15.02.13. Они держали за руку город

13:10. Благодать

Вот так жил человек – и нет человека. Только документы у шкапчике остались, несколько фотографий семейных да попойных, футболка полинявшая с эмблемой челябинского «Трактора» и палатка на льду озера Чебаркуль. Да, еще жена (или вдова уже?), не известно каким ветром ему в грудную клетку занесённая…

Был человек – и нету его. Миллиарды таких.

Гриша Игнатьич снова остановился, прислонился к стволу березы. Добрые полкилометра он по полуострову уже протопал по узкой дорожке, да толку-то. Сдавалось ему, что нет здесь Юрца-подлеца. Его вообще нигде нет. Его в космос унесли.

…Картины рисовал, шельмец. В добрые времена, когда пил меньше или не пил вовсе, сидел ночами под лампой и рисовал, закрашивал, мазюкал. Поначалу карандашом наброски делал, потом в универмаге краски купил. Причем покупал тайком, крадучись, как дети покупают сигареты или вино дешевое – через взрослых. Он все наоборот сделал: договорился в магазине с какой-то девочкой лет пятнадцати, сунул ей в корзинку две коробки красок, набор кисточек, карандаши и ластики, папку бумаги для рисования, и денег еще дал, мол, оформи на кассе, я потом на выходе заберу.

Надо было видеть лицо девчонки! Юрец, краснея, развел руками: жена заругает. Это до чего же может дойти жизнь мужицкая, чтобы забояться не с бухлом в магазине спалиться перед бабой, а с мазюльками!

Рисовал не пейзажи, как все начинающие художники, не березки всякие, речку и сельсовет, а звезды и кометы на синем и черном небе, одну страшнее другой. И морды чудищ, клыкастые, с кровью и желтыми кошачьими глазами, прямо поперек черного неба! Какие у него фантазии в голове рождались, одному черту известно.

Как-то в разговоре за полбанкой, пока жена, пельменями переполненная, спала в соседней комнате, Юрец показал несколько своих рисунков. Причем вышел в сарай, долго там возился, гремел ящиками и лопатами, принес крадучись, пряча под курткой, и на стол под лампой выложил. Гриша как глянул, так чуть вместе со стулом не опрокинулся. А Юра лишь виновато осклабился:

– Сыро там, в сарае, бумага портится. Ты бы прибрал к себе, что ли, держал бы в тепле.

Страшные картины он принес тогда. Вроде простые и местами даже неаккуратные – иной ребенок лучше намалюет, если ему грамоту за первое место пообещать, – но было в них что-то от древних рун или наскальных рисунков перепуганных неандертальцев. И звезды эти, как искры из глаз, и чудища голодные, и кровища, как на скотобойне.

– Что за поебень?! – обалдел Гриша. – Ты обкуренный это рисовал?

– Все художники обкуренные, – отмахнулся Юрка, налил себе и молча выпил.

Работы его странные Гриша, конечно, прибрал, в непромокаемый пакет уложил и спрятал с глаз долой. Так до сих пор, кажется, и не вынимал ни разу. Страшно ему с них было. Ночами казалось, что монстры те из папки вылезут, со шкафа спустятся и начнут по дому шастать в поисках невинных душ или, на крайний случай, опохмела. Как-то раз Гриша даже услышал ночью шорохи в сенях, шубуршение какое-то. Утром на мышей списал, потому что утром ночные страхи всегда до мышей сводятся, но ночью было не до смеха.

Впрочем, как оказалось впоследствии, Юрец не только картинками баловался. Была у него и посерьезнее блажь, и вот тут уже ни с пол-литрой, ни с цистерной не разобраться.

Однажды блаженный сам пришел к нему, вот пару недель назад буквально. Явился рано утром, без приглашения, без звонка. Мялся на пороге, теребил шапку, от чая-кофе отказывался. Ты, мол, Игнатьич, пообещай мне одну вещь. Я, говорит, если ненароком дуба дам, ты в сарай ко мне сходи… там замок амбарный, но ключа только два, один я вот тебе отдаю… жена туда не ходит, да и не надо ей, не интересно, а вот ты сходи, ящик с верхней полки стеллажа возьми и спрячь, никому не показывай, а то тебя в психушку заберут…

Тут уж Гриша Игнатьич не выдержал, накинулся на бедолагу в том смысле, что, мол, ты там у себя в сарае с ума сходишь, с белочками сражаешься, а я тебя от санитаров прикрывать должен. Обиделся Юрец, буркнул что-то странное (и страшное) и ушел. Но ключ от сарая на тумбочке оставил.

Что же он сказал тогда, уходя? Гриша не был уверен, что правильно расслышал, но по всему выходило, что выдал Юрец следующее: Всему человечеству польза будет.

Чудак-человек. Ты себе сначала помоги, изобретатель…

…Гриша поднял голову. С ветвей осыпались мохнатые снежные варежки, где-то дятел стукнул, еще какая-то птица крякнула. Тишина. Красота. Благодать. Юрка ушел в благодать и не хочет возвращаться. Потому что человечеству нет до него никакого дела.

Пора поворачивать назад. Гриша уже догадывался, куда подевался этот чудик, Юрец-подлец, на дуде игрец. Дать бы ему леща, да поздно.

13:20. Связь

– Наш корреспондент Вадим Зарипов сейчас в студии с последними новостями. Вадим, рассказывай, что у тебя к этому часу?

– Да, добрый день. Не знаю, называли ли вы свежие данные по количеству пострадавших. Порядка трехсот человек обратились за помощью. У людей, в основном, травмы, связанные с разбитыми стеклами, есть видео на нашем сайте, снятые камерами наблюдения в офисах, как людей при ударе буквально сносит волной с рабочих мест, со стульев… Летят окна, рамы, даже двери выносит. Также есть информация, что срочно нужны волонтеры, которые могли бы помочь людям пожилым, кто пострадал, сбор проходит в областной больнице, контакты есть на нашем сайте. Сейчас такая ситуация, когда нужны лишние руки, трезвые и холодные головы. Есть у нас и старики одинокие, которым страшно, которые не знают, что делать и куда бежать. Так что пишите, оставляйте свои данные, номера телефонов, если вам самим нужна помощь. Сейчас со спасателями очень сложно всё, как вы понимаете…

– Да, спасибо! Продолжаем читать ваши сообщения. Лиля пишет: «Спасибо вам огромное, вы единственные, кто вносит ясность». Вам спасибо! Так, что еще… Да, еще один звонок, Слушаем вас, здравствуйте!

– Да, добрый день. Знаете, меня вот все-таки интересует такой вопрос: ну это же не Апокалипсис, тут все понятно – вспышка, удар, волна. Но почему администрация и службы какие-то прекратили свой обычный режим работы? «Архитектура» закрыта, районные администрации, конторы какие-то, в которых мы решали повседневные вопросы. Все куда-то ушли. Это как, на ваш взгляд, нормально?

– Ну… что тут можно ответить… Вы понимаете, сегодня досталось всем. Был звонок, рассказывали, как в Копейске буквально во время аппаратного совещания вынесло полкабинета, в Челябинске есть такие истории. Абсолютно всем досталось. Вот новость передо мной: во всех театрах отменены спектакли, в остальных культурных учреждениях тоже все закрыли… Ну а как еще? Нормально. Так, еще один звонок перед небольшим перерывом…

…Услышав новый голос в наушниках, Саша похолодел. Голос был ему знаком. Хотя… может, показалось? Сейчас, в суматохе, в этой круговерти голосов, лиц, фактов, цифр всякое может померещиться.

– Алло, здрасьте… я на радио попала?

– Да, верно, – ответил Саша. – Говорите, вы в прямом эфире…

– Ой… – Женщина замешкалась. – Это программа у вас какая-то идет?

– Сейчас у нас только одна программа, – вставил Стас. – Мы говорим по метеориту, по пострадавшим. Вам нужна помощь или у вас есть вопрос какой-то?

– Помощь… – Женщина задумалась. – Да, вот именно что помощь…

Голос терялся в шуме помех, прорывался сквозь хрипы, и в какой-то момент Саша подумал, что связь сейчас прервется. Черт побери, где он раньше слышал эту тетку?

– Слушаем вас внимательно, какая помощь нужна? Где вы находитесь, мы сейчас перенаправим к вам людей.

Секунды тишины. Шипение. Кашель.

– Саша, это ты?

Оленичев выпрямился в кресле. Стас оторвал взгляд от монитора ноутбука и с любопытством поглядел на него.

– А вы…

– Это Влада Полищук, соседка твоя… бывшая соседка, помнишь?

Черт, ну конечно! Сто лет ее не слышал, забывать начал!

– Да, слушаю вас, Влада… эммм… Иннокентьевна, только не забывайте, что вас слушают еще тысячи человек.

– Да бог с ним. – Полищук приободрилась. Даже связь стала устойчивее и голос зазвучал четче. – Саш, ребята, тут такое дело… У нас тут лифт застрял, помощи ждать долго, а там, в лифте… Саш, ты только…

Она взяла паузу, вдохнула. У Сани внутри все похолодело. Юля и Стас отвлеклись от своих дел, уставились на него.

– Саша… в общем… в лифте Аня с мамой застряли… Извини, что я так, в открытую, просто до всех остальных сложно…

– Что с ними? – прервал Олень. Он старался говорить спокойно, он помнил, что всё еще в прямом эфире, на виду (на слуху) у всего миллионного города. Он смотрел в свой монитор, где падали в почтовый ящик новые сообщения, номера телефонов, призывы о помощи… но он уже ничего не видел. Саня вспомнил странный голос дочери по телефону – какой-то отстраненный. Он слышал его раньше, когда увлеченная или глубоко задумавшаяся Анютка вяло отмахивалась от родительского беспокойства (ой, мам-пап, что со мной может случиться, со мной все в порядке, куда я денусь). Сегодня, приняв странный звонок, Саша подумал, что доченька, возможно, где-то вся в своих заботах и мечтах, а тут вокруг такое происходит…

…нет, она была в опасности! Она и сейчас в опасности!

Юля и Стас замерли. Даже Дэн Второй в своей кабинке привстал с кресла и прильнул ладонью к разделительному стеклу.

Полищук закончила мысль:

– Ирина в порядке, а вот Аня…

– Да что там у вас?! – не сдержался Саша.

Корешков подскочил на стуле, Юля сбросила наушники на шею.

Перепугалась и Влада Иннокентьевна.

– Саш, ты можешь прислать сюда помощь? – пролепетала она. – Или сам как-то… Я вот еще для всех скажу, может, кто-то услышит сейчас в вашей программе: Академика Королева, дом четыре, подъезд…

Большой Босс быстро пришел в себя, прильнул к микрофону:

– Да, конечно, спасибо! Если кто-то из волонтеров сейчас рядом, подойдите, посмотрите, какая помощь нужна и что можно сделать. А Александра Оленичева мы сейчас отпускаем. Надеемся, что с твоими близкими, Саш, всё в порядке. Мы прервемся на пару минут, друзья, не переключайтесь…

Стас вскинул скрещенные руки, показывая Дэну знак уходить на рекламу. Когда красная лампа погасла и все ведущие сняли наушники, он сказал:

– Беги, Сань. Мы справимся.

Юля, не сводя с Оленичева взволнованного взгляда, приложила пальцы к губам, послала воздушный поцелуй. В глазах блеснули слезы.

Евгений Суслов-Градский слушал этот кусок эфира, стоя в проеме звукорежиссерской кабинки и наблюдая происходящее через панорамное стекло. Дэн Второй его не прогонял. У них на недавней новогодней вечеринке сложились неплохие отношения, обнаружились общие темы для разговора. Дэн и сейчас продолжал о чем-то болтать, но Женя его почти не слушал.

Он смотрел на Юлю, сидящую в дальнем углу.

– Я хочу отметить вот еще какой момент, – говорила Казанцева в микрофон, когда Оленичев убежал из студии. – Мы сейчас говорим не только о физически пострадавших. Мы еще говорим о том, что людям, возможно, понадобится какая-то психологическая помощь. Потому что ведь… – Она с трудом подбирала слова, волновалась, теребила платок на шее. – …потому что сегодня, вы понимаете, мы оказались в очень непростой ситуации. Мы поняли, как мы уязвимы и беззащитны, причем не каждый по отдельности, а все сразу. Наш дом в одну секунду может… может просто перестать существовать. Наверно, стоит пересмотреть наши привычные взгляды… подумать о том, что на самом деле имеет значение…

Взгляды Жени и Юли пересеклись.

Всего мгновение. Немой вопрос, немой ответ. Хотя нет, какие могут быть вопросы, когда все и так ясно. Просто другой угол зрения, другой антураж, необычные обстоятельства…

Юля не отвела глаза, но ресницы дрогнули. Евгений вздохнул.

– Слушай, – раздалось сзади, – ты бы как-нибудь это, что ли…

Корешков смотрел на него требовательно, уже не предлагая вариантов. Надо было уходить и не мешать людям работать. Тут действительно все при деле, всё серьезно, а ты… что ты тут делаешь, балбес с кулаками Мохаммеда Али?

– Помощь какая нужна? – спросил Женя. Слова вырвались сами собой.

Стас задумчиво почесал подбородок.

– Ты за рулем?

Женя хмыкнул, но пояснять не стал.

– Ладно, понял. – Стас полез в карман, вынул бумажник. – Слушай, если так уж хочешь быть полезным, сделай доброе дело. Тут за Алым полем, на проспекте, есть «Красное и белое»…

– Знаю.

– Возьми на вечер чего-нибудь. Боюсь, мы к шести будем никакие. Вискаря возьми, Юльке вина, поесть еще…

Стас протянул тысячную купюру. Евгений отвел его руку.

– Не надо, оставь.

Он надел куртку, накинул на голову капюшон. В дверях обернулся.

– Вискаря сколько брать?

– Сколько возьмешь, лишним не будет.

13:30. Откровение

Рустам Галеев четвертый час пялился в окно на белый шлейф, растянувшийся в небе. Длань Господня, рука судьбы, межпланетные дела…

Квартира не пострадала. Стекла лоджии выдержали – на совесть сделаны. В подъезде, правда, что-то ухало и шумело, соседи галдели, но здесь, в его маленькой крепости, было тихо и спокойно.

Черный бумер у подъезда торчал на прежнем месте. Вокруг свистопляска, весь город на ушах, а Бурышеву хоть бы хны. У него другая задача, более важная, он пришел злодея вязать. Правда, выглядело это странно: в квартиру не поднимался, в домофон не звонил, лишь изредка посматривал на окна, садился в машину и вновь вылезал, курил-курил без остановки. Держал слово, в этом ему не откажешь. Сказал на последнем сеансе связи: браслеты не наденем, под руки не возьмем, сам выходи потихоньку, оформим явку. И журналистов не будет.

Но – четвертый час?! Загадочный мужик.

Водки в пузатой бутылке «Абсолюта» к полудню оставалось на три пальца, но Галеев странным образом не пьянел. Нет, он не был настолько трезв, чтобы садиться за руль, но до туалета шел ровно, мимо унитаза не поливал, а желания застрелиться больше не возникало. Он даже о Луизе не горевал, хотя в прежние времена, бывало, если она ни с того ни с сего возвращалась к мужу, отписываясь в смс, что «поиграли и хватит, мы ничего уже не изменим», – Рустам места себе не находил, бесился, орал на домочадцев и срывал сделки с важными партнерами. Черт побери, до какого исступления может дойти мужчина, у которого всё есть… всё БЫЛО, не забывай.

Любил ли он свою семью? Конечно. Семья – это святое. Ты можешь быть каким угодно паскудником, но семья – это то, что у тебя останется, когда сопьются или пересядут по тюрьмам все друзья, все любовницы вернутся к своим мужьям или найдут себе новых, более удачливых покровителей, когда в бумажнике останется одна заблокированная карта и когда Земля окончательно налетит на небесную ось. Кто тебя, старого дурака, пожалеет? Мама? Ну, мамы уже нет, а папа после ее ухода так и не оправился, ему бы сейчас самому научиться ложкой в рот попадать.

Что ему было в этой Луизе, причем и не Луизе вовсе, а Люське Шаровой из параллельного класса, с которой тридцать лет назад сосался в раздевалке спортзала? На старости лет голову потерял? Не стар ведь еще, чтобы подтверждать мужскую состоятельность. Встретились случайно год назад на фуршете по случаю открытия фитнесс-центра, разговорились, вспомнили юность, сбежали от своих вторых половин и снова начали сосаться, только уже не в пропахшей потом раздевалке, а в номере «Виктории». Дососались…

…Около полудня она соизволила выйти из спальни. Уже одетая, при макияже, с сумкой, холодная как Снегурочка, будто не валялась у него в ногах пару часов назад, пытаясь успокоить. Пуля в пальму ушла, повезло чертовке. Им обоим повезло.

– Я всё, – доложила она коротко и сразу прошла в прихожую. Рустам даже зад не приподнял, все так же сидел у окна и смотрел на межпланетные дела.

Шуршала одеждой, звенела ложкой для обуви, потом замерла на минуту. Рустам ждал прощальной речи.

– Знаешь, – крикнула Люся-Луиза, – я ведь думала, что… что это некая компенсация за те годы, что мы потеряли.

Красиво излагает.

– Ведь тогда все могло быть иначе, помнишь? Ты уехал и вернулся только через тридцать лет. Почему ты уехал?

По второму кругу пошла. Даже по третьему. Весь мозг вынесла: почему все так, а не эдак?

– Что ты молчишь? Жалеешь, что не попал в меня?

А это очень хороший вопрос.

После недолгой паузы Луиза появилась в дверях гостиной.

– Даже не обернешься?

Рустам и ухом не повел. Луиза вздохнула.

– Как был молчуном всю жизнь, так и остался. Никогда не угадаешь, что у тебя на уме. Любишь, не любишь, скучаешь, презираешь, к сердцу прижмешь, такси вызовешь… И как жена с тобой живет?

Он молчал.

– Ладно, не буду терзать. Поеду домой. Славик не заслужил такого отношения. Прости за все.

Шаги, замок, дверь.

Тишина.

Яйца судьбы.

Он включил радио на музыкальном центре – не вставая с кресла, пультом. Полистал станции, остановился на какой-то разговорной, где обсуждали сегодняшние события. Звонки, сбивчивые ведущие, какой-то безумный день Фигаро. Одно и то же – вспышка, стекла, боль, страх.

Хорошо, что мои не здесь, в который уж раз подумал Рустам.

Он слушал метеоритный марафон, пил водку и смотрел в окно. Смеялся над людьми, над собой, над миром. Жирный белый след в небе постепенно рассеивался. Вот так и страхи наши рассеиваются со временем, ибо ничто не может продолжаться вечно. Любовь в том числе. И свобода. Рано или поздно за тобой придут, потому что за всеми приходят.

Рустам слушал радио вполуха, но очередной звонок заставил его сосредоточиться. Он сделал звук громче… а потом поставил бутылку на пол и вылез из кресла.

– Академика Королева, – пробормотал он. – Епта…

Он заправил рубашку в джинсы, встряхнулся. Отогнув занавеску, осторожно выглянул в окно. Стоит, сука, ждет. Проскочить незамеченным в соседний подъезд невозможно.

Момент истины.

Рустам вышел в прихожую, посмотрел в зеркало. Вроде похож на человека. Да и есть ли разница, как он сейчас выглядит? Алкоголем, правда, за версту несет, но это, право, такая мелочь на фоне происходящего.

Зазвонил мобильник. Рустам посмотрел на экран. Вот тебе раз! Он не ожидал, что первым, кто пробьется к номеру после блэкаута, окажется этот дурачок Суслов-Градский.

– Да, Жень, чего?

– Руст? Кхм… Как ты там? Не попало в тебя?

– Попало… но другое. Говори.

– Ты это… тока не ругайся… я, короче, машину твою малость…

– Хуй с ней.

Собеседник опешил. Наверняка от радости.

– Серьезно, я хотел…

– Оставь себе! – Рустам отключился.

Прежде чем выйти из квартиры, он покрутил в руке пистолет. Брать – не брать?

13:32. Мама

Ирина держала дочь за руки, наглаживала ладони. Горловой клёкот прекратился, но руки ребенка оставались холодными. И в кабине по-прежнему лишь бледный свет от слабеющего фонарика смартфона.

– Доченька, милая…

Слезы высохли, зато в горле застрял такой ком, что стало трудно дышать. Уж лучше бы она и дальше рыдала, как все нормальные бабы. Но нет, нельзя расклеиваться, надо держаться, надо быть сильной, нельзя показывать слабину. Ради ребенка…

Ради ребенка? Уж ей ли не знать, что Анька в свои одиннадцать лет прекрасно справляется без помощи взрослых. Когда разводились с Сашкой, больше всего опасались за дочь: каково ей будет видеть папу только по выходным? Кого она станет обвинять в крушении семейной лодки?

Анюта, похоже, не заметила особых перемен. Она вообще витала где-то в облаках, где-то у себя в космосе. Не зря девочка выбрала для своей комнаты фосфоресцирующие обои со звездами – на стены и потолок. Ночью они светятся точками. Дорогие обои, можно было взять подешевле и попроще, но Анька настояла, чуть истерику не устроила в магазине…

Господи, о чем я?

– Влада, ты там?

Соседка прильнула к щели между створками.

– Здесь. Не брошу вас, не переживай.

– Как-то тихо стало. Где люди? Все живы-целы?

– Разбрелись. А я до Сашки дозвонилась, прямо на передачу попала. Он все бросил, побежал. Скоро, наверно, должен быть. Там, знаешь, вообще все молодцы такие, я потом послушала немного, они там всем помогают…

Чертовы слезы все-таки потекли рекой! Сашка помчался на выручку… ради дочери он сделает все, это не подлежит сомнению. А для нее, для Ирины? Чего сейчас больше в ее слезах – страхов и переживаний за Анюту, обид на бывшего мужа за то, как он с ней поступил, или вообще – потому что хочется реветь? Бабы такие бабы…

…Что-то изменилось.

Аня перестала дышать?

Ирина наклонилась, прислушалась. Звон в ушах и рвущиеся наружу рыдания мешали ей сосредоточиться. Вот ведь как: именно в те минуты, когда от тебя, как от родителя, требуется максимальная концентрация и собранность, ты растекаешься, словно мороженое на асфальте.

Аня громко и судорожно вздохнула, будто хватанула воздух во все легкие… и задышала часто-часто.

– Ирина, что там у вас? – донеслось из-за двери. Влада Иннокентьевна тоже все слышала.

– Она задыхается! Владушка, ей тяжело! Господи!

Девочка дышала коротко и ритмично, будто выпуская из себя жизнь маленькими толчками. Хох-хох-хох.

Ирина стала расстегивать куртку. Проклятая молния снова заела. Уж сколько раз собиралась дойти до ателье, чтобы заменить собачку или вообще перешить, но все некогда, некогда. Везет Анютке с молниями, постоянно летят…

Руки девочки будто покрылись льдом. Ирина поняла, что у нее остается очень мало времени.

– Господи, доченька, ну как же так…

Она рванула ненавистный замок, поцарапав руку, распахнула полы куртки. Сегодня Аня как назло натянула свой любимый свитер с изображением какого-то актера. Плотный такой, под горлышко. Его так просто не разорвешь. Мама дергала свитер вверх-вниз, совершенно не осознавая, что делает. И слезы, слезы, слезы.

Аня покидала ее. Это тоже не подлежит сомнению.