Когда факс приходит не вовремя

Пунктир вероятного маршрута черной субмарины стал обрастать плотью реального подводного похода. Похода с грузом. Грузом дорогим и бесполезным в смысле действия. Но ведь мы, люди, так любим себя баловать ненужными – с точки зрения серьезного практицизма – фенечками, рюшечками и прочими финтифлюшками. И когда вырастаем эти прибамбасики становятся только дороже.

Думки растворяются. Офис материализуется. Его разрозненные пазлы собирает одна фигура весьма приятственно округлых форм:

– Машутка, я тебе разве не говорил, что скоро мы будем богатыми?

– Было дело.

– Тогда чего это ты закопалась в своих вырезках?

– Нравиться.

– Ну тогда ладно. Глупостись.

– Что-что?

– Говорю, занимайся глупостью.

– Это не глупость, это…

– Стоп, стоп. стоп! Меня только не втягивай.

– Гав.

– Мур.

– А вот это не глупость?

– Это милая глупость, глупотень. Прелюдия к сексуальным утехам.

– У меня месячные.

– Тогда просто милая глупотень.

И еще одна ничего не решавшая встреча. Просто двое сошлись и тянули время, потому что не могли тянуть нужного кота за хвост.

– Что это ты сделал из меня лесбиянку? – вот так вот после поцелуев и радости от соединения любовников меня подвергли ковровой бомбардировки, а я уже и забыл где я спрятал то химическое оружие, из-за которого меня и вгоняли в каменный век.

– Чего-чего?

– Дал мой телефон какой-то озабоченной. С утра до ночи звонит, объясняется в любви, страстно желает близости и интима, – я начал кое-что припоминать, кажется, оружия у меня не было, зато была нефть. – Или еще хуже звонит и дышит в трубку. С ума можно сойти!

– Да, я виноват, – и просто веду ее под руку дальше, как будто ничего и не было.

– И это всё?!

– А что?

– Вот так использовал меня для получения какой-то глупой справки и смотришь равнодушными глазами?

– Во-первых, глаза мои не равнодушны, они тебя желают, а во-вторых, я тебя не использовал. Ну дал телефон одной розовой по спектру социальному особе. Уселась, понимаешь, каменной задницей на параграфы и никак не хотела подмахнуть один документик. Я и деньги предлагал и обаяние включал – всё мимо. А когда до меня дошло, придумал кавалерийский обходной маневр. А ты зато научилась отшивать поклонниц.

– Значит, еще не кончилось.

– Что не кончилось?

– Твои заморочки. Ты мне сейчас напоминаешь маленького котенка, которого привязали бантиком к миске с кормом, но забыли туда налить молоко. А сливки на полке, высоко…

– Давай я лучше буду звездолетиком, на котором уже написали название: "Надежда", но забыли залить топливо.

– Это всё очень неживое, – она прижалась ко мне. – Почему-то я никак на тебя не могу обидеться. Если бы такое сделал Игорь… но всё-таки обидно.

– Даша, я не взвешивал тебя на весах, что перевесит: нужная мне бумага или ты. Решение было другим. Я выбрал самое простое: дать ей телефон настолько соблазнительной девчонки, чтобы наверняка пробить ее равнодушие. Твой образ всплыл в сознании первым, к тому же и фотка твоя была под рукой – вот она в кармане поближе к достоинству, в бумажнике – видишь, твоя фотка. Я как ее показал, так у нее сразу слюнки потекли. А дальше никаких рефлексий, просто диктую цифры и получаю нужную бумаженцию.

– Я поменяла номер.

– Слабое решение.

– Мне вообще надоели звонки. Все. Даже от тебя.

– А я тебе два дня не звонил. Дела были. Да к тому же я знал, что у тебя сейчас со студентом хорошо. Вот и наслал заклятье – умирающую от похоти лесбиянку. Встряска, шторм, корабль вашего счастья тонет и акула бизнеса хавает тела утонувших и уж конечно, особенно приятно попробовать на зубок холоднокровной рыбе из отряда хрящевых плоть белокурой художницы, ведь такое блюдо так редко встречается в океане.

(Что, волосы Даши были черными? А кому вы верите, мне или своей памяти? Ошибка. Нельзя верить прошлым данным, особенно поступившим извне. Нет, она их не обесцвечивала, если кто не понял.)

А она ничего не сказала. Только в сумасшедших глазах сменились оттенки голубизны. Тогда я куснул ушко и задул теплым шепотом:

– Ты такая своеобразная. Надо же, котенок с бантиком. Если и так… – отстраняюсь. – То он сидит внутри танка. Вам, стервочкам, такие конфетки с начинкой очень нравятся.

А она опять ничего не сказала. Трудно с ней, с ненашей Дашей.

Приходит. Приходит время. Приходит время, когда все летучие эскадроны отправлены во фланговые прорывы, когда все диверсанты снабжены взрывчаткой и ядами и засланы поближе к мостам и колодцам, когда все бумеранги выпущены на волю вместе с каменюками из пращей, когда нетопыренки натасканы на определенный резус-фактор и уже летят по азимуту, когда билеты уже прокомпостированы, а телега еще не тронулась, когда на экзамене ответил и преподаватель думает, чего бы тебе чиркнуть в зачетке. Нету доли на свете белом тяжелее, чем ждать и догонять. Мне догонять никого не надо было, разве что собственную смертушку, а вот ждать… Вроде не так уж много и осталось. Вечер продержаться, ночь простоять, да утро проводить. А организма измочалилась до состояния распада на запчасти. Доколь? И тишина безответная. Пусть мне будет хуже. Беру минералку и выползаю на крышу. Ключи давным-давно добудены, маршрут отработан. Крыша пустынна и потому прелестна. А высота и простор действуют умиротворяюще. Высота охлаждает воспаленный разум, а простор благодушно высасывает гной из души. Как будто в глаза василиска без всякой мысли (задней и передней) смотрю в никуда. Машин вереницы слепят друг дружку фарами, тормозят перед красным, прорываются на желтый, мчат на зеленый. Неон реклам призывных гудит и воздействует на низкие желания иметь больше вещей хороших и разных. Лампочки Эдисона зажигаются во славу всеобщей электофицированной Ильичом России в отдельных квартирах (коммуналок уж не осталось). Людской муравейник не замечает одного отбившегося от стада муравья с характером мелкого злодея, паразита на теле трудового народа, нарыва на… глоточек минералочки, пузырьки несут в пищевод углекислый газ. Город перестраивается, старое ломается и уступает свое место новому. Архитектура эволюционирует и ее творцы смущает умы масс. Чем больше определенным видом теремка удастся умов омрачить, тем больше шансов, что именно такие избушки площади городские и заполонят. Зачем вам колонны дорические, бойтесь окон готических, избегайте лестниц приставных, подальше от планировок типичных, назад к экологичности минуя техногенность, или в другом направлении – от глупых стен к умному дому, постройте элитное гнездо вместе с термитами из касты вечных каменщиков. Пролетая над гнездом кукушки, не забудьте кинуть туда тротиловую шашку, пусть прокашляет своё последние "ку-ку" и умрет довольной. Лучшая реклама московского метрополитена – это кремль этого же городища из красного кирпича, потому что всю многокилометровую стену венчают одинаковые буковки "м". Попробуй – м-м-м – тебе понравится. Привыкнешь и будешь регулярно платить за трафик. Кремль виден не был – мешали еще более элитные чем мой домишки. Но если мысленно их удалить, то вот оно логовище чудища никогда не спящей власти. Власть безголова и потому требует плакатов и идолов и новостей ежедневных про свои ночные бдения. А народ выбирает такую власть, на какую у него хватает средств и энергии, одним нужно многоголовое чудовище, и чтобы головы менялись через определенное количество зим, другим подавай горыныча одноголового, чтобы раз голову посадил на штифт и уж больше никуда. Третьи выбирают компромисс – голова одна, но меняется. Четвертые ждут миссию, который отведет их в правильный заповедник и чтобы там без чудищ микроклимат был, только гурии доступные присутствовали… еще немножко пузырьков глотаю, вместе с окутывающей их водицей и растворенными в ней солями. Как это часто бывает, совершенно бездоказательно количество никчемной глупости перешло в качественный продукт: рецепт счастья для колобков. Нужно взять и разрушить кремль. Тот что так весело светит рубином звезд, что так неистово рвется башнями к звездам иным. Растащить по кирпичику а потом кинуть в огород к соседям или продать как сувениры, что выгоднее, но не так занимательно. Нет, всё это не нужно понимать буквально. Пусть стоит и собирает толпы туристов и прочих бесполезных любопытных особей. Тот кремль, что внутри вас, требует снесения. Причин не объясню. Сначала доверьтесь и сделайте, или не доверяясь сделайте, так сказать вопреки. А потом, глядишь, объяснения и не понадобятся. Кстати, что хорошо колобку, то и для хомячка подойдет. Конечно, грызть семянки и оприходывать хомячиху приятней, чем с кремлинами в голове бороться. Каждый пусть отгребает своё, но рецепт всем алчущим микстурки ужо выписан. Глотаю минералочки… книжку бы написать типа: "один день из жизни злодея" и прославится. Как описал на корабле в минуты затишья Улисс один день из жизни дублинца Джойса и тем прославил свое никчемное в общем скитание по морям, как описал Иван Денисович, имея несколько свободных минуток на шконках, один день из жизни Солженицына и тем прославил свою ходку в казенный дом. Только зачем мне слава, если я до сих пор не разобрал цокольный этаж в собственном кремле? Ну, если труд бумагомарательный мне не под силам, хоть метафоры выдую пузырек из водицы образов: кто я? попытался индифицировать себя один мелкий злодей. Не более чем песчинка. Но песчинки бываю разные, бывают графитовые и тогда лучше писать, чем говорить, а бывают алмазные и тогда лучше или огрянять что-то нетленное, или уж попадать в отлаженный механизм, чтобы тот захлебнулся маслом и собственными внутренностями. Добрые песчинки гранят, злые – попадают. Вот и мне настала пора попасть между шестеренками. И заскрипело. Хотя не тяну я на песчинку – не цельный. Натура мечется в оболочке, трепещет. Предчувствует новое и не может расстаться со старым. Множество личин борется за место у штурвала. В данное мгновение бытия уперся рогом и занял место у рулевого колеса некто, у кого есть рог – это точно, и мечта стать песчинкой, разрушающей нечто большее, чем оно само по себе только из-за личной неудовлетворенности и призрачного повода, неведомо где привидевшемуся этому некто – это неточно, так пиарит упершийся рогом (себя сил хватило убедить едва-едва, да и то сомнения нет-нет да и просыпаются и требуют своей доли внимания). Минералка уже у горла плещется, если бутылочку накренить почти горизонтально, так и кладу на поверхность крыши, пусть поплывет хоть и без корабля внутри, то хотя бы зачерпнув водицу бортом – как будто не понарошку судно покидает порт. Самое глупое, что только бывает – это самоубийца, думающий, что он чего-то изменяет. Полезно при таких мыслях посидеть на краю (или у края) крыши или постоять на углу оживленного перекрестка, почувствовать движение окрестных муравьишек, тогда и понимается (если есть чем), что ничего не изменится без тебя. Закрываешь глаза, или пускаешь пулю в лоб, или делаешь шаг с высоты – и ничего не изменяешь. Машины будут также освещать в ночи себе путь фарами, люди – идти, самоубийцы – падать с крыш. Сбежишь из одной пробирки – попадешь в следующую тебе не видимую – так и должно быть, что было бы с курицами, если бы они видели весь конвейер птицефабрики? Да они бы забастовку объявили, требуя больше петухов и восьмичасового рабочего дня, и чтобы в каждой клетки дуроскоп с сериалами. Никак не отпускает факс. Пытаюсь беззаботно сидеть на крыше, а всё сижу на крыше и себя только плотнее обволакиваю нитями своего завтра. Как ни гоню феникса, как ни поджигаю его, а он всё знай своё клекочет. Надо прекратить изображать из себя ежа, если ты есть еще пока лишь колобок, идти спать и на единственно доступной машине времени – сну – транспортировать себя в завтра. Шлеп-шлеп, щелк – запираю дверь ведущую на крышу, снова шлеп-шлеп и опять щелк-щелк, шур-шур – падает одежда, хлоп – ресницы взяли в плен очи.

      И всё так и было бы на самом деле. Если бы не моя организованность. Раз решил – не выделяться из своего обыденного распорядка, так уж и не дергаюсь. Потому посещение крыши и созерцание окрестностей, а также думки разные, при этом голову посещающие, были смоделированы мной не выходя из спальни на полигоне с длинным названием: "я думаю, значит я существую" при участии этого самого я и еще нескольких мыслеформ, всё время пытающихся данный тезис оспорить. Лишь минералка была неизменной и в виртуале и в реале. Может быть, я перебарщивал с паранойей. Пусть за мной не следили, такое возможно. Пусть никто бы меня не заметил гуляющем субботним вечером на крыше. Только обойдусь без пусть. Ведь в пиковом случае, как объяснить порывы оригинальности: на протяжении н минус один дней на крышу не лазил, а тут бабах – выперся? Ежели спросят в ненаступившем еще будущем: "где был в ночь с субботы на воскресенье", то я, не моргнув шальным глазом, заявлю: "спал в одиночестве в квартире своей холостяцкой, ибо сделал несколько запросов по телефону, но ни одно из высших созданий, а именно представительниц слабого и красивого пола, не согласилось скрасить мое одиночество. Вот и лечил почки заранее солями минеральными да отсутствием алкоголя в крови. А дуроскоп не смотрел, ибо нету у меня оного. Есть домашний кинотеатр, который давно пора выбросить, ибо библиотека круче. Могу даже обосновать: библиотека – она, кинотеатр – он. Отпустите меня на свободу, я буду пользу человечеству приносить". Выдыхаю, вспоминая всех, с кем сегодня общался, какие роли играл. Не известно как будет завтра, а сегодня кошмаров я не увижу. Но и Оле-Лук-Ойля не придет и не раскроет надо мной свой цветной зонтик, придется обходится собственным багажом снов. Вещие чего-то не заплывают, по крайней мере так было до сих пор. Звонит телефон, беру трубку, короткие гудки без объяснения. К чему бы это?

Лодка пришла в нужный порт. А через несколько дней деньги перечислили на веселый счет на мамуаских островах свободного выкл-шора. Фейерверков там не было. Радость была здесь. В обстановке дележа больших денег посвященные в детали происшедшего собрались вместе, чтобы выпить, ну и порадоваться за себя. Молодцы же, как-никак. Это где-то на востоке могут строить, строить стену и наконец потомки начавших строительство стенку заканчивают и тут же начинают лепить другую. Это где-то на западе могут строить небоскреб, сдать объект в срок, а потом тут же начать строить такой же, но еще выше. А у нас душа просит небольшого перерыва между стройками. Праздника. А иначе бессмысленность заест. А поскольку бояре не могут выделится между собой (без государя, то бишь), то им необходима массовка. Посему позвали мелкого злодея, пару раскрученных челов из культур-мультур области (не умных, но вышедших в тираж и потребляющих роскошь и явства), одну модную телеведущую и своих первых и вторых помощников (для кучи). Кучка получилась где-то с полроты. Скромный стол длиною в стометровку, на периферии охрана и где-то на уровне горизонта забор, сливающийся с небом голубым.

Да, в столе несомненно укладывалась стометровая дистанция, но прямая сосиска такой длинны была бы безвкусна. Посему ее загнули как полумесяц с сильным ревматизмом или изрядно сплющенная буква "с". С-с-э под пресс-сс-ссом. Все впис-с-сано в ландшафт, а ландшафт радует гармонией с природой (кастрированная, то есть без мертвых цветов или сухих деревьев, или гроз или не приведи случайность – снег, но снег в июле это как-то не по нашему).

Из всяких там забубенных вкусностей мне ближе к желудку обычные бутерброды с мясом, причем хлеб должен быть обязательно ржаным черным, без полезного но жуткого на вкус тмина и прочих отрубей-проросших-зерен. Пельменей опять же побольше, да майонеза, да с чесночком (не буду я целоваться без Машутки или без Даши), да пульку бы расписать. Хотя кой-чо в замен здесь будет расписано.

Наблюдаю. За людьми. Многие из них (в том числе и я) очень скоро – возможно – окажутся не здесь. В данном случае это означает либо – там (разумеется, если такое место, как там действительно есть), либо – просто не здесь. Очень популярна в массах теория, что люди предчувствуют собственную гибель, не летят на самолетах в нужные точки, не приходят на встречи, меняют расписания и т.д. Может быть, но только в этот раз компания собралась полная. Все овцы явились, чтобы сдать золотое руно. Всех собрал факс.

Вот олигарх о брови которого можно гвозди гнуть. В сшитой на заказ стальной серости – не человечище, а глыба, титан, пожирающий своих детей (в роли детей в данное время выступала массовка из устриц), зато рядом женщина в красном, но не в безвкусно красном, а красном вкусно, с бриллиантами и шармом, и надменностью в глазах, такую нельзя приобрести, если ты сам вылез из грязи, первое поколение вылезших не может так смотреть на свет. Только если твои родители кончали универы и их родители тоже кончали, вот тогда ты интеллигент (по статусу, глазки могут подвести). С глазками у женщины в красном было все с порядке – княжна не иначе, наверняка, еще от бандитов Рюриков. Только это они тогда были бандитами, а история со своим периодом полураспада в памяти, всё кровавое вымела, и осталось только благородное и интересное. Мясорубка рыцарства превратилась в томные романы для барышень и натур утонченных. Ага, ага. Олигарх и сам самодостаточен, но в купе с барышней в красном – сверхдостаточен. Хотя, спутница Берга красивее. Но о ней позже.

Генерал слегка резок и выпадает из тусовки. Потому что штатские. Потому что этот брутальный человек не совсем еще отлакировался в штабах, ведь он когда-то был на линии фронта, а это не всегда быстро шлифуется (если вообще шлифуется). Жена генерала в теле, не красивая (если применять жесткие критерии глянцевых журналов), но пышущая румянцем и здоровьем, надежная как второй фронт. Им бы где-то на дачке зелень выращивать, да солдатиков-срочников по фазенде гонять. Или мемуары строчить, где и когда были получены те звездочки и эти крестики. А еще лучше – на войну. Именно по ней скучают глаза генерала, а глаза генеральши скучают по мужу из прошлого, когда он приходил домой еще лейтенантом, пропыленным маневрами, небритый, и начиналось…

Депутат манерен, как будто является режиссером спектакля. Слишком много говорит, слишком показно смеется. Он и здесь зарабатывает голоса на предстоящих в декабре выборах. Жена его омолодилась, подтянулась и налилась. Только глаза выдают возраст. Глаза всё повидавшей в жизни баракуды. С такой можно лечь в постель, но только предварительно надев на голову бумажный пакет (лучше на ее). А иначе не заладиться. Бывают стервы, а бывают язвы. Эта язва, но ее супруг терпит. Потому что она обеспечивает поддержку лучшую, чем электорат на родине Противовсехова, вот и приходится с ней жить. И иногда притворяться. Имитировать супружеский долг. Впрочем, сие личное дело каждого, не гоже компроматом на ветру полоскать, тем более без финансирования данной операции.

Берг ничего не делает, чтобы быть центром этой вселенной. Но – если вы не воин – то вмиг прогнетесь под его эманациями (излучением харизмы) и занесете на карты в качестве пупа Земли (за неимением пупа более мощного). А вот за что его уважаю я, так это за жену. Он женат на действительно красивой женщине. Красивой настолько, что ей не надо участвовать в конкурсах и обращаться к сонму хирургов, косметологов, стилистов, портных, чтобы чего-то кому-то доказать. Красота ее безупречна и потому долговечна, чуть около глаз морщинки появились (она их не подтягивает) – но это не признак увядания, а неизбежная дань возрасту. Такое лицо не надоест даже если его созерцать десятилетие. Не просто быть женатым на такой красавице, даже на просто красивой бабе не просто. А уж тут. Это как найти конец у радуги. Балансируешь, балансируешь. И все равно либо ревнуешь до отупения, либо терпишь измены с экстазом копающегося в собственных болячках мазохиста. Или махаешь кинжалом, или бьёшься рогами о притолоки. Случаи, когда красавица холодна как змеевик холодильника, пусть рассматривают дотоши социологи, да разбирают колумисты в журналах с претензиями на знания. А если ты любишь и красавица отвечает тебе взаимностью и об изменах не может быть и речи – это к романистам или, что вероятнее, к сказочникам. Мужчина не может обладать чем-то и одновременно делиться этим со всем человечеством, особенно, когда это женщина, особенно, когда это красивая женщина, особенно, когда это настолько красивая женщина. Дурость? Расскажите это мужикам, штурмовавшим Трою.

Пожалуй только Даша могла бы затмить супругу Берга. Ее белокурые волосы и голубые глаза. И голубые сумасшедшие глаза. Сумасшествие могло бы побороть красоту. Я не понимал мою знакомую ведьму, но понимал ее глаза, читал в них – и поэтому мне становилось ясно – при всей своей загадочности, ведьма – человек. А когда я пытаюсь своими сенсорами и примитивными инструментами залезть в голубые озерца художницы – терплю фиаско. Нет, Даша бы не перевесила красоту своей – пусть мы сделаем ее таковой только в собственном воображении – соперницы. Но беспристрастные наблюдатели явно расставили бы флажки. Бы, бы, бы – наседает сослагательное. Чистого эксперимента не получится – не мог же я взять сюда Дашу. Надеюсь, она выйдет замуж за студента. Если, конечно, он не полный дебил. Впрочем, если он позволит себя охмурить – он полный идиот. Попробую быть объективным: не идиот, а дурак. Умные выходят замуж, а дураки женятся. Такова жизнь до смерти.

Специально не упоминаю Леры и ее глаза. Здесь для нее нет места. Не потому что я бы не хотел, чтобы ее убили ненароком, как в случае с Дашей, а потому что она для меня надир – туда я взлечу, если смогу (уж, конечно, не к зениту рвану). А пока трепыхаюсь здесь. Выношу из под скатерти одну ногу, осматриваю, повторяю то же с другой – порядок, шнурки на страже благополучия мелкого злодея и задушат любого, до кого дотянуться (в пиковом случае, а таковой пока еще не наступил).

Тосты произносятся нейтральные, типа: "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Посвященные знают, чего празднуем. Непосвященным достаточно собственно присутствия на халяве. Обслуге вообще не важно зачем и почему льется из бутылей шампанское, коньяк, вино и прочее бухло. Среда близка к бинарности: с одно стороны подковы стола элита элит, соль пота вокруг пупка землицы, с другой – приглашенная мишура блестящей никчемности. Помощники не могут присоединиться к первым и не хотят смешаться со вторыми, посему являются как бы инертным газом, который ничего не добавляет в среду. Котел тел человеческих поставили на огонь, пока никому кроме меня не видимый – из тех, кто в котле, повар, где-то затаившийся, естественно, в курсе, только он знает еще и время. Время когда запиликает таймер и значит пора будет снимать пробу.

Когда сквозь площадку, на которой пировали довольные жизнью люди стали пролетать свинцовые шмели. Когда люди стали умирать. Брызгать кровью. Кричать (непрофессионалы, профессионалы умирали молча). За столом недвижимыми остались только двое. Лика и я. Она потому что уже успела накидаться так, что и встать-то навряд ли смогла – мешала шампанское с водкой (причем не отрывалась от бокала). Я – потому что знаю: не надо мельтешить перед линией прицела киллера. Это еще Дон Хуан у Кастанеды советовал (выдуманный ли это персонаж или настоящий маг – какая разница, раз дело толкует).

А началось всё буднично – говорился очередной тост и – вдруг – Олигарх ткнулся лицом в тарелку, забрызгивая скатерть и всё, что на ней было разложено, собственными мозгами и кровью. Тик-так-туе – или в очередные мгновения когда сердце киллера не билось – как гнилое яйцо раскололась голова генерала. Дальше кое-кто из людишек дернулся. В суматохе закрывая объекты. Пули стали сжимать промежутки в своей стройной очереди. Стали появляться невинные жертвы. Хотя, невинность, понятие относительное – на фига спрашивается под танки ложиться, даже если танки невидимые. Противовсехов успел пробежать метров десять, и тут на его спине расцвела алая розочка, на светлом костюме она была хорошо заметна. Берга пытались прикрыть телохранители. Как упрямые боровы они были нашпигованы свинцом, не спасли их не броники, ни накаченные мышцы, всё прошивали шмели. Не знаю, какой марки использовалась швейная машинка, но она безупречно пробивала ткань и не стопорилась, когда сшивала с землей кости, жилы, кевлар. Из той кучи тел, что представляло собой место борьбы многих людей за жизнь Берга, пыталась выбраться прекрасная женщина в красном. Одна из пуль добавила красноты и перевела движение в звук. Меня не раздражали ее высокие вопли, хотя в любое другое время я попросил бы такую крикуху заткнуться, либо помог бы это сделать. Поскольку, точного плана я не дал изначально, а Шмель обладал и собственным видением ситуации, он не ограничился устранением только лиц обозначенных сенью факса. Надо было добавить неразберихи – и вот захлебнулась своими легкими, которые перестали давать кислород и пытались вывести из горла непривычную красную соленость, телеведущая. Аккредитованный фотограф бородатый и жизнерадостный лежал навзничь и фотоаппарат его цифровой наводил резкость на бесконечность безоблачного неба, но кнопка спуска уже не будет нажата пальцами, мертвецы не щелкают кадры. Первые помощники следовали в погребальную пирамиду вслед за своими фараонами. А судьба такой. Путь внутрь пирамиды был у каждого свой. Кто-то лежал, трясся от страха и дрожь страшная превращалась от чирканья очередного шмеля в судороги агонии. Кто-то бежал, бежал хватая воздух ртом, без ритма, без направления, без стратегии и скоро хватал ртом землю. Кто-то пытался спрятаться под столом. Защита из дерева и скатерки накрывала жертву белым саваном, когда шмели пропев короткую песню проникания внутрь "бункера", находили людей там, где не могли видеть ни оптический, ни лазерный прицел. А были еще никем не описанные (потому что их никто не видел) битвы на местах. Охранники перриметра что-то орали в рации, куда-то палили наугад, куда-то бежали бестолково (даже при наличии собаки – две головы в данном случае не были лучше одной). Двигались только для того, чтобы не стоять соляными столбами в бездействии тягостном. И от ноши их обязанностей профессиональных освобождали проникающие всюду шмели. Ломающие пальцы добежавших до дома счастливчиков вдавливали кнопки сотовых, трубки выпадали из непослушных рук, номера вели не туда. Но вот начали поступать первые сигналы в службу спасения, которая никому не успевала помочь. Потихоньку начали раскручиваться маховики различных организаций, призванных если не устранять беспорядки, то хотя бы минимизировать их последствия и выявлять виновных.

Когда смерть кончила. Когда шмели кончили летать. Когда еще много раз когда. Я подошел к Лике. Сел рядом, прижал ее к себе. Так нас и нашли. Я успокаиваю плачущую девушку посреди луж крови и куч мертвых тел. Картина просто для капреализматической живописи (или более массового кино). Остальные мертвые (некоторые второстепенные людишки выжили и разбежались – но они не несут информацию, лишь энтропию разжижают). Началась беготня и суета, за которыми никто. За которыми никто не. За которыми никто не заметил. Что Лика не плакала. Она смеялась. Тряслась от хохота полупьяного полуистерического, полушального. Ей было не жалко погибших людей, включая своего отца. Как и мне. Но у меня-то была причина – я являлся причиной их смертей и потому не мог быть причиной для грусти по их не неожиданной для меня кончине. А вот почему она так черство реагировала? Мы все такие, или только те, что растут на полях ягодных, где и я тоже созреваю? А ведь большинство не верит в возможность жизни после. И потому, наверное, так остервенело убивает, пожирает, тиранит. Многие думают, что за базар отвечать не придется и творят историю своих стран и свою собственную. А может, им это только кажется.

От чинов, которых выдернули с разных мероприятий и короткие приказы направили на место бойни, зашкалили бы шкалы любых рейтинги влияния. Слишком громкие смерти случились в одно время. Это вам не самолет грохнулся с простыми смертными. Они падают иногда. А тут… есть где разгуляться фантазии журналистов. Это уже не заказное, а суперзаказное убийство. А кто виноват? (потому что на вопрос: "что делать?" во-первых, есть предварительный ответ: хоронить, а во-вторых, окончательный ответ зависит от того, кто же все-таки виноват?) Пока же проблесковые маячки всех допустимых цветов важности подсвечивали подступы к месту трагедии и ничего, ничего не могли изменить.

Множество гончих и легавых разбежалось по всем румбах компаса в поисках зверя, от топота лап и клацанья клыков, от игры мускулов под шкурами, от жаркого дыхания, от ржания коней, от свиста и окриков создавалось впечатление громадной работы по его поимке; и за глобальными этими действиями ни одно заинтересованное око не приметило обыкновенного шмеля, перелетающего от одной корзинки клевера к другой. Басовитое гудение его крохотных турбинок не засек ни один сенсор.

Потихоньку-помаленьку, незаметно, мало-помалу – но с неизбежностью наступления ночи после дня – из счастливчика-выжившего я превратился в подозреваемого без всяких нудных рекс-пекс-фексов. И даже без факсов. Причем в главного. Потому что других не было или их было невозможно достать. А как тут кого-то достанешь, если кругом ниточки, канаты и тросы ведут к таким бип-бип-персонам, что никакие красные корочки не властны вызвать их для объяснений. Выручает мелочь пузатая. Мелких злодеев в топку! Нормально, я был к этому готов.

И, конечно же, меня раскололи, если бы…