Очаг

Марк! Извини за произошедшее в Питере, да и за моё поведение в целом. Извини, что на тебя взваливаю такой тяжкий груз, просто мне больше некому об этом рассказать. Йоша идеализировал меня, поэтому я не могу его разочаровать, а тебе повезло со мной провести последние дни. Тем более нормальные люди так делают: при самоубийстве оставляют последнее послание. Так ведь? Да, знаю, что я не нормальная, но больше всего в жизни теперь хочу быть нормальной. И я боюсь подобную моей судьбу подарить ребёнку. Да, Марк, я беременна, если уж ты не заметил. Отец об этом не знает, и это хорошо. Я не дам ему испортить ещё одному ребёнку жизнь. Не знаю как, но я найду завтра способ покончить с этим.

Надеюсь, я не помешаю твоим планам и ты без проблем сможешь добраться до Беломорска. Единственное, о чём я тебя прошу, – передай эту запись тому, кому надо: Максиму или Мише. Решать тебе.

Я не хочу больше видеть отца, поэтому прошу тебя: закончи мою историю».

Запись закончилась. Как и жизнь Ани. Или нет. Что я мог сделать? К кому обратиться?

– К Максиму – он же так вожделеет занять место Кузьмича! – Кирк был уже рядом и бросал камни по воде.

– А вдруг это неправильное решение? Вдруг это неправильная справедливость для Ани?

– Ей это уже всё равно.

– Нельзя так. Нельзя быть таким чёрствым.

– Я чёрствый? – возмутился Кирк. – После всего, что мы пережили в Ястребске, я чёрствый?! Братец, да ты лицемер! То есть мою последнюю просьбу ты отказался выполнять, а для неё – нате, пожалуйста! Давай именно сейчас проявим честность.

– Вся эта поездка – ради тебя. Да, я поступил с тобой по-скотски, но я хочу всё исправить. Измениться.

– Нет. Всё происходит из-за тебя. Ты забыл? Меня нет. Из-за тебя нет.

– Хватит! Больше нет смысла спорить! Я признаю, что виновен.

– Это так не работает, братец.

– Исчезни! – сказал я, отпустив его навсегда.

Глава 21

Маша отдыхала на диване после тяжёлой и непонятной недели. Ей хотелось забыть всё, что с ней произошло не только за последние дни, но и за всю жизнь. Настя также лежала с ней, но ребёнка не мучили никакие размышления. Маша вместе с дочерью смотрела простенький ситком, в котором герои после очередной проблемы возвращались в свою зону комфорта, всегда находили выход и были счастливы. Но, проецируя свою жизнь на ситком, Маша не находила ничего хорошего. Из несчастливой жены мужа-неудачника она стала несчастливой женой мужа-убийцы. И, анализируя всю свою жизнь, она видела лишь медленное падение на самое дно. Она осталась одна с ребёнком, причём не её. Маша понимала, что Настя не виновата в том, в какую жизненную ситуацию её поставила жизнь. От этого она сочувствовала ребёнку, ведь, в отличие от Насти, все её выборы в жизни были сознательными.

– Что бы ни произошло, маленькая, я тебя не оставлю одну, – произнесла Маша и обняла Настю.

Девочка не знала, что ответить, а только обняла мать в ответ. Для неё это был обычный день. Обычный день без отца. Настя даже не понимала, что происходило с её семьёй. Она была принцессой в башне, и её это устраивало.

Раздались звонок во входную дверь и громкий стук.

– Кого это занесло? – пробубнила себе под нос Маша. – Кто там?!

– Полиция! Откройте!

Маша остановилась. Единственным предположением было то, что пришли за её мужем Марком, что наконец нашли доказательства его виновности.

– Маленькая, поднимайся наверх и жди там. Оставь взрослых поговорить наедине.

Настя не спорила, хотя её удивил вежливый тон матери.

Снова раздался звонок, затем стук в дверь.

– Да иду я, иду!

Она открыла дверь. На пороге стояли двое полицейских.

– Мария Штерн?

– Да.

– Просим вас проследовать с нами в отделение.

– Дело в моём муже? – с опаской спросила Маша.

– Нет, нас интересуете вы. У нас есть вопросы по недавним пожарам. Вас видели в обществе людей, причастных к поджогам. Вы с ними выходили из «Праздника».

– Я… Это было случайно… Они взяли меня… Хотели спасти…

– Давайте обсудим это в отделении.

– А что обсуждать? Их лидер Даниэль Гольдберг – он автор всех поджогов! Вам нужен он.

– Он уже несколько дней как сидит в психбольнице по направлению его отца. Поэтому вашим словам нет подтверждения.

– Но как же, я только вчера с ним говорила…

– Прошу вас проследовать с нами в отделение, и всё выясним там.

Глава 22

Кирк испарился. Я наконец-то остался наедине со своими мыслями. Смущали только подозрительные взгляды рыбаков неподалёку. Стоило уже уходить с берега и найти Максима. В последний раз я его видел у Кузьмича, поэтому направился прямиком туда.

До самой избы меня мучили сомнения: правильно ли я всё делаю, ведь я ничего не знаю о Максиме? Может, стоило бы обратиться напрямую в полицию? А вдруг я попаду к сторонникам Истинного Бога? Хотя я понимал, что думал не о том. Я хотел мести за Аню. Это было правильно. Она заслужила справедливости. А Максим единственный, в ком я уверен, – ведь он первый, кто заинтересован в устранении Кузьмича. К тому же в него верит Миша, а он в людях, судя по всему, разбирается.

Народ у балкона избы разошёлся. Все занимались своими повседневными обязанностями. Видимо, пьяная речь Писцова оказалась для них обыденностью.

Я постучал в дверь.

Тишина. Никто не спешил открывать.

Зазвучал засов; через щель двери на меня посмотрел Максим.

– Надо поговорить, – сказал я.

– Я сейчас не могу, тут…

– У меня есть запись. Предсмертная записка Ани.

– Записка?! – прозвучало за дверью.

Входная дверь открылась полностью, и передо мной оказался Кузьмич, пьяный вдрабадан. Гостиная, где мы общались ранее, была полностью разгромлена. Он схватил меня.

– Где она?! – закричал Лаврентий Кузьмич. – Дай её мне!

– Кузьмич, успокойся, – сказал Максим и попытался оторвать его от меня.

– Он знает. Он знает, что случилось с моей девочкой… – Писцов отпустил меня и заплакал. – Он знает.

Максим смотрел за моё плечо. Я обернулся и увидел очередных наблюдающих обывателей.

– Заходи внутрь, – обратился ко мне Максим, – незачем устраивать очередное представление.

Я взял Кузьмича под руку и завёл в дом, а Максим закрыл за нами дверь. Внутри я помог Писцову дойти до дивана и сесть.

– Я не уверен, что ему стоит слышать, – сказал я. – Там… он.

– Не тебе решать это! – умоляюще прорычал Кузьмич. – Включай.

Я посмотрел на Максима, и он утверждающе кивнул мне. Я достал телефон, положил на стол и включил запись.

Кузьмич слушал Аню со стеклянными глазами. Он не выражал эмоций, только скапливал слёзы на своих глазах, в то время как Максим становился всё угрюмее и задумчивее.

– Зачем вы так поступали с ними? – спросил я у Кузьмича, когда запись закончилась.

– Зачем я дарил им лучшую жизнь? Зачем я любил их? Что «зачем»?

– Марк, не надо, – сказал Максим.

– Зачем вы насиловали их? – Я не остановился.

– Я никого не насиловал, это всегда было добровольно. – Писцов пару раз шмыгнул носом. – Я же любил их.

– Это нездоровая любовь, Лаврентий Кузьмич!

– Не тебе судить о любви. Я хотя бы не бросил свою семью.

Ладони автоматически сжались в кулак. Как же хотелось врезать ему!

Максим считал это с меня и встал между нами – для подстраховки.

– Зато семья бросила вас. Может, это и есть наказание вашего Бога?

– Всё это было ради него. И я не мог лишиться единственного его дара. Не мог позволить случиться смешению крови с какой-либо дворнягой.

– Дворнягой? Так вот кто все эти люди за дверью! Дворняги.

– Так, всё! – влез Максим, когда я упёрся в его сдерживающие руки. – Прекращайте оба!

– Да с удовольствием! – сказал Писцов. – Этому еврею всё равно не понять божественного замысла.

– Божественного замысла? Уничтожить всё живое – это божественный замысел?

– Создать новый Эдем – вот в чём цель. Поэтому Господу нужны все эти люди.

– Вы серьёзно верите в эту ерунду? Послушайте себя! Пусть даже это будет правдой, но вы в его планах – тоже пешка. Такая же дворняга, как и все эти люди!

– Пошёл вон! – закричал Кузьмич и вскочил с места. – Вали в свой Беломорск и не возвращайся! Выведи его отсюда! – скомандовал он Максиму.

– Пойдём, Марк, хватит уже, – обратился ко мне Максим и повёл меня к выходу.

– Да с превеликим удовольствием! Просто задумайтесь, – обратился я к Лаврентию Кузьмичу уже в дверях. – Что вы за человек? Вы столько говорите о семье, но ваша жена или Аня считали ли вас семьёй? Нет. Иначе бы они не покинули вас. И все эти люди за дверью так же бросят вас, когда поймут, кто вы. Ведь вы предаёте любое доверие. Аня верила в вас, любила вас, но вы с ней сотворили такое.

Писцов ничего не сказал мне, лишь смотрел на то место на столе, где ранее лежал телефон.

Не дождавшись какого-либо ответа, я вышел наружу. На улице уже смеркалось. День утекал невероятно быстро, хотя смерть Ани так и стояла перед глазами, как будто я только что сошёл с корабля с её телом на руках.

Дверь захлопнулась. Со мной на улице стоял Максим – всё в таком же задумчивом виде, как и раньше.

– Мы сможем с этой записью его посадить? – спросил я.

– Нет. Всё законно. Как он сказал, всё было добровольно. Да и, боюсь, в структурах будут его последователи. Так что у нас связаны руки.

Люди вокруг нас продолжали заниматься своими делами и делами деревни. Всё продолжало жить своим чередом.

– Почему они все следуют за ним?

– Не за ним, а за Богом, – ответил Максим.

– А в чём разница? Ведь это дурдом! Ты разве этого не понимаешь? Как можно идти за тем, кто обещает всё уничтожить?!

– Мы все сюда пришли за новой жизнью, Марк. Мне был дан второй шанс. Я не сел в тюрьму благодаря всем этим людям. Здесь я обрёл наконец-то дом и семью. Да, мы с Кузьмичом расходимся во мнении, как вести здешнее хозяйство, но это не мешает сосуществовать. Каждый здесь нашёл своё место. Дело даже не в вере, а в семье.

– Скажи об этом Ане – ведь она была в таком восторге от этой семьи!

На углу одного из домов я снова приметил того самого рыжего мальчишку. Меня это смутило – ведь я думал об Ане, а не о нём.

– Может, стоит услышать семье эту запись? – предложил Максим.

– Это как? – Я не отрывал взгляда от мальчика, боясь его потерять.

– Скинь мне её.

Я уже не стал сомневаться и переслал ему сообщение. Мальчишка тогда меня волновал больше. Когда Максим получил, что хотел, я двинулся к своей цели.

– Ты уверен? – спросил Максим.

– Да, делай что хочешь…

Как только мальчик увидел, что я иду к нему, то сразу скрылся за угол. Я побежал за ним.

– Народ! – раздался голос Максима. – Прошу минуточку внимания!

Слушать разоблачение Кузьмича народу меня уже не интересовало – куда больше меня волновал этот чёртов мальчик. Почему я его видел? Почему, в отличие от Кирка, он не разговаривал со мной? Может, потому, что я никогда не слышал его голос, – я ведь знаю о нём только по фотографии? Может, так выглядит моё раскаяние? Или моё сумасшествие перешло на новый уровень? Кирк, что ты считаешь? Кирк?

Тишина. Видимо, моё безумие действительно переходит на новый уровень. После разговора на берегу брат так больше и не объявился.

Я бежал за мальчишкой между домов в сторону муляжа для съёмок. Догонялки привели нас на площадь построенной для фильма деревни. Я отвлёкся на красоту построек и не заметил каменную брусчатку. Нога зацепилась за выступ, и я полетел вниз.

Я приподнялся. Кожа на руках была изодрана о камни. Сквозь порезы проступала кровь, которая капала на брусчатку.

Меня окружал макет, напоминавший город-призрак. Различались дома, построенные со всем убранством, или одни только фасады. Планы на эту площадку были велики. Печально, что всё это хотели сжечь.

Тишина. Никого вокруг не было. Как же отличается этот муляж с жилой деревней! Хотя я уже сомневался, какая часть деревни была более реальна и жива.

Мальчика нигде не было.

– Где ты?! Появись!

Я снова опустился на брусчатку.

– Почему ты меня преследуешь? Мало мне страдания видеть брата? Я виноват в ваших смертях! Я каюсь! Простите меня! Я не хотел этого!

Я ударил кулаком о камень. Ничего. И снова удар. И ещё.

– А-а-а!

Я бил до тех пор, пока не разбил костяшки на руках. Хотелось плакать, но не выходило. Во мне всё пересохло.

Позади раздались шаги. Одни только звуки я вообразить не мог – значит, это был кто-то реальный, поэтому я обернулся.

Ко мне приближался Кузнецов с доской в руке.

Удар. И я отключился.

День 7

Глава 23

Боль.

Это единственное, что я чувствовал, когда очнулся.

Боль.

Голова разрывалась. Хотелось кричать, но рот был занят куском противной на вкус тряпки.

Боль.

При любой попытке открыть глаза лампочка под потолком прожигала зрачки.

Боль.

Идея, что моя жизнь оборвётся непонятно где, пугала.

Я изо всех сил пытался вспомнить, что произошло, но головная боль перебивала любую возможность думать.

Находился я в деревянном помещении. Вероятно, в Пегреме. Смущала только пустота – в поле моей видимости не было ничего. Ни окон. Ни дверей. Ничего. Только проклятая лампочка надо мной.

Я не в Пегреме. Только после того, когда я акцентировался на лампочке, до меня это дошло, – ведь в деревне не было электричества.

Руки и ноги были привязаны к стулу. Я ничего не чувствовал, только голову. Старался хоть как-то раскачать стул, но тело отказывалось слушаться. Зато была свободна шея, которой у меня выходило вертеть. Я попытался увидеть то, что за спиной.

Лестница. Там была лестница с тёмной нишей под ней. И кто-то на ступеньках смотрел на меня сквозь перила.

У меня не получалось разглядеть, кто это, – свет лампочки слепил глаза.

– Ммм, – всё, что получалось произнести сквозь тряпку.

Он зашевелился. Он. Маленький рыжий мальчик.

И только тогда я вспомнил: Кузнецов. Я встретил на съёмочной площадке Кузнецова.

Я попался. Добегался.

Стоило догадаться, что моё прошлое меня настигнет, что мне придётся отвечать за свои поступки, а сделал я действительно много плохого. И больше всего я боялся признаться себе в совершённом, иначе весь произошедший со мной кошмар стал бы реальностью.

Мальчик спустился и уставился на меня. Не будь кляпа во рту, я всё бы ему сказал. Сказал, как сильно сожалею о своей ошибке. Сожалею, что убил его и что затеял всю эту афёру.

Он улыбнулся. Мой чокнутый разум игрался со мной, но я не понимал, чего он хотел, ведь даже после Кирка я так и не привык к галлюцинациям.

Позади меня раздался скрежет открывающейся двери. Мальчик сразу же юркнул под лестницу и исчез в темноте. Раздался скрип деревянных ступенек.

Это был мой судья и палач – Кузнецов. Он спустился и поставил около меня ящик из-под инструментов.

– Ммм, – промычал я через тряпку.

Кузнецов достал из ящика газовую горелку. Переключил на подачу газа – и огонь вырвался ровной струёй из сопла над баллончиком. Кузнецов направил пламя на мою ладонь.

– А-а-а!

Боль. Невыносимая боль. Я никогда так отчётливо не чувствовал свою руку. Даже будучи с кляпом во рту, я кричал что было сил.

– Ну что? Приятно? – Он отключил подачу газа и приблизился к моему лицу. – Теперь понимаешь, что чувствовал мой сын? Всё его тело горело. Я пытался его потушить, но это было бесполезно. Скоро и твоё тело будет так же гореть. Скоро!

Он расстегнул на мне рубашку, включил газ, и струя огня упала на мою грудь.

– А-а-а!

– Я говорил с Лавровым. – Пламя отдалилось от меня. – Точно таким же способом. И представляешь, что я узнал? Он не народный герой. Он поджёг ровно одно здание. Твоё здание. Твой ресторан, где были… где…

Кузнецов склонил голову и замолчал. Его рука с горелкой опустилась, и пламя, вместо того чтобы бить ровной струёй, задёргалось в разные стороны.

– Какая ж ты мразь! – сказал он и поднял голову. На его глазах были слёзы.

– А-а-а! – Горелка, словно шило, снова впилась в меня.

Тогда и у меня навернулись слёзы, а от немых криков кончик тряпки проваливался в горло, отчего дышать стало очень сложно.

– Задыхаешься? – сказал Кузнецов. – Мой сын тоже задыхался, только от угарного газа. И никого рядом не было, чтобы помочь.

Очередная струя огня упала на мою кожу, но пламя мгновенно потухло. Кузнецов потряс горелку и пустил ещё пару искр. Кончился газ. Из ящика с инструментами он достал новый баллон.

– Это я оставлю под конец. Надо же тебя чем-то сжечь!

Он бросил горелку в ящик и извлёк гаечный ключ.

Удар пришёлся в висок, и я качнулся на стуле. Боли от пощёчины металлом я уже не почувствовал. Моё тело будто слилось с болью.

– Я сжёг Лаврова! И тебя сожгу!

Удар. Даже сквозь кляп я ощутил сломанные зубы и хлынувшую в ткань кровь. Дышать становилось всё тяжелее.

– Помогли тебе твои деньги? Ты стал от этого счастливее?

Воздуха не хватало, я изо всех сил пытался дышать носом, но выходило с трудом.

Кузнецов заметил, что я помаленьку теряю сознание, поэтому вырвал тряпку из моего горла вместе со сломанными зубами, рассыпавшимися по полу.

– Я не хотел этого! – сразу же вырвалось из меня хриплым голосом. – Я не хотел всех этих жертв!

Удар. Вместе со стулом я упал на пол. Одна из ножек сломалась, и мои ноги освободились от верёвок. Лицо тонуло в сочившейся из виска крови и нескончаемом потоке слёз.

– Не хотел ты… но заплатил Лаврову за поджог. Сколько? Десять тысяч? Во столько ты оценил жизни всех этих людей?! Ты в курсе, что Лавров на эти деньги просто запил? Я его пьяным в канаве нашёл. Он даже близко не осознавал, что совершил.

– Договор был на небольшой поджог, – выговорил я, – жертв было быть не должно.

Удар ногой прилетел прямо в живот, отчего всё внутри скукожилось и колени прижались к телу.

– Чёртов еврей! Все вы думаете только о себе, а на то, что случится с окружающими, вам глубоко плевать! Все, кто сгорел в пожаре, заслужили этого, но не мой сын! Он оказался там случайно – зашёл в туалет, – но сгорел, как и остальные жиды, в этой печи!

Ботинок Кузнецова рубанул прямо в мой нос, отчего новая алая струя ударила в пол.

Единственное, о чём я тогда мечтал, – это умереть. Мечтал, чтобы всё это уже закончилось, – ведь я должен был погибнуть вместе с его ребёнком.

– Я виновен… – выдавил я из себя.

– Конечно виновен, иначе бы ты не бежал так далеко от Ястребска! Твой брат поступил правильно, что выбрал более лёгкий способ.

Кузнецов снова взял в руки газовую горелку и пустил несколько пробных плевков пламени.

– Я любил Андрюшу, но ты отнял его у меня, отнял частичку меня! – Он ухватил себя за грудь. – Я теперь не могу смотреть жене в глаза – ведь это я в первую очередь не уследил за ребёнком, отпустил его одного! – Убитый горем отец снова заплакал. – Он сгорел из-за меня, но ты виноват не меньше, поэтому сгоришь так же, как и он!

Кузнецов вытер слёзы и зажёг горелку, но остановился и посмотрел в сторону лестницы, вместо того чтобы продолжить меня жечь. Рука опустилась, и огонь заиграл, язычки пламени зацепились за его штанину и побежали вверх по остальной одежде, охватывая всё больше территории. Кузнецов бросил горелку в сторону и освободившимися руками принялся тушить огонь на себе. Я же старался отодвинуться подальше от него, но повреждённая нога ныла при каждом движении.

Я не знал, что делать. Кузнецов тушил себя руками, а огонь от горелки перебросился на деревянные стены и пол. Моё сознание кричало, но я сам не издавал ни звука, просто с ужасом смотрел на всё происходящее. Из-под ниши лестницы выскочил конопатый мальчуган и так же, как и я, ошарашенно смотрел. Не знаю, сколько продлилось наше оцепенение, но Кузнецов справился с огнём на себе и переключился на остальной, своей курткой пытаясь притушить пламя. Мальчик в панике выскочил по лестнице. Мне нужно было следовать за ним ведь мучительная смерть сожжённым в подвале в мои планы всё-таки не входила.

Я упёрся здоровой ногой в пол, дальше последовал шаг раненой, но от сильной боли повалился обратно вниз. Привязанный ко мне стул также мешал нормально подняться.

– Освободи меня! – крикнул я Кузнецову, который не справлялся с распространяющимся огнём. – Дай мне помочь!

– Ни за что! Я лучше сгорю здесь вместе с тобой!

После этих слов язычки пламени бросились на Кузнецова, и теперь он снова тушил себя.

Я опёрся на здоровую ногу и приготовился наступить на больную.

Бинго! У меня получилось!

Терпя жгучую боль в колене, я стоял на ногах. Теперь требовалось избавиться от стула, но как это сделать, в голову не приходило.

В этот раз Кузнецов не справлялся с пламенем своими руками, поэтому упал на пол и катался по нему в попытках потушить огонь на себе.

А это была идея. Собравшись с силами, я грохнулся на спину. Что-то сломалось, и я не был уверен в том, стул это или моя спина. Всё тело ныло; хотелось, чтобы это уже прекратилось. Руки сами по себе скрестились на груди. Руки… Они были свободны – значит, сломан был стул. Нужно было встать. Снова.

Сквозь боль я поднялся на ноги и направился к лестнице. Как хорошо, что на ней были перила, на которые мне удалось опереться! Я прошёл пару ступеней и посмотрел на несчастного отца, который уже кричал от полученных ожогов, – огонь охватил его почти всего, как и весь подвал.

Выход был так близко! Я мог уйти, ибо не был обязан его спасать, хотя всё это было из-за меня.

Огонь уже прорвался на первый этаж; через прожжённую дыру в потолке подвала я видел окна наружу.

Я с трудом доковылял до куртки Кузнецова и приступил тушить ею огонь на нём. Кожа на нём выглядела хуже, чем у меня, – ожоги были везде. Пока я помогал Кузнецову, он уже не шевелился. Покончив с огнём, я помог ему подняться. Стоять без моей помощи он не мог, поэтому я забросил его руку за голову и потащил. И хотя Кузнецов весил немного, мне и без него передвигаться было очень тяжело.

Потолок начинал проваливаться. С трудом подняв Кузнецова по лестнице, я увидел, как сильно разбушевался огонь: горел не только дом, но и соседние здания. Весь построенный муляж горел на славу, и дом, в котором мы находились, лишь чудом не упал на нас.

Входная дверь уже с трудом висела на петлях, и проход был свободен – требовалось только дойти до выхода по коридору.

Я поволок Кузнецова. Он что-то мычал на тему, чтобы я его бросил и что ему моя помощь не нужна.

Нужна, к несчастью…

Потолок заскрипел, и горящая балка упала прямо перед нами, перегородив дорогу к выходу. Она усложнила нашу дорогу к спасению. Я отыскивал выход, но другого пути не видел. Повернул ручку одной из ближайших дверей и увидел открытое окно. Мы потащились к возможному выходу. От каждого нового скрипа сверху я останавливался и осматривал потолок с опаской, как бы он не рухнул на нас.

Шаг за шагом нам удалось дойти до окна. Я взвалил Кузнецова на подоконник и вытолкнул его на другую сторону. Попытался закинуть ногу наверх, но всё тело заныло от боли, и стопа опустилась обратно.

Позади меня снова обвалился потолок. Нельзя было медлить – весь дом мог упасть в любую секунду.

Я завалился на подоконник и просто перевалился наружу, прямо на Александра. От этого мы оба завыли от боли.

Привстав, я взял Кузнецова за плечи и поволок по земле подальше от дома. Оказавшись на безопасном расстоянии, бросил его. Те дома, что были в моей видимости, уже окутало пламя. Судя по окружению, я всё ещё находился в Пегреме, в построенных для съёмок декорациях. Жилой деревни не было видно – она находилась позади горящих макетов, и огонь двигался именно туда. Надо было спешить к ним.

Я оставил Кузнецова на земле подальше от огня и двинулся вокруг декораций к жилой деревне.

Пустые дома для съёмок возгорались, как засохшая трава по весне, и за этим огнём я не успевал из-за ожогов на своём теле. Языки пламени перепрыгивали с крыши на крышу быстрее, чем я ковылял к жилым домам.

По мере приближения к деревне отчётливо доносились многочисленные крики, а на краю декораций различались мечущиеся силуэты. Они таскали из озера воду и тушили огонь, но это не помогало – зарево от пожара всё сильнее разгоняло темноту вокруг. После многодневной жары мостки, соединяющие декорации для съёмок и жилую деревню, совсем обсохли и с лёгкостью возгорались.

– Разойдись! – раздался крик.

Дом, который усердно пытались потушить, рухнул. Щепки от него разлетелись, словно огненные шары, и поджигали всё, во что попадут. Все эти декорации строили только ради одного – ради пожара, ради хорошей картинки, – поэтому всё здесь планировалось для мгновенного возгорания, но предназначение случилось раньше задуманного срока и без подготовленной красной кнопки «СТОП».

Остановить огонь сбежалась вся деревня. Среди толпы я пытался найти знакомые лица – Максима, Антона или даже Кузьмича, – но среди всего этого гомона найти кого-либо было невозможно.

– Ломайте мостки! – раздался всё тот же командующий крик, который мне кого-то напоминал. – Не дайте огню приблизиться к домам!

Это был Кузьмич.

Толпа слаженно разделялась, кто-то всё так же таскал вёдра с водой, а кто-то бросился выполнять команду лидера. Среди постоянно передвигающейся массы людей я искал Кузьмича, но из-за повреждённой ноги ни за кем не успевал.

Раздался гром либо что-то похожее на него. Над декорациями разлетались новые клубы дыма и огня.

Толпа замедлилась и не могла понять, отчего произошел взрыв, пока кто-то не выкрикнул, что рванул дизельный двигатель, оставленный съёмочной командой.

Благодаря временной остановке я различил в толпе Кузьмича. Он с группой мужиков выковыривал доски и сваи от мостков.

– Кузьмич! Кузьмич! – Прихрамывая ближе, я пытался привлечь его внимание. – Чем я могу помочь?

Он повернул голову в мою сторону и с ужасом взглянул на полученные мною ожоги.

– Чёрт возьми, где ты был? Да и что с тобой?

Гром. Взорвался очередной двигатель. Причём совсем рядом. Обломки от домов приземлились рядом с нами, и несколько из них сшибли тех, кто тушил огонь. Я бросился на помощь, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на боль во всём теле.

Один из мужиков оказался без сознания под куском крыши. Я ухватился за край обломка, но обжёгся. Окружающие увидели мою беспомощность и присоединились помочь. Кто-то уже был в перчатках, кто-то снял верхнюю одежду и намотал на руки, ну а я сорвал с себя остатки прожжённой рубашки и с помощью неё ухватился за край. Вместе мы опрокинули обломок и оттащили мужика в сторону.

Пострадавших от взорванного дома оказалось немало. От этого окружающие распылялись по разным задачам, чтобы остановить распространение огня и помочь потерпевшим, но рук не хватало, и только больше добавляли хаоса, которым не получалось командовать.

– Помогите! Скорее! – закричали со стороны.

Один из мостков не успели разобрать, и пламя, словно по бензиновой дорожке, неслось к деревне. Ближайшие «пожарные» рванули останавливать огонь. Среди носильщиков была семья Даманиных. Они слаженно работали: Антон зачерпывал и на середине пути менялся вёдрами с женой, а она уже тушила.

Капля за каплей огонь на воспламенившемся мостке был остановлен, но пламя перекинулось на сосны, а по ним перепрыгнуло к деревне. Народ оставил тушить декорации и бросился к своим домам.

– Максим! – снова раздался голос Лаврентия Кузьмича. – Выводи братьев и сестёр из домов подальше от этого ада.

Максима я не видел, но до меня отчётливо донеслись новые крики.

Началась паника. Никто уже не старался остановить огонь – все спасали своё имущество и спасались сами. Пожар было уже не остановить – он стремительно захватывал всё бóльшую территорию.

Я плёлся по деревне и ужасался от происходящего. Всё вокруг – как будто я вернулся в «Очаг», только в других масштабах. Люди выносили из домов всё, что могли, и неслись сломя голову, не обращая внимания на остальных. На моих глазах женщина с тазом, полным одежды, сбила мальчика с ног и не остановилась. Чтобы ребёнка не затоптали, я накрыл его и помог встать. Он был в порядке, без ушибов, но напуган.

– Где твои родители? – спросил я, но мальчик молчал. – Пойдем отсюда, родители найдут нас позже.

Я повёл его подальше от этого пекла – ведь помимо окружавших нас языков пламени из окон выбрасывали различные вещи и бытовую утварь, которая порой тоже была в огне.

– Марк!

Среди всего хаоса из толпы появился Кузьмич:

– Марк! За мной! Нужна помощь!

Кузьмич остановил взгляд на ребёнке.

– Ты же знаешь, кто я? – спросил он у мальчика, а тот кивнул ему. – Доверяешь мне? – Очередной кивок. – Хорошо, беги в ту сторону до конца. – Кузьмич указал на окутанную клубами дыма улицу. – И держись подальше от домов. Скоро подойдут твои родители. Хорошо?

Мальчик снова кивнул и побежал в указанном направлении.

– Не переживай, всё с ним будет хорошо, а ты мне сейчас нужен в другом месте. Ты же хотел помочь, верно? – Я, как и мальчик, кивнул ему. – Отлично, тогда быстрее за мной!

Среди клубов дыма я не мог различить, где и что находится в деревне. Я откровенно потерялся. Вдобавок ко всему с каждым проходимым нами метром дышать становилось всё сложнее.

В конце концов Кузьмич привёл меня к баракам, где я останавливался на ночь. Огонь успел добраться и сюда. И из-за более тонкой древесины дома были уже обрушены.

– Там остались люди, – сказал Кузьмич, – им нужно помочь.

Мы бросились к дому, откуда доносились крики. Вход (а для тех, кто застрял внутри, – выход) был заблокирован куском крыши. Вместе с Кузьмичом мы взялись с двух сторон и потянули вверх, но обломок поддавался ненамного.

– Подержи! – скомандовал глава деревни.

Писец кинулся куда-то мне за спину. Мне было тяжело держать подобный груз – из-за этого я не мог повернуть голову и увидеть, что делает Кузьмич. Руки сохли, хотелось бросить крышу, но Писцов ввернулся со столбом, которым подпёр обрушившуюся крышу. Крупный массив мы подняли. Осталось дело за малым – разгрести тлеющие на входе обломки.

Мы освободили проход, и люди выбрались из ловушки. Мы бросились к следующему дому.

Какие-то бараки уже были пусты, а куда-то мы опоздали. Помимо имущества, огонь уносил и жизни. И всё это было из-за меня.

Очередной дом. Очередные крики о помощи. Дверь чем-то привалило с обратной стороны. Мы кинулись силой выламывать её. Продвинуться получилось лишь слегка – образовалась небольшая щель, через которую мы смогли пролезть.

Везде был один дым, через который с трудом можно было что-то увидеть. Мы шли на крик, отстраняясь от стены. Хоть огонь ещё был не везде, деревянные стены всё равно обжигали. В одном из проёмов я увидел зелёную сумку. Мою сумку с прахом Кирка – видимо, мы добрались до берега. Честно, я даже забыл о своём брате. Я подошёл за своими вещами, а Кузьмич направился дальше, в сторону криков о помощи.

Сумка была цела – огонь не успел до неё добраться. Позади раздался человеческий гомон – люди выбирались из заточения. Я забросил сумку на плечо и двинулся к шуму. От каждого шага пол подо мной скрипел, как и потолок от огня. В соседней комнате я встретил детей. Это они кричали. Родители убежали тушить огонь на съёмочной площадке, но так и не вернулись, а когда в деревне началась паника, дети спрятались в шкафу, который позже привалило обломком потолка. Они чудом не задохнулись в этом гробу. Кузьмичу в одиночку не получилось убрать препятствие, поэтому он проломил часть дверцы и помогал детям выбраться из заточения. Мне ничего не оставалось, как присоединиться помочь им выбраться из дома через проём, который мы сделали во входной двери.