Чужие игрушки. Часть 2

Пазл 46. Медсанбат

Хромов усмехнулся:

– Тишина, это потому, что эти Энкавэдэшники диверсантами немецкими оказались. Один то выжил и бредил в медсанбате на немецком. Так, что следствие это для особиста самого могло, окончится очень печально. Получалось проморгал он врагов прямо у себя под носом. Вот так то.

– Значит Лешка правильно рванул их тогда?

– Правильно. Не рванул бы, из нашего рейда никто кроме энкавэдешников не вернулся. А им бы с рук сошло. Они бы какую-нибудь сказочку придумали. А, наше командование перекрестилось. Одной заботой меньше. Бузотеры погибли, никаких ЧП нету.

– А, у ребята, помню, все же сомнения были. Сомневались, правильно Лешка энкавэдэшников рванул или нет. Но, Лешку никто не сдал. А знаешь почему Федор Петрович?

– Почему?

– Ловко он корректировал по радио огонь с колокольни.

Хромов усмехнулся:

– Да, пригодилась и нам с тобой тогда их радиостанция «Густав».

В сознание Хромов пришел уже в медсанбате. Пахло хлоркой и карболкой. Они не перебивали сладковатый запах крови и смерти. Над головой был брезент палатки. Рядом лежали раненые. Тишина прерывалась редкими стонами. По проходу сновали сестры и санитары. Проходивший, военврач с белом халате с пятнами крови на груди остановился и присел рядом:

– Пришел в себя герой. Хорошо, значит не пропали мои труды даром. Повезло вам батенька. Во всех смыслах повезло. С ранением повезло, с друзьями повезло. Да и мне повезло. Спасли ваши друзья и вам жизнь и еще нескольким раненым.

Устало удивился Хромов:

– Как спасли?

Военврач радостно ответил:

– Пришли кровь сдавать, Просто рвались дать вам свою кровь. Медсаниструктор привозила их по два-три человека. А, у нас тут с кровью большие проблемы, операций много. Ну, кровь, конечно не только вам досталась. Несколько человек еще с того света вытянуть удалось. Так что, счастливчик вы батенька. Посекло вас осколками часто, но не глубоко. Ну, осколки вам я почти все вынул. Может парочку мелких и не заметил. Простите. Работы много.

– Спасибо доктор.

– Выздоравливайте голубчик.

Через какое-то время Хромов попытался самостоятельно добраться до туалета. Кружилась голова. Но свежий воздух обрадовал. На третий день, после того как Федор Хромов пришел в себя, в палатку в сопровождении санитара вошли трое в шинелях и фуражках с голубыми тульями и малиновыми околышами. Прошли до середины палатки. Санитар ткнул пальцем в лежащего на матрасе раненого:

– Вот он.

Один из Энкавэдэшников скомандовал:

– Встать!

Санитар испуганно проговорил:

– Он без сознания. Тяжелое ранение.

Энкавэдэшник скороговоркой зачитал приговор и выстрелил в голову приговоренного. На лицах раненых был ужас. Федор Петрович сел на своей постели. Энкавэдэшник что-то тихо спросил у санитара. Санитар с ужасом на лице ткнул пальцем в Хромова. Энкавэдэшник направился к Федору Петровичу и бросил через плечо санитару:

– Этого уберите от сюда.

Энкавэдэшник с пистолетом в руке навис над Хромовым:

– Хромов Федор Петрович?

– Это я. Не надо здесь. Я смогу выйти. Сил хватит.

Энкавэдэшник усмехнулся, хмыкнул и стал убирать пистолет в кобуру.

Хромов вышел первым. Свет резанул глаза он прохрипел:

– Отойдем подальше, не стоит раненых волновать.

– Идите туда лейтенант, вас там ждут.

– Над плечом Хромова высунулась рука, указывавшая направление.

Там куда указывала рука на лавочке, положив локти на колени и склонив голову в фуражке с голубой тульей и малиновым околышем, сидел человек. Хромом пошатываясь пошел и остановился у лавочки. Сидящий поднял голову:

– Привет майор.

На Хромова смотрел особист. Федор Хромов вытянулся:

– Здравия желаю, Александр Яковлевич. Вы забыли, я не майор, я лейтенант.

– Да нет, Федор Петрович, майор. Подполковник сдержал слово, я наложил на его рапорт утвердительную резолюцию, все прошло гладко. Батальонный комиссар начал ерепениться. Я ему напомнил, что место комиссара на передовой, чтобы поднимать бойцов в бой и предложил поучаствовать в очередном контрударе. Спесь с него слетела, как с пива пена.

Особист быстро посмотрел на одного из его подчиненных, стоявших за спиной Хромова:

– Лейтенант, накинь-ка свою шинель на Хромова. А то стоит он здесь в одном исподнем. Не удобно.

– Товарищ старший майор.

Жесткий взгляд Александра Яковлевича уперся в лицо, стоявшего за спиной Хромова Энкавэдэшника. На плечи Хромова легла шинель.

– Да ты присаживайся Федор Петрович, в ногах правды нет. А вы погуляйте пока.

Хромов сел на лавочку.

– Что же ты, Федор Петрович, не сказал тогда, что вывез трупы группы НКВД на танке.

– А, что говорить, я разве мог поступить иначе.

– Так вот, майор. Один из них оказался жив. Случайно обнаружилось.

– И что?

– А, то что бредил он на-немецком языке, но это уже из госпиталя доложили.

– И где он сейчас.

– А, лежал в медсанбате недалеко от тебя. Это его сейчас шлепнули.

– Зря вы так. Раненые же ничего не поняли. А потом, допросить его можно было бы.

– Да уж. Надо будет сделать внушение моим обормотам. Много о себе понимать стали. А, этого. Чего там допрашивать. Кроме того, что он бредил на-немецком, хирург у него обнаружил интересную татуировку на плече. Короче провели мы расследование. Прав ты оказался. Это были диверсанты из особой диверсионной группы «Брандербург восемьсот». Воспользовались документами сотрудников НКВД из приграничных районов. Мы, когда они пришли, и сказали, что с боями пробивались из окружения, запрос сделали. Подлинность их удостоверений Москва подтвердила. Но, фотографии то в запросе не пошлешь. Видимо на это они рассчитывали. Но, промашка у них вышла. На тебя они напоролись. Так, что кроме восстановлении в звании, я послал на тебя представление на орден Красной Звезды.

– Спасибо Александр Яковлевич. Служу Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

– Сиди-сиди Хромов. Орден пока еще пришел. Да и спасибо, как говориться не булькает. Ты же понимаешь, что я не настолько сентиментален, чтобы прибежать сюда тебя поздравить с наградой. Ты это все скоро и без меня узнал бы.

Они замолчали. Продолжил Александр Яковлевич:

– Спор у меня вышел с командиром полка. Я хотел тебя к себе взять. Понравилась мне твоя хватка. И диверсантов раскрыл, и утечку оперативной информации выявил. А, Петр Евграфович уперся. Мне говорит, самому такие офицеры нужны и в штабе и комбатов толковых не хватает. Решили мы с ним, у тебя самого спросить. Так что, я все тебе это честно рассказываю. Сам то, что думаешь?

– Извините Александр Яковлевич. Мое место на передовой. Да и о характере моем вы наверняка осведомлены. Думаю проблемы у вас с моим характером будут.

– Да. Справки я о тебе навел. Кстати хочешь знать почему тебя сразу не расстреляли, а дали десятку?

– Почему?

– А, потому что ты все на себя взял. Твердил что виноват, достоин наказания. С показаниями на тебя других врагов народа ты согласился. На них показаний не дал. Можно сказать, сотрудничал со следствием. Но, странно как-то сотрудничал. Сам себя под расстрел подвел, можно сказать выпрашивал себе расстрел, других защищая. У нас такое не понимают. Просто решили тебя для выполнения плана по другим делам оставить, так сказать на будущее. Так-то. Что хлебнул горюшка? Что молчишь?

– А, что говорить? Сопли рукавом размазывать, в жилетку плакаться?

– Считаешь меня недостойным твоих откровений?

– Нет, просто не привык жаловаться, ни на судьбу, ни на людей. Не хочу никого винить. Сам себе судьбу выбирал. Сам значит и виноват.

– Понятно. Вижу предупреждать тебя держать язык за зубами о нашем разговоре, лишнее.

Александр Яковлевич замолчал, вздохнул и продолжил:

– Жаль. На передовой тебя рано или поздно просто убьют. А, у нас ты бы мог пользу большую принести. Но, сам решил. Так тому и быть. Смотрю я на тебя. и думаю, прав ты. Не вяжется фуражка с синей тульей с твоей небритой рожей. Хотя,…если побрить. Нет. Все равно, как на корове седло, а пилотка твоя грязная тебе была к лицу. Это я тебе как физиономист говорю.

– Спасибо. Александр Яковлевич, товарищ старший майор. А, поможете мне в полковую разведку попасть?

Особист расцвел:

– Ну, это другое дело. Как говорится и волки сыты и овцы целы. Еще раз убедился. Голова ты Хромов. Помогу.

Через неделю Хромов вошел в ротный блиндаж. Навстречу ему поднялся политрук Никитин:

– Хромов! Рад! Очень рад!

Из-за стола поднялся старший лейтенант, молодой человек, лет двадцати пяти:

– Наслышан. Юрий Павлович Санин. Новый командир роты.

Хромов приложил руку к пилотке:

– Здравия желаю товарищ старший лейтенант. Позвольте представиться по поводу дальнейшего прохождения службы. Лейтенант Хромов. Федор Петрович. Вернулся в строй после ранения.

Повернулся к Александру Ивановичу:

– Здравия желаю товарищ политрук. Здравствуйте, Александр Иванович.

Александр Иванович обрадовано:

– Федор Петрович, может чайку?

– Не откажусь.

Александр Иванович обратился к связисту, возившегося в углу блиндажа с телефоном:

– Рядовой, сделайте нам чайку

Хромов тоже повернулся к связисту:

– Здравствуй Миша.

– Здравия желаю товарищ лейтенант. С возвращением Федор Петрович.

– Спасибо, Михаил Валентинович.

Когда связист вышел Санин выразил удивление:

– Скажите, вы всех рядовых по имени-отчеству помните?

– Не всех, но многих. Особенно тех с кем пришлось лиха хлебнуть, бок-о-бок сражаться.

Никитин с восторгом посмотрел на Хромова:

– Федор Петрович, вы наверное еще не в курсе. Вам присвоено звание майор, и по возвращении вам предписано прибыть в штаб полка.

– Я в курсе. Но, уйти, и не попрощаться с теми, с кем воевал, просто не мог. Поблагодарить, что не дали мне богу душу отдать. Вы не против товарищ старший лейтенант?

Санин радостно фыркнул:

– Не то, что не против. Я очень рад. Рад познакомиться с человеком легендой, любимцем роты.

– Не преувеличивайте Юрий Павлович. А то, зазнаюсь, ненароком.

– Думаю вам это не грозит, Федор Петрович.

– Скажите, а кто сейчас командует моим взводом?

– Как вы и рекомендовали Белов. Послали представление на него на звание младшего лейтенанта. С офицерами туго.

– Из него хороший офицер получится. Ну, пока чай пьем, расскажите какие новости в роте.

– Новостей хоть отбавляй. После вашего рейда, тут такая чехарда началась. Мама не горюй. Немцы только через день попытались наступать. Атаку отбили. Танки помогли трофейные. Потом немцам не до нас стало. В соседнем батальоне попытались такой же рейд к немцам провести. Но не удачно. Продвинулись недалеко. Много народа положили. Видимо два раза подряд такое не проходит.

– От чего же, Брусилову это хорошо удавалось. Не доводилось читать?

– Не доводилось.

– Жаль. Почитайте его воспоминания.

– Вы читали воспоминания Брусилова?

– Читал, и вам советую. И еще. Отцы командиры, заранее прошу у вас прощение, кое-кого я у вас заберу. Я теперь буду в полковой разведке. Но, замену себе те, кого заберу, подготовят. Обещаю.

За спиной у Хромова раздался девичий голос:

– Говорят, Хромов вернулся.

Хромов обернулся:

– Танечка! Спасительница моя.

Возвращаясь мыслями к разговору со Звягинцевым, Федор Петрович пробурчал:

– Вроде тяжелая нам тогда выпала доля, а вспоминается с любовью.

Пазл 47. Последний рейд Хромова

– Знаешь, Витя, а я ведь тебя тогда хотел в эту школу инструктором по танкам вызвать. Сказали что ты в госпитале.

– А, я бы к тебе Федор пошел бы за милую душу, и после контузии, если знал. Инструктор это же нестроевая должность?

– Да, как тебе сказать, Витя. На передовой нестроевых не бывает. Даже кашевар, если надо, винтовку в зубы и пошел в атаку. Да, что я тебе рассказываю, сам ты все знаешь.

Фронтовики задумались. Хромов продолжил:

– Знаешь Виктор Петрович, я не из хвастовства тебе скажу, ребят мы тогда готовили универсалов, Каждый, и пластун, и взрывник и водитель. Немецкому только обучались они плохо. Не все, конечно, некоторые на лету схватывали, даже мой берлинский акцент перенял. А у многих было стойкое отвращение к немецкому языку. Ненависть убеждению не поддается. Но, и погибало их немало. А, погибали, сам Витя понимаешь, лучшие. Я понимаю, по времени, ты в ту мышеловку, которую нам устроили немцы, не попал? Уже ранен был?

– Я в это время в уже в тылу был, в госпитале. Ожоги, контузия, руки ходуном ходили. Хорошо хоть лицо не обгорело.

– А, мы тогда задачу получили. Да, какое там получили, в общем, сами на это дело напросились. В штабе некоторые возражали. В общем решили создать впечатление ложного контрнаступления. Ну, чтобы у остальных была возможность с малыми потерями прорваться к своим. На первом этапе забросили скрытно наших ребят, хорошо владеющих немецким языком к немцам. Их задача была, выявить координаты, куда нужно нанести артиллеристские и авиационные удары. Ну и координаты танковых подразделений, которые на втором этапе мы должны были захватить и использовать танки на третьем этапе, чтобы у немцев сложилось впечатление массированного удара. Ну, ребятки вышли в эфир на волнах немецких радиостанций и на немецком языке. В замаскированном виде передали все что надо. Вроде обычная болтовня между танковыми экипажами. Наши долбанули. В результате немцам досталось, но и одного нашего пацана тоже крепко зацепило. Огонь-то по сути дела, ребята на себя вызывали. С ранеными, сам понимаешь, в рейде проблемы. Назад в медсанбат их не отвезешь. Если не пристроить кому-нибудь в деревне, считай, даже с легким ранением он покойник. Потом выдвинулась основная группа. Захватили мы тогда, почти танковый немецкий батальон, без шума и пыли. И пошли гулять по немецким тылам. Только теперь мы немцев слушали по радио, сами соблюдали режим тишины в эфире. Прикурить мы им дали. Но немцы тоже не дураки, они быстро просекли что, к чему. Стали они нас вычислять. Пригнали радиопеленгаторы, думали мы на радиопередачах проколемся. А, нам только этого и надо. Мы стали устраивать радиопередачи на русском языке вблизи немецких танковых подразделений равных по численности нашему. Предварительно отрезали антенны у немецких танков. Результат понятен?

– Немцы долбили своих?

– Точно. А, мы им в этом активно помогали. Расстреливали немецкие танки из засады. Заодно верещали по-немецки, чтобы скорректировать огонь немецких батарей. Документы у нас были подлинные немецких танкистов. Так что, к нашим сообщениям немцы относились с доверием. Но, и это они прорюхали. Тут, то и начали они нас обкладывать как волков. Началась на нас настоящая охота. Но задачу, то мы считали, что уже выполнили с лихвой. Силы отвлекли на себя не малые, а главное, танки на себя отвлекли. Стали пробиваться к своим. Где немцы мы знали хорошо, а вот где наши ни фига. Вот и напоролись на своих. Ну, тут нас свои и взяли. Долбанули по нам из пушек. Кто в живых остался в немецкой форме были, да не просто не в немецкой, а в форме СС. Хорошо сразу не расстреляли. Сам понимаешь, о нашем задании перед строем никто не объявлял, и знали о нем очень немногие. Знали командир полка, особист, да человека два из штаба. Особист и командир погибли при прорыве из окружения. Нашелся один штабной из штаба дивизии, который знал об операции. Но, он не знал, ни деталей операции, ни меня в лицо и уж тем более моих ребят не знал. Его задача была правильно рассчитать выход основных сил из окружения, с учетом нашего удара. Тут и выскочил как черт из табакерки наш батальонный комиссар. Говно не тонет. В нашем полку тогда много ребят полегло, а у него ни царапины. Представляешь. Ну и рассказал, что он героически выводил наши войска из окружения, а мы драпанули, а поскольку на нас немецкая форма, то делайте выводы товарищи.

– Ну и чего?

– Да, повезло нам. Мы перед операцией свои документы в штаб сдали, ну и нашлись они. Вынесли их все-таки из окружения.

– Ну, так и дело с концом, документы то нашлись.

– Нашлись, то они нашлись. Да, только, со всем моим послужным списком. А ты-то помнишь, что это за список. Бывший враг народа, и так далее и тому подобное. Организатор вооруженного бунта в роте, и только потом командир отдельной разведроты. Плюсы все на паре листов разместились, а минусы целый том заняли. Мне тогда следователь-особист, с воспитательной целью перед моими глазами полистал мое личное дело. Но, правда ребятам все-таки повезло. Правда, и тут бабушка на двое сказала, повезло или нет. Ребятишки-то стали давать показания в мою пользу, на очных ставках молодцами держались, а это понимаешь было им самим совсем не на пользу. Думаю, загремели они все в штрафной батальон. Хотя, нет приказ двести двадцать семь позже вышел. До правды, тогда, конечно, докопались. Но, бдительность в отношении меня все-же решили проявить. И поехал я снова лес валить, на этот раз на Колыму. Потом вытаскивают меня с кича. Ты, спрашивают, в газодинамической лаборатории работал? Отвечаю, да, работал. Собирайся, поехали. Привезли в шарашку.

Пазл 48. Шарашка

И поехал я снова лес валить, на этот раз на Колыму. Потом вытаскивают меня с кича. Ты

,спрашивают, в газодинамической лаборатории работал? Отвечаю, да работал. Собирайся, поехали. Привезли в шарашку. Работаю. А начальник у меня знаешь кто там был?

– Кто?

– А, сынок нашего батальонного комиссара. Морда сытая, наглая. Форма на нем была энкавэдэшная. Я не сразу сообразил, что он сынок нашего комиссара. Но, похвастаться он любил. Из личного моего дела вычитал, где я служил. Спросил не знал-ли я его отца. Как меня тогда угораздило, не сознаться ему, что мы друг друга хорошо знали. Но пронесло, думаю спроси он у своего папаши про меня, не долго мне после этого было бы землю топтать. Он быстро просек, что я работаю на уровне изобретений. Смотрю перед приездом начальства, садится и колдует над моими чертежами и расчетами. Перед начальством тянется. Вот говорит я тут подумал и посчитал, не желаете взглянуть, и сует мои чертежи. Потом я случайно у него на столе увидел авторское свидетельство на моей работе. Тогда до меня и дошло, зачем он у меня допытывался как составлять формулу изобретения.

– Вот гнида! Ну а дальше что?

– А, дальше, Витя, было вот что. Спасло меня, как раз, то, что этот гад украл у меня изобретение. Такая вот насмешка судьбы. Мы тогда продолжили работы над жидко-реактивными двигателями. Само топливо и окислители разрабатывали другие люди. От меня требовалось разработать конструкцию ракеты, чтобы во время движения, перемещение жидкого топлива не вызывало смещения центра тяжести ракеты. Это сейчас ракеты летают надежно как по маслу. А тогда половину испытаний были неудачными. Но, и неудачи продвигали нас вперед, главное было понять, где допущены ошибки. Я как то раз внес изменения в конструкцию, которые привели к успеху на испытаниях. А, внести эти изменения и доработки в рабочую документацию не успел. Куратор мой, сынок нашего комиссара, наблюдал наши успешные испытания, а почему они стали успешными поинтересоваться не удосужился. Решил похвастаться перед своим начальством своими заслугами. Я о его намерениях ничего не знал. Занимался доработками. Идея мне тогда одна пришла в голову. Отнес эскиз чертежа в опытные мастерские. Сделали доработку. Думаю, надо еще проверить правильно я доработку сделал или нет. Пометил я изделия, которые подлежат доработке меловыми крестиками. А, куратору ничего не сказал. Чего раньше времени трепаться. А, он решил, что все уже на мази. Меня, я так понимаю, чтобы я глаза не мозолил его руководству, он решил на время ответственных испытаний в карцер упрятать. Посмотрел он на меня эдакой лукавой усмешкой и говорит:

– Надо вам Хромов посидеть в карцере и подумать над своими ошибками. А там посмотрим, что с вами делать.

Ну, думаю, вот Федор и закончилась твой творческий труд на благо Родины.

– А, то, что у тебя успехи были в расчет не брали?

– Витя, а, кто знал-то о моих успехах? Только мой куратор. Он еще хоть что-то понимал в технике, а те, кто над ним, понимали только одно. Как перед хозяином хорошо выглядеть. Как бы его гнев на себя не навлечь. Ради этого они любого готовы были в порошок стереть.

– Но, они-то понимать должны были, что без таких как ты у них ничего не выйдет?

Федор Петрович горько усмехнулся:

– Витя, кто я для них был? Один из многих. Там и с более талантливыми не чикались. Считали, что новых отыщут. Мы для них были просто лагерная пыль. А, в это время пошла новая волна пересмотра старых дел. Несколько наших товарищей после пересмотра исчезли из нашей шарашки. И хорошо если просто их на Колыму лес валить отправили.

– Может их реабилитировали?

Хромов покачал головой:

– Навряд ли, Витя, скорее всего расстреляли. Ну так вот. Срок моей отсидки в карцере еще не закончился, а меня из него вытаскивают. А, на меня тогда такая апатия накатила. Думаю, плевать, все-равно один конец, может отмучился, расстреляют и дело с концом. Смотрю, нет, и на этот раз тащат меня не на особое совещание, а к следователю. Тут и выяснилось, что сынок нашего комиссара, взял одну из ракет, помеченную моим крестиком, поставил на пусковой стол и стал петь комиссии, что он настолько уверен в результатах испытаний, что не пойдет в блиндаж для наблюдения за испытаниями, а будет наблюдать прямо снаружи на полигоне. В результате ракета влетела прямехонько в амбразуру блиндажа, в которой сидела комиссия. В блиндаж она полностью не влетела, амбразура была узкая, но все, кто в блиндаже были, сгорели заживо. А, у моего куратора ни царапины. Тут он решил видимо все на меня свалить и меня окончательно подставить и потопить. Стал меня следователь допрашивать:

– Ты ставил крестики на секретных изделиях?

– Да, я ставил.

Этот мне так угрюмо говорит:

– Значит сознаешься? Это правильно. Выходит, не зря тебе Хромом терроризм вменяли.

Ну я смотрю на следователя, молчу, поскольку предыдущий опыт мне говорит, молчи, целее будешь.

Сижу смотрю молча на следователя, помня, что любое, неосторожно сказанное слово только усугубляет приговор.

Следователь копается в бумагах на столе:

– Значит это из-за тебя приемочная комиссия погибла. Теперь это тебе с рук не сойдет

Ну я не выдержал и говорю:

– А причем здесь, крестики, которые я ставил и гибель приемочной комиссии?

– А, притом, что на испытание была представлено изделие с твоим крестиком. Спрашивается, почему именно это изделие оказалось неисправным и привело к аварии и гибели комиссии?

– Потому, что эти изделия требовали доработки и их я пометил как требующие доработки.

– А, в ваше авторское свидетельство на изобретении соответствует этой доработке?

– Какое мое изобретение?

А он мне:

– Ты, Хромов, дураком-то не прикидывайся. Вот об этом свидетельстве речь.

Показывает мне описание. Читаю, а это уже другое изобретение, не то которое я уже видел. Прочитал. Оказывается, позаимствовал мой куратор мои идеи двухмесячной давности. Смотрю я авторство, а моей фамилии там нет. Ну я следователю и говорю:

– Нет не соответствует это описание сделано без учета выполненных доработок. Только не мое это изобретение. Нет моей фамилии в списке авторов.

А это похоже для следователя стало неожиданностью. Смотрит он авторское свидетельство и говорит:

– Ах вот как? Действительно, зато фамилия вашего куратора на нем значится. А он утверждал, что это ваша работа.

Задумался следак, а потом спрашивает:

– А, вы предупредили вашего руководителя, что изделия требуют доработки?

Я головой мотаю:

– Виноват, не успел его предупредить, в карцер попал.

– А, что за доработка требовалась изделию?

Ну я ему:

– Чертеж на доработку лежит в экспериментальной мастерской, на чертеже сверху надпись – «внести изменение в изделия помеченные меловым крестом».

А, следователь так глаз прищурил и говорит:

– А, не могли вы сказать на очной ставке с вашим руководителем, что предупреждали его о доработке?

А, я ему:

– Но я же его не предупреждал. Это же будет ложь.

Посмотрел он на меня с сожалением и говорит:

– Ничего ты так Хромов и не понял.

Потом как заорет:

– Ты понимаешь идиот, что тебе хана. Если ты его не предупредил о доработках, тебя точно расстрел грозит.

– Ну расстреляют, значит расстреляют, когда-нибудь это должно случиться.

А он мне:

– Ну, ты идиот. Ничему тебя жизнь не научила. Дай показания на своего капитана, и все. Больше ничего не надо. Ты только подпиши протокол допроса, и я буду ходатайствовать о твоей реабилитации.

А я ему:

– Я такие показания давать не буду и подписывать тоже ничего не буду.

– Федор Петрович, так он что, все-таки понял, что ты прав, а сынок нашего комиссара гад?

– Ну, а т ы думаешь, там одни дураки были. Конечно догадался.

– Так чего ты на этого гада показания не дал? Посадили бы его, туда ему и дорога.

– Э, Витя, многие поддавались на эту уловку. Думали, что правду знают, и настоящих врагов народа на чистую воду выведут. А потом им предлагали уже вражескую шпионскую сеть раскрыть. Видел я таких на очных ставках. Скольких они за собой честных людей на дно утащили.

– Что все так безнадежно?

– Знаешь, лучше и не начинать в эти игры играть. Если бы даже это правда была, я бы все равно не подписал этих показаний. Увяз у птички коготок, и птичке конец. Так вот. Через неделю снова мне конвойный командует:

– С вещами на выход.

Иду думаю, это уж точно особое совещание. Размышляю, что мне дадут – расстрел или снова этап. Заводят меня, смотрю, никакого особого совещания, опять меня следователь ждет. Сидит подписывает какую-то бумагу. Протягивает мне. Читаю, освобождение и предписание на поселение в соответствии со статьей УК. Спрашиваю следователя:

– А не могли бы вы мне посодействовать попасть на фронт?

А он мне:

– Ты же, Хромов, не захотел мне посодействовать разоблачить врага, значит и я тебе не буду. Странные вы люди, враги народа. Все у вас не как у людей. Ты знаешь Хромов, что все чертежи в архиве по вашему секретному изделию подписаны твоим капитаном? Твоей подписи на чертежах, кроме того чертежа, что нашли в экспериментальной мастерской больше нигде нет.

Я удивился:

– Как так? Я же сам чертежи в архив сдавал.

А, следователь мне:

– А, вот так. Мы сейчас занимаемся деятельностью твоего начальника. Хочешь пойти с ним паровозом? Могу устроить. Подпиши протокол, что ты чертежи чертил и готово дело.

А, потом посмотрел на меня так оценивающе и говорит:

– Только, что-то мне подсказывает, что ты еще здесь можешь понадобиться. Поэтому и выталкиваю тебя от сюда, от греха подальше. На следствии тебя твой начальничек утопит, как пить дать, и глазом не моргнет. Так что, топай друг любезный от сюда.

– Так может все-таки этот следователь разобрался в твоем деле Федор Петрович?

Хромов скептически усмехнулся:

– На жилу он напал, Витя. Нашел врагов народа, и ни где-нибудь, а в святая святых – в органах. А, на разработки наши ему плевать было с высокой колокольни.

– Думаешь?

– А, чего тут думать, Витя. Знаю я эту породу, насмотрелся.

Хромов сделал паузу и продолжил:

– Я ему, вам видней гражданин следователь.

А он мне:

– Вот именно. Сиди там тихо, и не рыпайся. Все, пошел вон.

Попал я в маленький городишко, недалеко от сюда. Хожу отмечаться в комендатуру. А жрать нечего. Это в шарашке и лагере баланду и пайку дают, хоть какую, но дают, а здесь, как знаешь, так и обходись. На работу меня никуда не берут с моими документами и с моей пятьдесят восьмой статьей. Пошел по домам, попытался у простых людей чем-нибудь подзаработать, хоть хлебом разжиться. Землю копать, дрова пилить, мне не привыкать было. Куда там, людям самим хлебушка еле хватает. Женщины на меня вообще волком смотрят, рожу, говорят, отожрал здесь в тылу, а наши мужики на фронте кровь проливают. А, что им скажешь, правы они. Поперся я в военкомат. Военком со мною поговорил, выяснил что я имею фронтовой опыт. Говорит, приходи днями, сделаю на тебя запрос. Посмотрим, что ты за птица, может, наврал все мне тут с три короба. Документики-то у тебя мил человек подозрительные. Ну я перед военкоматом на лавочке и стал ночевать. Пару раз патруль меня задерживал. Я уж надеялся заберут в камеру, может накормят. Э, нет, не обломилось. Не захотели патрули со мною связываться, с лавочки шугнут и дальше топают. День на четвертый, военком сжалился, дал хлебца напоил горячим чаем. А еще через несколько дней, снова позвал меня в кабинет. Смотрит он на меня жалостливо и говорит:

– Могу тебя на фронт направить только в штрафную роту.

Когда я его благодарить стал, он вообще опешил. Спрашивает меня:

– Ты хоть знаешь, что такое штрафная рота?

Говорю, знаю. Дайте только за Родину умереть, а не просто сдохнуть здесь под забором от голода.