Батя: Легенда спецназа ГРУ

Главное управление Генерального штаба ВС РФ

Региональная общественная организация «P.O.С.А.»

КНИГА ПАМЯТИ

Колесник Василий Васильевич

Сборник очерков, документов, воспоминаний о Герое Советского Союза генерал-майоре В. В. Колеснике. Фотографии из личного архива В. В. Колесника.

^{Герой Советского Союза генерал-майор Колесник Василий Васильевич, 1935–2002}

Краткое описание моей жизни

Я, видно, родился в роковой день – тринадцатого числа. 13 декабря 1935 года в станице Славянская (ныне Славянск-на-Кубани) Краснодарского края. Родители мои были типичными сельскими интеллигентами: агроном и учительница. Верили в добро и, как свет, несли его людям.

В 1939 году отца, агронома-рисовода, направили на работу на Украину – деревню Алиферовку Миргородского района Полтавской области. Здесь нас застала война, а вместе с ней пришли на нашу землю страшные беды. Отец с матерью ушли в партизанский отряд, оставив нас, четверых детей, на руках дедушки с бабушкой. Однажды, когда родители наведывались к нам, они были выданы предателями и попали в руки фашистов. 7 ноября 1941 года отца с матерью расстреляли на наших глазах.

После освобождения Полтавщины нашими войсками в 1943 году нас взяли к себе родственники матери. Я оказался в семье младшей сестры моей матери, муж которой служил в авиации. В его перевели в г. Майкоп. Здесь в 1945 году мы с братом поступили в Краснодарское суворовское военное училище: путь наш был предопределен с детства, наша профессия – защищать Родину.

В 1947 году училище перевели в г. Орджоникидзе (ныне Владикавказ) и объединили с общевойсковым училищем. В 1953 году я окончил наше любимое суворовское училище, овеянное полуребячьей романтикой, и стал взрослым курсантом в этом же учебном комплексе.

После окончания его в 1956 году я был направлен в Дальневосточный военный округ на должность командира взвода в отдельную роту специального назначения 25-й армии. В 1957 году роту перевели в Северную группу войск, в Польшу. На базе нашей роты был развернут отдельный батальон специального назначения, а я стал командиром отдельного учебного взвода, готовил сержантов для своей части. А в 1960 году был назначен командиром разведывательной роты этого же батальона. Служба шла, как отлаженный часовой механизм: без ЧП, но и без романтики. Может быть, потому, что все в ней стало привычно.

В 1963 году я поступил учиться в Военную академию имени Фрунзе на разведывательный факультет, о чем мечтал давно. После окончания академии, в 1966 году, был снова направлен в Дальневосточный военный округ, в г. Уссурийск, на должность начальника оперативно-разведывательного отделения отдельной бригады специального назначения.

В 1971 году меня назначили начальником штаба отдельной бригады специального назначения Среднеазиатского военного округа в г. Чирчик Ташкентской области, а в 1975 году я стал командиром этой же бригады. В этом же году бригаду передали из Среднеазиатского в Туркестанский военный округ.

В скупых сроках этого краткого описания моей жизни я не могу рассказать обо всем, что делал сам и чему обучал других. Таковы законы нашей службы. Скажу только: в ноябре 1977 года меня назначили на должность старшего офицера в Главное разведывательное управление Генерального штаба.

В мае 1979 года меня вызвал легендарный разведчик, генерал армии Ивашутин Петр Иванович и поставил четкую задачу: из войск Туркестанского и Среднеазиатского военных округов отобрать солдат, сержантов и офицеров трех национальностей – таджиков, узбеков и туркменов, сформировать отдельный батальон специального назначения к 1 июня на базе 15-й бригады специального назначения ТуркВО.

С помощью офицеров моей бывшей бригады этот батальон был полностью сформирован и укомплектован к назначенному сроку и приступил к боевой подготовке по особой программе. В конце сентября комиссия ГРУ ГШ проверила готовность батальона и оценила результаты как хорошие.

В начале ноября батальон получил приказ убыть самолетами с аэродромов Чирчик и Ташкент в г. Баграм (Афганистан).

Отправив свой батальон, я возвратился в Москву.

В начале декабря того же года меня вновь вызвал генерал армии Ивашутин и приказал: с подполковником Швецом вылететь с аэродрома Чкаловский в Афганистан и поступить в распоряжение главного военного советника СССР при правительстве Амина генерал-полковника Магомедова Султана Кекезовича.

20 декабря меня вызвал главный советник в наше посольство и попросил продумать план захвата дворца Амина.^[1]

Штурм дворца по моему плану и под моим командованием был успешно осуществлен 27 декабря 1979 года в 19.00 в течение 15 минут.

За успешное выполнение боевого задания весь личный состав, принимавший участие в боевых действиях, был награжден орденами и медалями, а мне было присвоено звание Героя Советского Союза.

В 1980 году я поступил в Академию Генерального штаба, после окончания которой в 1982 году был назначен на должность начальника направления специальной разведки ГРУ ГШ.

В 1988 году мне было присвоено воинское звание генерал-майор. В 1992 году по возрасту был уволен из рядов Вооруженных Сил.

Женат. Имею хорошую дружную семью: жена Екатерина Михайловна; дети: Наталья – 1958 г.р., Ольга – 1963 г.р., Михаил – 1967 г.р.

Михаил окончил Рязанское воздушно десантное училище и служил в бригаде специального назначения Дальневосточного военного округа. В январе 1995 года был направлен в Чечню для участия в боевых действиях, где погиб 19 января. В настоящее время я являюсь президентом Московского городского отделения Фонда социальных гарантий военнослужащим. Оказываем помощь участникам и ветеранам Великой Отечественной войны, боевых действий в Афганистане и Чечне, офицерам запаса и членам их семей.

И пусть судьба порой была жестокой ко мне самому, принося невосполнимые утраты, но я счастлив тем, что всегда был верен долгу перед Родиной и что на меня всегда могли надеяться мои боевые товарищи и наше командование.

В. В. Колесник

2000 год

(Из книги «Всем смертям назло. Вспоминают Герои Советского Союза». М., «Знание», 2000)

Человек совести и долга
^(очерк)

Когда начинаешь осмысливать жизнь человека в целом после его последнего вздоха, когда уже знаешь, что ничего больше не изменится ни в его облике, ни в характере, ни в карьере, ни в биографии (все! Биография завершена!), – пытаешься найти какие-то слова, которые бы охватили смысл этой прожитой жизни, нашли масштаб ее измерения, сложились бы в логическую формулу причин и следствий, замыслов и свершений, случайностей и закономерностей, чтобы эта формула стала неким знаком конкретной отдельной судьбы, – все твои усилия приводят к давно известному, извечно мудрому, задолго до тебя сказанному: «Человек – это мир». И каждый человек – это неповторимый мир. Свой, неповторимый и одновременно общий с тем отрезком земной истории, в котором промелькнула эта искра вечного костра Жизни.

Напишем Жизнь с большой буквы, потому что человек, о котором пойдет речь, не признавал иной.

Об этом говорят его биография, его военная профессия специального назначения – быть всегда на грани Жизни. Об этом говорили… его глаза.

Мое знакомство с Василием Васильевичем Колесником исчерпывается несколькими деловыми встречами и одним разговором с рюмкой в руках. Вот об этом разговоре, а вернее, монологе Василия Васильевича, а еще вернее – о его глазах во время этого монолога мне хотелось бы сказать в начале биографического очерка, хотя недостаточное личное знакомство с ним ограничивает мои права мемуариста.

Дело было на презентации Книги Памяти солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров соединений и частей специального округа из Москвы и Московской области, погибших в Афганистане. Только что вышедший первый том, предисловие к которому написали генерал-лейтенант Д. М. Герасимов и генерал-майор В. В. Колесник, вручался родственникам погибших, произносились речи, были воспоминания, звучали благодарные слова.

Василий Васильевич говорил: «Я, командир и отец, который потерял на войне сына, понимаю горе родителей, их боль, но твердо знаю, что они гордятся своими сыновьями, прожившими такую короткую жизнь. Низкий вам поклон и уважение».

Не знаю, случайно ли сразу после выступления – а выступал он, выйдя на свободное пространство между П-образно установленными столами, за которым сидели приглашенные родственники, – он не вернулся на свое место, где сидел, а подошел ко мне с рюмкой коньяка и как бы продолжил свою речь. Теперь уже только для меня. Возможно, и не случайно было его обращение ко мне, писателю, недавно начавшему сотрудничать с редакцией Книги Памяти. Не важно, какой мотив был у него обратиться ко мне. Важно, с какими глазами он подошел. В них еще блестела влага бати-командира, набежавшая во время поклона матерям и вдовам («Простите нас, что не уберегли ваших ребят»), и сквозь эту влагу, как во глубине океана, темнела неизмеримая неизбывность накопленной боли.

Но в то же время направленные на меня глаза уже меняли «волну» темы, заставляя глубину колыхаться переливами гнева и недоумения: что случилось со страной, с армией, с человеком, с миром? «Что случилось с вашим братом, писателем, журналистом?» (Тут мне окончательно стал ясен неслучайный выбор адресата для его вопросов.) Отчего «инженеры человеческих душ» втаптывают в грязь эту самую человеческую душу? Почему изголяются над святынями народа, над армией, которая бережет эти святыни? Как в интеллигентском сознании рождаются чудовищные оскорбления памяти героев и, наоборот, прославления «непойманных воров?» Почему рынок – важнее всего? Рынок – для товаров, ну и пусть торгуют, зачем же меня-то заставлять торговать? Почему такие простые истины надо доказывать?

Моя попытка уйти от непосильной участи быть ответственным не за свои грехи полным согласием с его позицией не была принята: вопросы-то остаются! Глаза Василия Васильевича требовали ответа. Возмущенный океан его души не успокаивался; глаза отражали лишь поверхностные отблески пережитых и бушевавших штормов в мире этого человека.

Под испытующим взглядом его глаз я и пишу очерк этой жизни.

Родом из войны

У французского писателя и военного летчика Антуана де Сент-Экзюпери есть знаменитое выражение: «Все мы родом из своего детства». Неоспорима универсальность этой истины. И все же иной раз усомнишься применить ее к конкретной биографии, не находя в ней… детства.

Нет, нет, все было как у всех. В один прекрасный счастливый день (хоть и «несчастливое» число) 13 декабря 1935 года в семье Колесников, у Василия Львовича и Ольги Федоровны родился второй сын – Вася – на радость трехлетнему брату Юре, еще не старому деду Федору и всей многочисленной родне Колесников и Ткаленко.

В те годы по стране лились песни: «Будьте здоровы, живите богато!», «Загудели, заиграли провода», «Нам песня строить и жить помогает»… А Василий Львович, колхозный агроном-рисовод, один из первых, кто начал осваивать рисоводство на Кубани, потом на Украине, с особым чувством пел, не щадя голосовых связок: «Мы с железным конем все поля обойдем, соберем, и посеем, и вспашем!» В тарелках радиорепродукторов, только что появившихся в хатах и на улице, читали строки далекого степного акына Джамбума: «От жизни счастливой рождаются дети…»

Конечно, от жизни счастливой и для счастливой жизни родился Вася Колесник. С такой же радостью семья встречала появившуюся следом сестренку Олю, потом еще одну сестричку, Инну. Ольга Федоровна уже ходила пятым ребенком, когда началась война, когда в деревню пришли немецко-фашистские оккупанты. Родители-коммунисты с дедом Федором ушли в партизаны.

Мало что оставалось в памяти Василия Васильевича от того довоенного детства. Отчетливо врезались в память только мамины медно-золотые, играющие на солнце кудряшки на висках. Страшное зрелище, которое пришлось пережить шестилетнему Васе, парализовало его психику, оставило заикой, затмило солнце детства.

Из укрытия в стоге сена, куда спрятали соседи детей партизан, два мальчика и две совсем еще крохотули-девочки видели, как немцы расстреливают их папу и маму. С остекленевшими от ужаса глазами и раскрытыми в судороге ртами дети запечатлевали один из эпизодов мировой войны: мама, защищаясь от пули, закрывает большой живот; папа с поникшей головой скользит вниз спиной по стене хаты, оставляя на белой глине красные следы; окровавленного деда пинает сапогом верзила; людей прикладами загоняют в хату… Вдруг вместе с пламенем бензина над хатой взметнулся невыносимо истошный вопль запертых там людей. Казалось, голосит само пламя, то выбрасывая угрожающие клубы мстительного, с хрипом крика, то вознося в небо всполохи умоляющего вопля.

Ужас виденного навсегда впечатался в чистый лист детского восприятия мира. Теперь, зная этот факт из жизни Василия Васильевича и вспоминая поразивший меня взгляд, я думаю, что видел в его глазах отражение навсегда застывших всполохов того костра из человеческих тел.

Рассказывают, что генерал В. В. Колесник бурно реагировал на появившиеся в начале перестройки утверждения некоторых военных историков, принижающих значение великой победы советского народа над фашизмом тем, что она, мол, не стоит понесенных потерь («Мы врага горами трупов закидали»). Он видел одну из этих «гор». Да, в том эпизоде войны соотношение потерь явно не в нашу пользу. Но вы, кощунственно-«объективные» историки! По вашим калькуляторам выходит, что мы вообще зря выступали против, зря сопротивлялись мощной силе, которая хотела нас поработить, что зря мои родители пошли в партизаны (живы, бы остались)… Эй вы, с калькуляторами! История движется духом народным, а не вашими выкладками, которые и нынче предписывают поднимать лапки перед сильным и богатым…

Каждой клеточкой своего существа протестовал Василий Васильевич против приземленно-благоразумной философии «премудрого пескаря», которая, как ржавчина, проникла во все поры государственного механизма, в том числе и в армию. Потому-то и темнела глубокая боль в его глазах вместе с застывшим пламенем детского ужаса во время упомянутого монолога, состоявшего из потока вопросов, не встречавших ответов.

Так что не получается у меня сказать вослед Экзюпери, что он родом из своего детства, хотя, конечно же, оттуда. Только детство-то осталось в глазах и памяти одним большим воющим костром. Огромное полымя войны. Оттуда он родом.

Добрые люди

Осталось холодное пепелище от всего, где гремели песни про счастливую жизнь. Остался в стогу сена человеческий «выводок», обреченный без материнских и отцовских забот на голодную и холодную смерть. Так происходит с каждым выводком в зверином мире. Но чем сильно человеческое общество? Тем, что «мир не без добрых людей»!

Уже какие-то безымянные добрые люди, презрев страх расправы за пособничество партизанам, спрятали ребятишек в стогу. Может быть, они же, может, и другие нашли способ переправить малышей через линию фронта на «большую землю». Там по всем правилам военного времени сотни и тысячи таких же оставшихся беспризорников направлялись в детские дома. Уже этого одного было достаточно, чтобы никто из них не погиб. Чьи-то добрые глаза заметили испуганно-трясущуюся, заикающуюся четверку, крепко держащуюся друг за друга, и не разлучили их. Старший Юра был уже настолько «взрослым», что помнил: где-то в этом разоренном мире есть тетя Маруся и тетя Нина, родные сестры матери. Значит, есть на земле частица того родственного тепла, которого лишились дети после трагедии. Чьи-то добрые сердца помогли детям соединиться с родственниками.

Все семейное тепло, все воспитание, все, что могли бы дать им родные папа с мамой, сироты получили в семье Долгова Семена Гордеевича и его жены Нины Федоровны, младшей сестры погибшей Ольги Федоровны.

Надо отдать должное этой паре мужественных и самоотверженных русских людей, в тяжелую годину взявших на себя обязанность прокормить, одеть-обуть, воспитать четверых мальцов вдобавок к своему ребенку. Ведь надо иметь в виду, что дети могли бы оставаться в детдоме, так сказать, на государственном обеспечении. А время было военное, суровое. В любом уголке страны все семьи сидели на скудном питании, носили латаную-перелатаную одежду, подвязывали отвалившиеся подошвы веревочкой.

Полковник авиации С. Г. Долгов обучал летчиков. Много раз просился на фронт, но начальство считало более нужной его работу в тылу. И хотя сам он питался по нормам летного состава, семья жила впроголодь (мягко сказано). Карточки иждивенцев, если их удавалось отоварить, Нине Федоровне и сыну Володе помогали мало.

Вот в этих условиях и было принято решение супружеской парой Долговых принять к себе еще троих иждивенцев (Инну, самую младшую, взяла к себе в Москву тетя Маруся).

Для приземленно-благоразумного сознания решение это выглядит безумным. Ведь это означало закабаление себя на долгие годы, особенно для Нины Федоровны. Но Семен Гордеевич и Нина Федоровна были заквашены на другой, глубоко народной, общинной нравственности: вместе выживем, порознь – пропадем. Допустимо ли, чтобы родные племянники, пережившие такую трагедию, оставались без родственной сердечной ласки? А главное: разве можно жалеть себя, когда нужно пожалеть детей? Такие люди совершают подвиг, не замечая своего героизма. Буднично, учетверив свои усилия, совершала многолетний героизм Нина Федоровна, как в народе говорят, «вытягивая жилы».

Очень скоро все дети стали называть ее мамой, любили и жалели ее, стараясь облегчить ей, болезненной женщине, нелегкую участь. Такими мамами вершится многотрудная судьба России. Они не могут позволить себе даже умереть без времени, вытягивая свои жилочки до последнего тонкого волоска. Нина Федоровна дожила до 90 лет и умерла незадолго до кончины Василия Васильевича, своего сына-племянника.

Но главную мужскую роль в судьбе детей, особенно мальчиков, в становлении их характеров, сыграл, конечно, сам Батя, как стали называть дети Семена Гордеевича. Мудрый патриарх семьи с самого начала все расставил по местам, наметив линию ответственности за свою жизнь каждого. «Мальчики, – сказал он, – должны сохранить фамилию отца, чтобы потом продолжить род Колесников». Лена была удочерена, стала Долговой Еленой Семеновной.

Мальчики души не чаяли в своем Бате, ловя каждый редкий его внеслужебный момент. Втроем они ходили на охоту и рыбалку, принося маме такие нужные трофеи. Батя научил мальчиков стрелять, пилить, рубить, колоть, плавать, копать, косить и многое чего еще. Даже испуганный, стеснительный, заикающийся Вася перестал бояться говорить и пересказывал Бате свои переживания. С этого началось его второе рождение.

«Кем бы мы стали, если бы не мама с батей? Наверное, бандитами», – как-то сказал ВасилВасильевич.

Еще одним добрым человеком на Васином пути была учительница русского языка в суворовском училище. Жестокие маленькие сверстники не щадят самолюбие заик. Она же заставила всех без издевок и смеха слушать, как Вася отвечает у доски урок нараспев. Ходила с ним в лес, и там они общались между собой «оперными ариями». И ведь добилась успеха: Вася избавился от заикания!

Этот момент в своей жизни Василий Васильевич вспоминал всегда с особым чувством. Преодоление комплекса неполноценности не только добавляет естественной радости избавления от гнетущего изъяна, но в неизмеримо большей степени придает уверенности в себе, в своей способности собственной волей создавать самого себя.

Вся дальнейшая жизнь В. В. Колесника и была строительством самого себя в духе мудрых наставлений Бати, морального примера Мамы, человеческого участия Учительницы.

Был еще один добрый человек, о котором Василий Васильевич вспоминал всегда с ласковой теплотой. Это его «Арина Родионовна» мужского пола, воспитатель в суворовском училище Булыгин. Этот офицер-воспитатель покидал спальню малышей только тогда, когда засыпал последний слушатель его сказок. Чаще всего таким оказывался Вася. Булыгин имел несомненный талант сочинителя историй, которыми обильно одаривал по вечерам малышей 45-го года, еще не знавших современных «мультиков». И такую любовь к сказкам он привил юному суворовцу, что тот, став уже седовласым генералом, вместе с внуками бежал к телевизору смотреть «мультики» и так же по-детски замирал вместе с малышами при виде монстра, радовался победе эльфов, хохотал над незадачливым волком. Эта сохраненная в душе детскость, с одной стороны, говорила о чистоте натуры этого человека, которая все равно не пустила бы в себя с возрастом черствость, прогматизм, цинизм, убивающие детскость, но, с другой стороны, как вспомнишь его глаза с отблесками тех далеких всполохов, то невольно начнешь думать о прерванном войной детстве, о том огненном «монстре», что видели его глаза, о котором – «ни в сказке сказать, ни пером описать», и порадуешься компенсированной детскости деда.