Режиссёр. Серия «Бестселлер МГО СПР»

Второе сценическое действие

Вот и настал долгожданный зимний отпуск. Я приехал вечерним поездом в Хмельницкий в конце января. Гостеприимство родителей не знало предела. Мать наготовила мне всяких вкусностей на целый взвод. Почему-то считалось, что в училище нас морят чуть ли не голодом.

В порыве радостного настроения я ринулся к телефону и обзвонил своих одноклассников. Многие тоже приехали в зимний отпуск на побывку домой и захотели собраться вместе. Приехал и Бакир, теперь уже курсант первого курса Казанского высшего танкового командного Краснознамённого училища. Приехала и его зазноба Зойка – студентка первого курса Московского автомеханического института. Одним словом, народу из нашего класса набралось чуть больше половины. Оказалось, что в нашей средней школе №9 организуют вечер встречи выпускников 2 февраля. Обещали танцы, встречу с учителями. А пока до вечера отдыха оставалось три дня и их хотелось потратить как можно лучше. Бакир на следующее утро сам ко мне заскочил домой. Мы по-дружески обнялись, похлопали друг друга по плечам, наговорили первые восторженные комплименты и, невзирая на приглашение моей мамы к столу, ринулись на встречу с одноклассниками. Естественно, первым делом мы пошли домой к Зое. По дороге мой друг рассказал, что всё это время он переписывался с нею. В своих письмах она обещала ждать, утверждала, что горит от ожидания встречи и очередного подарка любимого. В подтверждение своих слов он достал из кармана очень дорогие по тем временам духи, на которые копил не один месяц на скудную курсантскую зарплату.

За разговором, незаметно для себя, мы подошли к заветному дому. И надо же такому случиться, мы лоб в лоб встретились с Гвоздём, который выходил из её подъезда. От него попахивало спиртным и табаком, а с лица не сходила слащавая улыбка.

– Ну, чо, прибыли на побывку, солдатики? – обратился он недружелюбно к нам, не здороваясь. – Небось, к Зойке идёте. Она хотя и ваша одноклассница, но, запомните, она моя девушка.

– Во-первых, не солдатики, а курсанты, а, во-вторых, ты тут правила не устанавливай, – взъершился Бакир. – Не тебе, а ей определять, с кем она будет.

– Ой, ой, ой, как страшно. Мы ещё посмотрим, – парировал с усмешкой Гвоздь и пошёл прочь, не оглядываясь.

Мы оба почувствовали, что Гвоздь, уходя, не зря посмотрел на нас оценивающим взглядом, потому что он уже не так был уверен в своих силах. За время учёбы в военном училище мы с Бакиром сильно возмужали и окрепли. Это уже были не те школьники, которых он видел раньше. Могли, как говорится, «хорошенько и накостылять».

Двери в квартиру после третьего звонка нам открыла мама Зои.

– Ой, здравствуйте, гости дорогие! – молвила она, всплеснув руками, – проходите, проходите. А я подумала, что опять этот вернулся, – она запнулась, было видно, что женщина чем-то взволнована.

– Да, мы к Зое. Решили проведать школьную подругу, – заторопил события Бакир.

– Конечно, входите, входите. Ой, как же вам идёт военная форма, – восхищённо произнесла она. – Сейчас я Зоечку позову. Подождите пока маленько в прихожей.

Ждать пришлось недолго. Зоя была рада нашему визиту и пригласила за стол. Мы шутили, смеялись, поглощая малиновое варенье и запивая его душистым чаем с чабрецом. О том, что к ней наведался Гвоздь, она не проронила ни слова. Это было, на мой взгляд, немного странно.

Когда мы стали уже прощаться, я как бы невзначай сказал Зое:

– Кстати, мы тут в подъезде столкнулись с Гвоздём.

– Да, заходил, – сконфуженно ответила Зоя, – приглашал на вечер бывших выпускников.

– А ты что? – не выдержал Бакир.

– Ну, я же всё равно пойду на вечер. Я ему и сказала, что там и встретимся, – после этих слов Зойка густо покраснела и отвела глаза в сторону.

– Понятно, старая любовь не ржавеет, шрамы зажили, глядишь, и свадебное платье пригодится, – съязвил, обидевшись, Бакир.

– Я не виновата, что он приходил, – парировала Зоя, – ты ничего не понял.

– Тебе было мало от него неприятностей? – бросил на прощание Бакир, резко открыл дверь и пошёл, не попрощавшись, по лестнице вниз. Я едва за ним поспел.

Мы вышли во двор. Под ногами хрустел снег. Было как-то зябко. Мой друг, никогда раньше не куривший, попросил у какого-то прохожего сигарету и жадно закурил. Мы ещё немного походили вокруг нашего военного городка, хотя разговор не клеился. Бакир кипятился от ревности, я его успокаивал и убеждал, что у него есть ещё шанс вернуть всё на круги своя.

– Надо набить ему морду, – горячился Бакир.

– Этого делать нельзя, – возражал я. – Во-первых, за драку тебя могут выгнать из училища, во-вторых, ты навсегда оттолкнёшь от себя Зойку. Мы до конца не знаем, как она к нему относится.

– Было бы лучше всего, если бы он не пришёл на вечер встречи с выпускниками, – размечтался Бакир и вдруг, повернувшись ко мне, выпалил, – надо задействовать план второго сценического действия.

– Какого второго действия? – не сразу понял я.

– А помнишь первую сцену с белой ниткой? Это был первый план, а теперь настала очередь второго плана.

– Это тогда, когда мы проучили Гвоздя?

– Да. Именно тогда, когда он летел кубарем со своего мотоцикла. Ты ещё мне сказал, что если не получится, то мы задействуем план второго сценического действия.

– Неужели не забыл?

– Такое не забывается. Давай позовём на дело ещё и Бабая по старой традиции. Он завтра приезжает из твоего же училища. Говорят, что Бог любит троицу. И я этому Гвоздю устрою танцы под пургой.

На следующий день мы с Бакиром приехали на вокзал и прямо у вагона встретили нашего школьного товарища, прибывшего, как и мы, на зимние каникулы. Он не ожидал видеть нас, но был очень рад дружеской встрече.

– Как узнали каким поездом и в каком вагоне я еду? – вопрошал он нас. – Давайте, колитесь.

– Да всё предельно просто. Мы ещё вчера узнали время твоего приезда у твоих родителей, – объяснил я любопытному другу. – Они сейчас на работе и сказали, что будут только рады, если мы тебя встретим. Просили передать тебе привет и сказать, что обед в холодильнике, а вечером тебя ждёт праздничный ужин.

Пока ждали троллейбус, Бакир объяснил Бабаю план второго сценического действия. К нашему удивлению, Бабай сразу согласился, но высказал небольшое сомнение.

– Как-то всё по-детски. Но если надо, значит надо. Только не хотелось, чтоб кто-то о нашей затее узнал. Вот позору и смеху-то будет от того, что играем в детство.

– Не дрейфь! Аморальных типов надо лечить, – подмигнул ему Бакир. – Всё будет глухо как в танковых войсках, – и запел песенку из мультфильма: – Мы работаем в перчатках, чтоб не делать отпечатков.

– Ну, если, как в танковых, да ещё и в перчатках. Тогда, конечно, спору нет.

Мы все дружно засмеялись и не заметили, как оказались на пороге квартиры Бабая. Все вместе мы сытно у него пообедали и за разговором выяснилось, что Зоя писала романтические письма и Бабаю, давая недвусмысленно знать, что он ей симпатичен, что ждёт от него романтических подарков и долгожданной встречи.

– Странно всё это, – выпалил раздосадованный Бакир. – Может, она всех водит за нос, ищет выгоду. Хотел бы я знать, кого же она, кроме себя, любит по-настоящему?

– А я ей даже хотел небольшой подарок купить, – осёкся Бабай, – но она не в моём вкусе, – твёрдо добавил он.

– Да вы для неё любовные трофеи, – вмешался я в разговор. – Поди ещё ваши ответные письма демонстрирует другим одноклассницам и хвастается. Думаю, что от вас ей нужны духи, конфеты, рестораны и рабское поклонение.

Я не стал говорить друзьям, что и мне она писала недвусмысленные письма, хотя меня она совершенно не интересовала. Я не стал подливать масла в огонь. Пусть время всё расставит на свои места. За проявленное коварство надо учить, а друзьям помогать.

У всех на душе остался тревожный осадок. Прощаясь, мы договорились накануне вечера встречи с выпускниками заранее встретиться для реализации плана справедливого наказания Гвоздя.

Вот настал заветный день. До начала вечера было ещё много времени. Мы трое собрались на небольшой тропинке, ведущей в школу, по которой должен был пройти наш Гвоздь. Каждый из нас принёс по огромному воздушному шарику, наполненному водой с разноцветной гуашью, акварельными красками и чернилами. Вдоль тропинки было множество деревьев. Мы перекинули жгуты через ветки деревьев с промежутком в полметра, прикрепили к ним эти три резиновых шара с гремучей смесью всевозможных красок и подтянули до самого верха, чтобы они не бросались в глаза. Все концы жгутов мы привязали к одной сводной верёвке, ведущей за забор, где прикрепили её к торчащему из доски гвоздю. За забором сквозь щели нам было хорошо видно, кто идёт по тропинке.

Замысел нашей затеи был очевиден. Надо было обрезать сводную верёвку, чтобы три шара одновременно полетели вниз. Уж какой-то из них точно должен был упасть на голову нашему обидчику и, лопнув, облить его всего разноцветной смесью. Естественно, с размалёванным лицом и волосами Гвоздь не пойдёт на вечер, как говорится, «курам на смех», так как привести себя в порядок он сразу не сможет. Бакир в свой шар добавил ещё и полбутылки вонючего дедушкиного самогона, чтобы от жертвы ко всему прочему неприлично пахло.

Мы затаились за забором. Бабай и Бакир нервно курили, но настроение у всех было весёлое и приподнятое в предвкушении предстоящей сцены наказания. До начала вечера оставался час. Порошил лёгкий снежок, чувствовался крепкий мороз. Порывистый ветер только усиливал холод, но мы не унывали, постукивая каблуками лёгких туфелек, надраенных до гусарского блеска для предстоящих головокружительных танцев.

Вскоре мимо нас прошла одна счастливая парочка, затем прошла небольшая шумная группа около пяти человек. Началось долгожданное движение в школу бывших выпускников. Мы напряжённо всматривались сквозь щель в заборе во все приближающие лица. И вот наконец-то замаячила фигура Гвоздя.

Бакир достал перочинный ножик. Когда цель приблизилась к расчётному времени, лезвие ножа скользнуло по верёвке и сверху на голову Гвоздю обрушились два увесистых шара. Третий шар зацепился за ветку, но это уже было неважно. Главное, что «прицел» танкиста оказался точным и жертва получила своё наказание. Из-за забора нам послышалась знакомая нецензурная брань и злобный крик от досады и боли. На крики и стоны к Гвоздю подбежали другие одноклассники. Мы оббежали забор, как бы невзначай присоединились к очевидцам и увидели стоящего на четвереньках Гвоздя с окровавленным носом. Рядом лежали два не лопнувших шара. Оказалось, что вода в них на морозе, пока мы ждали около часа, превратилась наполовину в лёд. Как потом выяснилось, первый шар упал ему на спину и отлетел в сторону. От неожиданности Гвоздь задрал голову вверх, и второй ледяной шар ударил его прямо в лоб.

Слава Богу, ничего серьёзного не произошло. Просто у Гвоздя оказался огромный фингал под глазом, опухшая губа и разбитый нос, из которого тонкой струйкой сочилась кровь. Мы увидели, как к нему подбежала Зоя, упала на колени и стала вытирать платочком его лицо, прикладывать снег к носу. Она произносила утешающие слова, сетовала на случившееся, а Гвоздь от счастья расцвёл в улыбке. Было видно, что этот антигерой не так уж сильно и пострадал.

Влюблённая парочка обнялась. Для всех нас наконец-то настал момент истины. Это была кульминация любовного треугольника в рамках происходящей трогательной сцены.

На этом история не заканчивается.

Именно в этот счастливый момент взаимной любви на голову коварной Зое свалился третий шар. Он буквально взорвался и окатил её вместе с Гвоздём фиолетово-зелёным содержимым. В воздухе повис едкий запах самогона, который по законам физики не замёрз, ожидая своего рокового часа.

Все присутствующие от смеха схватились за животы. Ржали до посинения и коликов. Вот уж воистину говорят, что в каждом трагическом есть элемент смешного. Ни Зойку, ни Гвоздя на выпускном вечере никто не видел. А мы, как ни в чём не бывало, танцевали и веселились. Поводов для веселья было предостаточно.

На этом вечере Бакир и Бабай встретились с одноклассницами из параллельного класса и провели весь остаток зимнего отпуска вместе.

Зоя вскоре вышла замуж за Гвоздя. Брак оказался недолговечным со скандальной историей, полной измен, рукоприкладства, тунеядства и пьянства. После развода мама Зои однажды пожаловалась в расстроенных чувствах соседке:

– Два паука в одной банке долго жить не смогли. А я ей об этом Гвозде в заднице давно говорила. Всё искала, выбирала себе жениха. И вот довыбиралась. Куда только она смотрела? Шоб её очи повылазили. Такие были вокруг женихи, как на подбор. Нет же. И вправду говорят люди, что «любовь зла, полюбишь и козла».

Видимо, так оно и есть, но, как говорится, зато всё стало на свои места.

Имитация

Как-то незаметно пролетел зимний отпуск, в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Опять наступили размеренные курсантские будни.

Моя курсантская жизнь складывалась из трёх слагаемых: учёба, служба и отпуск. Самыми мрачными днями в карманных календариках курсантов считались наряды, которые отмечались преимущественно чёрными крестиками. Вплоть до выпускного дня мы несли гарнизонную и караульную службу, наряды по кухне, по курсу, естественно, в их числе были наряды на работу вне очереди и другие.

Необычным в училище был наряд по ружейному парку. Это был своеобразный наряд, состоящий из четверых курсантов во главе с сержантом, по охране стрелкового оружия училища в подвальном помещении казарменного корпуса.

Наряд был неутомительным, но скучным и не для слабонервных. Стоишь, бывало, у тумбочки с романтическими мыслями, вздрагивая от холода и сырости, а в звенящей тишине слышишь, как по канализационной трубе с переливами бегут очередные экскременты и слышатся многочисленные звуки от сливных бачков со всех верхних этажей.

Дело в том, что в ружейном парке напротив вверенного поста дневального располагался туалет, и вся канализационная музыка от физиологического удовольствия нескольких сот курсантов ежеминутно со всех этажей протекала через одну единственную сливную трубу. В глухом подвале звучал настоящий «орган» и, ударяясь о старинные арочные своды, многоликим эхом разносился и ясным днём, и тёмной ночью. Для всех слабонервных и изнеженных родительским воспитанием это была настоящая пытка.

Однажды и мне с моими друзьями-однокурсниками довелось попасть в этот злополучный наряд.

Был среди нас один экзальтированный курсант, сентиментальный романтик из Москвы. Какой-то неказистый, худощавый, прыщавый, в огромных очках, словом, мамочкин сынок. Он был из числа тех изнеженных домашней опекой юношей, которые всегда попадают впросак. Поэтому ему прилепили кличку – «Шланг». Но его вынужденно уважали, точнее, не трогали, потому что его папа был каким-то большим начальником в Генеральном штабе Вооружённых Сил.

Когда закончилась бессонная ночь нашего дежурства, младший сержант по прозвищу «Колпак» поставил под утро нести службу на посту у тумбочки великого романтика из столицы. Понятное дело, что ночная смена пришлась не на хрупкие плечи Шланга.

Старший по наряду младший сержант Колпак, поступивший в училище после года службы в войсках, научился умело и дальновидно строить отношения с подчинёнными и начальством, всегда был справедлив и честен, обладал качествами надёжного товарища. Его выгодно отличали от многих других чистоплотность, аккуратность и опрятность. Природное обаяние и внешняя привлекательность всегда манили к нему юных девушек. У многих рядовых курсантов он пользовался заслуженным авторитетом.

Меня и ещё одного курсанта по прозвищу «Тюбик» младший сержант Колпак направил в столовую на завтрак, а сам отправился в казарму на койку досмотреть очередную серию сладкого сна.

Выйдя из тёмного подвала оружейного парка, мы, нагуляв за всю ночь здоровый аппетит, буквально побежали в столовую, потирая глаза от ослепительно ярких лучей солнца и зевая на ходу от недосыпа.

Подкрепившись в столовой курсантскими харчами, мы с Тюбиком из лучших дружеских побуждений захватили пару кусков хлеба с маслом и понесли их нашему сослуживцу для подкрепления бодрости духа и тела.

Тюбик был широкоплеч, немного толстоват, слегка пуглив и осторожен. Ходил, переваливаясь с ноги на ногу. Наверное, поэтому ему дали такое прозвище.

Спускаясь по лестнице в подвальное помещение, мы вдруг ощутили резкий и невыносимый запах фекалий. Это было зловоние куда сильнее любого хорька и даже хлорпикрина. Оказалось, что в туалете ружейного парка от неимоверного утреннего напора прорвало огромную сводную канализационную трубу, издававшую душераздирающие органные звуки.

Подойдя к входной двери с зажатыми носами, мы аккуратненько заглянули в подвальное помещение и ужаснулись от неимоверно фантастической картины.

Весь коридор по локоть был залит зловонной жижей. Шланг стоял у тумбочки на перевёрнутом ведре, спасаясь от наводнения, и судорожно звонил по телефону дневальному по роте.

– Как только появятся из столовой Тюбик и Режиссер, – кричал он в раскалённую трубку, – пусть срочно мухой летят в ружпарк!

Положение было катастрофическим. К смене нашего дежурства надо было каким-то образом починить трубу и убрать всё это дерьмо своими руками, а нам этого уж очень-преочень не хотелось.

Мы с Тюбиком выбежали на свежий воздух и, отдышавшись, он тут же закурил от нахлынувшего волнения. Я «стрельнул» у него сигарету, затянулся, хотя и не курил. Но сигаретный дым резко перехватил горло, и я тут же выбросил недокуренную сигарету в урну, что считалось в нашей курсантской среде «переводом денег».

– Что будем делать? – плаксиво спросил мой сослуживец, нервно сбрасывая сигаретный пепел.

– Что? Что? – передразнил его я и ответил. – Думать будем!

Тюбик оживился и впился в меня взором надежды. На его лбу выступили крупные капли пота, а из ноздрей повалил дым.

– Ну, придумай же хоть что-нибудь. Ты же Режиссёр, – сказал он с каким-то сарказмом, чем подцепил меня за живое, – тебе и карты в руки.

– А что тут придумаешь? Пока в голове только гул от пчелиного роя мыслей, – сокрушённо произнес я, кривясь и кашляя от едкого дыма сигареты «Верховина» своего товарища по несчастью.

И тут вдруг меня осенило. Гениальный сценарий созрел в голове мгновенно. Осталось дело только за исполнителями. С улыбкой на лице я потащил за собой Тюбика наверх по лестнице в казарму, ничего ему не объясняя.

Отдышавшись, мы вошли в спальное помещение. Воскресное солнышко пробивалось сквозь запотевшие окна, радуя глаз. Тюбик щурился, взирая на меня с надеждой на чудо, но вопросов не задавал, доверившись судьбе.

Курсанты возвращались с завтрака и в свой выходной день предавались неге, надеждам и развлечениям. Отличники учёбы собирались в увольнение, отстающие в учёбе занимались своими мелкими бытовыми делами или продолжали грызть гранит науки, перелистывая свои конспекты в ленинской комнате, а нарушители дисциплины готовились под руководством старшего сержанта Молотка к ратному труду – исполнять свои наряды вне очереди.

В этом броуновском движении толпы и утренней суматохе мы с Тюбиком подошли к ефрейтору с непонятным прозвищем «Фофа». Так его сразу окрестили ещё на вступительных экзаменах в училище.

Фофа был небольшого роста, отменный затейник и балагур, обладал уникальным даром подделки голосов. Он мог изобразить командный голос начальника училища, передавая все оттенки его тембра и манеру произношения. Народ вечерами обхохатывался от его саркастических сценок, когда он изображал то командира нашего взвода, то начальника факультета и многих других командиров и курсантов, умело подмечая характерные особенности их поведения, жестикуляции и речи. Фофа был прирождённым артистом, но к своему таланту относился небрежно, как к развлечению, и не больше.

Мы застали его за подшиванием подворотничка. Иголка с ниткой мастерски летала в его руках, как у настоящего портного.

– Чо надо? – спросил Фофа, откусывая зубами нитку.

– Да вот, пришли к тебе за важным делом. Есть гениальный сценарий, который под силу сыграть только тебе, – произнёс я, стараясь быть предельно вежливым и загадочным.

– Ну, излагай, Режиссёр.

Я объяснил ему суть фатальной проблемы в ружпарке и изложил свой сценарный план действий, суть которого сводилась к тому, что Фофа голосом вышестоящего начальства на его выбор должен был позвонить по телефону дневальному Шлангу, чтобы тот доложил об обстановке и подготовился как следует к встрече якобы прибывающей через два часа зарубежной делегации. Главное во всей этой затее заключалось в том, чтобы заставить несчастного мамочкиного сыночка самому убрать всё дерьмо до прихода якобы важных гостей.

Фофа явно был не в настроении и долго не соглашался. Пришлось ему напомнить, что все мы с одного рабоче-крестьянского сословия, а вот Шланг – из буржуйской высокопоставленной семьи.

Применив все методы Макаренко, Станиславского, Немировича-Данченко, мне всё-таки удалось убедить ефрейтора, что он восходящая звезда киноэкрана, что в данном случае он помогает честным пацанам, что Родина его не забудет, а его личное боевое оружие, хранящееся в ружпарке, не пропитается зловонным запахом «отравляющего» вещества.

В завершение своего эмоционального выступления, в целях развития и закрепления стратегического успеха я вручил непризнанному актёру два куска хлеба с маслом в знак нескрываемой благодарности, которые захватил с завтрака.

Это была жирная точка моего искусства убеждения и она победоносно сработала. Великий актёр от разыгравшегося воображения уколол себе случайно палец иголкой, не вздрогнув от боли, как настоящий герой, принял подношение. В глазах ефрейтора сверкнули воспоминания о недавней армейской действительности до поступления в училище с неутихающим желанием ненасытного молодого организма жрать утром, днём, вечером и даже ночью. К тому же одна лычка на его погонах не давала особых благ и привилегий, как сержантам и старшинам. А тут такой почёт и уважение, что грех не размечтаться.

Фофа входил в роль быстро. Свою историческую мизансцену он прорепетировал один раз и в моих режиссёрских наставлениях больше не нуждался. Мы говорили с ним на одном языке театрального искусства. Мне и ему это немного льстило. Тюбик со стороны завороженно и с восхищением смотрел на нас, не вмешиваясь.

Наконец-то мы подошли к телефону дневального по роте, который с беспокойством сообщил, что устал отвечать на звонки Шланга, разыскивающего нас более получаса.

– У него там ЧП случилось. Орет благим матом, чихает и хрипит. Говорит, что задыхается. Я уже хотел ротному доложить, – рапортовал дневальный.

– Не надо никому ничего докладывать. Сами разберёмся. Не переживай, – ответил уверенно Фофа с улыбкой на лице и стал набирать трёхзначный номер внутренней связи. Мы с Тюбиком навострили уши, стараясь услышать каждое слово из телефонной трубки. Уж больно интересно было послушать.

На другом конце абонентской связи прозвучало обращение на звонок согласно действующей инструкции: «Дневальный по ружпарку, курсант…».

Фофа не дал ему договорить и голосом заместителя начальника училища прокричал в трубку:

– Товарищ, курсант! Через два часа зарубежная делегация с генералами Генерального штаба будет в помещении ружпарка. Надеюсь, чистота и порядок у Вас на должном уровне. Если что не так, Вы, товарищ курсант, лично будете наказаны.

– Товарищ, полковник! – на другом конце провода взмолился несчастный голос. – У нас тут проблемка… Помещение загрязнено.

– Проблемка??? Так решайте её немедленно!!! – взревел Фофа, не дав договорить Шлангу. – Что, боитесь замарать ручки? Здесь нет ни мамы, ни папы вытереть вам сопли. Приступайте немедленно к подготовке помещения в надлежащее состояние. А иначе отчислю из училища к чёртовой матери! Сгною на гауптвахте! Задушу своими руками перед строем! Растерзаю как фашиста!

– Есть. Так точно. Виноват. Будет исполнено, – донеслось писклявым голосом в ответ.

Не успел Фофа положить трубку, как все мы схватились от смеха за животы и ржали полчаса до слёз.

На этом история не заканчивается.

На наш конский смех сбежалась дюжина любопытных курсантов. Пришлось в двух словах рассказать им о случившемся. Толпа захотела зрелища и ринулась в ружпарк. Тут вмешался Тюбик и, показав всем увесистый кулак, строго пригрозил:

– Смотрите, гады, кто хоть пискнет, размажу по стенке.

Все с пониманием притихли и стали на цыпочках спускаться вниз по мраморной лестнице в полуподвальное помещение ружпарка. Навстречу нам попался штатный сантехник дядя Вася в перемазанных резиновых сапогах, который сообщил нам, что починил стояк, но нужна экстренная помощь одинокому дневальному.

– А вот мы за этим и идём, – ответил находчивый Тюбик.

– Тогда поспешите, – буркнул чем-то недовольный сантехник, оставляя за собой жирные следы.

На полпути в ноздри ударил резкий запах зловоний. Пришлось всем нам зажимать пальцами нос, но никто не отступил. Любопытство сильнее мучений. Медленно подойдя к открытой двери ружпарка, мы осторожно заглянули вовнутрь и увидели поразительную картину.

С неимоверной скоростью Шланг лучше всякого стахановца работал совковой лопатой, наполняя вёдра с пожарного щита зловонной жижей. Весь перемазанный ею с головы до ног, он, как заводной бульдозер, летел с вёдрами в туалет, опорожнял их и мухой возвращался, чтобы наполнить снова. Пот от мамочкиного сынка валил паром. Наконец, схватив тряпку, он, даже не закатывая рукава, стал мыть кафельный пол, вылив на него пару вёдер воды.

Толпа любопытных, зажимая носы, едва сдерживалась от смеха. Но бдительный Тюбик тыкал всем под нос огромный кулачище и угрожающе шипел:

– Молчи, а то убью…

Смотреть на эту сцену долго и без слёз было невозможно и все, сдерживая смех, стали понемногу тихо расходиться.

Когда ружпарк был убран, мы с Тюбиком, как ни чём не бывало, вошли в помещение.

– Где вы были? – заорал на нас Шланг. – Я тут за вас корячусь.

– Мо-ло-дец… – сквозь нескрываемый смех заржал Тюбик.

– Да, я вас спас от… отчисления из училища…, от трибунала…

Без слёз на нашего перемазанного героя в огромных мутных очках с роговой оправой смотреть было уже невозможно. Тут наконец-то появился наш младший сержант Колпак и толпа новых зевак, прослышавших о случившемся.

Младший сержант тут же отправил Шланга в душевую под дружный смех и шутки, а мы все приступили к проветриванию помещения.

Прошло немало дней, прежде чем со Шлангом все стали здороваться за руку. Но мамочкиным сыночком его уже никто не называл. Он прошёл своё нелёгкое крещение курсантского братства, за что его зауважали даже многие сержанты.