Черный подснежник

– Не говорите так, вы настоящие герои, – покачал головой ротный. – Под пулями, под вражеским огнем, почти без оружия везете людям питание и лекарства. Для этого надо иметь огромное мужество. Мы броней защищены, снарядами можем ответить. А у вас одно оружие против фашистов – смелость и чувство долга. Теперь мы вместе доставим груз блокадникам и сделаем все, чтобы никто из ваших водителей не погиб.

Прохорчук кивнул, но глубокая горькая складка возле рта так и не разгладилась:

– Нет шоферов, рота уничтожена во время последней диверсии немцев. Машины дали, а водителей сам ищу везде. Сейчас собираем людей, кто машины поведет. Я, Игорь Левченко, из госпиталя прибыл Алмаз Ягзанов. Из штрафроты двоих прислали, да из девчонок-прачек вызвалась одна. До войны троллейбус по Москве водила. – Усмешка комбата была горькая. – Вот такая у меня авторота, лейтенант.

Он был так удручен чередой гибели личного состава, что Соколов, обычно сдержанный на эмоции с чужими людьми, ободряюще похлопал его по плечу:

– Товарищ капитан, прорвемся. Давайте готовиться к маршу, я карту еще раз изучу, с ребятами обсудим, в каком порядке пойдем, чтобы прикрыть автоколонну. Получается, у вас будет шесть полуторок?

– Да, «зилки» пойдут, пять машин с продуктами и одну я сам поведу, там лекарства для госпиталей, для больниц.

– Во сколько выдвигаемся? Мы в принципе готовы, успели «тэшки» горючим снабдить, снарядами укомплектовать. Матчасть вся на месте. Мне только осталось выбрать, кто с каким экипажем пойдет. Тоже страдаем от некомплекта, вместо четырех танкистов по два человека в танке.

– Через час наметили выезд, но ждем машину из госпиталя, там лекарства загружают. Водитель мой, Алмаз Ягзанов, вызвался сесть за баранку. Он выжил один во время минометного обстрела, вот бок зашили и снова в строй рвется. Со своими вояками буду ждать вас на развилке к Шлиссельбургу. Машины заправлены, загрузку сейчас ведут. Пока соберу своих ребят, пора к рейсу готовиться. – Инвалид тяжело оторвался от оградки, с трудом захромал в сторону длинной бетонной полосы, что серела в полукилометре от временного штаба.

Там, на территории разбитого после авианалетов молокозавода, стояли отремонтированные «ГАЗ ММ-В». После немецкой атаки военные техники из рембригады поколдовали над машинами и снова поставили их на колеса. Благо были эти неприхотливые грузовики оборудованы лишь одной фарой и единственным дворником со стороны водителя, вся остальная амуниция – зеркала заднего вида, клаксон и передние тормоза инженеры убрали из «военной» модели «ГАЗа» из-за дефицита деталей для ремонта в условиях фронта. Кабины, кузов – все теперь было сделано из дерева и брезента, чтобы выводить «газики» обратно в строй сразу после походной починки прямо в поле. Пока рядовые из автобригады готовились к поездке, укрепляя груз с помощью веревок в кузовах, танкисты решали, кто же отправится в опасное путешествие. Соколов распределял свой негустой состав по машинам. В «семерку» командирскую идет опытный механик-водитель Бабенко. Он поведет всю колонну, выбирая проход между ямами и топями фронтовой дороги, так, чтобы не повредить подвеску и амортизаторы у тяжеловесного Т-34. В двух остальных машинах будут молодые водители: Мотя Хвалов, буквально месяц назад вышедший из танковой школы, в 012 экипаже, а в третьем танке уже проверенный Николай Бочкин, который с каждым разом под чутким надзором Бабенко все лучше и лучше управлялся с рычагами «тридцатьчетверки». Ему быть командиром совсем новой машины, которая только была поставлена на матчасть роты Соколова. Машина под номером 555, Т-34 с увеличенной башней и пушкой калибром 85 мм.

Первый выпуск сошел с конвейера заводов уже в декабре, главнокомандующий Красной армии потребовал улучшить легендарный танк из-за появления у немцев тяжелых «тигров». Новая «тэшка» была немного тяжелее первых моделей, но при этом обладала более мощным вооружением – ее танковое орудие пробивало бронебойными снарядами броню тяжелых германских панцеров с расстояния в 1000 м, а если подойти ближе полукилометра, то ничего уже не могло остановить советский снаряд.

Водители нашлись, осталось набрать еще в каждое отделение заряжающего и башнера – пару, которая действует слаженно во время боя. Во время последней стычки с фашистами опять вся рота Соколова выбыла полностью: одна из машин сгорела вместе с экипажем, двое с контузией оказались в госпитале. Короткая жизнь у танкиста, особенно сейчас, когда острый дефицит кадров и пополнение присылают из парней, которые только окончили танковую школу или обучались искусству сражения на Т-34 в жестоких реалиях. Всю дорогу до расположения танкового батальона Алексей провел в мучительных размышлениях, кого же ему лучше взять под свое командование. Но по прибытии его встретили настороженно, информация об особом задании уже дошла до командира батальона Еременко, а от него, по всей видимости, перешла к рядовым танкистам. Соколов называл имена, а сам видел, как поникали те, кого он назвал, как у них чернели лица, и среди остальных членов экипажей проносился облегченный вздох – повезло, не взяли. Желающих погибнуть на «дороге смерти» было немного. После переклички Соколов зашагал к сторожке, что единственная уцелела на территории разгромленного заводика по заготовке торфа, чтобы назвать комбату тех, кого он принимает в свою роту. Сам завод возле территории с осушенными болотами был всего лишь площадкой с бочками и котлованами, а сбоку притулился самодельный домик для сторожа и рабочих, где расположился временный КП. На подходе к домику вдруг кто-то схватил лейтенанта за руку и горячо зашептал:

– Товарищ командир, прошу вас, замените меня! – рядом стоял крепыш почти с квадратной фигурой, Егор Полевой, которого Соколов взял как опытного башнера в экипаж к Хвалову. В глазах у молодого мужчины застыло отчаяние, он впился в жесткую ткань ватной куртки Алексея. – Товарищ лейтенант, я женился вот только недавно. Невесту себе из связисток выбрал, она сейчас ребенка ждет, вчера в эвакуацию отправил. Мне нельзя! Прошу, умоляю вас, замените меня на кого-нибудь.

Соколов замер, внутри его разрывало от двойственного ощущения возмущения и жалости. Никогда он не позволял себе выказывать страх и требовал того же от подчиненных. Но молодого мужа Алексей понимал, у самого тоже есть невеста Оля в Белоруссии и каждый день сердце сжимается от мысли, что никогда больше не увидит ее. Танкист вдруг рухнул на колени:

– Прошу вас, я хочу ребенка увидеть и жену. Не отправляйте на смерть, ведь там каждый день гибнут люди, я слышал! Эту дорогу «коридором смерти» называют!

– Встань, сейчас же! – От окрика Алексея Полевой поспешно поднялся на ноги, но просительное собачье выражение в глазах не исчезло.

Соколов отвел глаза в сторону и бросил уже отходя:

– Хорошо, я найду тебе замену.

Ему было и досадно от малодушия башнера, и брала злость на самого себя из-за того, что поддался на уговоры. С другой стороны, зачем ему на задании танкист, который только и будет искать возможности сберечь себя, а не прикрывать машины с драгоценным провиантом или людей автороты. В сторожке его ожидал новый неприятный сюрприз, в ответ на список фамилий комбат Еременко закрутил головой:

– Этих опытных я тебе не отдам, одну треть батальона на учебный полигон забирают.

– Товарищ майор, комплектация и так по минимуму, – не сдавался Алексей. – Мне нужно по три человека в машине, чтобы выполнить приказ комдива.

– Знаю я, что опять у тебя спецзадание. Считай, в личную танковую роту у командира дивизии превратился. – Едкий, как обычно, Гордей Еременко не удержался от колкого замечания. – Но из других рот не дам тебе людей, забирай вот этих, – кивнул он на темные фигуры на лавке за окном сторожки. – Пополнение новое, все равно вы…

Он не закончил фразу, хотя лейтенант понял непосредственного командира прекрасно и без слов. И этот туда же, похоронил уже всю роту в мыслях в «коридоре смерти», поэтому и дает тех, кого хотя бы не так страшно было потерять при немецком обстреле, – новичков. Спорил с начальством Соколов крайне редко, соблюдая воинскую строгую дисциплину, поэтому лишь кивнул и распрощался с комбатом своего танкового подразделения.

– Здравствуйте, товарищи! – Сидящие на лавке вразнобой поднялись, приветствуя офицера.

Ротный окинул взглядом свое пополнение: старик без формы, одетый, видимо, в собственный ватник, пышную лисью ушанку и обутый в огромные валенки; губастый и румяный парень со взглядом, в котором сквозил вызов; и двое неуловимо похожих между собой мужчин. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, чем они похожи – у обоих руки, лицо были затянуты еще свежей красной коркой ожогов. «Горели в танке, – догадался Алексей и про себя облегченно вздохнул. – За одного битого двух небитых дают, так что опытные танкисты нашлись считай, а совсем новичков поставим заряжающими».

Он представился, узнал фамилии прибывших, рассказал кратко о предстоящей поездке. В ответ парень с наглой полуулыбочкой, Емельян Кривоносов, насмешливо фыркнул:

– Из штрафроты сюда послали за боевые заслуги, думал, будет полегче в танке. А тут сразу «дорога смерти», вот подфартило.

Соколов ответить ему не успел, дед огладил бороду и сурово рявкнул:

– Ты язык-то придерживай с командиром. Я финскую на танке прошел и сам служить вызвался, так что выживешь, если судьба даст. А надо, так и в дырку туалета провалишься и захлебнешься. Это уж от человека зависит, какой внутри, такая и жизнь у него, понял?!

– Да не дыми, дед. Сам разберусь, как разговоры разговаривать. – Кривоносов со скрытым раздражением покосился на старика.

«В разные экипажи их, – тут же решил Соколов. – А то передерутся. К Бочкину этого штрафника, а то в двенадцатом Хвалов по молодости вспылит и кинется на него с кулаками за такие рассуждения». Времени на беседы уже не оставалось, они бегом загрузили матчасть в две машины и рванули по назначенному маршруту к сплетению дорог, где должен был ждать их обоз из груженых полуторок. В последнюю минуту Алексей вдруг оставил наглого Кривоносова в своем экипаже заряжающим, чувствуя, как внутри все закипает от каждого слова дерзкого новоиспеченного танкиста. Ему не хотелось, чтобы Николай или другие танкисты отвлекались на резкие замечания парня, поэтому решил, что будет терпеть его сам. В «семерке» Емельян с недовольным лицом бурчал что-то под нос о тесноте, вытягивая длинные ноги на сиденье заряжающего и, казалось, даже не слушал объяснения Соколова о том, как загружена боеукладка на стенах Т-34 и что обозначают выкрики башнера: «Болванка, фугас, подкалиберный». Следом за головной «тэшкой» двигались остальные. В середине – экипаж на машине с номером 012, которой управлял молодой рядовой Хвалов. Экипаж ротный усилил опытным младшим сержантом Русланом Омаевым, который теперь исполнял обязанности башнера, и вновь прибывшим заряжающим Власом Ковальчуком. С тыла колонну из Т-34 прикрывал новенький танк с белыми яркими тремя пятерками и красной звездой на борту. За управление машиной сел Бочкин, который хоть и смотрел на дорогу не отрываясь через приоткрытый люк, но уже успел познакомиться с остальным составом танкового отделения. Двадцатилетнего Николая, конечно, смущало, что в подчинении у него оказался старик с седой бородой, но дед Митрич, вернее, сержант запаса Дмитрий Смаль, по-свойски успокоил парня:

– Ты, Коляша, не смотри, что я на сорок лет тебя старше, командуй, ори, если душа просит. Глуховат я, как в Первую мировую ухо приложило от бомбы, так с тех пор недослышу. А так-то я еще молодых за пояс заткну, сначала в партизаны пошел, как немец блокаду города выставил. А сейчас после подполья вот изъявил желание служить, стрелять умею, наводить, с танком управляться. Ты не смотри, что седой весь, ум и глаз острые, мне всего-то шестьдесят три стукнуло в этом году.

– А где вы пушку танковую научились наводить? – с интересом спросил у Смаля второй член экипажа, взявший на себя обязанности заряжающего, Геннадий Конев. Правда, вопрос свой ему пришлось повторить во все горло, чтобы дед Митяй его услышал.

– Давно уже, против Польши когда еще воевали, потом на Халхин-Голе. Тогда и обучили меня на машине ездить да наводить. Не такая, конечно, была техника, называлась БТ, «бэтушки». Последний раз комиссовали меня подчистую с ранением плеча, с тех пор я больше с тракторами, с сеялками да комбайнами управлялся у нас в совхозе «Рабочий поселок». И за механизатора, и за водителя. Все умею, котелок за троих варит.

Колька с облегчением выдохнул – мировой дед, с таким не страшно воевать. А Митрич тем временем уже крутил маховики наводки танкового, восхищенно цокал языком над плавным ходом новенькой пушки. Потом вдруг опомнился и аккуратно потрепал Конева по плечу:

– Ты давай, передохни, после ранения отдыхать много надо, во сне лучше заживление идет. А как выберемся от фрицев, я тебе запарю из елей такую примочку, мигом кожа помягчеет.

Внимательный старик сразу заметил, как морщится от каждого движения танкист, баюкает руку, стараясь успокоить жгучую боль, которая растекалась от руки по левому боку – по следам огня, который успел оставить свои отметки, пока Геннадий с товарищами выбирались из подбитого танка. Потом пришлось лежать несколько часов под днищем в черной едкой гари в ожидании окончания боя. Дальше была дорога в госпиталь длиною в трое суток, и все это время бок и рука полыхали от свежего ожога. Так что он и теперь, не замечая появившейся привычки, почти всегда действовал правой стороной тела, оберегая обожженную сторону. Предложению старика парень обрадовался, хоть и не показал виду. Дорога к части из тылового госпиталя его вымотала, и сейчас Гена валился с ног от усталости. Только он прикрыл глаза, как голова сразу же безвольно свесилась на грудь. А Митрич лихо поднялся наверх и уселся на люке, зорко всматриваясь по флангам и наверх, как полагалось по уставу на марше. Его кряжистую фигуру увидел и Соколов, который тоже, как Бочкин, вздохнул с облегчением – повезло им с новым набором в танковую роту. Если бы не Кривоносов, то лейтенант был бы полностью доволен своим выбором. Пускай у него немолодой башнер и танкисты с увечьями, зато у них есть опыт боевых действий, которому не научат в танковой школе. Грызущая изнутри тревога после неприятного разговора с Еременко, когда тот отказался давать ему людей, теперь отпустила, и Алексей, отслеживая обстановку, снова принялся прокручивать план действий. Головным танком следует пустить Омаева на «двенашке», «семерка» по левому флангу параллельно с машинами, чтобы прикрыть в случае обстрела бронированными бортами грузовики, а 555 прикроет их эшелон с тыла.

Фыркающие сизыми облаками полуторки их уже ждали, за рулем сидели водители с напряженными каменными лицами. Впереди короткая, но очень опасная дорога, никому не хотелось разговаривать или шутить, все гнали от себя мысли о возможной внезапной атаке со стороны немцев. Говорили совсем мало, Соколов лишь объяснил, как построиться, чтобы танки прикрывали с трех сторон деревянные борта нагруженных машин. Прохорчук кивал и отдавал короткие приказы, выстраивая своих водителей: в концах колонны из «ЗИЛов» оказались опытные водители, а новички шли следом друг за другом в середине под прикрытием танка командира роты. После инструктажа капитан сам с трудом залез в кабину замыкающей машины, руками установил свою деревяшку на педаль газа и кивнул лейтенанту – готовы ехать.

Вереница техники выдвинулась вперед, растягиваясь на пару метров друг от друга по заснеженной дороге. Метель, будто желая прикрыть их движение, начала поднимать снежные тучи все выше и выше, раздувая в воздухе густые завеси из снежинок. Хотя и трудно двигаться в такую погоду, высматривая каждый метр выщербленной ямами полосы, зато и противнику черные силуэты техники плохо видны. Первые пять километров они проехали осторожно, то и дело сбрасывая скорость, пока головной танк нащупывал в слепящей белой туче выбоины воронок от немецких снарядов. Бронированная техника ровно гудела, плавно покачивалась на амортизаторах, немного смягчавших тяжелый ухабистый путь.

Вдруг из белой пелены вынырнула невероятная картина стройки. Женщины в мешковатых ватниках тащили туго набитые землей мешки и укладывали их прямо на мерзлую почву по широкой просеке, которая клином разрезала густой лес. Женщины из рабочих поселков, трудовые отряды из подростков, добровольцы, пехота строили железную дорогу через болото вблизи Синявинских высот, чтобы соединить осажденный город с Большой землей, доставить продовольствие и топливо в Ленинград, вывезти оттуда и спасти тысячи людей. Хотя болотистая почва, заледеневшая от зимней стужи, позволила укладывать шпалы и рельсы прямо на снег, особо топкие места женщины заполняли мешками, набитыми грунтом. Сверху уже отряды насыпали гравий, укрепляли полотно и тут же настилали рельсы.

К колонне приблизился постовой, густо припорошенный снегом на плечах, он проверил документы и махнул рукой в белый хвост метели:

– Сейчас идите вдоль старой узкоколейки до карьера, а потом сворачивайте южнее и дальше уже все. Только вдоль озера.

Машины двинулись вперед, Соколов всматривался в согнутые спины, нахмуренные лица добровольцев. Даже через хлопья снега ему было видно, что у всех строителей замерзшие до синевы руки и лица, некоторые с трудом двигались, ослабленные голодом и морозом. Тем не менее все равно тащили, кидали мешки и шли за следующим грузом, следом шли такие же измученные путейцы, укладывая длинные рельсы и вгоняя железные костыли, чтобы наложить сверху шпалы. Сколько шли танки и грузовики до заброшенного карьера, столько не кончалась вереница из детей с санками. Подростки, школьники и даже совсем малыши, они все тащили, как понурые лошадки, тяжелые санки с грунтом из провала песчаного карьера. От страшной картины измученных ребятишек у танкистов все переворачивалось внутри. Они все поднялись из танков на броню и провожали взглядами ребятню с поклажей. Словно яркий теплый луч рассек вдруг унылую печаль строителей крик Митрича:

– Ребятки, молодцы! Поклон вам всем до земли! Скоро освободим страну от фашистов! Потерпите немного! А потом заживем! Скоро победа!

Его поддержка воодушевила детей, они, не останавливая мерного хода в тугих лямках, замахали в ответ, на их лицах расплылись улыбки, ребятня принялась кричать в ответ:

– Гитлера поджарьте!

– Победа за танками! Ура!

– Танки, ура!!!

– Дяденьки танкисты! Ура!

В этот момент на душе у всех потеплело, тревога улеглась на короткие минуты. Митрич сделал такое важное дело – зажег у них в душе огонек надежды, который от усталости и холода почти погас.

После карьера дорога резко свернула влево, обогнула территорию торфяника и вынырнула почти к берегу озера. Огромное белое пространство слепило глаза, несмотря на начинающиеся зимние сумерки. Извилистая линия берега замерзшего Ладожского озера тянулась десятки километров до перекрестка, где разбегались нити дорог вокруг самого города. Сейчас предстоял самый опасный отрезок их маршрута, когда продуктовому обозу оставалось проехать почти пять километров по открытому пространству. Нет ни укрытия, ни возможности к маневрам, с одной стороны хрупкий лед водного пространства, который может не выдержать вес бронетехники, а с другой стороны немецкий фронт, до которого тоже меньше пяти километров расстояния. Снова накрыло острое чувство опасности, хотя ничто не говорило о близком расположении противника, наоборот, воздух звенел от тишины, мирное зимнее спокойствие нарушал лишь гул моторов.

Соколов нырнул в танк, прикрыл люк. Шлемофон – на голову, шнур – в ТПУ, вести наблюдение из люка становилось опасным. Если даже не атака, так случайный осколок мины или снайпер могут убить или ранить танкиста, чей силуэт отлично виден на фоне снежного озера.

– Всем экипажам, прием. Закрыть люки, занять наблюдательные посты. Мехводам закрыть люки, обзор через перископы. Башнеры ведут наблюдение за обстановкой по левому флангу, заряжающий – по правому.

В эфире раздались знакомые голоса:

– Есть! – И Бочкин, и Омаев знали, что сейчас не до разговоров. Во все визиры, перископы и смотровые щели надо высматривать противника.

Пока мехвод сосредоточен на дороге, остальные исследуют обманчивую опасную белизну окрестностей и серое, в тучах, небо.

– Затянуло все, это хорошо! – проорал сквозь скрежет механизмов Дмитрич, прильнувший к нарамнику МК-4 в башне. – При такой видимости ни артиллерия, ни самолеты не сунутся.

От белизны резало глаза, Соколов на секунду оторвался от нарамника перископа, смежил веки и потер лицо ладонями. Перед тем как вернуться к наблюдению, успел поймать краем глаза, как Кривоносов со скучающим видом привалился к стенке рядом с панорамой прибора наблюдения ПТ-К. Новый заряжающий, не скрываясь, сладко зевал, даже не пытаясь наблюдать за обстановкой вокруг.

И лейтенант Соколов все-таки не выдержал, с размаху саданул ладонью по шее осоловевшему от скуки подчиненному:

– Выполнять приказ, наблюдение по правому флангу.

– Чего там смотреть-то. – От удара Емельян мгновенно растерял свое нахальство, с недовольным лицом прижался к раме визира. – Снег один да подснежники в сугробах.

От его грубых слов Алексей скривился, но промолчал. Подснежниками штрафник назвал черные трупы и остовы подбитой техники, что лежали вдоль дороги. При виде замерзших мертвецов накатывала волна ужаса, дорога вся была выложена обгоревшими телами людей: за рулем перевернувшихся грузовиков застыли водители с остекленевшими глазами, на обочине и в кювете лежали расстрелянные из германских минометов или пушек советские бойцы. Кто-то сжимал «мосинку», в последней попытке открыть ответный огонь, кто-то рухнул прямо у колес машины, так и не успев найти укрытие. Немые, оледеневшие свидетельства подлого нападения немцев на практически безоружные автоколонны. С каждым метром все сильнее сжимались ладони танкистов в тяжелые кулаки, внутри поднималось черное жгучее желание мести. Водителям в деревянных кабинах с тонкими стенами из фанерок, незащищенным 25-миллиметровым бронированным листом, было еще страшнее. Ариша Михайлова, двадцатилетняя ленинградка, которая до войны водила трамвай и сегодня впервые села за руль полуторки, от неожиданности сначала закрыла глаза. Когда через секунду машину повело с дороги в кювет, ей пришлось снова встретиться взглядом с сотнями мертвецов. Так и ехала девчонка – тонко скулила от ужаса, не поднимая глаза от черной ленты с рытвинами. По ее красным от мороза щекам текли слезы, превращаясь в белесые полоски льда. Капитан Прохорчук же никак не мог заставить себя не скашивать глаза то влево, то вправо. По номерам на бортах, по ему одному известным приметам он узнавал своих погибших здесь ранее ребят-шоферов и свои «полуторки». Вот распластался на боку возле огромной воронки довоенный «газик» с шутником Алешиным, все мешки с провиантом рассыпались, развалились по дороге. Правда, к дармовому зерну даже птицы не летят, опасаясь немецкого обстрела. Следующий в кабине полуторки мертвый старшина Крошин, его собранные посылки для ленинградских сирот так и остались в кузове машины, не добравшись до адресата. После расстрелянного обоза дорога оказалась перекрыта кровавой кашей из ошметков тел, которые уже невозможно было опознать. Окровавленные руки, ноги, части тел сверху припорошило снегом. Как не хотелось Бабенко направлять танк на изувеченные тела, но другого пути не было. Поляна по левому флангу была опасной для груженых «полуторок», могут сесть по самое брюхо и придется их буксировать. А это время, которого у автоколонны нет. Каждая минута на «дороге смерти» несет опасность, двигаться можно только вперед и на самой высокой скорости, которую могут выжать водители из старых «зилков». Семена Михайловича передернуло, когда сквозь гул мотора он различил хруст человеческих костей под гусеницами «тридцатьчетверки». Т-34 проложила колею в промерзших телах, следом по кровавой мешанине поползли машины. Дед Митяй вдруг заметался от одного визира к другому, прижался лицом к МК-4, потом снова бросился к ТШ-16, бормоча что-то под нос. Наконец он рассмотрел в мутноватой картинке то, что так встревожило старого сержанта. В первые секунды старику показалось, что глаза просто режет от снежных бликов, что вспыхивали в пышном зимнем одеяле Ладожского озера, но потом он понял, что это двигаются фигуры в белых маскхалатах. Кто-то плавно двигался параллельно хвосту колонны.

– Немцы, лыжники в маскировке! На озере! – прокричал он, перекрывая грохот железа.

– Семерка, семерка, прием! Говорит Бочкин! – заволновался Колька. – Засекли немецких лыжников, разведка идет параллельно по озеру. Они в белых маскхалатах!

Эфир остался без ответа несколько секунд. От неожиданности Соколов растерялся, он ожидал артиллерийского обстрела или атаки с воздуха, но как реагировать на то, что их колонну преследуют немецкие разведчики в маскировочных халатах.

– Товарищ лейтенант! Семерка, прием! Говорит три пятерки, Бочкин! За нами хвост!

– Я понял, три пятерки, вас слышу. – Голос у командира был спокойный.

Ротный командир осмысливал происходящее, разведка атаковать бронетехнику не будет – пули не пробьют бронелист. Да только сразу же постараются передать ориентиры, что по дороге двигается очередной обоз с провиантом. «Надо разделиться, – осенила его догадка. – Не дать лыжникам открыть огонь или подать сигнал!»

– Двенадцатый, полный вперед, вставай в голову колонны и уводи грузовики по дороге! Пятерки, прикрывай дальше хвост. – Лейтенант переключился на внутреннюю частоту связи. – Бабенко, подавай сигнал грузовикам и на короткую.

Семен Михайлович послушно мигнул два раза фарами, как и условились с водителями, которые по этому сигналу прибавили скорость и ушли вперед за Т-34 с номером 012 под управлением Омаева. Сам Соколов в это время водил прицелом пулемета, выискивая признаки движения среди снежной бесконечности, отдавая при этом команды остальным «тэшкам»:

– Коля, берите на прицел, снимайте их из пулемета и на высоких оборотах уходите по маршруту! За ними пойдет что-нибудь посерьезнее, чем автоматчики!

Дед Митрич без приказа уже тоже нашел мишень в прорезь прицела и нажал гашетку. Застрочили одновременно два ДТ, и на снегу вдруг расплылись красные пятна, обозначая место нахождения одетых в маскировку лыжников. Один за другим они раскинулись на мягком одеяле из снега, корчась от пуль.

– Уходим, вперед! – скомандовал Соколов, а в своем танке, чтобы не переключаться между частотами в эфире, сделал привычное движение – ударил сапогами один раз по плечам мехвода, подавая условный знак.

Так башнеры отдавали приказы еще в самом начале войны, тогда еще КВ не были оборудованы средством для внутренних переговоров. Поэтому приходилось общаться сигналами – толчками сапог в плечи механику-водителю. В грохоте боя, когда рвутся снаряды, гремит железо бронированной машины, сорвешь горло, объясняя водителю, куда направить технику. Поэтому командир отделения лупил по спине подошвами, чтобы направить мехвода в нужную сторону. Т-34 рванул вперед, выбросив сизое облако дыма, параллельно по дороге шустро шла машина с тремя пятерками, где в устройство связи все еще торжествующе выкрикивал угрозы Митрич. Он из пулемета скосил добрую часть лыжников и теперь ликовал от своей победы:

– Держите, это вам привет от советского танкиста! Съели! Хотели как мыши прошмыгнуть мимо! От Митрича не уйдешь! – И вдруг недовольно вскрикнул: – Ах ты морда фашистская, выжил там кто-то! Командир, ракету пустили!

Один из умирающих немецких лыжников в последнюю секунду нажал на спусковой крючок и выпустил из сигнального пистолета зеленую ракету, которая просвистела в небо ввысь и опала черным пеплом на снег. Соколов крутанул маховик, но не успел поймать в обзор, что же там снова грохнуло позади.

– Товарищ командир. – Бочкин кричал от волнения в ларингофон. – Немцы выпустили сигнальную ракету! Зеленую! Сейчас будет еще атака, они сообщили о нашей колонне!

– Вас понял, пятерки! Как можно быстрее вперед, надо нагнать грузовики и прикрыть их от атаки!

Алексей понял, что, скорее всего, добраться они уже не успеют, погибшие разведчики успели подать сигнал и сообщить об автоколонне. Груженые грузовики не смогут увеличить скорость, они – беззащитная цель для немецкого огня из любого орудия, будь то пушки или автоматчики. Пока они мчались те пару километров, на которые успел уйти вперед караван, Соколов принял решение – сейчас отправит под прикрытием «тридцатьчетверки» все машины вперед, а два танка пойдут на пару километров позже, чтобы встретить атаку немцев максимально дальше от грузовиков. Водители в деревянных кабинах совсем без защиты, даже шальная пуля станет для них смертельной.

Но все его планы рухнули при виде новой беды. На подъеме в горку колонна встала. Небольшая возвышенность обледенела, покрылась наледью, по которой тяжело груженные «зилки» никак не могли вскарабкаться. Несколько водителей безуспешно пытались вытолкать машины по одной наверх. В кабине сидела бледная девушка и старательно выжимала педали, одноногий Прохорчук выкрикивал ей указания:

– Жми, жми до упора! Держи, держи газ! Давай, пошла!

Грузовик дергался, надсадно ревел, ноги водителей скользили по укатанной снежной полосе, они кряхтели, багровые почти до синевы от натуги, но никак не могли вытащить машину вверх. Деревяшка капитана соскользнула от наклона на льду, и он упал почти под колеса медленно сползающего «ЗИЛа». Сбоку к нему рванул Руслан, ухватил за воротник и вытащил командира автороты из-под потерявшей управление машины.

– Давайте прицепим трос к скобам и я машины по одной затяну наверх, – предложил решение парень.

Прохорчук с трудом стоял на ногах, он тяжело дышал от напряжения, на лбу вздыбился пучок синих вен. Протез скользил по ледяной дороге так, что капитан еле удерживался на ногах. Он смог лишь кивнуть в ответ – тащи!

Руслан с Матвеем уже накручивали крепкий узел на скобах, когда командирская «семерка» показалась на дороге. Соколов, не дожидаясь остановки, показался в люке наверху:

– Стой! Нет! – Командир соскочил с брони вставшего танка.

Он бросился к грузовикам прежде всего, где Прохорчук боролся с новой бедой.

Теперь он изо всех сил крутил кривой стартер – рукоятку, которая запускала заглохший двигатель. От многочисленных упражнений с педалями старенький грузовичок совсем заглох. В кабине теперь сидел другой водитель, а перепуганная девушка с застывшими слезами в глазах металась от окна кабины к капоту своей полуторки, мучаясь от беспомощности и стыда, что ее машина заглохла. Капитан рванул кривую ручку еще раз и мотор глухо заворчал.