Читать книгу: «Aut vincere, aut mori», страница 7

«Всегда и навсегда»

Я мир поделила на части,

Отдав половину друзьям,

И много хотела сказать им,

Но всё придиралась к словам.

Люблю вас? Как пусто звучало.

Избито, шаблонно, бледно.

И как бы я не старалась,

Но слов не нашлось всё равно.

Вы дороги мне. Как память?

Банально, обычно, увы.

Слов бесконечное множество,

А все так безлико трезвы.

Хорошее всё разобрали,

Сказали давно за меня

И кажется, что заурядно

Всё о чём думаю я.

Тепло отношусь к вам. Забочусь?

Пожалуй, действительно так.

Должно быть сильно морочусь

Без этого, впрочем, никак.

Что сказать я ценю вас безмерно.

Вы семья, часть души и друзья.

Я храню в своём сердце примерно

Сотни тысяч видений сия.

Помню каждого с кем разминулись,

Кто ушёл или бросил меня.

Помню тех с кем едва столкнулись

И не виделись боле ни дня.

Я люблю всех друзей, что были

И что есть, и что будут потом.

Место в памяти им сохранили

И не станут они пустяком.

Что звучало бы как обещание?

Что не брошу вас никогда,

Чтобы было то понимание,

Что всё это не просто слова.

Что звучало бы не так банально?

Долго думала над этим я.

И скажу, так легко и буквально:

Всегда и навечно, друзья.

06.02.2022

Слова автора

Когда мне было восемь лет я написала свой первый рассказ, который гордо представила бабушке. Это даже близко не было чем-то выдающимся или интересным, но она все равно похвалила меня так, будто в ее руках был настоящий шедевр. Мне была необходима эта поддержка, чтобы делать следующие шаги на длинном пути.

Я любила книги и в ту пору моя мечта ясно предстала перед моими глазами. «Хочу быть писательницей» заявила я. Никто не воспринял это всерьез, кроме бабушки, шепнувшей продолжать писать, вопреки словам всех остальных. Я писала рассказы дальше, не оглядываясь на тех, кто советовал бросить и не слушая опостылевшее: «Ты никогда этим ничего не добьешься». Моя бабушка убеждала в обратном. Количество исписанных тетрадей росло, а во мне все также было полно идей и желания писать. Это был мой способ высказаться.

Свое первое стихотворение я написала в одиннадцать лет. В ту пору мы переехали и мне пришлось попрощаться со своими друзьями, от того я ощущала ужасную грусть и потерю, которую никак не удавалось озвучить. В один момент, под грузом чувств, я села, схватив ближайший листок и, вооружившись ручкой, начала писать. Слова складывались в строчки без какого-либо труда и вот, спустя короткое время передо мной лежал стих, вместо привычных рассказов. Я испытывала небывалое воодушевление и восторг от того, что смогла создать нечто совершенно новое, что звучало так, словно сама вселенная прошептала мне эти строки. Помимо данного открытия мне удалось снять груз со своих плеч. В последствии я не раз подмечу тот факт, что стихами мне удается говорить больше, чем когда-либо прозой, однако это будет лишь годы спустя, через четыре, если быть точнее.

Написав первое стихотворение я не думала, что за ним последуют другие и, на самом деле, весьма вероятно история могла бы сложиться иначе, если бы не случай.

Сидя в классе после урока меня, неожиданно, пронзило вдохновение, и я тут же поспешила записать те строки, что пришли мне на ум. Учительница истории, находившаяся в кабинете, дождалась, когда я допишу и полюбопытствовала, что я, собственно, так сосредоточено строчила. Я неуверенно протянула ей бумажку с наспех написанными буквами и застыла, ожидая ее вердикт. «Ты написала это прямо сейчас?» спросила она с удивлением и, получив мой осторожный кивок, направилась к классной руководительнице. Хорошо помню, как она произнесла: «Она написала это за пять минут прямо на моих глазах!» Они смотрели меня, а я не понимала, что происходит. Мне не казалось, что я совершила, что-то достойное внимание. Я не думала, что то, что я делаю это нечто особенное. Мне казалось, что все так могут и от того я не считала нужным показывать стихи кому- то раннее. Учительница заявила, что это талант. Как так? Для меня это было сродни тому моменту, когда Гарри Поттер узнал, что он волшебник. Как же. Я ведь просто Сабина и не могу быть талантлива. Годами я слышала, что не делаю ничего заслуживающего внимания и можете представить, как в тот момент рушился мой привычный мир. Забегая вперед отмечу, что только к двадцати годам я начала избавляться от недоверчивости и критичности к своим работам.

Возвращаясь к началу истории. Учительница по литературе разрешала мне писать на ее уроке и, когда мои одноклассники возмущались подобной несправедливости, то неизменно слышали объяснение, которое сводилось к: она занимается творчеством, а вы не делаете ничего важного. Вряд ли подобное неравенство и выделение добавило мне очков в их глазах.

Мне говорили о таланте и о том, что это надо развивать, а мне все чаще хотелось забиться в какую-нибудь нору и носа оттуда не казать. Ощущалось, будто на меня давили и ожидали чего-то большего. Помню лет в двенадцать я написала стихотворение, и учительница безжалостно переделала его для литературного конкурса. Это был момент, когда я открыла для себя то, что не хочу видеть свое творчество стерильным и не хочу, чтобы кто-то указывал мне, как писать. Это был мой последний конкурс стихотворений, и я ничуть не жалела об этом, не смотря на слова других. Ни учитель, ни жюри и никто либо еще будет определять мое будущее. Не они будут диктовать мне, как писать, как думать и как говорить. Примерно в это время, а может уже и в тринадцать я поняла, что стихи – это не просто строчки на бумаге. Я не хотела получить первое место за то, что было бы фальшивым. Те стихи, действительно, были либо простыми как три копейки, либо несуразными до безобразия, но я любила своего Франкенштейна, потому что была его создателем.

В пятнадцать лет случился очередной шаг вперед, и я начала думать, что и сама не знаю границ своих возможностей. Я писала песни, начала работу над романом и мои стихи стали осмысленными. С каждой написанной строчкой получалось лучше и, пусть с осторожностью, но я начала показывать друзьям свои работы. Им нравилось, а я изредка вспоминала ту учительницу, благодаря которой эта дорога продолжилась, а не оказалась заброшенной. И с удивлением я обнаружила, что могу писать на волнующие меня темы. Это было также, как пить воду, не понимая, что до первого глотка мучила жажда. Вдохновение оказалось полезным товарищем, а не командиром. В последствии мне будет достаточно подумать о чем-то некоторое время прежде, чем мои руки запорхают по клавиатуре.

В семнадцать я все чаще отмечала несовершенство мира, однако окружающие были глухи к словам, вылетавшим из моего рта, и я обратилась к тому, что сказало бы все за меня. Стихам. Если люди не хотели меня слушать, то я могла дать словам зазвучать на бумаге в надежде, что кто-то это прочтет.

И чем старше я становилась, тем больше мне хотелось сказать. Во мне было так много слов, мыслей, безграничное число идей, но все не имело никакого смысла. Никто не желал слушать или слышать, независимо от того, что именно я пыталась донести. Иной раз казалось, что гранитная плита куда более расположена к беседе, чем окружающие меня люди. Но это многообразие послужило рождению чему-то более прекрасному и вечному, чем что-то озвученное и забытое через секунду.

С детства я мечтала быть писательницей, от того, не задумывалась о том, чтобы выпустить сборник стихов. Ни в восемнадцать, ни в девятнадцать лет я не видела в своих творениях важности для других. Показывала друзьям и родственникам, привыкнув довольствоваться маленьким лучиком. Всего шестьдесят секунд славы на табуретке. Мы вырастаем, а некоторые вещи не меняются совершенно. Вместо табуретки скамейка, вместо листа бумаги рука, сжимающая телефон, а вместо толпы родственников только близкие, что слушают, очередное для них, стихотворение. На этом бы все и остановилось.

В двадцать лет один человек толкнул меня, чтобы я продолжила путь, который был начат когда-то. Она дала мне понять, что я сама не давала своим стихам и, в свою очередь себе, быть услышанной. «Мир должен увидеть это. Пообещай, что выпустишь» сказала она, заставив задуматься. Может стоит? Что будет, если никому понравится? Но, что если кто-то оценит? Разве не заслуживают стихи того, чтобы о них узнали? Разве писала я не для того, чтобы дозваться кого-то по ту сторону? Быть или нет.