Яблоки для патриарха

Глава одиннадцатая

Три мушкетёра

Валера называл их «кружком юных подвижников», а Миша Лаврентьев, Валерин знакомец по Таёжке, окрестил троицу – «три мушкетёра», хотя ходили в подрясниках, скуфейках, а вместо неизменных шпаг – неизменные чётки. Звали парней Артём, Гена и Пётр.

– Что им надо? – спрашивал Миша у Валеры.

– Себя ищут. Бога ищут.

– Это как понять?

– У кого-то из святых есть рассказ. Отец заметил, что десятилетний сын часто уходит в лес. Забеспокоился. «Хожу молиться», – объяснил сын. «Зачем куда-то ходить, Бог вездесущ». – «Он вездесущ, но в лесу я становлюсь ближе к Нему». Подвижники во все времена ищут эту близость. Мушкетёры вбили себе в голову, что им надо пожить в безлюдном месте. Хотя до пустынников им ой как далеко.

– Почему?

– Уже потому, что курят. Не освободились от грубых страстей – сигареты, пиво и так далее, а уже в пустынники навострились. Новомученик оптинский иеромонах Василий говорил: «Курить и стяжать Божью благодать – то же, что воду в решете носить».

О Мише Лаврентьеве, одном из немногих по-настоящему основательных жителей Таёжки, мы далее поговорим подробнее, сейчас о трёх мушкетёрах.

Когда Валера приехал в Таёжку, они были там. Пели на клиросе, подвизались в послушаниях по храму. Гене и Петру было под тридцать, Артёму – двадцать. Пётр из Красноярска, Гена из Кемерова, Артём – детдомовец. Петр и Гена познакомились в паломничестве в Санаксарах, Артём прибился к ним позже. С ним случилась банальная по нашим временам история.

Давняя песня: если ты считаешь, что Бога нет – бояться некого? Четыре греха вопиют к небу, требуя немедленного отмщения. Удержание мзды наёмничьей – раз, содомский грех – два, намеренное убийство – три, притеснения вдов и сирот – четыре.

Порядок не важен. Одна из их примет последних времён – стирание граней между «плохо» и «хорошо». Дьявол затирает жирной грязью «хорошо», уравнивая его цветом с «плохо». Сколько новых русских «кидали» наёмных работников при расчёте с ними. Знакомый каменщик рассказывал: нанялся с бригадой на строительство крутого гаража на крутой даче по заказу крутого бизнесмена.

Сделали, позвонили заказчику, тот подкатил на новеньком БМВ, «бандитовозами» их звали.

Вышел из машины, оценил работу:

– Недурственно, мужики. Даже спасибо скажу.

– Чё недурственно, хозяин, – оживился разбитной бригадир, польщённый реакцией «хозяина» и довольный завершением работы. – Вообще хорошо. Лично мне очень нравится, постарались мужики.

– Тебе бы ещё не нравилось, – осклабился заказчик.

И завершил разговор красноречивым «до свидания».

– Погоди, хозяин, а когда расчёт? – в спину заказчику поспешно бросил бригадир. Его карман уже предчувствовал вдохновляющую тяжесть мзды. Кроме того, хозяин «булькающий аккорд» посулил, если сделают хорошо да быстро. «Литряк водки поставлю», – пообещал.

– Я же сказал «спасибо»! – с недовольной физиономией обернулся заказчик. – Чё тебе ещё?

И пошли работяги зноем палимые, без мзды, без «жидкого аккорда». С одним «спасибо». С киянкой на такого заказчика не бросишься в поисках справедливости. Как, впрочем, и с ломом. В БМВ, терзая зубами жвачку, сидели три бритоголовых мордоворота.

В девяностые годы сплошной вопль стоял к Небу об отмщении за удержание мзды. Пенсионерам месяцами задерживали пенсии, рабочим – зарплату. «Хозяева» сидели в креслах министров, банкиров, директоров. Божьей кары не боялись да и не знали толком о ней (хотя незнание, как утверждают знатоки, не освобождает от ответственности), муками совести тоже не были обременены.

Если дальше пробежаться по вопиющим к небу грехам, стоит сказать, в нашем относительно православном государстве находятся те, кто «нельзя» содомского греха стараются поменять на «можно». В нужный момент обязательно выныривают из небытия депутаты, чаще почему-то – депутатши, протаскивающие бесовские законы. Умеет враг уловить женщину в свои сети. Не за горами, когда апологеты эвтаназии вынырнут на свет из своих табакерок с умными речами и статьями. Одним словом – сложны времена наши.

Вернёмся к конкретному случаю – Артём. По государственной программе выделения жилья для сирот получил он однокомнатную квартиру в новом доме. Надо думать, он ещё не въехал в неё, уже была поставлена галочка напротив его фамилии и адреса.

На пьянстве Артёма достать было невозможно. Тот случай, когда яблоко от яблони вообще укатилось из сада. Отца с матерью Артёма лишили родительских прав за пьянство, Артём спиртное на дух не принимал. Алкоголизм достался ему по наследству с обратным знаком. И за то мамке с папкой спасибо. Артёма подловили на другом, нашли к нему ключик древний, как мир, банальный до неприличия.

– Я увидела тебя и всё, – шептала в страстном порыве Анджела, – сердце оборвалось, колени ослабли, кровь от лица отхлынула – вот он, мой мужчина!

Случайная, как считал Артём, встреча, за один вечер и ночь переросла в окрыляющее чувство, Артёма накрыли нежность, материнская забота, которой никогда не знал, женский жар. Сердце пело от счастья, дни летели в любовном порыве, а когда они сложились в месяц, медовый месяц, Анджела предложила начать серьёзную жизнь. Объяснила, что как честная девушка гражданских браков не признаёт, привела Артёма в прекрасную двухкомнатную квартиру.

– Ты продаёшь свою, я – свою, мы женимся, въезжаем в это наше гнёздышко, и нет счастливей нас на свете! Да?

– Да-да-да!!! – подхватил Артём своё счастье на руки и закружил Анджелу по «гнёздышку».

Вдохновлённый перспективой лучезарной жизни с нежным длинноногим созданием, Артём решительно продаёт квартиру, отдаёт деньги, все до копейки, Анджеле, и они до копейки на длинных ногах уходят в туманную даль.

Артём остаётся без квартиры, без длинноногого счастья. В этот скорбный период жизни познакомился с Петром и Геной. Парни ехали в монастырь, позвали Артёма с собой. В монастыре он покрестился, стал приобщаться к клиросу.

Пётр в будущем хотел стать иеромонахом. Где-то вычитал, что для этого надо обязательно пройти школу пустынничества, выдержать тест на умение предаваться молитве в безлюдном месте.

Из неохотных объяснений Петра Валера понял, пока он служил в морфлоте, его девушка вышла замуж, тогда-то он и решил, что мирская жизнь не его удел, православной жены днём с огнём не сыщешь.

Гена тоже бредил монашеством, жизнью в безлюдном месте. Артём об этом не задумывался, ему было всё равно где, лишь бы с новыми друзьями, рядом с ними чувствовал себя под защитой.

Мушкетёры не праздно мечтали, обратились к владыке с просьбой отправить куда-нибудь в скит. Владыка с иронией отнёсся к духовным поискам троицы, сказал парням в глаза, что монахов из них не выйдет. И отправил в Таёжку, мол, попробуйте пожить в экзотическом углу, познайте почём фунт лиха.

Мушкетёры пели в Таёжке на клиросе, помогали батюшке на службе.

Потом приехал Валера. Около месяца троица жила у него. Помогали по хозяйству. Валера кормил парней рыбой, в сети хорошо шли щука, окунь, ленок, лещ, язь. Сам он от мяса по совету духовника давно отказался, рыбу готовил отлично. Был исключительно рыбный рацион, денег на мясо для гостей у него не было, тем более у самих гостей. Артём через неделю возроптал от рыбного рациона – «сколько можно». Как потом стало известно, тайком ходил к Мише Лаврентьеву, тот, добрая душа, подкармливал Артёма ветчиной и салом. Пётр позже признается Валере, для него тоже было подвигом сидеть без мяса. «Ладно бы пост», – говорил. Но к Мише не бегал, вытерпел.

Валера прорабатывал мушкетёров за курево.

– Хотя бы подрясники снимали, – ворчал, – в подрясниках и с сигаретой. Знаете, есть картины последних времён, когда часть священников, как сказано в Библии, отпадёт от церкви. Отпавшие иереи на картинах изображены с блудницами, пьющие, курящие.

– Пострижёмся, бросим курить.

В один момент загорелись идеей постройки скита, Валера пытался убеждать:

– Вы берёте не по силам. Рано вам затворничество.

– Почему? Сергий Радонежский удалился в глухие леса. Александр Свирский тоже ушёл, в одиночестве жили. Звери к ним приходили, Пресвятая Богородица являлась.

– Хватили – Сергий Радонежский.

– Он тоже начинал никому не известным.

– Какие вы Сергии? Сигареты изо рта не выпускаете, гордыня из вас прёт, матерки проскакивают, посты толком не соблюдаете. Вы ещё от грубых страстей не избавились, уже в затвор нацелились. Да бесы раздавят вас, как котят. Брат Сергия Радонежского Стефан на что молитвенник и подвижник, не выдержал пустынножительство, ушёл в монастырь. Вам бы в обители пожить для начала, поучиться послушанию, смирению, посбивать страсти, потом в пустынники идти.

– Это длинная история…

– Вы элементарные молитвенные правила не выполняете.

– Зато читаем Иисусову молитву.

– Она не может всё заменить…

– Уйдём из мира и в пустыни начнём духовно возрастать. Никаких соблазнов не будет, за сигаретами некуда бегать.

Упрямо держались идеи пустыни, которая, считали, даст им толчок духовного роста.

Скит решили строить в районе бывшей деревни Черёмушка. Стояла та в двадцати двух километрах от Таёжки. Семнадцать из них по дороге, затем пять по урману. По каким-то своим соображениям основатели деревни удалились от столбовой дороги. По логике, у большака удобнее, соседние деревни ближе, в любую погоду можно до них добраться. Нет, основатели Черёмушки прорубили дорогу вглубь тайги и поставили деревню. Что красивое место – спору нет. Деревня строилась в ложбине, образованной двумя длинными холмами.

На одном поставили церковь. Можно представить, какой вид открывался с колокольни. Да и без колокольни вся тайга на ладони. Обратный от деревни склон холма спускался к реке, неширокой речке с неторопливой водой, на противоположном берегу полоска луга, упирающегося дальним краем в колонны сосен. Каждое дерево различимо, если смотреть с холма, а за соснами шли вперемешку ели, лиственницы, и всё это сливалось в зелёный океан. Небо, уходя вдаль, изгибается шатром. Зелёное однообразие нарушали два озера, издалека они смотрелись лежащей восьмёркой или знаком бесконечности. В солнечный день озёра блестели зеркалами, в пасмурную погоду наливались тяжёлым свинцом… Они манили к себе, но казалось, находятся так далеко, что никогда до них не дойти.

Ничего от самой Черёмушки не осталось, ничегошеньки. Один фундамент церкви. Церковь ушла последней, она так и не дождалась переезда в Таёжку, куда планировали перенести её в музей под открытым небом (об этом автор обещает рассказать позже), сгорела в начале девяностых. От удара молнии или поджёг кто – неизвестно. К тому времени ни одного дома в деревне уже не было, а церковь всё ещё стояла на горе напоминанием о когда-то живущем здесь русском православном люде.

Летом буйство крапивы, кустарника указывало на когда-то бывшее здесь жильё. Читалась линия улицы. Слева и справа от неё хозяйничали густые заросли черёмухи, малины, крапивы. Туда лучше было не лезть из соображений техники безопасности – имелись ловушки в виде ям от бывших подполий. На кладбище стояло три креста. Железный, из старых, его поставили ещё при жизни Черёмушки. Миша Лаврентьев говорил, под ним кузнец лежит. Двум добротным деревянным лет, может, по десять. Это не значит, захоронения того же возраста, кто-то из потомков жителей Черёмушки обновил могилы.

Угол заброшенный, да могут происходить в нём неожиданные вещи. Гера-чеченец рассказывал, в один год он шишковал в первых числах сентября, шёл с мешком шишек в охотничью избушку, стояла километрах в четырёх от Черёмушки. Дело было к ночи, Гера-чеченец идёт с мешком, посвистывает, вдруг послышался шум моторов, свет фар заметался по стволам. Упал Гера на обочину, затаился. Мимо прошла колонна квадроциклов. Чудовищами смотрелись они на заброшенной таёжной дороге, виделись пришельцами из параллельных миров.

С «параллельными» пришлось Гере столкнуться в ту же ночь. Подошёл к охотничьей избушке, а они там. Ночевать располагаются. Гера им «здрасьте», а они его в оборот.

«Только что руки не стали вязать, – рассказывал Валере. – Давай допрашивать: кто? Откуда? Что здесь делаешь? Документы! Мужики в возрасте, и все как на подбор. Кожаные добротные куртки, комбинезоны, ботинки армейские. Понял, офицеры, причём не капитаны, а, скорее, полковники. “Да вы чё, мужики, – говорю, – чё бы я в тайгу паспорт брал. Местный я, из Таёжки, шишкую”. Не поверили. Сунули мне спутниковый телефон, чтобы я в него доложил всё о себе. Провели идентификацию личности. Террориста во мне заподозрили. Какой-то у них пробег по заброшенным кладбищам. Подозреваю – офицеры ФСБ. Покойниками, получается, тоже интересуются».

Возвращаясь к мушкетёрам, следует сказать, что они помогали устанавливать Поклонный крест в Черёмушке рядом с сожжённой церковью… Сделал его Миша Лаврентьев по заказу Валеры, а водрузили рядом c фундаментом, на котором стояла деревенская церковь. Храм в Черёмушке освящали на заре ХХ века в честь великомученика Георгия Победоносца. «На Георгия», шестого мая, довезли на тракторе крест до едва различимого свёртка на Черёмушку, дальше мушкетёры и Валера несли его на руках. Батюшка Евгений отслужил молебен. Прочитали акафист Георгию Победоносцу.

Тогда-то мушкетёры и наметили строить скит в этом углу тайги. У Миши Лаврентьева выпросили подробную карту. Искали место, куда не забредают грибники, ягодники, где не бьют зверя охотники. Миша подсказал район в глубине тайги за Черёмушкой, отгороженный буреломом. Когда-то полосой прошёл или шелкопряд, или мощный ураган, повалил вековые деревья. На этом месте шумела новая тайга, но под «ногами» у неё лежали остатки поваленной, делая участок труднопроходимым.

Батюшка Антоний рассказывал, что, когда служил в Таёжке, читал в газете о жителе одной из деревень под Таёжкой, который в начале тридцатых годов с двумя сыновьями ушёл от коллективизации далеко в тайгу за болото. Там поставили дом и часовенку. Людьми были верующими и устроили этакую пустынь. Молились, охотились, полностью обеспечивали себя пропитанием. Место слишком отдалённое, труднодоступное, никто их не трогал. Однако с началом войны всех троих призвали на фронт. Какая-то связь с «большой землёй» всё же имелась, возможно, выходили за солью, охотничьими припасами. Все трое погибли в войну.

Миша Лаврентьев на вопрос батюшки о тех людях, сказал, что охотники заглядывают в тот район, сам по молодости ходил туда, видел остатки дома, часовни.

– Место, конечно, дикое, – рассказывал Миша, – озеро есть. Иду по берегу с собакой, не волкодав, но и не из декоративных, которую сунь за пазуху и не видать. Нормальных размеров лайка. Идём по берегу, а в воде параллельным курсом щука, этакое брёвнышко. Вовсе не из праздного любопытства сопровождает. Ждёт момента, вдруг собачка попить захочет или полезет в озеро освежиться. Дальше дело техники, была животинка – и поминай, как звали. Утащит такой крокодил и не подавится…

Упрямые мушкетёры не испугались таёжных аллигаторов, готовы были идти туда. Просили Мишу Лаврентьева указать дорогу. Миша отсоветовал – слишком далеко. И указал на отгороженный буреломом угол. Добраться до него не так-то просто, туда и охотники не любят ходить, в то же время относительно близко. Мушкетёры совершили разведывательную экспедицию и километрах в десяти от Черёмушки наткнулись на три холма, поросшие лесом. У подножия одного бил ключ (как выяснилось позже – незамерзающий) с вкуснейшей водой. На холмах решили строиться.

Валера, с иронией относящийся к их затее, не очень верил, что закончат строительство. Однако на две трети ошибся в прогнозах.

Самым рукастым из троицы был Гена. До девятого класса жил у деда в селе вблизи Мариинска. Дед был плотником, сметливый внук многое перенял. Пётр тоже топор, пилу и молоток умел держать в руках. Артём ничего не умел. Был у меня знакомый детдомовец послевоенного поколения. Война его сделала круглым сиротой, прошёл её сыном полка, а после Победы был определён в детский дом под Харьковом, который создали на базе бывшей колонии, руководимой в своё время великим А.С. Макаренко. Детдом был настоящим хозяйством, имел слесарные, токарные мастерские, фермы, поля. Детей учили работать с деревом, металлом, землёй. Артём воспитывался по другим детдомовским методикам, руками делать ничегошеньки не мог, выполнял на стройке скита универсальную роль – «сбегай, подай, поднести, подержи». Работал по этой «специальности» с удовольствием, не обижался, когда на него покрикивали. Идея со стройкой ему очень нравилась. Тем более первую избушку Пётр и Гена решили поставить Артёму.

Начало строительства совпало с периодом песнопений кукушек. Как и на Выселках, эти тоже сольно не пели.

– Хором как раскукуются! – восторженно рассказывал Артём. – Одни на холмах на деревьях сидят, другие внизу расположатся. Стоишь на горе, а слева, справа, сверху, снизу, отовсюду «ку-ку-ку-ку»… Симфония!

Мушкетёры планировали построить на каждого пустынника по отдельному жилью, дабы не мешать друг другу молиться. Две избушки и землянку. Три пустынника, три горы, три кельи. Так и говорили «на горе у Гены», «на горе у Артёма», «на горе у Петра». Работали как муравьи. В Выселках разобрали на заброшенной усадьбе навес, чтобы доски на крышу избушки пустить, там же взяли два оконных блока. Миша Лаврентьев подвёз им это богатство до тропки на Черёмушку, дальше волокли по тайге на себе.

Артём был счастлив, когда в конце июля закончили строительство его избушки. Мимолётную квартиру, которая «ушла» на длинных ногах Анджелы, домом не считал, таёжная избушка была первым собственным жильём.

– Нас-то, бездомных, будешь пускать? – смеялись Пётр с Геной.

Артём тут же растопил буржуйку.

– Зачем? Жарко ведь будет, – удивился Пётр.

– Надо проверить, – по-хозяйски сказал Артём, – как у моей(!) печки тяга, чтобы не замёрзнуть зимой.

Они уговорили батюшку Романа, он тогда был в Таёжке, освятить «пустынь». Батюшка отслужил обедницу у Поклонного креста в Черёмушке, а потом мушкетёры повели его на свои «горы».

К осени построили землянку Гене.

– Мне лучше землянку, – при выборе проекта застройки решил Гена, – меньше дров зимой понадобится. А потом будет видно.

Для его землянки буржуйку выпросили у Миши Лаврентьева. Артёму в избушку железную печь дал Валера, она досталась ему от бывшего хозяина дома и без дела стояла в амбаре.

Пётр подтаскивал на «свой» холм лес, доски, тоже готовился к строительству.

Втроём прожили в «пустыни» до серьёзных декабрьских морозов, начавшихся на Введение во Храм Пресвятой Богородицы. С холодами пришли в Таёжку. Поселились сначала в доме у Валеры, потом перебрались в дом Аркадия.

Перед Николой Зимним Гена объявил, что ему надо съездить к матери. После Николы морозы спали, и Пётр снова пошёл в «пустынь». Артём, сославшись на простуду, не составил другу компанию.

– Снегу в урмане, – рассказывал потом Пётр, – до Черёмушки от поворота пробивался часа два и ещё часа три до наших гор.

За плечами у него был рюкзак. Выбиваясь из сил, разгружал его. Прятал продукты в снег в приметных местах. Сделал несколько закладок. Одни просфоры принёс в скит.

С восхищением говорил Валере:

– Тишина неправдоподобная, звёздное небо… Молитва, знаешь, как идёт!

В первую зиму он прожил до Рождества. Рассказывая о пустыннической одиссее, любил вспоминать следующий эпизод:

– Глубокая ночь. Лежу, не спится. Тишина оглушительная. Вдруг среди неё снег захрустел – хрусть-хрусть, хрусть-хрусть. Подумал сначала – заяц. Тем временем хрусть-хрусть приближается. Нет, не заяц, тяжёлый шаг. Лежу. Дверь на крючке, но не по себе стало. В любую сторону километров на тридцать нет живых людей. Иногда слышал выстрелы на северо-западе, кто-то охотился. Лаврентьев говорил, там есть охотничья избушка. Всё. И шаги. Вдруг стук в дверь и жалобный голос: «Петя, ты есть? Впусти. Замерзаю». Открываю дверь, Артём трясётся. В куртёшке-пуховичке, длиной по пуп, на голове шапчонка вязаная. Зубами стучит: «Думал, не дойду до тебя».

Артём без Петра не знал, куда себя деть в Выселках. Валере некогда было развлекать его, это была первая его зима в Таёжке, быков ещё не сдал. Мушкетёр помаялся-помаялся и отправился в пустынь к другу. Как ещё не заблудился в тайге.

Пётр дольше всех пробыл в Таёжке. Но сколько раз ни пытался, продержаться больше месяца в «пустыни» не получалось – возвращался в Таёжку, потом снова уходил.

Гена как уехал, так и больше не объявился.

С Артёмом случилась следующая история. Ранней весной они с Петром ушли на свои горы. Прожили недели две, Пётр вдруг объявил, что ему надо съездить на недельку в губернский город, дела у него там. Артём просил не оставлять его:

– Не могу я один, помыслы донимают, а в Таёжке надоели Валерины наставления.

Пётр словам друга не внял, ушёл, Артём остался. И затосковал. Подумал-подумал и отправился в Еловку. Когда-то крепкая деревня Еловка доживала свой век, но в один момент её облюбовали неоязычники. Пять семей приехали из губернского города, за бесценок купили дома и стали обживаться на новом месте. Всё как положено – устроили капище, молились своим богам. Летом к ним подъезжали единоверцы, Еловка становилась многолюдной. В неё Артём и направился. Однажды мушкетёры всей троицей ради любопытства ходили туда, на этот раз Артём отправился один.

Как уж он втёрся в доверие к той языческой семье – неизвестно. Рассказывал Петру, что помогал делать пристройку к дому и «помог»…

Валера в тот вечер вернулся с пилорамы, сел козу доить, слышит, у ворот посигналила машина, Жулька залился лаем.

Валера открыл калитку, у вишнёвой «Нивы» стояли незнакомые мужчина и женщина. По возрасту – ровесники Валеры.

– Где Артём? – сурово спросил мужчина.

– Не знаю, месяца два не видел.

– Только не надо врать, – скандально визгливо выпалила женщина. – Нам сказали, что у вас надо искать.

– Зачем мне врать. Ищите. Он что-то натворил?

– Он, как шкодливый кот, оставил Лену беременной, сам сбежал.

Это были неоязычники из Еловки. Им как раз Артём и помогал, но не ограничился пристройкой, заодно и дочь ухитрился охмурить. Узнав о беременности охмурённой, дал дёру.

Так распался «кружок юных подвижников». В следующую зиму Пётр два раза уходил в «пустынь», в конце концов понял – не сможет.

Пытался Валера объяснять, что без духовного окормления ничего не выйдет. Порыв к пустынничеству это хорошо. Да не такие подвижники ломались.

– Но ведь были Сергий Радонежский, Александр Свирский, – гнул своё Пётр, – Серафим Саровский. Их тоже никто не окормлял.

– Их окормлял Святой Дух. Они горели ревностью к Богу, ты ещё даже не тлеешь. Иосиф Волоцкий на что гигант духа, лет десять был послушником у Пафнутия Боровского, какую школу смирения прошёл, прежде чем был пострижен в монахи. И вообще Сергий Радонежский, Александр Свирский, Серафим Саровский – это исключения. Серафим Саровский перед пустынничеством шестнадцать лет прожил в монастыре с братией.

– Попытаюсь в Сербию уехать, – делился с Валерой дальнейшими планами, – помогать братьям-сербам бороться с буржуинами.

На эти мечты Валера поиронизировал:

– В Сербии в сёлах ещё имеются настоящие православные девушки. Женишься. И вот южная ночь, в доме под красной черепицей почиваешь с женой, дети за стенкой, вдруг стук в дверь. Ты поднимаешься, берёшь «калаш», что у тебя всегда наготове под кроватью лежит, подходишь к двери. «Кто там?» – спрашиваешь грозно, а из-за двери голос Артёма: «Петя, ты здесь? Впусти, замёрз я!»

Иногда звонит Валере. В Сербию не поехал. В монастырь трудником пошёл…

– Поработаю, – делился планами с Валерой, – потом иноческий постриг приму, потом иеродиаконом рукоположусь, иеромонахом…

Через год ушёл из монастыря. «Не вмещает он в себя монашество, – прокомментировал Валера метания мушкетёра, – монастыря четыре перебрал, из каждого какое-нибудь обстоятельство выталкивает. Не его этот путь».

Пётр печалился Валере:

– Поеду на Тихий океан, где службу проходил, контрактником во флот. Напрошусь в небольшой гарнизон на дальний остров. На Камчатку бы.

Манил его отшельнический образ жизни.