Когда факс приходит не вовремя

– Так обойдись без них.

– Ты будешь мне махать хвостом, или я должен следовать за твоими фосфоресцирующими в темноте ушами?

Даже в бреду надо находить понятные символы и по ним метить территорию на условно безопасную и всю остальную.

– Не юродствуй! – опять "не". – Главное, придерживайся левого края тропы.

– С какой стороны левого?

– Без разницы, они обе левые, как и сама тропа, – ослик начал качать головой как часами-луковицами на цепочке качали гипнотезеры конца девятнадцатого века.

– Пошел ёршиком по извилинам драить. И чего это у тебя вид такой неприглядный? На контрастах работаешь? Умные речи под обыденным соусом, а?

– А на что ты надеялся? Лимузинов на всех не хватает, спецотрядов спасения тоже, и даже простых карет скорой помощи для каждого не запасено. Тебе достался я. Принимай таким, каков есть.

– А что есть? Несуществующий осел с мохнатыми ушами? – я квази архиподозрителен.

– Нравятся? – он стал копытами наглаживать свои уши, и как это ему удается удерживать равновесие на двух задних ногах? Впрочем, для него, наверное, и равновесие – понятие мнимое.

– Не пробовал.

– Кажется, кто-то был недоволен, заметь какой глагол! онечен с обоих концов, обилием не. Или мне кажется?

Я смирился.

– С чем?

У-у-у, и он мои мысли читает, я же в слух не сказал: "я смирился". Становлюсь сверх квази архиподозрительным.

– Уже с твоим присутствием. С тем, что мне придется идти по левой стороне левой дороги неизвестно куда. С тем, что половина существ, которые играют разные роли в кошмаре, практически утопившем меня, нереальны. Но вот с чем я никак не могу смирится, это та вонь, что прет от тебя. Когда ты мылся в последний раз? почему от тебя пахнет псиной?! почему ты не пользуешься несуществующим дезодорантом?!!

– Дурак! это же правая сторона.

Ослик растаял в тумане, а я очутился на мостовой. Ни биты, ни утюга не… А что было? Я выплевывал изо рта розо… иногда, лучше не иметь правильной цветопередачи красок окружающего мира.

Соврал я в очередной раз, не могу избавиться от вредной привычки. Ослика действительно не было. Меня просто… как в плохом театре абсурда меня отпустили. Без причин и без объяснений, возможно, надеялись, что я сам выведу хозяев дуэта "бита и утюг" к сейфу, набитому золотом-бриллиантами. Наивные. Плетусь по мостовой… уже мостовая… а не грунтовка… какая же это мостовая, гладкая уж больно да и колор неподходящий… ага, асфальт. Кажется, полосу темную потихоньку стала сменять более светлая. Не иначе к свету карабкаюсь. Для маленького злодея это не совсем правильное направление. Или…

Не успели еще синяки изменить свой цвет, как я навострил лыжи в банк "Икс-ком". Пробился сквозь частокол охраны и буфер секретарш. Удостоился аудиенции у человека, ставшего преемником Берга. Молодой, амбициозный, прямо акула бизнеса. Выслушал он меня внимательно, кивал, предлагал чай и кофей, почти даже сочувствовал. Потом кликнул по селектору начальника службы безопасности и когда вызванная глыба вошла, сказал:

– Молодой человек, – кивок в мою сторону, – по-видимому, был знаком с Бергом, может быть, они в преферанс вместе играли или еще какие-нибудь панибратские отношения их связывали. Но это не важно, – ладонь пожинает несуществующую рожь над столом. – Сейчас использует светлую память о покойном как средство для шантажа. Утверждает, что наш банк ему должен какие-то деньги. Проводите, пожалуйста, до выхода. И больше его никогда сюда не пускайте.

Глыба нависла надо мной и не моргала. Что-то мне захотелось проведать: "как там самочувствие у Машутки?" и я поднял якоря. Я не сказал "до свидания" – это было бы слишком вежливо, я не сказал "прощайте" – это было бы слишком милостиво. Я промолчал. Это не было сильным поступком, но я слишком мелкий, чтобы менять историю человечества. Каждому своё. Мне бы свою научится менять. К дочери убиенного олигарха, к родственникам Противовсехова, к сослуживцам Генерала и другим траурным лицам – мне так подсказывала интуиция – я не пошел. Посему денег не получил (даже по почте перевода не дожидался). Обиделся на меня золотой теленок, он ко мне со всей душой – факс прислал, а я его по-подлому финкой в брюхо. И еще денег хотел. Так не бывает. Так и не было.

Итого. Секса мне хватило выше либидо, громких звуков – выше наковаленки, света яркого – дальше ультрафиолетовой границы… Значит, для организмы треба чего-то спокойного, и в то же время не тихого, а то, глядишь, до кладбища дойти можно, или до стен желтых. Пиво, что ли выпить полтора литра, иль водки пол? Лучше водки, ее больше войдет. Но не абы какой. Хотелось водки недорогой и родной. Да, ее родимую и буду пить. Только вот с кем? Лучше с другом. Но все мои друзья…

Бойтесь желаний собственных, они исполняются. Рефлексирую: не знаю как бы я со всем этим справился, если бы не приехал друг. С нашей казанской водкой. По мне так все равно какую пить, лишь бы на спирте качественном настоена была и не в цеху паленом вызревала. Однако, если другу приятна патриотическая позиция в данном вопросе, то почему бы и не порадовать человека. Выпили мы тогда много. Ладно еще, что есть поезд "Татарстан", который ходит регулярно и может гостинца подбросить страждущим.

Хотя, я снова соврал. И без друга и без водки я бы особо не кис. Не с чего. Пока жив – улыбаюсь. А там видно будет… Ладошки лишь изредка шуршали в голове и натыкались на сплошь некриминальные мысли среднерусского мелкого злодея. Бабы, водка, тачки, бабки. Наркотиков я не употребляю, ну а то, что ствол на кармане таскаю, так я же его в милицию несу. У меня активная гражданская позиция. Хочу сдать пистолет отвечающим за приемку огнестрельного оружия органам власти. Не верите? Могу записочку показать с сегодняшним числом. Всё путём. Который на тот берег вывел, где Маруся моет белые ноженьки. Присмотрелся и понял: нет, берег еще этот. Территория майи.

К зеркалу подошел мелкий злодей и посмотрел на себя, потом показал сам себе клыки. Не страшно. Привычным движением потянулся к тюбику с зубной пастой; руки дрожали. И снова сжатие мышцами пластмассы выдуло в пространство пузырек. Выдох. Не полетел. Ветер злодейского дыхания погубил тонкий субъект. Форма сдулась, а содержание… жалкий каркас из ячеек потрепыхался как сачок и сник. Сдувшийся мертвый, нет не мертвый просто уже не пузырь. Дальше только рефлексы: выдавить пасту, запихнуть щетку в рот и автомоторика начала выскабливать ряды кальциевых сталактитов и сталагмитов (кроме скалолазов и любителей кроссвордов еще кто-нибудь знает кто из них растет снизу, а кто сверху? – вы? …увлеченный человек или зануда). Несколько чертиков подзуживало:

– Лох, не правильно выбрал свою судьбу! Надо было лечь не на факс, а с факсом… Сейчас бы аки победитель тратил денежки в компании…

– Цыц! – шуганул их мелкий злодей.

Чертики были слишком крупными для такого вялого цыка, им подобный что слону горох или стене дробина.

– Неудачник, здоровья сколько пунктов потерял? Не проберешься на следующий уровень, тут даже вилами на воде водить не треба. И коды не помогут, тем более ты их не знаешь, потому что ты…

– Неудачник!

Холодный душ, конечно, не напалм, но чертей изводит примерно с такой же эффективностью, впрочем, напалма черти могут и не бояться. А вот душа холодного… злодей запрыгал на одной ноге и вытряхнул из уха последнего засевшего там и упорно сопротивлявшегося изгнанию чертяку. Однако вакуум, образованной ритмичными действиями мембраны-ладони из норки хомячка только вытащил, а добила мантра: "Да идите вы все на… я отдыхаю!" которая рогатенького окончательно аннигилировала на данном уровне игры.

Гм… ведьме что ли позвонить, о своем будущем узнать? Нет. Узнаю из него самого.

Захотелось окунуться во что-то доброе и вечное или хотя бы в просто доброе. Но сказки Андерсена были перечитаны недавно, а новый фильм Квентина выйдет у нас только в декабре. А сейчас лето. И я его не посмотрел. Потому что желание пришло не…

вовремя.

И наши курсы совпали. Как два латинских танцора танго мы сблизились. Как два ковбоя из вестернов долго-долго смотрели друг другу в глаза. Добро как всегда победило более слабое добро. Молчание в качестве контрибуции отошло терпеливейшему.

– Я слышала, что ты пытался свалить на меня массовое убийство, – как выгнулась бровь, как растянулись губы в горькой усмешке.

– Ты правильно слышала. Но согласись, если взять из трупов только одного твоего папочку, то мотив к его устранению есть у тебя и совершенно отсутствует у меня, – огрызаюсь, где моя природная вежливость к дамам? Нет чтобы убить или изнасиловать, а я словами колю – вот садюга!

– Ну конечно! Умению стрелки переводить вас в казанских школах учат?

– Ага, – мифы нельзя опровергать, от этого они только становятся сильнее.

– Зато у тебя есть возможность.

– У меня масса возможностей.

– У тебя есть знакомые киллеры.

– У меня масса знакомых киллеров. Так было. Но некоторые переехали на тихие кладбища или безымянные погосты, некоторые далече.

Что-то у меня затылок зачесался. Не иначе где-то сидит телепат и шурует своими щупальцами у меня в голове. Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят.

– Так и будет здесь отношения выяснять или где-нибудь посидим? – вот это уже более по-женски, подумать о комфорте даже во время скандала (пусть пока и тихого – тлеющего).

– А ты не одесситка. Выяснение отношений у них принято обставлять с шумом и помпой так, чтобы весь двор, а лучше вся улица была в курсе.

Мы сели в одно дорогое и с претензиями заведение. Зато мальчики-гарсоны бегали туда-сюда резво и просто-таки облизывали нас-клиентов, впрочем, я задал им вектор движением своих бровей – мол, облизывайте, чертяки, не меня, а Лику. А я и сам водки себе могу плеснуть. Хлоп, хлоп – начали накидываться мы в традициях великорусского пьянства, свинства и прочего гостеприимства (кто без бутылки к нам придет, тот от нее и погибнет етк). Я не покидал территорию трезвости, а Лика почти не пьянела. Нам бы в разведке служить. Да где уж.

– Значит, ты не причем? – маникюрчиком теребит мочку уха. Ба, она сегодня без сережек.

– Послушай, даже если бы я был причем, то ни за что не признался бы тебе, не смотря на отягчающие обстоятельства, вроде нашего обручения или женитьбы. А мы ведь совсем не женаты и даже не обручены, – наливаю еще водки по рюмашкам. – Но я на самом деле не причем.

– Поэтому тебя и выпустили.

– Наверное. Моя свобода находится в руках… – верчу стеклянный бочонок, кручу, доверчивых обмануть хочу, – моей свободы.

– Я хочу тебя, знаешь, ты такой неприкаянный… и в то же время опасный как катана, тебя надо держать сильной и нежной рукой, – дальше ее язык ничего не говорил, потому что отправился в путешествие: обрисовывать изнутри силуэт губ.

– Тебе бы женские романы писать. Типа:

Ее нежные руки схватили

на сеновале сильно

нефритовый

стрежень его…

рукоятки катаны.

Циничная улыбка обняла мои губы. Ее изогнулись в ответной смешливости.

Хлоп, хлоп. И от обжигающей водки наши языки нашли убежище в объятиях друг друга.

"Интересно, а сколько и кому тут надо дать, чтобы…" – это, скорее, мысли, которые не положили на музыку.

Мы достаточно быстро выяснили, что вообще никому ничего не надо давать. Для просто секса (то есть для секса бесплатного – в этом заключалось его простота) нам выделили диванчик комнаты отдыха и попросили не закрывать дверь. Через нее подсматривали все кому не лень. Я и не знал, что на кухне работает такая прорва народу. Лика наслаждалась всем этим необычным изюмом внутри ее в общем-то пресно булочной жизни, а я проходил чистилище (пыжился, но другого сравнения не нашел). Причем наказания я сам себе вынес, как та вдова, что вошла в поговорку и так из нее и не вышла. Только не понятно за что. Мазохизм и мораль тут были явно не причем.

Растрепанные и разгоряченные мы вывались из не такого уж дорогого и явно без претензий заведения. Вовремя. Туда нагрянула то ли налоговая, то ли служба по борьбе с распространением наркотиков. Пару официантов, махающих нам на прощанье платочками, загнали внутрь. А мы добровольно залезли внутрь моего купе.

– Какой глупый у тебя автомобиль, в нем даже компьютера нет, – и ножку на переднюю панель, длинная она все-таки – панель у 500-го мерса, да и ноги у Лики тоже не короткие.

– Зато надежный, почти как телега, – движок завелся с полоборота стартера – а как могло быть иначе? Я же все необходимые ТО моему "мурзику" делаю вовремя.

      Нельзя одновременно игнорировать золотого тельца и надеется на получение денег вдосталь. Что-нибудь одно возможно. А исправно засыпать в свои закрома золотые кружочки и вместе с

этим еще и иметь привилегию смеяться над парнокопытным (или монокопытным?) рогатым… – такое не пройдет. Мне факс в руки, а я его в печку. Логично предположить, что все дела мои пришли в упадок (сие естественно – потому что по закону). Полный такой упадочек – что на него ни положишь, всё падает. Я даже хотел денег занять у Промокашки. И вряд ли бы отдал. Но Промокашки уже не было. Он прыгнул в Лондон. У Сальвадора Дали есть картина, где на женское тело обнаженное прыгают тигры неодетые. Вот так и Промокашка махнул из России (которая вряд ли Европа и не совсем Азия) на запад. И не попрощался. И так он это вовремя исчез, что я снова прокачал вариант: а не засланец ли он был? Но когда узнал, в какую финансовую малину тот затесался (он прислал забавную открытку нам с Машуткой на наш офисный ящик электропочты), сразу понял: Промокашка был по настоящему не героем второго плана в нескольких сериях кина про мелкого злодея. Хлопушка хлопает, дубли дублируются, всё в одном, и это уже было. Так глядишь скоро овса для моего "мерина" не на что будет купить. Но после всего, что со мной приключилось, после тех думок, что я передумал, я уже не мог крутиться в том колесе прозрачном, которое для хомячка заботливо помещает в аквариум хозяйская рука, чтобы животинка не заплыла жирком.

Мне бы тоже рвануться из болота, да прыгнуть. А я чего-то наоборот расслабился: позволял себе лежать минут по двадцать по утрам в кровати. Раньше такое было не возможно в принципе. Раньше как очнусь, разлеплю веки, так сразу бежать в ванную за холодными струйками бодрого душа. А сейчас… медленно открываю глаза… сначала один… потом другой… щурюсь на потолок… а может, исчезнет? неа… не исчез… закрываю глаза… потягиваюсь… (или сворачиваюсь в клубок зародыша…) открываю глаза… сначала один… Тьфу!

Обратно вернуться не могу, будущее уже считаем меня своим прирученным подопытным зверьком, клыкастый мелкий злодей стал анахронизмом давно забытой истории. И еще я немножко запутался в себе. Надо увидеть глаза. Те черные, что могут освятить мой дальнейший путь смыслом. А пока нет смысла, можно и в постели валяться, пока кости не заломит нега. Плоть мелкого злодея мертвела и отваливалась от костей. Клыки выпадали, когти слоились и крошились. Шерсть облезала. Я даже притаранил в спальню дуроскоп и иногда его включал, правда, без звука, но все равно: икону 20 века в святая святых – в логово! – декаденс без апелляций.

Лишь одно действие произвел не лишние. Купил хомячка, накормил. Потом достал иголку из футляра, что пылился многие лета в нижнем ящике стола. Смазал веществом из рядом пылящейся склянки. Уколол грызуна. Тот задергался и издох. Я даже время засечь не успел. Что это со мной, окружающее перестал осознавать? По-тихому выкинул трупик в мусор. А ведь раньше мог придти и устроить бузу: почему продали дохляка? Но сейчас мое существование находится на энергетическом уровне ниже плинтуса.

Невозможность самому найти Леру даже не обсуждалась. Невозможно было это сделать не потому, что не было способов ее найти. В десятимиллионом городе проще простого найти нужного человека даже без координат (имя-фамилия, адрес, телефон), если он, конечно, действительно тебе необходим, как воздух, как кровь. Но мне нельзя было постучаться в её дверь. Она или позвонит, или нет. Но об этом нете не хотелось думать и захлебываться надеждой на его нерождение. Я мог ошибиться глобально: она не была моим проводником ко мне. Но я не мог ошибиться локально: если она – проводник, то она объявится. Обязательно мелькнет. И тут уж от меня будет зависеть: увижу ли именно ее точки темного света среди белой тьмы, поймаю ли именно ее сигнал шепота в грохоте призрачной тишины. Или нет. А в Казани почему-то говорят: "нету". Смешно так: "Нету!" и словно руками разводят. Нету. Но только не в этот раз. Только Бы не в этот раз…

Зал ожидания аэропорта. Большой и просторный. И светлый. И по своему холодно комфортный. Потолок на вас не нависает – до него не доплюнуть, под ногами сухо и не хлюпает грязь. Но настолько большое помещение не обживет и тысяча человек – им это не под силу. Да, барахла своего натащат, а вот уюта не создадут. Здесь можно быть только гостем. Пришел, посидел, и улетел, или пришел, посидел, встретил. Я не делал ни того, ни другого. Просто жил в просторном помещении, которое в данное время почти пустовало. В подобных местах можно делать практически всё и оставаться незамеченным. Сначала ты сидишь и наблюдаешь, отмечая повороты видеокамер, приходы и уходы ожидающих и встречающих. Все заняты собой: кто-то уткнулся в книгу или по десятому разу изучает все то же информационное табло, кто-то давит кнопки банкомата, кто-то жует, кто-то читает, кто-то дремлет. И скорее всего, всем делающим, а значит что-то совершающим, нет ни какого дела до тебя. Да и то право, что ты же не звезда, автографы чай у тебя брать не треба… – тики идут за таками положенной чередой – три часа ожидания и еще двадцать восемь минут и еще пят… ше… пусть будет двадцать секунд. Мы встретились. Не то чтобы это была встреча судьбы, ее можно было вообще не заметить. Но в определенном смысле зал аэропорта был построен именно для того, чтобы мы встретились в нем именно сейчас, то есть вовремя.

Ребенок был четкий. Однозначно – гнида. Одет в чистое, умытый и причесанный, тем не менее мысли его гадкие отражались в глазах, надо было только туда заглянуть. Он прятал их как мог за стеклянным маскировочным стеклом, на котором было ярко намалевано: "хороший мальчик". За данной витриной для зевак, не обладающих видением, скрывался танк, за бронещелями которого хоронился взгляд уже совсем другой оптики. Вот такой вот человечек ко мне подошел: с наружи плюшевый отличник с безупречной репутацией, изнутри киборг, напичканный извращенными программами. Он долго высматривал что бы тут сделать плохого. Но я его опередил. Не люблю когда зло делают плохо, предпочитаю делать его хорошо. Я не добрый злодей из романтизирующих этот образ книг или – не дай Монтаж! – фильмов, я – мелкий злодей, находящийся в стадии трансформации и потому уже сентиментальный, но все-таки…

На миг я отложил книгу, которую перелистывал, но не читал, ускорился: наклон, режу воздух длинным выпадом, коему позавидовали бы фехтовальщики и завершающее движение открытой ладони, и ладонь стыкуется со лбом гниды. Чпок – есть контакт! Наши кровяные давления выравниваются, теперь можно открывать люки… но мы же пара: космическая станция и челнок. Дальше подействовала сила. Пацаненок отлетел метра на два и проехался по гладкому полу еще с метр и тут же разразился а-о-у! – междометиями хныча-плача. И уволок за собой он в даль свою испачканную на спине майку – пыль он с пола вытер почище полотера, – и шорты тоже малость пылью задетые вскользь с карманами, несшими пустоту. Так велика была его обида, что она и душила и заставляла одновременно: рыдать и орать, негодовать и чувствовать своё полное и окончательное унижение. Его, пакостника и шкодника вот так на месте уничтожили?! Он извергал потоки слез, сравнимые только с пропускной способностью Волжско-камской ГЭС, он завывал на всех частотах, многие из которых не были лицензированы, он хлюпал носом почище вантуса, он взывал к родителям, точнее к маме. Мы все в периоды бессилия обращаемся к более могущественным существам, на первой стадии жизни это чаще всего мама. Ма-ма-ма… завывало чудовище. Четверо любопытствующих зевак, оказавшихся поблизости, следили за удалением гниды. Я пятым поднял брови и сделал невинное лицо, только-только оторвавшегося от интересной книги человека. Чего это случилось с мальчиком, почему он орет и мешает читать роман "Бесы"? Я могу, конечно, одолжить платок или сделать искусственное дыхание, но плачь… гм… а вот уже и утихло. Можно вернуться к чтению.

Фурия или валькирия или обе в одной ворвалась в зал ожидания в сопровождении милиционера. Где она отловила этого стража?

– Кто?! Кто этот… – я много слышал витиеватых выражений, но чтобы так виртуозно обходились без мата. Не иначе она глубоко вежливый человек.

– Вот… хны-гы… вот он! – и перст гниды замыкался на мне.

Поднимаю недоуменные глаза. Полнейшая невозмутимость, праведное недоумение. Чего это? Сучка попыталась вцепиться мне в щеки своим маникюром, но накладные ногти царапнули вскользь обложку "Бесов", книга выдержала натиск. Представитель закона или просто мент решил возложить себе на фуражку еще и голубую каску миротворца, которая, как известно, бывает тяжелее шапки Мономаха.

– Это вы?…

– Да, это я, – подтвердил я очевидное.

– Я не договорил. Это вы сделали?

– Что именно?

– Ударили мальчика?

– Сударь, – сжимаю на груди томик Достоевского, чтобы фамилия автора бросалась в глаза. – Что за произвол? Какого мальчика я ударил?! Я не бью детей вообще, ни мальчиков, ни девочек.

– Он врет, он врет! – скандировала сучка, ей бы в предвыборном штабе работать у кандидатов в депутаты.

– Сударыня, не имею за собой такой привычки – бить детей. Фу, гадость какая!

– Он! Он ударил меня гны-хны! – врал гнида и не краснел.

– Этот мальчик тут действительно упал недавно, но, простите, при чем тут я? – очи к небесам.

– Вы хотите сказать, что не били его? – мент пытался составить мысленный протокол событий, а сие очень трудно сделать без свидетелей.

– Послушайте, я встречаю профессора Мендосова. А рейс из Новосибирска задерживается, можете убедиться в этом, посмотрев на табло (смотрим с ментом на табло). Чтобы скоротать время я погрузился в чтение и оторвался от этой увлекательной, как вы, наверно, заметили, книги только когда вот этот… малыш вдруг заревел и со всех ног куда-то понесся. Что с ним произошло и как я понятие не имею, также у меня нет никаких догадок на этот счет. Может быть, он упал, поскользнувшись. Я сделал такое предположение, быть может, излишне поспешно… – как подобная ахинея похожа на правду. Сумятица, лепет – это жизнь. А выверенные, отточенные фразы, вроде: "бить или не бить" – это театр.

– Да я тебя! – да, настоящая мать должна защищать свое чадо в любых обстоятельствах.

И снова между мной и сучкой встал товарищ сержант и "Бесы". Наших и нейтралов было больше, чем протагонистов не наших идей.

– Документы… ваши… пожалуйста, – мент сдерживал недюжинный напор свирепой мамаши.

– Вот…

Предъявляю. У меня всё с документами в порядке.

– А не может ваш сын ошибаться? Возможно, не этот… гражданин его толкнул? – версии, всё это версии, не имеющие к бытию никакого отношения.

– Мой сын не стал бы врать! – плюется во все стороны негативными эмоциями, ну что за сучка, право слово, что за типаж. Ее бы на картину перенести: "Сабинянки показывает римлянам где раки зимуют".

Я пожимаю плечами на такое голословное выражение. Могу поставить сто мороженных против ни одного мороженного, что он врет так же часто, как дышит.

– Возможно, нам следует обратиться, так сказать, к третейскому оку. К видеокамере наблюдения. На ней, наверное, записывается окружающая обстановка и сей эмоциональный спор… гм… быть может, обретет почву из доказательств.

Мент утирает пот. Сучка бесится. Гнида продолжает плакать. Я выжимаю слезу из "Бесов". Топчемся в наблюдательскую и там после долгих манипуляций с кнопками выясняется, что камера, цитирую: "Ни хрена не засняла, мать её за ногу". Мамой камеры была японская фирма. Что бы эти японцы сделали на подобную рекламацию, харакири или катаной по сусалам? Абсолютно не важно. В общем, улик нет. Или нету улик.

А вот профессора Мендосова я прошляпил. О чем не преминул доложить голубой каске.

– Придется брать такси.

Мент не чувствовал себя виноватым в моих мытарствах и лишь ухмыльнулся, когда я садился в катафалк с шашечками – цены от аэропорта до города даже с рекламными скидками "пол счетчика" безбожные. Но когда мы отъехали, я чисто конкретно объяснил, с применением идиоматических выражений и фени, кого и куда я буду иметь, если меня не довезут докуда мне надобно и всего за… а вот тут уже заматерился таксист. Он оказался крайним. Сам виноват – не фиг зубами щёлкать и встревать в не те моменты не туда. А вот сучка, судя по всему, будет будировать вопрос о снижении звездности на погонах голубой каски и выбивать скипидар для прочистки видеокамер. Попутного беса в помощь!

Чего я добился? Да просто провел время. Не убил, а провел – почувствуйте разницу.

Приклеился к сидению вагона метро. Открываю глаза, закрываю глаза. Свет и темнота. То круги и пятнышки, то лампочки и люди. Рядом девушка присела. Скользкий белый локон вскользь скользит по незагорелой шее (экзамены она что ли сдает, почему игнорирует пляж?). Белое на розовом. Простые краски, простые вещи. Практически реальная, воплощенная в жизнь идеальность. Монада философов обрела плоть для практиков. Ведь живую девчушку, которая тебе понравилась можно трахнуть (может, конечно, и не получиться), а вот монаду трахнуть нельзя. Просыпаюсь. Выгибаю перископ (он у меня гибкий, все же я не подводная лодка). Хотя знаю – миллион против одного, что разочаруюсь тем, что увижу. И точно. За локоном нет ничего. То есть не совсем ничего нет. Есть личико, вполне симпатичное, чтобы увлечь и зажечь, влюбить и женить. В общем, определить чью-то жизнь. Но только для меня за локоном нет ничего ин-те-рес-но-го. Мордашка перечеркивает локон, шейку и идеальность их гармонии. Закрываю глаза. Но в темноте не скрыться – все круги да пятна, у меня не идеальное зрение, примерно минус ноль пять на обоих глазах. Пытаюсь смотреть сквозь ресницы на карту метро, похожую на цветок, и найти на ней точку, где вагончик непрерывно стремится вперед, из А в Б а в нем сидят девушка с локоном и злодей уже практически лишившейся всего своего злодейства. И ресницы и карту видно плохо. Они мешают друг другу. Карте бы отряхнуть пыль и впрыгнуть в глаза, но ресницы блюдут – мимо них хрен проскочишь. Впрочем, какая разница где я сейчас, если я не могу смирится с временем, в котором нахожусь. Оно не моё, мне в нем нечего делать. Оно приматирует и диктует пространству. Я могу поменять окружающее и потратить на это время, есть способы, например очень простой: сесть в метро и крутиться по линиям. Когда тебе никуда не надо, это бессмысленный бег приведет тебя к цели стопроцентно – найдешь глупость и будешь улыбаться. Достиг. Наверное, есть какой-то миг, когда можно выпрыгнуть из этого маршрута в никуда, только я не замечаю его. Не вижу знаков. Вот сообщают о переходе на другую линию, табло с буквицами и значками сообщает: вот там-то есть такие-то магазины, а здесь можно справить нужду. Но для моей нужды момента нет. Не вовремя она себя проявляет. Нужда неудачница. Комплексует, мучается.

Мудрые люди говорят, что в любой истории есть момент, когда можно сказать "нет" (или "да") или промолчать, что может быть расценено как согласие (или нерешительность). Гм… этим мудрецам надо бы поконкретнее формулировать, или я неточно запомнил…

Офис, но это уже не место работы. И похоже, больше не место для секса.

– Я ухожу, – а кто бы, Машутка, сомневался, ты должна была это сделать.

– Правильно. А куда, если не секрет? – это вопрос простой вежливости, а не искреннего интереса.

– Помнишь, – она обратилась ко мне на "ты" – это знак, – я вырезала разное из журналов, подрисовывала. А ты еще над этим глумился? – в ее глазах искорки победительницы, я улыбаюсь и подбадриваю ее к дальнейшему рассказу. – Ну так вот… – пауза необходимая, – меня признали самым модным модельером города!

– Да ну?

– На время, конечно. Но не может же модельер работать секретаршей.

– Никогда такого не было и быть не может! Увольняю тебя с выходным пособием.

Она захватила мою голову в тиски своих ладошек и седлала контрольный поцелуй в лоб. Помаду сейчас делать умеют – я потом посмотрел: совершенно ничего не отпечаталось, никаких следов разврата. Дальше она провела ладошками по своему платью, разглаживая невидимые мне складки и обрисовывая ужасно знакомые мне выпуклости.

– Вот такой вот модельер.

Я выдохнул воздух. Получилось похожим на уф-ф-ф.

– Ах да, тебе еще Лера звонила. Оставила номер.

Я понял: это действительно всё. Мы с Машуткой разошлись гораздо дальше, чем могут отплыть друг от друга в море корабли. Но все-таки между нами встал риф последнего вопроса. Прежде чем уйти насовсем, она спросила:

– А почему ты меня взял? Только из-за внешности?

– Да ты что! Машутка… нет, конечно, и из-за нее тоже. Но я же плохой, а ты душевная, вот чудовище и потянулась к свету белому, к красоте и доброте… – мог бы я сказать, а сказал совсем другое:

– Какая внешность, Машутка, только из-за волос.

– Сволочь!

– Местами.

И хлопнула дверь. И наши траверзы с Машуткой больше не совпадали. Пусть я и не морской волк (или волчонок), но некоторые термины шпангоутского характера в башке засели крепко – а все детство, со своей патологической страстью у мальчишек к бригантинам и прочим парусникам.

Смотрю в окно. Часами. Пытаюсь определить: есть ли в занавесе дырки. В театре ведь так бывает: моль проест, или из пистолета выстрелят в дурного актера, или актер пьяный не по роле, а по жизни, бычком прожжет. В театре всякое бывает. И в жизни должно нечто похожее иметься. Но занавес жизненный так серьезно сделан, что незаметен – как ни присматривайся! Машинки туда-сюда шустрят, пешеходы помедленнее чапают, но тоже сюда-туда. Настолько схема ловко отработана, что и не понять: где начало, где конец декорации. А ведь они есть. Не могут не быть. Иначе нелепо. Но как только я ни всматривался, как ни замедлял дыхание, как ни ловил зрачками щели между нарисованными складками, так и не смог раскусить занавес. И еще я пытался найти себя в ребусе. Когда мой выход? Где тот момент и те слова, что я должен произнести. Чтобы было вовремя (не раньше и не позже!) И кому? И для кого? Ну не для себя же. Ибо нелепо. Столько раз я мог в последней истории всё бросить и что-то найти там, за занавесом. Но ведь не этого от меня хотели. Ибо нелепо. Оконное стекло темнело и превращалось в зеркало. И я видел в нем глаза. Не те глаза. Эту плоть надо было сорвать, как в известном фильме машина сдирает с себя кожу как бы человеческую, чтобы показать свою ложность. Но стриптиз танцуют для кого-то. Рассечь, рассечь себя и выбраться. Или полоснуть по занавесу. Только где он и с какой стороны по отношению к нему я? На меня смотрели глаза и в них не было ответа. Нелепо. Труп мелкого злодея улыбнулся сам себе. И выбил стекло. Двумя ударами, ибо двойной стеклопакет требовал двойного усилия. И ветер растрепал волосы, и пахнуло выхлопными газами, но мысли лишь заострились и пробили виски. Я ни хрена не знаю! Не знаю даже того, насколько именно хреново не знаю того, что ни хрена не знаю! По телефону не звонил и стекла не вставил. А кровь высохла сама. Насколько все же мы теплокровные совершеннее неорганики, мы что-то можем с собой сделать. Опускаю горизонт до асфальта, там блестят осколки, и ни одного живого взгляда, способного отразить мой, ответить сигналом помощи, на сигнал бедствия. Я открыл ящик и проверил содержимое. И переложил. Завтра. Или-или. Или оно мне пригодится, или я пригожусь ему. Или опять буду слушать тишину и смотреть на занавес. Ведь для укола необходима решимость, а для решимости воля, а где ее взять, если прежней злодейской уж нет, а новая еще не родилась, не сделала ни одного вздоха, еще не агукает, зараза. Но колыбелька для нее есть – бумажка с цифирьками. Как все же человеку трудно без бумажки, и как только мы жили в раю, без письменности? Золотой век без документа с печатью, подтверждающего, что век золотой. Нелепо. А я? От одной бумаженции сбежал и не принял ее в гости, другую боюсь принять. Цифры на бумажке написаны красивым почерком и он отразился в моем мозгу и выжег извилины. Номер я запомнил. Но когда мой номер на арене цирка?