Режиссёр. Серия «Бестселлер МГО СПР»

Рептилия

Наш боевой начальник курса в звании старшего лейтенанта придумал проводить подведение итогов с элементами соцсоревнования, чтобы всем нам жизнь мёдом не казалась. Надо отдать ему должное. Руководство училища его уважало, он всегда был чисто выбрит, наглажен, подстрижен, пунктуален. Офицерская форма на нём всегда сидела идеально. Его уставной чеканный шаг на плацу вызывал у нас уважение. Мы гордились нашим командиром, который выгодно отличался своей идеальной выправкой, спортивным телосложением и целеустремлённостью. Военная форма на нём сидела, как влитая, а шитые на заказ сапоги всегда начищены до блеска. Его требовательность была в рамках устава: суровой, но справедливой. Нецензурную брань мы от него никогда не слышали. Это был достойный уважения офицер-служака. Хотя некоторые его искромётные высказывания перед строем вызывали у нас неподкупную улыбку.

Нарушители воинской дисциплины его, естественно, боялись и недолюбливали, но своих полномочий он никогда не превышал, был отходчив, курсантов не гнобил, многим шёл навстречу. Его требования были законны и педагогичны. Его неимоверное трудолюбие, честность, порядочность и отсутствие вредных привычек стали для многих образцом и примером для подражания. Злопыхатели придумали ему прозвище «Пася». Наверное, от слова «пастух». Он действительно нас оберегал денно и нощно как хороший пастух, который добросовестно следит за своим стадом. Его «паства» была немногочисленна, где-то порядка 160 человек, но беспокойство она доставляла ему немалое. Из-за нас ему частенько доставалось от начальства, но он как-то умудрялся всегда находить выход.

– Лучше всех за эту неделю подметала плац училища четвёртая учебная группа, а хуже всех третья группа, – вещал Пася перед строем. – Лучше всех заправляет койки вторая группа, а хуже всех – опять третья группа. Прошу Вас, командир третьей учебной группы, навести наконец-то уставной порядок.

– Есть! – пробасил Молоток, и по спине у нас пробежал холодок.

Начались изнурительные инструктажи и гонения за малейшие оплошности без принятия во внимание каких-либо причин.

Однажды нас в очередной раз за час до подъёма погнали подметать плац училища. В это время Львов накрыла золотая сухая осень и листьев лежало вокруг неимоверное количество. Прохладный ветер гонял их по всему плацу и требовалась некоторая сноровка, чтобы успеть до очередного порыва ветра подмести в кучу листья, пересыпать их на носилки и отнести в контейнеры для мусора. Плац был огромным, времени на его уборку отводилось чуть больше получаса, поэтому всё делалось бегом в режиме «ошпаренного кота». Тем более, что за некачественную уборку нам всем грозило лишение очередного городского увольнения. А это было весьма суровое и действенное наказание.

Командир нашего отделения младший сержант по кличке «Басик» всех строго предупредил об ответственности за качество уборки и пошёл досматривать свой утренний сон. Он был невысокого роста, с тёмными глазами, с настырным характером, родом из Ивано-Франковска и со своеобразным западно-украинским говором.

Оказалось, что мётлы, которые нам выдал каптёрщик, были практически стёрты до основания. Подметать этими толстыми палками было просто невозможно. Заготовками мётел в лесу наша тыловая служба училища этим летом не занималась. Всё было пущено на самотёк.

– Мужики, что делать будем? Такими мётлами мы и до обеда не управимся, – завопил от безысходности Шланг, – а мне позарез нужно сходить в это увольнение, чтобы поменять разбитые линзы в очках.

– Всем надо в увольнение. Терпи, казак, атаманом станешь, – отшутился курсант по прозвищу «Барабан», махая огрызком метлы во все стороны с невозмутимым видом, как будто в мире не существует каких-либо проблем.

– Да я понимаю, что тебе всё по барабану, толстокожий ты наш, но у меня любовь настоящая, будет ждать в это воскресенье, – орал курсант по прозвищу «Бабич», – а я тут с вами мучаюсь. – Что делать будем, Режиссёр? – уставился он на меня, словно ухватился за соломинку, обливаясь потом от чрезмерного усердия.

Утром после сна мне тяжело думалось, но, когда просят друзья, происходит игра воображения.

– Что-что делать? – парировал я. – Мётлы вначале надо достать хорошие или… сделать их самим. Вон сколько деревьев и кустов с ветками.

Больше никому ничего объяснять было не надо. Около двадцати человек ринулись ломать ветки. Послышался круговой хруст. Мои увещевания не ломать лишних веток воздействия не имели. Каждый старался сделать себе этакую метлу-гиганта. Через пару минут огромных размеров мётлы, напоминающие привязанные к древкам кусты, дружно зашуршали по асфальту. Работа закипела. Плац был тщательно и вовремя убран до блеска.

Через неделю такого варварского изготовления мётел кусты вокруг плаца заметно поредели, а кое-где исчезли и вовсе. Вначале командование училища не замечало, что вместе с осенними листьями «улетают» и ветки. Но сколько шило в мешке ни таи, всё равно оно уколет в то место, которое находится ниже спины. Так и получилось.

Дежурный по части поймал в кустах Шланга с целой охапкой веток. Начались разборки. Прежде всего влетело Пасе от начальника факультета полковника Садомского, за порчу природы. Досталось и старшему сержанту Молотку, и младшему сержанту Басику за вредительство природе. Безусловно, по полной программе досталось стрелочнику Шлангу, посягнувшему на кусты училища. Вот на нём и сошёлся клином белый свет. Его заклеймили позором перед строем, лишили увольнений в город на месяц вперёд, влепили сразу три наряда вне очереди и выговор по комсомольской линии.

Осознав всю степень своей вины, Шланг прилагал все усилия, чтобы завоевать доверие командиров и встать на путь исправления. Он беспрекословно выполнял все команды, мелкие поручения, заискивал и даже лебезил. Узким местом в его действиях была заправка койки. Его командир отделения младший сержант по кличке «Козырь» каждое утро клеймил бедолагу позором. Командиру отделения, прошедшему армейскую службу, было весьма нелегко с таким нерадивым подчинённым, за которого он постоянно получал замечания от старшины и командира учебной группы.

– Ты что до сих пор не научился койку заправлять? Одеяло должно быть равномерно засунуто под матрац, подушка должна лежать кирпичом, а все кантики одеяла должны быть острыми, как бритва. Понял?

– Так точно, товарищ младший сержант! – безропотно кричал Шланг, вытянутый, как струна, по стойке смирно.

– Да не ори ты, как на плацу! Лучше учись у остальных.

Эта история повторялась почти каждое утро. Чтобы не снижать общие показатели отделения по образцовому поддержанию порядка в казарме, койку Шланга по очереди помогали заправлять его товарищи по отделению. Даже сам командир отделения Козырь делал пару раз из его подушки настоящий уставной кирпич, показывая Шлангу, как должна быть заправлена кровать.

И вот произошла необычная метаморфоза. Каждый раз после команды «отбой» Шланг не ложился в койку, как все мы, а аккуратно влезал под одеяло со стороны подушки, словно рептилия в свою нору, чтобы одеяло с простынёй оставались заправленными под матрац. Он спал всю ночь на спине, боясь пошевелиться, чтобы одеяло случайно не выскочило из-под матраца. Его койка была на втором ярусе и всё его чудачество было видно для всех, как на ладони.

Утром по команде «подъём» он аккуратно вылезал, как удав, из своего лежбища, подбивал на одеяле канты и бил кирпич из подушки. Это вызывало недоумение и смех. Всё равно же ему приходилось перезаправлять койку. Упрёки и насмешки на Шланга совершенно не действовали. Он обиделся на всех на нас и с непробиваемой миной на лице упорно каждый вечер заползал под одеяло под улюлюканье и аплодисменты. Но всякому терпению бывает предел. С коллективом так нельзя.

– Ну что с ним делать, с этим мамочкиным сыночком? – сетовал Козырь.

– В принципе устав он не нарушает. В нём не сказано, как военнослужащий должен в койку ложиться или в сортир ходить. Разве что позорит отделение и всю учебную группу своими странностями и «выкидонами», – рассуждал вслух Молоток, – может надо с ним как следует побеседовать?

– Да беседовали с ним неоднократно. Он после залёта с мётлами обиделся на весь свет. Любовь у него завелась в городе. Он даже специально разбил очки, чтобы был повод отпроситься в магазин «Оптика», а Пася лишил его увольнения на месяц.

– Ладно, думай и сам решай. Это твой подчинённый, в конце концов. С тебя будет спрос.

Козырь после этого разговора собрал из доверенных лиц небольшой «совет в Филях» без участия Шланга.

– Ну, что будем делать с этим мамочкиным сыночком, с этим «ночным удавом»? – нервно потирая руки, обратился он к нам. – Помогите его перевоспитать.

Каких-либо вразумительных советов он, естественно, не услышал. Мы хором поговорили, высказали своё возмущение, выпустили пар. Но Козырь не сдавался.

– А может нам что-нибудь Режиссёр посоветует? – посмотрел он на меня с некоторой иронией, – но боюсь, что он так насоветовал нам с мётлами, что теперь даже боязно его слушать. Из-за него столько дров наломали, что теперь из лесу целую машину с кустами привезли для посадки вместо обглоданных.

– Лучше б они машину с мётлами привезли, – вежливо парировал я, – а насчёт нашего «мамочкиного удава» я подумаю. Есть одна мыслишка. Пока распространяться не буду. Но мне нужна санкция на «добро». Не хочу брать на себя ответственность за возможные последствия.

– Если мордобоя и другого членовредительства не будет, то ответственность беру на себя я, – заверил меня и всех присутствующих Козырь.

– Рукоприкладства не будет, но надо хорошо подготовиться к воспитательной мере, а для этого потребуется ваша помощь.

– Хорошо. Тогда что нужно от меня? – спросил командир отделения.

– Нужно, чтобы кто-то сходил в увольнение за реквизитом.

– Ну хорошо, но ты хоть мне-то скажешь в чём секрет твоего загадочного метода воспитания и что это за реквизит?

– Скажу, обязательно скажу, но после того, как достанут реквизит.

– Ладно, валяй, – и Козырь пошёл к Молотку договариваться об увольнительной для моего друга по кличке «Базыль».

Увольнительную записку, на удивление, оформили достаточно быстро. Командиру учебного курса сказали заранее заготовленную легенду, что к Базылю приехала родная мама.

Мой друг Базыль считался добродушным, выдержанным и честным парнем. До поступления в училище он отслужил один год в пограничных войсках. Для него вопросы поддержания и укрепления воинской дисциплины были значимы. Он не терпел нытиков, хлюпиков, активно качал мышцы, таская с утра до вечера гири и растягивая эспандер на виду у всех. Всегда был готов помочь сержантам в трудную минуту, которые до поступления в училище тоже отслужили в войсках один или два года и считали его по этой причине своим.

Базыль быстро въехал в суть сценария предстоящего спектакля. Ему не надо было долго объяснять, что необходимо купить или достать. Не теряя времени, наш посыльный отправился в зоомагазин.

Мой план воздействия на Шланга был предельно прост. Надо было под одеяло подложить ему некое живое существо, чтобы, влезая в свой «конверт», он столкнулся с ним ногами и перепугался до смерти. Зная брезгливость Шланга, мне для этих целей хотелось, чтобы Базыль купил ужа, пару лягушек или что-то в этом роде. К сожалению, в клетках зоомагазина были только мыши, крысы, морские свинки, попугаи, певчие птички, черепахи, а также всевозможные рыбки в аквариумах.

– Скажите, – обратился Базыль к продавцу, – нет ли у вас в продаже ужа, маленького удавчика или что-то в этом роде?

– Нет, ужей и удавов не держим, – заморгал от удивления глазами продавец.

– А что есть? – не сдавался настойчивый курсант.

– Из рептилий есть разве что ящерица, да и то на любителя. Местные пацаны ловят их и приносят нам сюда на продажу. Я неохотно их беру, сами понимаете, товар штучный, но для привлечения внимания покупателя приходится из зоомагазина делать маленький зоопарк. Глядишь, кто-нибудь, да и купит. Вот видите и вы заинтересовались.

– Хорошо, показывайте. Раз нет ужа, может сойдёт и ящерица.

Увидев ящерицу огромных размеров с длиннющим хвостом, напоминающую чем-то варана, Базыль сразу согласился её купить. Он умело сторговался, быстро расплатился и побыстрее понёс увесистую коробку с рептилией в родное училище. Хозяин был рад продать залежалый товар по дешёвке. Хоть что-то, чем ничего.

Когда принесли ящерицу, в предстоящий план действий я посвятил, прежде всего, Козыря. В его глазах я прочитал испуг, плавно переходящий в улыбку. Взглянув из любопытства на ящерицу в приоткрытую крышку коробки, Козырь ахнул от удивления:

– Ну, ничего себе! Вот это драконище! А он того, не покусает нашего Шланга?

– Да вроде нет, – пожал плечами Базыль. – Рук не боится, сидит смирно. Шустрый только, не поймаешь.

– Ладно, пойду доложу Молотку.

Командир учебной группы сержант Молоток выслушал Козыря и одобрительно кивнул головой. По непонятным причинам о предстоящем шоу узнал каптёрщик, ну а дальше по сарафанному радио весть понеслась по всей казарме.

Ничего не подозревающий Шланг мирно сидел на табуретке и читал романтический сборник стихов о любви «Десятая муза» испанской поэтессы. Его огромные очки то и дело сползали с потного носа, и он их постоянно поправлял, тыкая пальцем в переносицу. Улыбок и необычно пристальных взоров своих товарищей он не замечал. Ящерица мирно сидела в коробке и ждала своего выхода на сцену.

За десять минут до отбоя Шланг пошёл чистить зубы. Когда он ушел, Козырь засунул ящерицу ему под одеяло. Через несколько минут прозвучала команда «отбой» и наша жертва в очередной раз полезла ногами в свой «конверт». Вдруг на лице Шланга отобразился полный ужас, глаза округлились.

– Змея! Змея! – неистово заорал он, выскакивая из-под одеяла, как пробка из-под шампанского, и помчался по верхнему ярусу коек своих товарищей, наступая им на животы и головы. Наконец, кто-то его прилично толкнул, и он свалился вниз, потащив за собой чьё-то одеяло вместе с его хозяином.

В это время ящерица прыгнула со второго яруса койки в противоположную сторону на голову соседу. Тот взвыл от неожиданности и испуга. Началась настоящая паника среди всех непосвящённых, но большая часть курсантов, знавшая о предстоящем спектакле, уже хохотала от души. Около часа никто не мог успокоиться. В нашей монотонной курсантской жизни это событие стало настоящим праздником.

Вот уж воистину говорится, что «в каждом трагическом есть элемент смешного».

Больше всех ржал до посинения впечатлительный курсант Бабич со слезами на раскрасневшихся щеках и всхлипываниями на всю казарму, поскольку сам был большим любителем шуток, анекдотов и курсантских баек. Как выходцу из офицерской семьи, ему были, мягко говоря, непонятны нарушители воинской дисциплины и всякие там неуставные чудачества, не вписывающиеся в коллективные представления о должном поведении будущего офицера.

Курсант Барабан, напротив, был сдержан в проявлении своих эмоций, любил сочинять стихи, дарить оригинальные подарки со смыслом, вносить рационализаторские предложения, например, по ускоренной разрядке магазина автомата, за что однажды чуть не поплатился. Безусловно, поведение Шланга он, как и весь коллектив, не одобрял, а предпринятую меру воздействия даже считал мягкой.

Кстати, ящерицу так и не нашли. Она, бедолага, сбежала на свободу, но Шланг долго не мог успокоиться. Он настаивал, что именно змея с длинным хвостом проползла у него по ногам и возможно даже его укусила. По этой мнимой причине, он долго рассматривал свои ноги и место ниже спины, пытаясь обнаружить на них следы смертельного укуса, под общее улюлюканье, шутки и смех. Как говорится, «у страха глаза велики».

– Да, вот же следы укуса на твоей ягодице. Посмотри сам. Разве не видишь? – дразнил «пострадавшего» командир отделения Козырь, тыча пальцем в прыщ.

– Где? Где? – вопрошал взволнованным голосом Шланг, поворачиваясь к свету задом и поправляя свои очки на переносице с трещинами в линзах, под ещё большее ржание всей казармы.

На этом история не заканчивается.

Длительное время он пытался найти того, кто ему «подложил свинью». Друзья не выдали ни Козыря, ни Базыля, ни меня, но с тех пор прежде, чем лечь в койку, Шланг разбирал постель, осматривая её, встряхивал одеяло и простыню на всякий случай.

Педагогическая цель была достигнута. Как сказал один из героев кинофильма «Кавказская пленница» (1966): «Чтобы никто из нас, как бы высоко он ни летал, никогда не отрывался бы от коллектива».

Шланг – сантехник

Однажды Шланг попал в наряд по курсу. Стоять у тумбочки ему было не впервой. Дежурный по курсу младший сержант Басик считал своим долгом лишний раз погонять мамочкиного сынка. Дневальные Бабич и Барабан искренне сочувствовали другу, но ничем особым помочь ему не могли, кроме утешительного слова.

– Чувствую, уроет меня Басик в этом наряде, – пожаловался мне Шланг.

– А ты, главное, проявляй армейскую смекалку. Не жди, когда тебя носом ткнут в недостатки, а действуй на опережение и не забывай о последствиях, – дал я ему дружеский совет.

Прозвучала соответствующая команда старшины, весь курс вышел из казармы на завтрак, чтобы потом сразу направиться в учебные классы на очередные занятия.

За нарядом по курсу был закреплён коллективный туалет на шесть толчков и восемь писсуаров, который необходимо было регулярно приводить в порядок. В то время семидесятых годов туалетная бумага для применения по назначению не предусматривалась. Использовали, в основном, обрывки газет «Правда», «Красная Звезда», «Комсомольская правда» и «Политработник», что было не совсем правильно по идейным соображениям, но замены им, увы, в те времена предусмотрено не было.

К сожалению, эти идейные газеты печатались на качественной бумаге, и они не сразу раскисали в воде. Это приводило к частым засорам толчков и мелким потопам. Вантузы тогда ещё не применяли, а использовали для прочистки засоров надёжное подручное средство – черенок от лопаты или швабры. Но были случаи, когда и народные средства не помогали. Тогда вызывали сантехника, и он крутил в отхожем месте длинной пружиной. Но вызвать сантехника дядю Васю по телефону было делом непростым. Его вечно не было на месте. Он практически неустанно бегал по всему училищу и устранял аналогичные засоры.

И вот во время этого наряда по курсу случилась традиционная туалетная беда, но не простая беда, а комплексная. Забились не один – два толчка, забилась сливная магистральная труба. Кафельный пол начинало заливать едкой жижей. До сантехника не дозвонились. Учебный курс вот-вот должен был прийти с обеда в казарму, а это ни много ни мало сто шестьдесят человек. На устранение туалетного засора Басик назначил Шланга как дневального свободной смены и ушёл вместе с Барабаном в столовую на обед, а Бабич неотлучно стоял по стойке смирно у тумбочки, демонстрируя настоящего служаку, преданного воинскому уставу.

Усилия Шланга по очистке засора с помощью черенка швабры были безуспешными. Он жалостливо смотрел на Бабича, но тот ему твёрдо ответил, что помочь был бы очень рад, но покинуть свой боевой пост ему не велит воинский долг и высокая комсомольская сознательность.

И тогда, как это бывает, Шланга осенила курсантская смекалка. Он достал из загашника взрывпакет, который прикарманил по время полевого выхода, зажёг фитиль и бросил его в толчок, который расположен ближе всего к магистральной трубе. Но взрывпакет не хотел тонуть, продолжая шипеть и плавать по поверхности.

И надо же так было случиться, что именно в это самое время в казарменное помещение уже стали заходить первые посетители. Зная, что жаждущих попасть в туалет после обильного обеда будет много, наш старшина по прозвищу «Тумак» каждый раз делал традиционную поблажку для командиров учебных групп и отделений – он их первыми отпускал из строя в казарму курса. Остальные должны были терпеть некоторое время. Вот и в этот раз все толчки быстро стали занимать командиры учебных групп и отделений.

Тогда перепуганный Шланг ничего умнее не придумал, как поставил на толчок пластмассовую корзину для мусора, полную использованных бумажек, чтобы не было слышно шипения. Бежать было поздно и он закрылся в кабинке туалета, сев сверху на корзину, чтобы его не было видно, так как двери от всех кабин были невысокие и стоять незамеченным было невозможно. При этом он наивно надеялся, что фитиль от воды погас. Но увы… Раздался резкий взрыв, и из всех толчков фонтаном вылетела едкая жижа с таким напором, что даже побелка потолка в мгновение ока стала тёмно-коричневой. Всё сержантское руководство курса оказалось в зоне массового поражения. Непрекращающиеся крики и трёхэтажный мат слились в единый многоголосый хор. А в туалет уже спешили очередные многочисленные курсанты, жаждущие своего естественного облегчения. А им навстречу выползали из туалетных кабинок обгаженные отцы-командиры.

От взрыва дно корзины, на которой сидел Шланг, вырвало и содержимое её полетело, как из пушки, во все стороны. Хитроумного рационализатора подбросило вверх, и он ударился дурьей башкой в сливной бачок, а использованные бумажки облепили со всех сторон и его, и стены кабинки. Взвыв от боли, он при этом умудрился попасть сапогом в отверстие толчка, который застрял в нём намертво.

Все посетители туалета выскочили в коридор. Вид у них был сногсшибательный. Без слёз на них просто нельзя было смотреть. Больше всего смеха вызвал внешний вид Шланга. Обрывки газет из передовиц, очерков, заметок, объявлений украшали его, как новогоднюю ёлку. Он был похож на мокрое чудо в перьях, которое скачет в одном сапоге. Невообразимое веселье длилось не менее часа. Гогот от смеха эхом разносился по сводам длинного коридора старинной казармы.

На этом история не заканчивается.

Сильнее всех свирепствовал старшина Тумак, когда ему доложили о случившемся.

– Найду – убью! Урою! Сгною! Заставлю все вылизать!! Разорву на куски!!!

Оказалось, что взрывная волна пробила засор в магистральной трубе и прокатилась по толчкам всех этажей здания. В зоне поражения оказались не менее трёх десятков безвинно пострадавших.

Пока руководство курса из числа сержантов приводило себя в порядок, всех курсантов срочно стали отправлять на самостоятельную подготовку в учебные корпуса. Хохот от случившегося и увиденного стоял во всей казарме и был, похоже, слышен во всём жилом корпусе. Курсанты демонстративно закрывали себе нос пальцами и как бы недоумённо спрашивали друг у друга: «А это от кого тут так воняет»?

– Хватит дураками прикидываться, – кричал старшина. – Всем взять конспекты, учебники и марш на построение. Чтоб через пять минут духу тут ни от никого не было.

Курсанты не умолкали от хохота, но стали медленно выходить на построение без своих командиров, которые занимались вынужденной стиркой своего нижнего белья.

– Что теперь будет? Что делать-то, Режиссёр? Может покаяться? – обращаясь ко мне, заскулил обречённо Шланг.

– Ни в коем случае, – твёрдо посоветовал ему я, – иначе комсомольского собрания и публичной казни не избежать, вплоть до отчисления. На тебя и так Пася два кривых зуба заточил. Стой твёрдо на своём – дескать, не я это сделал. Может, кто этажом выше или ниже взорвал что-то. А может и само оно детонировало от газов. Кто его знает. Главное, говори, что ты сам жертва «аборта».

– А может что-то придумать получше?

– О, нет!!! Ты лучше следуй советам буквально. Твоя армейская смекалка отключает мозг и наступают плохие последствия.

Как выяснилось позже, наряд по курсу пытали с пристрастием. Основные подозрения пали, безусловно, на Шланга, так как до взрыва его последним видели в туалете, хотя прямых доказательств не было. Шланг убедительно гнул свою линию, как советовал ему я, и, как нас учили перевоплощаться на практических занятиях по театральной подготовке, пускал жалостливую слезу и тут же божился, что к содеянному он непричастен.

– Я сам пострадал со всеми. Вон шишка на макушке, – оправдывался Шланг.

Я был рад, что ему поверили, что его не выдал Бабич, стоявший у тумбочки и всё видевший. У каждого были свои соображения и понимания насчёт случившегося.

Только сантехник дядя Вася бросил в адрес Шланга обидную реплику, мол, там, где службу несёт этот курсант, там всегда возникают проблемы с туалетом.

Кстати, сливная система туалета освободилась от непробиваемого засора и целый год работала как часы.