Читать книгу: «Смерть домохозяйки и другие тексты», страница 6

Космос на Фолькунгагатан: Тумас Транстрёмер

Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 1 марта 1998 года под названием «Космос на Фолькунгагатан, 57». Полная версия эссе (представленная здесь) вошла в сборник «Staden mellan pärmarna. Litterära friluftsessäer» (red. Magnus Bergh, Stockholm, 1998) под названием «Причудливые комнаты. Сёдер Тумаса Транстрёмера».

Ориентир: слюссен. Мальчик пересекает площадь Сёдермальмсторь в направлении Йотгатсбакен. Ему лет пять-шесть. Он был с мамой в Концертном зале. Когда они вышли и спускались по лестнице, что ведет на площадь Хёторьет, мальчик выпустил мамину руку и потерялся в толпе. Стемнело. Толпа быстро рассосалась. Мальчик запаниковал. «Это мое первое ощущение смерти»³⁴, – признается Тумас Транстрёмер пятьдесят лет спустя. Итак, маленький Транстрёмер стоит на Хёторьет, озирается по сторонам. И вот здравый смысл приходит на помощь и вытесняет страх:

Добраться до дома вполне возможно. Наверняка возможно. Мы приехали на автобусе. Я, как всегда, стоял на коленях на сиденье и смотрел в окно. Мимо проносилась Дроттнинггатан. Теперь следовало идти обратно той же дорогой, остановка за остановкой³⁵.

Так началось долгое путешествие от Хёторьет по Дроттниггатан к мосту Норрбру, затем через мост в Гамла Стан, оттуда – к Слюссену, и далее, по улице Йотгатан, к дому № 57 по Фолькунгагатан. Весь путь пешком, квартал за кварталом. Улицы и площади Стокгольма вели мальчика, будто невидимая рука, и он пробирался к цели, как участник забега по спортивному ориентированию, проходящий один контрольный пункт за другим. Но, в отличие от участника забега, у мальчика не было карты – только зрительные образы, увиденные им из окна автобуса.

Это воспоминание Транстрёмера показывает, как зрительные образы превращаются в своего рода внутренний компас, благодаря которому городское пространство неожиданно раскрывается и становится «читаемым» и «ходибельным». Мальчик смог сам сориентироваться в городе – и вот он уже дома. Его переполняет восторг. Ведь он смог победить страх!

Разминка. Стокгольм Тумаса Транстрёмера – это прежде всего Сёдермальм. Поэт вырос в Сёдере, где в те времена проживали рабочие и представители низшего среднего класса, а также художники и прочая богема. Маршруты детства Транстрёмера пролегают вдали от известных литературных мест вроде площади Мосебаке, улицы Фьелльгатан и парка Вита Берген. Первые три года своей жизни поэт провел на улице, которая сегодня называется Гриндсгатан, а затем они с мамой переехали в двухкомнатную квартиру с кухней на пятом этаже в неприметном доме на Фолькунгагатан.

Стокгольм Транстрёмера – это Стокгольм 1930–1940-х годов; город, отмеченный влиянием войны, наполненный духом повседневности, обыденности, но и – для «своих» – неуловимым очарованием. Вот дорога от дома к школе, вот комната в квартире на пятом этаже; на улице копошатся сборщики мусора, снуют нищие, а на заднем дворе воркуют голуби. Здесь зарождается страстный интерес мальчика ко Второй мировой и войскам союзников; здесь его надежный оплот – дедушка, который живет прямо за углом, и, конечно, мама. Мама, кстати, была учительницей и каждый день ходила пешком на работу, в школу в Эстермальме.

Позже Стокгольм найдет отражение в литературных работах Транстрёмера. И прежде всего – в книге автобиографических миниатюр «Воспоминания видят меня» (1993); именно здесь места его детства обретут четкие очертания. Эта книга – собрание кратких, отточенных воспоминаний, облеченных в форму незатейливой, на первый взгляд, прозы, а ее место действия – Стокгольм и окрестности.

Чаще имя Транстрёмера связывают со Стокгольмским архипелагом и островами в Балтийском море – местами, где поэт находил конкретные мотивы и образы для своих стихов: осенние пейзажи; бычки-рогатки и водоросли; медузы правды, которых невозможно выудить из морских глубин; дуб, чья крона, похожая на лосиные рога, отпечатывается на фоне темного сентябрьского неба, словно неведомое созвездие; прошлое, выброшенное волной на берег; старые дома, населенные тенями, которые вырываются на свободу; неразличимые лица и бормочущие губы за полупрозрачной пеленой…

Наряду с балтийскими пейзажами в поэзии Транстрёмера встречаются и другие места. Яркие, точные описания впечатлений от путешествий на Балканы, в Египет, Португалию, Грецию – или от мотеля на трассе Е3 – служат своего рода трамплином, ведущим в то многослойное время, где лирический герой внезапно оказывается лицом к лицу с прошлым или с чем-то иным, еще более великим, загадочным и безымянным. «Я лежу вытянувшись, как поперечная улица»³⁶, – так описывается это в стихотворении из цикла «Галерея», и, как это часто бывает у Транстрёмера, в «я» героя проникает невидимое движение. Неведомые силы преследуют героя, взывают, заклинают – и одновременно ведут к очищению. В сборнике «Тропинки» говорится о «великой Памяти», которая дает лирическому герою приказ – «жить здесь и сейчас»³⁷.

Когда Транстрёмер писал «Воспоминания видят меня», ему было шестьдесят. Он ограничил повествование детскими годами – то есть годами жизни в Стокгольме – и периодом до своего сенсационного дебюта со сборником «Семнадцать стихотворений» в 1954 году. Тогда ему было двадцать три года. Он, как никто, владел сапфической строфой и обладал визуальным воображением, как мало кто еще. Но в книге «Воспоминания видят меня» интересно то время, которое предшествовало превращению Тумаса в Транстрёмера:

«Моя жизнь». Думая об этих словах, я вижу перед собой луч света. При более пристальном взгляде оказывается, что этот луч имеет форму кометы с головой и хвостом. Ярчайший ее конец, голова, – это детство и взросление. Ядро, самая плотная часть кометы, – младенчество, когда определяются важнейшие черты нашей жизни³⁸.

Транстрёмер познавал Стокгольм пешком. Описания «головы кометы» (детство, родной квартал, дедушка, школьные друзья, интересы и одержимости) с поразительной частотой принимают форму пешей прогулки. Картина взросления в Стокгольме создается, главным образом, усилиями пространственного воображения и в гораздо меньшей степени складывается из реальных событий или портретов конкретных людей.

Одна из самых первых сцен «Воспоминаний…» описывает нам прогулку мальчика по городу с постепенным, район за районом, узнаванием местности. Другой эпизод повествует о пеших прогулках от района Руслагстулль к музею естественной истории в парке Фрескати. В третьем рассказывается о визуальных впечатлениях во время ежедневного «забега» от дома на Фолькунгагатан до школы на улице Хёгбергсгатан – возле школы ребят встречал крепкий пивной дух от телеги, на которой возили бочки с пивом. Зимой телегу частенько парковали у школы.

Возможно, тело – лучший хранитель воспоминаний. Рука ведь никогда не забывает, как поворачивать дверную ручку. Возможно, воспоминания дремлют в привычных движениях, в мускулах ног, которые тренируются каждый день на лестнице, ведущей к гимназии «Сёдра Латин».

Прогулку можно рассматривать как своего рода поручни памяти на длинной лестнице, тающей в темноте. Или же прогулка – это удобная форма, позволяющая соединить мотивы, образы и мысли, которые, на первый взгляд, имеют не так много общего. В романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» передвижения в пространстве – пешком, поездом или, предпочтительнее, на машине – часто выполняют такую же функцию. Перед взором повествователя пейзаж превращается в диафильм, на котором чуждые друг другу величины вдруг становятся соседями.

Даже то, как написаны «Воспоминания…», напоминает прогулку. Стиль повествования «пешеходный» по темпу, на грани рассеянности, и Стокгольм Транстрёмера – город скорее прозаический, нежели поэтический. Повествователь бредет сквозь картины памяти без какого-либо продуманного плана, отдавая предпочтение закоулкам, а не главным магистралям, фланируя между воспоминаниями о восторге и пережитом страхе.

Двигаться в этих уплотненных слоях трудно, – пишет Транстрёмер, – это «опасно, возникает чувство, будто я приближаюсь к смерти. К дальнему своему концу комета утончается – это более длинная часть, хвост. Она становится всё разреженнее и разреженнее, но при этом шире»³⁹. И всё же – с какой легкостью описывается эта «голова кометы»!

От улицы Сведенборгсгатан через площадь Медборьярплатцен, и далее по Фолькунгагатан к гимназии «Сёдра Латин» на Хёгбергсгатан – так очерчивает Транстрёмер ареал своего детства. Конечно, время от времени случались поездки на остров Рунмарё, вылазки во Фрескати, Эппельвикен и Эншеде, но мы сосредоточимся на маршрутах Транстрёмера в Сёдере. Мы пойдем на все четыре стороны света, и наша прогулка опишет неправильный прямоугольник в центральной части Сёдермальма. Топография детства Транстрёмера поможет нам понять архитектонику его стихов и открыть важную, но часто упускаемую из вида категорию в поэзии Транстрёмера – комнату. Этапы нашей прогулки покажут, что лирика Транстрёмера построена на поэтике пространства, которая родилась в жилых кварталах Сёдера. Начнем мы с Хурнсгатан.

Старт. Мы сворачиваем на Хурнсгатан, одну из самых загруженных трафиком и потому ругаемых улиц Стокгольма. Ученый, богослов и мистик Эммануил Сведенборг любил и ценил Хурнсгатан. Здесь он купил усадьбу – сегодня на ее месте стоят дома № 41 и № 43, и здесь же он написал ряд значительных трудов, например, «Arcana coelestia»⁴⁰ (1749–1956). Прочные деревянные стены надежно защищали от шума на улице, которая уже в те времена была оживленной магистралью, а внутри стен, в самом доме, Сведенборг выстроил целый космос.

Точно не известно, когда именно Сведенборг поселился в усадьбе на Хурнсгатан. Однако известно, что к тому времени Господь уже открылся ему. Что вовсе не помешало мистику интересоваться и земными делами. В усадьбе Сведенборга, помимо жилого дома, окрашенного в желтый цвет, была еще и беседка; также имелась библиотека, оранжерея, цветник и большой сад, и плюс к этому – хлев и конюшня.

В оранжерее, расположенной в верхнем этаже дома, росли лимонные деревья, кипарисы, алоэ и артишоки. Кроме этого, Сведенборг выращивал горох, кукурузу и дыни; вокруг дома росли клены, буки и шелковицы. Семена он выписывал из Америки. В саду, отгороженном от улицы Хурнсгатан прочным забором, цвели гвоздики и дельфиниумы, созревала смородина, буйствовали розы, росли петрушка, шпинат и лен. Летом Сведенборг писал в беседке, созерцая это цветущее великолепие. Он прожил в усадьбе почти три десятилетия, до 1770 года, когда покинул Хурнсгатан и уехал в Лондон.

Апропо. Сведенборг слабым отзвуком доносится до Транстрёмера через грандиозную поэму Гуннара Экелёфа «Мёльнская элегия» (1960), на что между делом указывает Кьелл Эспмарк в своем труде, посвященном жизни и творчеству Транстрёмера⁴¹. Сновидец Сведенборг, автор «Журнала снов», появляется в поэме Экелёфа и легким эхом отзывается у Транстрёмера – в представлениях последнего о важности сна как посредника между «тогда» и «сейчас», живыми и мертвыми, духовным и земным.

Марияторьет. Сегодня статуя Сведенборга стоит на площади Марияторьет, в окружении семей с детьми, игроков в петанг, стариков на лавочках и представителей богемы. Если взглянуть в южном направлении, то можно увидеть тенистую улицу, которая ведет ко входу в метро. Это улица Сведенборгсгатан, которая берет свое начало от южного конца площади, проходит вдоль жилых кварталов, вокруг железнодорожной станции «Сёдра сташун» и упирается в парк Росенлундспаркен – старый оазис в сердце Сёдера. Возле парка, словно часовой на страже, стоит небоскреб Скаттескрапан, в котором разместился офис налоговой службы. У парка Сведенборгсгатан заканчивается, но в свое время она продолжалась с другой стороны парка. В 1949 году этот отрезок улицы был переименован и получил название Гриндсгатан. Сегодня это тихая улица, на которой кто-то словно по недосмотру позабыл супермаркет Konsum, магазин трикотажа и веломастерскую.

Но в данный момент мы стоим на пересечении улиц Сведенборгсгатан и Магнус-Ладулосгатан, в самой глубине Сёдермальма, и район этот очень далек от ангелов, духов и богемы. Возможно, мы еще не в аду, скорее – в зазоре между нижними кругами. Поэты редко воспевали эти места, и музы никогда не благословляли их своим визитом. Этот район известен главным образом благодаря колбасному производству. Мы стоим у границы… нет, я не хочу называть это «Транстрёмерландией», потому что ни Стокгольм, ни Сёдер не занимают сколь-нибудь видного места в поэзии Транстрёмера. Но меня интересует, занимает ли Транстрёмер какое-то место в сознании тех, кто живет и работает в районе, где прошло детство поэта.

Гриндсгатан, 33. «Транстрёмер?» – спрашивает дизайнер одежды Юнас Рапп, сидя за швейной машинкой в своем ателье. Он словно пробует имя на вкус. «Транстрёмер, Транстрёмер. Это какой-то режиссер, да?»

Владелец турецкого ресторана «Маленький гарем» Джелал Акан качает головой. Однако он не прочь прочитать тот фрагмент из сборника «Видеть в темноте», где Транстрёмер описывает, как дом его детства превращается в гигантский бинокль⁴².

В табачной лавке продавец смотрит американское ток-шоу о мужчинах, которые сделали операцию по перемене пола. Здесь тоже глухо. В парикмахерской по соседству – та же история. Какой-то подозрительный тип в пижамных штанах выходит из дома № 29. «Я здесь не живу!» – резко бросает он и убегает прочь.

Транстрёмеру было три года, когда они с мамой переехали на улицу Гриндсгатан, 33, и самое первое его воспоминание связано именно с этим местом. Это было чувство, – пишет Транстрёмер, – «чувство гордости». Ему только что исполнилось три. «Я лежу на кровати в светлой комнате, потом слезаю на пол, отчетливо сознавая, что становлюсь взрослым»⁴³, – вспоминает Транстрёмер. Чувство гордости рождается сразу вместе с формой – комнатой; словно комната – это контейнер памяти.

Образ комнаты часто появляется в поэзии Транстрёмера. Причем комната может воплощать собой как собственно пространство, так и границы, замыкающие пространство: стены, перегородки, решетки, двери лифта. И самая важная комната – это, конечно, комната на пятом этаже по улице Фолькунгагатан, 57.

Отступление. Наши первые жилища остаются с нами навсегда, – утверждает философ Гастон Башляр в своем оригинальном исследовании «Поэтика пространства» (1958). Эти первые жилища отпечатываются в нас таинственными письменами; туда мы с радостью возвращаемся в своих мечтах. Часто это происходит бессознательно. Сочинять стихи или читать поэзию – значит грезить, – утверждает Башляр, а основой любых грез является дом. Башляр пишет об эстетике выдвижного ящика и психоанализе укромных углов, о феноменологии улитки и о метафизике дверной ручки. Он полагает, что поэтическое воображение напрямую связано – и связь эта, как правило, окрашена в радостные тона – с пространственностью, которая есть дом, самый первый дом.

Но речь идет не о каком угодно доме. По мнению Башляра, дом мечты находится непременно в сельской местности, не в городе. Такой дом не срастается с другими домами, а стоит отдельно, сам по себе, окруженный просторами, которые суть не что иное, как сам космос.

Помимо этого, дом Башляра имеет как минимум три этажа: погреб, уходящий корнями в темную землю, жилой этаж, где пребывает здравый смысл, и чердак, который протягивает руки к светлому небу. Такой дом имеет и вертикальное, и горизонтальное измерение – следовательно, он обладает тем, что Башляр называет «космизмом». Более того: этот космический дом – первичная форма поэзии.

В таком доме никто не ездит на лифте. В доме Башляра по определению не может быть лифта. Ребенок, мечтатель и поэт ходят вверх-вниз по лестнице.

Легко догадаться, что домá в современном городе лишены «космизма», и Башляр это решительно подчеркивает. Он заявляет, что дома в Париже – уже, по сути, и не дома, ибо люди там живут в коробках, поставленных одна на другую. Жители больших городов не ведают первичных форм грез и фантазий. Дом на несколько семей, разделенный на квартиры, – тоже не дом, по крайней мере не дом в понимании Башляра. Только настоящий дом может служить основой поэзии или, раз уж на то пошло, поэтики в целом.

Но Транстрёмер переворачивает теорию Башляра с ног на голову. Транстрёмер доказывает, что пространственное воображение можно почерпнуть где угодно, даже и в тесной квартирке-коробке в совсем не космическом доме на Фолькунгагатан, 57. Чтобы приблизиться к поэтике этого дома, мы проследуем по улице Халландсгатан к улице Йотгатан, оттуда пройдем к площади Медборьярплатцен, «гостиной» Сёдера, и дальше – к Фолькунгагатан.

Дикая площадь⁴⁴. Зимой площадь Медборьярплатцен пустынна; торговый центр – настоящий стеклянный дворец – блестит в ночи, словно круизный паром, идущий по суше. Но сейчас лето в разгаре, и площадь живет в согласии с современными скоростями.

Медборьярплатцен несколько раз изживала свой век. В конце 1850-х годов была построена площадь, которая получила название Сёдра Банторьет. В этом районе располагалась железнодорожная станция, и было удобно иметь поблизости место, где люди могли бы торговать продуктами, которые доставлялись из фермерских хозяйств в столицу по железной дороге. Сегодня на площади уже никто не торгует морковью и яйцами: вместо этого продаются цветастые юбки в восточном стиле. Однако деревенское прошлое не исчезло бесследно и проявляется тут и там. В окрестностях площади живет бурая хорошо откормленная свинья, и владелец каждый день выгуливает ее.

Свое нынешнее имя площадь получила в 1940 году, вскоре после того, как был возведен многофункциональный комплекс Medborgarhuset – «Общественный дом». «Большой куб в центре Сёдера, и в то же время светлое, многообещающее здание, современное, функциональное»⁴⁵, – пишет Транстрёмер. В филиал городской библиотеки, который и по сей день размещается в «Общественном доме», Транстрёмер ходил брать книжки чуть ли не ежедневно. Воспоминания о прогулках по залам библиотеки, о запахе книг, который смешивался с равно приятным запахом хлорки из бассейна прямо за стеной, соединяются с воспоминаниями о прогулках по острову Рунмарё в Стокгольмском архипелаге, где маленький Транстрёмер бродил между сосен, представляя, что совершает экспедицию по Африке. Так одна экспедиция соединяется с другой экспедицией, одно исследование – с другим исследованием, одна комната – с другой комнатой.

Долгое время «Общественный дом» считался уродливым зданием. Сегодня оно стало культовым. На фасаде строчными буквами в желтом неоне, курсивом, выведено: Конференц-залы бассейн аудитории библиотека наш театр. Это язык модернизма 1940-х годов. Несколько неуклюжим парафразом этого текста выглядят надписи печатными заглавными буквами на фасаде торгового центра «Сёдерхалларна»: кинотеатр аптека винотека рестораны супермаркет магазины банк.

В общем, на Медборьярплатцен есть что почитать. Летом площадь заполняется оживленными открытыми кафе и киосками, и если сложить вместе их названия, то получится звучная строфа, в которой закодированы наши будничные грезы:

Свинья и свисток

Колбасник

Соки-воды

Шнапс

Летняя встреча

Лавка Меландера.

Я делаю привал у киоска с мороженым. Здесь тоже никто не знает, кто такой Транстрёмер.

«Но я спрошу у свекрови!» – говорит продавщица.

Фолькунгагатан, 57. В квартале Гробергет, в доме на пятом этаже находится квартира, в которой Транстрёмер провел детство. Здание простое, довольно узкое по фасаду, в скромных деталях декора – намек на неоклассицизм, фасад слегка закоптился от выхлопных газов.

Кофе-брейк. В пабе «Чарльз Диккенс», расположенном по соседству с домом № 57, я спрашиваю бармена, слышал ли он когда-нибудь о Транстрёмере.

«Транстрём? Транстрём. Поэт, говорите? Ну, по поэтам я не спец», – говорит бармен, вытирая барную стойку.

Когда я направляюсь к выходу – понедельник, разгар лета, время близится к пяти пополудни, – то слышу, как среди немногочисленных посетителей бара разносится бормотание: Транстрём, Транстрём… В кондитерской через пару домов от паба я быстро выпиваю чашку кофе. Здесь тоже никто не слышал о Транстрёмере.

Исходная точка. В двухкомнатной квартире на пятом этаже гимназист Транстрёмер начал писать всерьез. Эти две комнаты отразились в его стихах, особенно в поздний период. Комнаты, как правило, неотделимы от чувства «границ». В третьей, заключительной части цикла «Прелюдии» из сборника «Видеть в темноте» мы видим, как лирический герой стоит в своем старом доме. Мама умерла, квартира опустела. Свои переживания Транстрёмер передает в свободной форме прозаического стиха; лирический герой ищет исходную точку в обыденном, будничном, пока метафоры не расправляют крылья и текст не обретает свободу.

Стихотворение начинается с описания чего-то грандиозного, огромного, чему нет названия; но в то же время лирический герой не теряет контакт с надежной исходной точкой – собственно квартирой:

Квартиру, в которой я прожил большую часть жизни, нужно освободить. В ней уже ничего не осталось. Якорь поднят – но, несмотря на еще не ушедшую грусть, это – самая легкая квартира во всем городе. Правда не нуждается в мебели. Я сделал виток по жизни и вернулся к исходной точке: опустошенной комнате. То, что я пережил здесь, отражается на стенах в виде египетских росписей, сцен внутри гробницы. Но они постепенно тускнеют. Слишком ярок свет. Окна стали больше. Пустая квартира – это громадный бинокль, направленный в небо. Тихо, как во время молитвы квакера. Слышны только голуби с заднего двора, их воркование.

Череда образов проходит перед читателем, создавая необычную динамику в этой части стихотворения. Различные виды пространственности словно перетекают один в другой, накладываются друг на друга, изменяют свои формы. У них намного больше общего, чем кажется на первый взгляд. Вначале описывается квартира: это самое первое пространство, которое почти сразу же превращается в дирижабль с поднятым якорем, – и вот дом-корабль словно парит в воздухе. Дирижабль, в свою очередь, превращается в египетскую гробницу, где воспоминания лирического героя запечатлены в настенных росписях, в едва различимых иероглифах. После чего мы вновь возвращаемся в квартиру, которая претерпевает последние метаморфозы: окна вырастают, солнце слепит, и вся квартира превращается в громадный бинокль, глядящий в небо.

Башляр наверняка одобрил бы созданное Транстрёмером описание квартиры своего детства – городской, тесной, но в тоже время по-настоящему космичной.

По главной улице. Комната из прошлого – постоянный образ в поэзии Транстрёмера. Она же – форма, «оболочка» для поэтического воображения как такового. В сборнике «Барьер истины» (1978) Транстрёмер описывает эту комнату, для верности используя в написании заглавную «К». Стихотворение называется «Зимой 1947»:

 
Днем в школе глухая кишащая крепость.
Вечером я шел домой под вывесками.
Тут кто-то прошептал без губ: «Проснись,
лунатик!», —
И все предметы указали на Комнату.
 
 
Пятый этаж, комната с окнами во двор.
Лампа горела
в круге ужаса все ночи.
Я сидел без век на кровати и смотрел
киноленту, киноленту с мыслями сумасшедших.
 
 
Словно это было необходимо…
Словно последнее детство разбито,
чтобы оно могло пролезть сквозь решетку.
Словно это было необходимо…
 
 
Я читал книги из стекла, но видел только другое:
пятна, проступавшие сквозь обои.
Это были живые мертвецы
они хотели, чтобы нарисовали их портреты!
 
 
Пока не наступил рассвет, когда явились
мусорщики
и загремели внизу жестяными баками,
мирные серые колокола заднего двора
прозвонили мне ко сну.
 

Стихотворение имеет автобиографическую исходную точку – это понятно, если обратиться к тому фрагменту из книги «Воспоминания видят меня», где Транстрёмер описывает необъяснимый страх, который внезапно наваливался на него и мучил по ночам. «Той зимой, когда мне было пятнадцать, меня охватила страшная тревога, – пишет он. – Я попал в плен луча, который источал тьму вместо света».

Пять строф стихотворения описывают этот ночной страх в серии конкретных образов: прозрачные книги из стекла; лица на обоях, бормочущие из анонимного прошлого; лирический герой без век, который вынужден видеть то, чего не желает видеть. Наконец, эти образы растворяются в утешительном грохоте жестяных мусорных баков на заднем дворе; лица блекнут, исчезают, и комната вновь смыкается вокруг героя.

Схожий опыт описывается и в другом стихотворении из сборника «Барьер истины». Лирический герой цикла «Галерея» оказывается в мотеле на трассе Е3. «Я лежу вытянувшись, как поперечная улица», – так это передается с помощью удачной метафоры. Лирический герой вовлечен в тайное, необъяснимое движение – мотив, к которому Транстрёмер возвращается снова и снова. Герой лежит в кровати и видит лица, которые пробиваются сквозь белую стену забвения,

чтобы начать дышать, чтобы спросить о чем-то.

Я лежу без сна и вижу, как они сражаются,

исчезают и возвращаются.

Герой стоит у барьера истины, и возможно даже – является его частью. В любом случае, он – свидетель едва уловимой истории, которая свершается здесь и сейчас. Транстрёмер описывает это тайное движение, используя образы из своего детства, из тех лет, что были прожиты на улице Фолькунгагатан:

Как тогда, когда мне было десять и я поздно

вернулся домой.

На лестничной клетке погасли огни,

Но в лифте, в который я вошел, горел свет, и лифт

водолазным колоколом рассекал черные глуби,

этаж за этажом, в то время как воображаемые лица

прижались к решетке с той стороны…

Здесь также образы накладываются друг на друга: забранный решеткой лифт превращается в водолазный колокол, сам дом словно уходит под землю, а затем превращается в море, – а тем временем перепуганный герой, едущий в лифте, выбирается на водную поверхность.

Снова пространственность является первичной формой; она – словно ось, вокруг которой стихотворение вращается и постепенно раскрывает свой смысл. Снова и снова возвращается Транстрёмер к пространственной образности, физической и духовной одновременно, и эта образность отсылает нас к таинственной стокгольмской квартире на пятом этаже. Эта пространственность различима практически везде: в зарешеченном лифте в том самом доме, в мотеле на трассе Е3, в рыбном ресторане в португальском Фуншале.

Или даже в празднике, который описан в стихотворении «Прелюдии» из сборника «Видеть в темноте»:

 
А вот корабль, он хочет причалить —
пытается именно здесь —
и будет пытаться тысячи раз.
 
 
Из мрака леса появляется длинный багор,
проникает
сквозь открытое окно
в комнату, где гости разгорячились от танцев.
 

Тот, кто хочет произвести психоанализ образа багра, должен прежде всего постичь поэтику дома на улице Фолькунгагатан, 57.

Йотгатан. По соседству с кофейней «Wayne’s Coffee», в магазине, торгующем периодикой со всего мира, о Транстрёмере слышали. Продавец говорит: «Транстрёмер? Это же, вроде, поэт, да?»

Ну, а в старом почтенном книжном «Hansson & Bruce» случается наконец попадание в яблочко. «Транстрёмер! Ну, конечно!» – продавщица наверняка смогла бы процитировать стихи Транстрёмера по памяти, если бы я попросила.

Кто-то, запыхавшись, пробегает мимо витрины. Юноша торопится в «замок вздохов»⁴⁶ – гимназию «Сёдра Латин». На вид ему лет пятнадцать-шестнадцать, на нем изношенный шерстяной пиджак, под пиджаком – свитер и белая рубашка. Брюки на длинных ногах тревожно морщатся, грубые сандалии печатают шаг. Эта обувь навечно запечатлена на черно-белом школьном фото 1947 года: сандалии виднеются в правом нижнем углу. Впереди – утренняя молитва и встреча с классным руководителем по кличке Козел, всегда очень строгим, легко впадающим в ярость, любителем франтоватых коротких накидок. Юноша бросает мимолетный взгляд на витрину «Hansson & Bruce», а потом сворачивает на Хёгбергсгатан и бежит мимо источающей утешительные ароматы телеги, запряженной арденской лошадью. И вот уже Журавль⁴⁷ исчезает в воротах этого почтенного учебного заведения для юношей.

«Сёдра латин», Хёгбергсгатан. Здесь Транстрёмер вдохновился на поиски в области стихотворных размеров. Он практиковался в античных формах – сапфической строфе, алкеевой строфе и прочих классических размерах. Интерес к этим размерам проснулся во время уроков латыни, которые вел Козел. На занятиях учили стихи Катулла и Горация. Но сам Козел (он же Пер Венстрём) понятия не имел о воздействии своих уроков на юного Транстрёмера. О способностях будущего поэта он мог судить только по нескольким стихотворениям в школьной газете, и эти первые опыты были отмечены характерными для поэзии сороковых тенденциями: использованием только строчных букв, отсутствием знаков препинания. Об этом пишет Транстрёмер в «Воспоминаниях…». Учитель латыни увидел в ранних стихах Транстрёмера лишь приметы «наступающего варварства», в то время как другие читатели различили следы редкого таланта.

Интересно, что думал Козел о модернистском тексте в желтом неоне на фасаде «Общественного дома»? Там ведь тоже сплошь строчные буквы – и никаких знаков препинания. Изначально текст на фасаде был предельно лаконичен и состоял всего из двух слов, как будто неоновая поэма не желала разрастаться: бани библиотека. Но постепенно поэма на фасаде развернулась во всей своей причудливой красе: Конференц-залы бассейн аудитории библиотека наш театр.

Вступление. Школьная газета называлась «Пока прорастает лавр». Помимо Транстрёмера, там печатались Пер Вестберг, Свен Линдквист, Бу Грандьен и другие гимназисты.

Набросок. В лето после выпускных экзаменов Транстрёмер написал ряд стихотворений, которые впоследствии составили основу дебютного сборника «Семнадцать стихотворений». В сборник вошло и стихотворение «Шторм», которое сегодня считается классикой современной шведской поэзии. Это стихотворение имеет изощренную, отточенную форму и написано сапфической строфой. Такая строфа состоит из трех ритмически равных строк и одной усеченной строки. Транстрёмер легко управляется с этим замысловатым античным размером:

 
Здесь внезапно путник встречает старый
дуб громадный с кроной гигантской словно
камнем сделался лось у черно-зеленой
крепости моря.
 
 
Шторм. Дыханье стужи, когда рябины
гроздья зреют. Cон от тебя бежит и
слышишь ты над кроной высоко в небе
топот созвездий.
 

Так Тумас стал Транстрёмером, и Стокгольм отправил поэта в свободное плавание.