Вместе с тем в грамотах, посылаемых в Литву, московские князья именовали себя: «князь московский и всея Руси»; литовцы отлично понимали, какая мысль скрывалась за этим титулом, и вот почему они так желали его уничтожения.

Вместе с изменением характера внешней политики изменилась и внутренняя политика, а также правительственное положение московского князя. Мы видели, как усиливалась власть великого московского князя на счет удельных князей, как старший сын наследовал после отца большее число городов, как такое материальное превосходство, увеличиваясь все более с течением времени, все больше отличало московских старших князей от удельных. Но со второй половины XV века этот князь перестал быть только удельным князем, а воплощает в своем лице высокий политический авторитет как державный вождь великорусской народности. Иван III берет с своих братьев обязательство не сноситься помимо его с иностранными державами, запрещает им бить монеты и чинить суд по важным уголовным делам, оставляя эти права исключительно за московским великим князем. Он принимает титул царя «всея Руси», усиливая его перечислением всех подвластных ему областей: «…великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский и т. д.». Он зовется самодержцем, то есть властителем политически независимым. С приездом Софьи Фоминичны московский князь усваивает по преемству от византийского императора герб двуглавого орла, служащий знаком царской власти, и вводит сложный этикет в придворную жизнь. Насколько велико было сознание своего могущества у московского князя этого времени, видно из ответа Ивана III послу германского императора Поппелю, посланному, между прочим, и затем, чтобы предложить Ивану королевский титул. Иван отказался от титула и велел сказать послу: «Просим Бога, чтобы нам дал Бог и нашим детям и до века в том быти, как есмя ныне государи на своей земле; а постановления как есмя наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим». Такой гордый ответ получил первый по значению европейский государь от дотоле неизвестного Западной Европе московского князя.

Сознавая превосходство своей власти над властью прежних московских князей, Иван III ввел обычай венчания на царство торжественным церковным обрядом. Предшественники Ивана III – великие князя московские садились на княжеский престол с благословением митрополита; Иван нашел это недостаточным и, назначив себе преемником внука своего Дмитрия, торжественно венчал его «на царство» в Успенском соборе. С новым понятием о царской власти, с новыми впечатлениями, которые были вынесены из сношений с Западом, переменяются и обычаи московского дворца: он становится дворцом со сложным этикетом. Так раскрывали государи в целом ряде установлений мысль о своем новом значении; мысль эта, очевидно, разделяется и народом. Простые удельные отношения подданных к государю исчезают. Герберштейн, германский посол, бывший в ту пору в Москве, замечает, что Василий III имел власть, какой не обладал ни один монарх, и затем добавляет, что когда спрашивают москвичей о неизвестном им деле, они говорят, равняя князя с Богом: «Мы этого не знаем, знает Бог да государь». Такой казалась власть государя иноземцам, но пойманные ими фразы не назначались только для того, чтобы политически возвысить государя в дипломатических сношениях перед чужими; внутренние отношения действительно менялись, и власть московского государя росла не только по отношению к удельным князьям как власть единого властителя сильного государства, но и в отношении поданных; эта перемена отношений к подданным резче всего сказалась изменениями в быте боярства.

В Москве издавна благодаря богатству московских князей и другим причинам собралось многочисленное боярство; со времени Ивана Калиты с юга и с запада приезжали сюда именитые бояре, и мало-помалу около московского великокняжеского стола столпилось больше слуг, чем у кого бы то ни было из других русский князей. Основанием отношений между князем и боярами до половины XV века в Москве был договор; боярин приходил служить князю, а князь его за это должен был кормить – вот главное условие договора. Сообразно с этим каждый служилый боярин имел право на кормление по заслугам и вместе с тем право отъезда и участия в совете князя. До половины XV века интересы боярства были тесно связаны с интересами князя: боярин должен был стараться об усилении своего князя, так как чем сильнее князь, тем лучше служить боярину и тем безопаснее его вотчина. Князья, в свою очередь, признавали заслуги бояр, что видим из завещания Дмитрия Донского, в котором он советует детям во всем держаться совета бояр. Словом, московские князья и бояре составляли одну дружную политическую силу. Но с половины XV века изменяется состав московского боярства и изменяется отношение боярства к государю. С этого времени – в княжение Ивана III и Василия III, в эпоху окончательного подчинения и присоединения уделов – замечается прилив новых слуг к московскому двору: во-первых, это удельные князья, потерявшие или уступившие свои уделы московскому князю; во-вторых, это удельные князья, которые ранее потеряли свою самостоятельность и служили другим удельным князьям; наконец, это бояре – слуги удельных князей, перешедшие вместе со своими князьями на службу к московскому князю. Толпа княжеских слуг увеличивалась еще новыми пришельцами из Литвы – это были литовские и русские князья, державшиеся православия под властью литовских владетелей и после унии 1386 года стремившиеся перейти со своими уделами под власть православного государя. Все перечисленные пришельцы скоро стали в определенные отношения к старым московским боярам и друг к другу. Эти отношения выразились в обычаях местничества – так называется порядок служебных отношений боярских фамилий, сложившийся в Москве в XV и XVI веках и основанный на отечестве, то есть на унаследованных от предков отношениях служилого лица и рода по службе к другим лицам и родам. Каждый боярин, принимая служебное назначение, справлялся, не станет ли он в равноправные или подчиненные отношения к лицу, менее его родовитому по происхождению, и отказывался от таких назначений, как от бесчестящих не только его, но и весь его род. Такой обычай местничаться разместил мало-помалу все московские боярские роды в определенный порядок по знатности происхождения, и на этом аристократическом основании роды княжеские, как самые знатные, стали выше других, они занимали высшие должности и являлись главными помощниками и сотрудниками московских государей. Но бывшие удельные князья, пришедшие на службу к московскому государю и ставшие к нему в отношении бояр, в большинстве сохранили за собою свои удельные земли на частном праве, как боярские вотчины. Перестав быть самостоятельными владельцами своих уделов, они оставались в них простыми вотчинниками-землевладельцами, сохраняя иногда в управлении землями некоторые черты своей прежней правительственной власти. Таким образом, их положение в их вотчинах переменилось очень мало, они остались в тех же суверенных отношениях к населению своих вотчин, сохраняли свои прежние понятия и привычки. Делаясь боярами, эти княжата приносили в Москву не боярские мысли и чувства; делаясь из самостоятельных людей людьми подчиненными, они, понятно, не могли питать хороших чувств к московскому князю, лишившему их самостоятельности. Они не довольствуются положением прежних бояр при князе, а стараются достигнуть новых прав, воспользоваться всеми выгодами своего нового положения. Помня свое прежнее происхождение, зная, что они потомки прежних правителей Русской земли, они смотрят на себя и теперь как на хозяев Русской земли, с тою только разницею, что предки их правили Русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей. Основываясь на этом представлении, они склонны требовать участия в управлении страной, требуют, чтобы князья московские советовались с ними о всех делах, грозя в противном случае отъездом. Но служилые князья не могли отъехать, как отъезжали бояре удельных князей, то есть переезжали на службу от одного удельного князя к другому; теперь уделов не было и можно было отъехать только в Литву или к немцам, под иноверную власть, но и то и другое считалось изменой Русскому государству. В конце концов их положение определилось так: допуская местничество, московские князья не спорили до поры до времени против права совета, но старались прекратить отъезд; вместе с тем, самый ход исторических событий все более и более мешал отъезду, а право совета иногда не осуществлялось. С царствования Ивана III, именно со времени его брака с Софьей Фоминичной, которую не любили бояре за ее властолюбивые стремления, начинают раздаваться жалобы со стороны бояр, что государь их не слушает. Время Василия III было еще хуже для бояр в этом отношении, еще более увеличивалось их неудовольствие против князя. Выразителем боярского настроения может служить Берсень-Беклемишев, типичный представитель боярства начала XVI века, человек очень умный, очень начитанный. Он часто ходил к Максиму Греку и беседовал с ним о положении дел на Руси, причем высказывал откровенно свои взгляды. Он говорил, что все переменилось на Руси, как пришла Софья, что она переставила все порядки, и потому государству стоять не долго; князь московский не любит, как бывало прежде, советоваться с боярами и решает дела «сам третей у постели», то есть в своем домашнем совете, состоявшем из двух неродовитых людей. Эти речи Беклемишева были обнаружены следствием, и за них ему отрезали язык.

Так в начале XVI века стали друг против друга государь, шедший к полновластию, и боярство, которое приняло вид замкнутой и точно расположенной по степеням родовитости аристократии. Великий князь двигался, куда вела его история, другой класс действовал во имя отживших политических форм и старался, как бы остановить историю. В этом историческом процессе столкнулись, таким образом, две силы, далеко не равные. За московского государя стоят симпатии всего населения, весь склад государственной жизни, как она тогда слагалась, а боярство, не имея ни союзников, ни влияния в стране, представляло собой замкнутый аристократический круг, опиравшийся при своем высоком служебном и общественном положении лишь на одни родословные предания и не имевший реальных сил отстоять свое положение и свои притязания. Однако, несмотря на неравенство сил, факт борьбы московского боярства с государем несомненен. Жалобы со стороны бояр начались с Ивана III; при Василии III они раздавались сильнее, и при обоих князьях мы видим опалы и казни бояр, но с особенной силой эта борьба разыгралась при Иване Грозном, когда в крови погибла добрая половина бояр…

Время Ивана Грозного

Время Ивана Грозного давно привлекает к себе внимание ученых и беллетристов необычным в русской истории драматизмом положений и яркостью характеров. В эпохе Грозного много содержания: бурное детство великого князя; период светлых реформ и счастливых войн на востоке; ссора с советниками и опалы на них; опричнина, которая была, в сущности, глубоким государственным переворотом; сложный общественный кризис, приведший к опустению государственного центра; тяжелая и неудачная борьба за Балтийский берег, – вот главнейшие факты, подлежащие нашему вниманию в царствовании Ивана Грозного. Но нельзя сказать, чтобы мы хорошо знали эти факты. Материалы для истории Грозного далеко не полны, и люди, не имевшие с ними прямого дела, могут удивиться, если узнают, что в биографии Грозного есть годы, даже целые ряды лет без малейших сведений о его личной жизни и делах.

Таково прежде всего время его детства и юности. По восьмому году он остался круглым сиротою и с младшим братом Юрием попал на попечение бояр, которые питали их «яко иностранных или яко убожайшую чадь», так что Грозный, по его словам, много пострадал «во одеянии и во алкании». Внешние лишения сопровождались моральными обидами. Грозный с негодованием вспоминал, как Шуйские вели себя: «…нам бо во юности детства играюще, а князь И.В. Шуйский сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего о постелю ногу положив, к нам же не преклоняяся». А в официальной обстановке, при народе, те же Шуйские по «чину» низко преклонялися пред маленьким великим князем и тем учили его двуличию и притворству. Растащив много из великокняжеского имущества, бояре явились перед мальчиком-государем грабителями и изменниками. Ссорясь и «приходя ратью» друг на друга, бояре не стеснялись оскорблять самого государя, вламываясь ночью в его палаты и силою вытаскивая от него своих врагов. Шуйских сменял князь Бельский с друзьями, Бельского опять сменяли Шуйские, Шуйских сменяли Глинские, а маленький государь смотрел на эту борьбу боярских семей и партий до тех пор, пока не научился сам насильничать и опаляться, и «от тех мест почали бояре от государя страх имети и послушание». Они льстили его дурным инстинктам, хвалили жестокость его забав, говоря, что из него выйдет храбрый и мужественный царь, – и из мальчика вышел испорченный и распущенный юноша, возбуждавший против себя ропот населения. Однако в конце 1546 и начале 1547 года этот юноша выступает перед нами с чертами некоторой начитанности и политической сознательности. В литературно отделанных речах, обращенных к митрополиту и боярам, он заявляет о желании жениться и принять царский венец: «Хочу аз поискати прежних своих прародителей чинов – и на царство на великое княжение хочу сести». Грозный, принимая венец (1547), является носителем того идеала, в котором, как мы видели, определяла свою миссию его народность; он ищет царства, а не только великого княжения и официально достигает его в утвердительной грамоте цареградского патриарха (1561). И не только в деле о царском венце, но и во всех своих выступлениях пред духовенством и боярами молодой царь обнаруживает начитанность и умственную развитость; для своего времени это образованный человек. Раздумывая над тем, откуда могли прийти к распущенному морально юноше его знания и высшие умственные интересы, мы можем открыть лишь один источник благотворного влияния на Грозного. Это круг того митрополита Макария, который в 1542 году был переведен на московскую митрополию с новгородской архиепископии. С Макарием перешли в Москву его сотрудники по литературному делу – собиранию «великих миней-четьих» – и в их числе знаменитый священник Сильвестр. Сам Макарий пользовался неизменным почитанием Грозного и имел на него хорошее влияние; а Сильвестр прямо стал временщиком при Грозном и «владяша обема властми, и святительскими и царскими, яко же царь и святитель». Воздействие этих лиц обратило Грозного от забав на чтение, на вопросы богословского знания и политических теорий. Способный и впечатлительный от природы, Грозный скоро усвоил все то, чем питался ум и возбуждалось чувство передовых москвичей, и сам стал (по выражению одного из ближайших потомков – князя И.М. Катырева-Ростовского) «муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело». Таким образом, моральное воспитание Грозного не соответствовало умственному образованию: душа Грозного всегда была ниже его ума.

С совершеннолетием Грозного начинается лучший период его деятельности. Влияние Сильвестра выразилось, между прочим, в том, что он собрал около царя особый круг советников, называемый обыкновенно Избранною радою (так именовал его в своем сочинении о Грозном князь Курбский). Это не была ни ближняя дума, ни дума вообще, а особая компания бояр, объединившихся в одной цели – овладеть московскою политикою и направить ее по-своему. Вспоминая об этой компании, Грозный раздраженно говорил, что эти бояре «ни единые власти не оставиша, идеже своя угодники не поставиша». Нет сомнения, что Избранная рада пыталась захватить правление в свои руки и укрепить свое влияние на дела рядом постановлений и обычаев, неудобных для московских самодержцев. Состоя, по-видимому, из потомков удельных князей – «княжат» – Рада вела политику именно княжескую и поэтому должна была рано или поздно прийти в острое столкновение с государем, сознающим свое полновластие. Столкновения и начались с 1553 года, когда во время тяжкой болезни Грозного обнаружилось, что Рада желала воцарения не маленького сына Грозного – Димитрия, а двоюродного брата его (Грозного) – князя Владимира Андреевича. «Оттом бысть вражда велия государю с князем Владимиром Андреевичем, – говорит летописец, – а в боярах смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость». Полный разрыв царя с Радою произошел около 1560 года, когда удалены были из Москвы Сильвестр и другой царский любимец – А. Адашев. До тех же пор, в продолжение двенадцати–тринадцати лет, правительственная деятельность Грозного шла под влиянием Избранной рады и отличалась добрыми свойствами. В это время была завоевана Казань (1552), занята Астрахань (1556) и были проведены серьезные реформы.

Завоевание Казани имело громадное значение для народной жизни. Казанская татарская Орда связала под своей властью в одно сильное целое сложный инородческий мир: мордву, черемису, чувашей, вотяков, башкир. Черемисы за Волгою, на реке Унже и Ветлуге, и мордва за Окою задерживали колонизационное движение Руси на восток; а набеги татар и прочих «язык» на русские поселения страшно вредили им, разоряя хозяйства и уводя в полон много русских людей. Казань была хроническою язвою московской жизни, и потому ее взятие стало народным торжеством, воспетым народною песнею. После взятия Казани – в течение всего двадцати лет – она была превращена в большой русский город; в разных пунктах инородческого Поволжья были поставлены укрепленные города как опора русской власти и русского поселения. Народная масса потянулась немедля на богатые земли Поволжья и в лесные районы Среднего Урала. Громадные пространства ценных земель были замирены московскою властью и освоены народным трудом. В этом заключалось значение «казанского взятья», чутко угаданное народным умом. Занятие нижней Волги и Западной Сибири было естественным последствием уничтожения того барьера, которым было Казанское царство для русской колонизации. Одновременно с казанскими походами Грозного шла его внутренняя реформа. Начало ее связано с торжественным собором, заседавшим в Москве в 1550–1551 годах. Это не был Земский собор в обычном смысле этого термина. Предание о том, будто бы в 1550 году Грозный созвал в Москве представительное собрание всякого чина из городов, признается теперь недостоверным. Как показал впервые И.Н. Жданов, в Москве заседал тогда собор духовенства и боярства по церковным делам и земским. На этом соборе или с его одобрения в 1550 году был исправлен Судебник 1497 года; а в 1551 году был составлен Стоглав – сборник постановлений канонического характера. Вчитываясь в эти памятники и вообще в документы правительственной деятельности тех лет, мы приходим к мысли, что тогда в Москве был создан целый план перестройки местного управления. «Этот план, – говорит В.О. Ключевский, – начинался срочною ликвидацией тяжеб земства с кормленщиками, продолжался пересмотром Судебника с обязательным повсеместным введением в суде кормленщиков, выборных старост и целовальников и завершался уставными грамотами, отменявшими кормления». Так как примитивная система кормления не могла удовлетворять требованиям времени, росту государства и усложнению общественного порядка, то ее решено было заменить иными формами управления. До отмены кормления в данном месте кормленщиков ставили под контроль общественных выборных, а затем и совсем заменяли их органами самоуправления. Самоуправление получало при этом два вида:

1. Введению выборных людей передавались суд и полиция в округе (губе). Так бывало обыкновенно в тех местах, где население имело разносословный характер. В губные старосты выбирались обыкновенно служилые люди, и им в помощь давались выборные же целовальники (то есть присяжные) и дьяк, составлявшие особое присутствие – губную избу. Избирали вместе все классы населения.

2. Введению выборных людей передавались не только суд и полиция, но и финансовое управление – сбор податей и ведение общинного хозяйства. Так было обыкновенно в уездах и волостях с сплошным тяглым населением, где издавна для податного самоуправления существовали земские старосты. Когда на этих старост переносились функции и губного института (или, что то же, наместничьи), то получилась наиболее полная форма самоуправления, обнимавшая все стороны земской жизни. Представители такого самоуправления назывались разно: излюбленные старосты, излюбленные головы, земские судьи.

Отмена кормлений в принципе была решена около 1555 года, и всем волостям и городам предоставлено было переходить к новому порядку самоуправления. Кормленщики должны были впредь оставаться без кормов, и правительству надобны были средства, чтобы чем-либо заменить кормы. Для получения таких средств было установлено, что города и волости должны за право самоуправления вносить в государеву казну особый оброк, получивший название кормленного окупа. Он поступал в особые кассы, казны, получившие наименование четвертей, или четей, а бывшие кормленщики получали право на ежегодные уроки, или жалованье, из чети и стали называться четвертчиками.

В связи с реформою местного управления и одновременно с нею шли меры, направленные к организации служилого класса. Служилые люди делились на статьи, или разряды. Из общей их массы в 1550 году была выделена избранная тысяча лучших детей боярских и наделена поместными землями в окрестностях Москвы (подмосковные). Так образовался разряд дворян московских, служивших по московскому списку. Отдельные служили с городов и назывались детьми боярскими дворовыми и городовыми (позднее – дворянами и детьми боярскими). В 1550-х годах был установлен порядок дворянской службы (устроены сотни под начальством голов); была определена норма службы с вотчин и поместий (с каждых ста четвертей, или полудесятин, доброй земли – человек на коне, в доспехе); было регламентировано местничество. Словом, был внесен известный порядок в жизнь, службу и хозяйство служилого класса, представлявшего собою до тех пор малодисциплинированную массу.

Если рядом с этими мерами припомним меры, проведенные в Стоглаве относительно улучшения церковной администрации, поддержания церковного благочиния и исправления нравов, то поймем, что задуманный Грозным и его Радою круг реформ был очень широк и по замыслу должен был обновить все стороны московской жизни. Но правительство Грозного не могло вполне успешно вести преобразовательное дело по той причине, что в нем самом не было согласия и единодушия. Уже в 1552–1553 годах Грозный в официальной летописи жалуется на бояр, что они «казанское строение поотложиша», так как занялись внутреннею реформою, и что они не хотели служить его сыну, а передались на сторону Владимира Андреевича. В 1557–1558 годах у Грозного вышло столкновение с боярами из-за Ливонской войны, которой, по-видимому, боярская Рада не желала. А в 1560 году, с кончиною жены Грозного Анастасии Романовны, у Грозного с его советниками произошел прямой разрыв. Сильвестр и Адашев были сосланы; попытки бояр их вернуть повели к репрессиям; однако эти репрессии еще не доходили до кровавых казней. Гонения получили решительный и жестокий характер только в связи с отъездами (изменою) бояр. Заметив наклонность недовольных к отъездам, Грозный брал с бояр, подозреваемых в желании отъехать в Литву, обязательства не отъезжать за поручительством нескольких лиц; такими поручными грамотами он связал все боярство. Но отъезды недовольных все-таки бывали, и в 1564 году успел бежать в Литву князь Андрей Михайлович Курбский, бросив вверенные ему на театре войны войска и крепость. Принадлежа к составу Избранной рады, он пытался объяснить и оправдать свой побег «нестерпимою яростию и горчайшею ненавистью» Грозного к боярам его стороны. Грозный ответил Курбскому обличительным письмом, в котором противополагал обвинениям боярина свои обвинения против бояр. Обе стороны – монарх, стремившийся сам править, и князь-боярин, представлявший принцип боярской олигархии, – обменялись мыслями с редкою откровенностью и резкостью. Бестужев-Рюмин в своей «Русской истории» первым выяснил, что в этом вопросе о царской власти и притязаниях бояр-княжат основа была династическая. Потомки старой русской династии, княжата, превратившись в служилых бояр своего сородича – московского царя, требовали себе участия во власти, а царь мнил их за простых подданных, которых у него «не одно сто», и потому отрицал все их притязания. В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер Избранной рады, которая очевидно служила орудием не бюрократическо-боярской, а удельно-княжеской политики и желала ограничения царской власти не в пользу учреждения (Думы), а в пользу известной общественной среды (княжат).

Такой характер оппозиции привел Грозного к решимости уничтожить радикальными мерами значение княжат, – пожалуй даже, и совсем их погубить. Совокупность этих мер, направленных на родовую аристократию, называется опричниною. Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, который обыкновенно применялся Москвою в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которою московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды, завоеванный край немедленно получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с нею тяготеть к общему центру – Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним. Он решил вывести из удельных наследственных вотчин их владельцев – княжат и поселить их в отдельных от их прежней оседлости мест, там, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий; на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин. Исполнение этого плана Грозный обставил такими подробностями, которые возбудили недоумение современников. Он начал с того, что в декабре 1564 года покинул Москву безвестно и только в январе 1565 года дал о себе весть из Александровской слободы. Он грозил оставить свое царство из-за боярской измены и остался во власти по молению москвичей, только под условием, что ему на изменников «опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки (имущество) имати, а учинити ему на своем государстве себе опришнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной». Борьба с «изменою» была целью; опричнина же была средством. Двор нового Грозного состоял из бояр и дворян, новой, «тысячи голов», которую отобрали так же, как в 1550 году отобрали тысячу лучших дворян для службы по Москве. Первой тысяче дали тогда подмосковные поместья; второй – Грозный дает поместья в тех городах, «которые городы поимал в опришнину», это и были опричники, предназначенные сменить опальных княжат на их удельных землях. Число опричников росло, потому что росло количество земель, забираемых в опричнину. Грозный на всем пространстве старой удельной Руси, по его собственному выражению, «перебирал людишек», иных отсылал, а других принимал. В течение двадцати последних лет царствования Грозного опричнина охватила полгосударства и разорила все удельные гнезда, разорвав связь княженецких родов с их удельными территориями и сокрушив княжеское землевладение. Княжата были выброшены на окраины государства, оставшиеся в старом порядке управления и носившие название земщины или земского. Так как управление опричнинскими землями требовало сложной организации, то в новом дворе Грозного мы видим особых бояр (Думу), особых, дворовых дьяков, приказы, – словом, весь правительственный механизм, параллельный государственному; видим особую казну, в которую поступают податные платежи с опричнинских земель. Для усиления средств опричнины Грозный «поимал» в опричнину весь московский север. Мало-помалу опричнина разрослась до огромных размеров и разделила государство на две враждебные одна другой половины. Ниже будут указаны последствия этой своеобразной реформы Грозного, обратившего на свою землю приемы покорения чужих земель; здесь же заметим, что прямая цель опричнины было достигнута и всякая оппозиция была сломлена. Достигалось это не только системою принудительных переселений ненадежных людей, но и мерами террора. Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников над «изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, – все это приводило Москву в трепет и робкое смирение пред тираном. Тогда еще никто не понимал, что этот террор больше всего подрывал силы самого правительства и готовил ему жестокие неудачи вне и кризис внутри государства. До каких причуд и странностей могли доходить эксцессы Грозного, свидетельствует, с одной стороны, новгородский погром, а с другой – вокняжение Симеона Бекбулатовича. В 1570 году по какому-то подозрению Грозный устроил целый поход на Новгород, по дороге разорил Тверской уезд, а в самом Новгороде из шести тысяч дворов (круглым числом) запустошил около пяти тысяч и навсегда ослабил Новгород. За то он «пожаловал» – тогда же взял в опричнину – половину разоренного города и две новгородские пятины; а вернувшись в Москву, опалился на тех, кто внушил ему злобы на новгородцев. В 1575 году он сделал великим князем всея Руси крещенного татарского царя (то есть хана) Симеона Бекбулатовича, а сам стал звать себя князем московским. Царский титул как бы исчез совсем, и опричнина стала двором московского князя, а земское стало великим княжением всея Руси. Менее чем через год татарский «царь» был сведен с Москвы на Тверь, а в Москве все стало по-прежнему. Можно не верить вполне тем россказням о казнях и жестокостях Грозного, которыми занимали Европу западные авантюристы, побывавшие в Москве, но нельзя не признать, что террор, устроенный Грозным, был вообще ужасен и подготовлял страну к смуте и междоусобию. Это понимали и современники Грозного. Например, Иван Тимофеев в своем «Временнике» говорит, что Грозный, «божиими людьми играя», разделением своей земли сам «прообразовал розгласие» ее, то есть смуту.