Королева обернулась к сыну, и серебристая мантия, которую она носила поверх длинного платья, взлетела вверх подобно дуновению ветра. Ее прекрасные черты исказились маской ужаса, гнева и, возможно, страха.

– Как это может быть? Как темные феи узнали о добродетелях?

– Я не знаю. Но уверяю тебя, они все поняли.

– Нет, – раздраженно бросила королева, меряя шагами периметр позолоченной комнаты. – Нет, это невозможно! Они не могли проведать, что кровь смертных, которая требуется, чтобы положить конец проклятию, – это кровь добродетелей. Эта тайна хранилась на протяжении двухсот лет. Я, я сама позаботилась об этом!

Айна снова вскипела, ее уже начинало трясти от ярости.

– Это – мое решение, мое проклятие, и добродетели, – она злобно усмехнулась, чувствуя, как нарастает в душе гнев, – мои творения. Мои, только мои! Созданные для блага моего двора. Я управляю ими. Я использую их. Я, а не… – Королева запыхтела, задыхаясь от яростной тирады, и сдавленно закончила: – А не темные феи.

– Мама, успокойся, – посоветовал Кром, потянувшись к графину с медовым вином. Вырвав хрусталь из руки сына, королева с грохотом поставила графин обратно на стол.

– Я хочу получить ответы, Кром. Это просто невероятно, что Ниалл – или кто-либо другой из них – мог узнать о добродетелях и их значимости в снятии проклятия.

– Вероятно, – пробормотал Кром, следуя пристальным взглядом за мечущейся по комнате матерью, – в твоем королевстве завелся шпион.

Это предположение заставило королеву замереть на месте как вкопанной. Она бросила грозный взгляд через плечо, и в ее фиалковых глазах сверкнула злоба.

– Здесь нет никаких доносчиков!

– Ты уверена?

– Абсолютно. Никто не посмел бы нарушить мои приказы или предать свою королеву.

– А как насчет Вивианы? Она сбежала из нашего королевства. Возможно, теперь она помогает твоему неблагому сыну.

Мать, начавшая было снова расхаживать по гостиной, резко остановилась, посмотрела в окно и затихла, напряженно размышляя над догадкой Крома.

– Она – смертная, рожденная сто лет назад. Разумеется, проживание при нашем дворе замедляет ее старение, но однажды она покинет этот мир… – Королева обернулась к сыну, взгляд ее фиалковых глаз теперь был твердым и спокойным, полным уверенности. – Ее увели от нас шесть месяцев назад – в смертном королевстве этот период равен трем годам. Если Вивиана все еще жива, она уже старуха, которая наверняка сейчас стала убогой, хромой и мямлящей всякую ерунду. Но, скорее всего, она уже обратилась в пепел, и ветер унес ее останки далеко-далеко.

Кром понимал: его мать, разумеется, была права – как обычно. И все-таки в этом вопросе она явно мыслила недостаточно ясно и широко. Вивиана была воплощением добродетели прилежания. Олицетворением постоянства. Она попала к Благому Двору с первыми семью добродетелями и сочеталась браком с мужчиной-феей, оказавшимся деспотичным и грубым. С ней обращались совсем не так, как с остальными шестью добродетелями. Нет, думал Кром, вспоминая мучительные, полные боли крики Вивианы, когда ее муж-фея грубо совокуплялся с ней. Нет, если у кого-то и возникло желание помогать темным силам, то это была она. Если у кого-нибудь была причина предать королеву и ее двор, то только у Вивианы.

– Нет, определенно нет, – пробормотала мать. – Это не Вивиана. Помимо всего прочего, Суцелл держал ее в ежовых рукавицах. Она была покорной супругой и казалась довольной своей участью.

Нет, она отнюдь не была довольной. Кром знал: мать обманывает сама себя, если действительно верит в это. Суцелл был воином-феей, привыкшим господствовать над рождением и смертью. Он обладал могущественной, темной магией, и Вивиана панически боялась его – этого чудовища, которым и являлся на самом деле Суцелл. Испорченный своим влиянием при Благом Дворе и тьмой, которая, казалось, так и бурлила в нем, Суцелл выделялся жестокостью, склонностью к разврату и властным нравом. Кром мог бы поспорить на все свое богатство, что в жилах Суцелла течет кровь темных фей. Тот факт, что Суцелл был далек от добропорядочности, каким-то образом ускользнул от королевы.

– Если не Вивиана, – спросил озадаченный Кром, – то кто?

– Никто из моего королевства, – твердо отрезала мать.

Кром задумчиво смахнул невидимую пушинку со своей кружевной манжеты и посмотрел на королеву. «Как же она слепа!» – недоумевая, подумал он. С каких же пор отчаянное желание добиться справедливости затмило для матери благополучие собственного двора? Она была охвачена потребностью поставить неблагих на колени. Увидеть их уничтоженными. Мечты о гибели темных сил занимали все мысли королевы днем и, без сомнения, заполняли все ее сны ночью.

– Возможно, – осторожно предположил Кром, – ты недооцениваешь моральную стойкость и силу духа моего брата. Он – не какой-то простофиля, а могущественный неблагой король.

– Он – омерзительный варвар! – яростно прошипела королева. – Рожденный от этого чудовища, которое изнасиловало меня!

– Ты забываешь одну простую вещь, – возразил Кром, осознавая, что сейчас приведет королеву в бешенство. – В его венах течет и твоя кровь.

– Не смей говорить со мной об этом… этом монстре! – рявкнула мать. – Он – из темных фей, внушающих отвращение. Я не нуждаюсь ни в каких напоминаниях о том, что он появился на свет из моей утробы.

– И все-таки он – твой сын, обладающий как минимум половиной твоей силы.

Она побледнела. Красивая, величественная королева фей на самом деле побледнела, и Кром скрыл свою ухмылку. Он наконец-то постиг величайший страх своей матери – это был его брат-близнец.

Королева быстро вернула себе самообладание и снова принялась расхаживать по комнате.

– Темные феи – глупые существа. Они больше интересуются сексом, чем волшебством и политической борьбой. Их двор – клоака похоти, а не средоточие влияния и изысканности. Они не способны разгадать тайну моего проклятия.

– Так или иначе, но Ниалл обнаружил ключ к разгадке этой тайны, узнал, что для освобождения его двора от страшной участи необходимо завести потомство от воплощенных добродетелей и влить в гибнущее королевство столь необходимую – и сильную – чистую смертную кровь.

– Они должны быть нашими! – вскричала мать, и ее миниатюрная рука сжалась в маленький кулак. – Первые семь прибыли к этому двору сто лет назад, и теперь самый подходящий момент для следующих семи, чтобы вступить в брак с нашими принцами. Так все и было устроено. Я отобрала лучших придворных, не только для усиления королевства, но и ради высшей цели на благо нашего двора. Каждый благой, на котором я остановила свой выбор, усовершенствует добродетель, а их потомство наделит наш двор всеми возможными и столь желательными для нас достоинствами. Эти женщины будут нашими, они станут дарами моим преданным подданным. Я не позволю осквернить их, мои… творения, прикосновениями темных фей.

– Успокойся, мама, – медленно, растягивая слова, произнес Кром. – Ты забываешь о том, что для разрушения проклятия эти добродетели должны попасть к Неблагому Двору по своей воле. Как только они узнают о грехах, скрытых в темных феях, эти невинные души ни за что не последуют за ними.

– Ты не знаешь силы темных фей, – тихо ответила королева, в отчаянии ломая руки. – Их очарование ни с чем не сравнится, их красота и пленительность – самые сильные на свете. Их обольщение сулит самое сладостное, самое пьянящее возбуждение, которое суждено когда-либо испытать. Даже при том, что разум может ненавидеть их, тело…

Она задрожала, но сумела взять себя в руки и продолжила:

– …тело страстно желает их, жаждет их. У этих женщин вряд ли будет хоть малейший шанс защититься, если они станут жертвами очарования темных мужчин-фей.

Занимательное и весьма поучительное короткое наставление. Неужели мать забыла, что и сам Кром отчасти – темный мужчина-фея? Его отец был королем этих порочных сил. И хотя Кром был похож на свою золотисто-светлую благую мать, некоторые черты его характера, несомненно, целиком и полностью достались ему от неблагих.

– Мама, тебе совершенно не о чем волноваться. Я принял меры, чтобы защитить добродетели.

Королева опустилась на бархатное кресло. Она выглядела изнуренной и старой, чуть ли не на свой солидный возраст – двести пятьдесят лет.

– Расскажи мне, что ты предпринял.

– Они находятся совсем рядом, под рукой, их охраняет несколько моих людей, которые изображают из себя лакеев.

Лицо матери прояснилось.

– Они в Лондоне?

Кром улыбнулся:

– Совершенно верно. Я блокировал городской дом Леннокса. Никто, кроме смертных, не сможет проникнуть на территорию имения – по крайней мере до тех пор, пока мы не решили, что нужно сделать с моим братом и его бандой проклятых принцев.

– Я должна поговорить с Ленноксом, – требовательным тоном произнесла мать.

– В четыре утра, – сообщил Кром. – Все уже устроено. Он встретится с тобой у ворот Ричмонд-парка. Мне показалось, так будет лучше для тебя, ведь с некоторых пор парк вошел в состав твоего королевства. На своей надежно защищенной земле ты будешь в полной безопасности, если темным феям вдруг вздумается сопровождать Леннокса.

Улыбка, игравшая на губах матери, стала еще шире, заставив ее лицо озариться красотой.

– Ты – самый лучший мой помощник, не так ли?

Кром почтительно наклонил голову.

– Ты была для меня всем – и матерью, и отцом. Разумеется, я всегда буду рядом и последую по твоим стопам.

– И чего же ты хочешь, Кром? Я чувствую, что этот интерес к добродетелям объясняется не просто желанием видеть любимую мамочку счастливой и сохранить проклятие, наложенное на твоего брата-ублюдка, в силе.

Ага, вот они и подошли к самой сути дела! Крому следовало вести себя осторожно, ведь с невероятной красотой его матери могла сравниться по силе только ее проницательность. Каждый шаг, каждое решение – все должно было направляться на пользу Благого Двора. Это чертово королевство было всем, ради чего жила, дышала, процветала его мать. Ее жажда отмщения неблагим не поколебалась ни на мгновение, эта ненависть только выросла с тех пор, как она сбежала из владений его чудовища отца, – а прошло с тех пор немногим больше двухсот лет.

По земным понятиям это был неизмеримо долгий период времени, за который желание возмездия навсегда вошло бы в жизнь, стало неотъемлемой частью существования. В волшебном же мире это было ничто. И все же Кром чувствовал, будто одержимость местью существовала миллиарды лет, целую вечность. Он устал от этого. Утомился тем, что его вечно считают незрелым юнцом, цепляющимся за юбку матери. Пришло время встать у руля власти, принять его в свои руки. Светлые силы нуждались в короле, и никогда еще так сильно, как сейчас, когда неблагие покинули свой темный двор, чтобы, в свою очередь, свершить возмездие над давними врагами.

– Кром? – окликнула мать полным подозрений голосом.

Не было никакой надобности опять сердить королеву, вызывать у нее сомнения, давая понять, что родной сын планирует свергнуть ее и создать новый Благой Двор. Нет, Крому следовало действовать мудро, не раскрывая свои истинные намерения.

– Я просил бы тебя, мама, подумать о том, чтобы даровать одну из добродетелей мне.

– Тебе? – рассмеялась она, взяв серебряное зеркало и с удовольствием разглядывая себя в нем. – Невзирая на то, что ты сделал бы с этой добродетелью?

Это так раздражало Крома – мать относилась к нему, как к бесполезному, ни на что не годному придворному!

Хорошо, а что она вообще знала? В течение последних трех лет Кром прямо под ее носом собирал свою маленькую мятежную армию. Суля справедливое вознаграждение и союзы с добродетелями, эти браки, которые могли бы значительно упрочить силы благих, он сделал своими сторонниками шесть фей, которые должны были помочь Крому вероломно захватить трон матери. Сейчас, когда все было готово, хитрец сгорал от нетерпения претворить свой план в жизнь.

Его мать правила слишком долго. Ее главной и единственной заботой было полное уничтожение Неблагого Двора, и Кром разделял это желание. Но, помимо этого, у него было немало идей по поводу того, как сделать их королевство процветающим, – наследник престола мечтал воплотить в жизнь то, от чего его мать давным-давно отказалась. Он мечтал об объединении с другими волшебными силами, обитавшими в разных странах. О приумножении благосостояния, которое принес бы альянс как с феями, так и со смертными. Мир развивался, и все больше и больше смертных, населявших землю, отказывались верить историям о Дине Ши так же беззаветно, как это когда-то делали их предки. Нет, времена менялись, и если благие хотели выжить, им нужно было меняться вместе с этими временами. Миллионы смертных нуждались в дарах фей, и эти миллионы можно было использовать в качестве пешек в своих руках.

Мать Крома не замечала ничего вокруг. Она видела лишь желанную цель – уничтожение ненавистного двора, и это превратило ее в озлобленную женщину.

Ничто не доставляло Крому такое наслаждение, как мысль о том сладостном моменте, когда он сообщит матери: дни ее правления Благим Двором сочтены. И все же, будучи сыном королевы, Кром постиг одну очень важную вещь: в любом деле необходимо убедиться, что ты владеешь ситуацией, являешься хозяином положения – в полной мере. Пока он был не совсем еще уверен в своих силах. Значит, оставалось притворяться, будто его личная заинтересованность объясняется гораздо более благородными намерениями.