Похищенный. Катриона

Глава 11. Шкипер идет на уступки

Часов в шесть утра мы с Аланом сели завтракать. Пол каюты был усыпан битым стеклом и так залит кровью, что, глядя на нее, у меня пропадал всякий аппетит. Но в остальном мы находились в положении не только удачном, но, я бы даже сказал, забавном. Мы вытеснили шкипера и его помощника из каюты и завладели всеми судовыми напитками, а также провизией, включая и маринады. Уже это само по себе обстоятельство не могло не радовать. Смешнее всего было то, что два самых горьких пьяницы, каких способна только произвести природа Шотландии (мистер Шуэн был, как известно, мертв), сидели теперь запершись в кубрике, осужденные довольствоваться тем, что более всего ненавидели, – холодной водой.

– Погоди, они скоро дадут о себе знать, – сказал Алан. – Человека можно удержать от драки, но от бутылки его ничем не удержишь.

Разговор оживился. Алан беспрестанно изъявлял мне свою любовь и в пылу восторженных чувств, схватив со стола нож, отрезал от своего кафтана серебряную пуговицу и преподнес ее мне в дар.

– Эти пуговицы перешли мне в наследство от отца, Дункана Стюарта, – пояснил он. – Я дарю ее тебе в память о наших подвигах. Где бы ты ни очутился, покажи эту пуговицу, и тотчас к тебе на помощь придут друзья Алана Брека.

Он сказал это так, словно был Карлом Великим и повелевал многочисленным войском. Признаюсь, как я ни восхищался отвагой Алана, у меня неизменно возникало опасное желание подтрунить над его чрезмерным тщеславием. Я потому говорю «опасное», что, не сдержи я улыбки, тут же возникла бы ссора, исход которой был бы для меня роковым.

Как только мы позавтракали, Алан устремился к шкиперскому рундуку и, после продолжительных поисков достав из него платяную щетку, принялся наводить лоск на мундир, счищая кровавые пятна с такой педантической тщательностью, с какою разве что женщина может приводить в порядок свой туалет. Правда, другого мундира у Алана не было, к тому же, по его словам, мундир принадлежал королевскому роду, а стало быть, и заботе о нем подобало быть королевской. Однако, заметив, с какою бережностью отдирает он нитки от того места, где была отрезана пуговица, я оценил по достоинству его подарок.

Между тем, пока он приводил в порядок мундир, меня окликнули с палубы. Это был мистер Райч, пришедший на переговоры. Прихватив пистолет, я пролез через световой люк на крышу и, придав своему лицу выражение бесстрашия и невозмутимости (хотя ужасно боялся порезаться осколками стекла), приветствовал в ответ мистера Райча и предоставил ему слово. Он подошел к каюте и вскочил на бухту каната, так что подбородок его оказался вровень с крышей. Несколько мгновений мы обменивались молчаливыми взглядами. Мистер Райч, не проявивший рвения в стычке, пострадал незначительно: он отделался лишь царапиной на щеке. Тем не менее, проведя всю ночь на ногах, то занимаясь ранеными, то неся вахту, он имел измученный, сильно помятый вид.

– Скверная вышла история, – покачав головой, наконец произнес он.

– Мы к этому отнюдь не стремились, – отвечал я.

– Шкипер хотел бы переговорить с твоим другом. На худой конец, он подойдет к окну.

– Но как мы узнаем, не замыслил ли он недоброе?

– Нет, Дэвид, не такие у него на уме мысли. Даже если б он и задумал недоброе, говорю тебе сущую правду: матросы бы за ним не пошли.

– Неужели?

– Скажу тебе больше, – продолжал мистер Райч. – Не только матросы, но даже я. Я боюсь, Дэви, – проговорил он с грустной улыбкой. – Мы хотим только одного – спровадить твоего приятеля как можно скорее.

Я спустился вниз и передал наш разговор Алану. Согласие на переговоры было дано и подкреплено с обеих сторон словом чести. Но миссия мистера Райча этим не ограничилась. Он стал выпрашивать коньяку, да с такой настойчивостью, так улещивая и вымаливая, не преминув при этом напомнить о своих заслугах передо мной, что я в конце концов сжалился и дал ему четверть пинты^[27] в кружке. Он с жадностью сделал глоток и понес кружку в кубрик, вероятно чтобы поделиться остатком со шкипером.

Через несколько минут к окну по договоренности подошел шкипер. Он стоял под дождем, угрюмый, бледный, с рукою на перевязи, и казался таким постаревшим, что сердце мое защемило от жалости и мне стало совестно, что я стрелял в него.

Увидав шкипера, Алан направил на него пистолет.

– Уберите эту штуку! – воскликнул Хозисон. – Разве вам не довольно моего слова? Или вы желаете оскорбить меня, сэр?!

– Сударь, – отвечал Алан, – я весьма сомневаюсь в верности вашего слова. Давеча вы ловчили и торговались, как уличная торговка. Вы и тогда дали мне слово, мы пожали друг другу руки, и что из этого вышло? Да пропади оно пропадом, ваше честное слово, черт бы его побрал!

– Довольно, – оборвал его шкипер. – Ваша брань ни к чему хорошему не приведет. – (Должно заметить, что шкипер, к чести своей, никогда не бранился.) – Поговорим лучше о другом, – продолжал он с горьким укором. – Вы изрядно попортили мой бриг, у меня почти не осталось людей для работы, моего старшего помощника, без которого я как без рук, вы так просверлили, что он Богу не успел помолиться. Мне ничего другого не остается, как повернуть в Глазго, чтобы набрать людей, и там в порту, сэр, смею вас уверить, найдутся охотники поговорить с вами.

– Да неужели? – усмехнулся Алан. – Клянусь честью, я поговорю с ними. Если в городе есть хоть один человек, понимающий по-английски, я расскажу забавный анекдот. Пятнадцать дюжих молодцов против двух джентльменов, да и то один из них почти дитя. Э, любезный, да вас засмеют.

Хозисон вспыхнул, но промолчал.

– Нет, сударь, – продолжал Алан. – Меня это не устраивает. Вы высадите меня на берег, как мы и договаривались.

– Да, но мой старший помощник мертв, а почему он мертв – кому, как не вам, знать. Из всей команды только он один знал этот берег. А должен заметить, он для судов чрезвычайно опасен.

– Извольте, на ваше усмотрение, – сказал Алан, – высаживайте меня в Аппине, в Ардгуре, в Морвене, в Арисэге, в Мораре, короче, где вам будет угодно, но не далее тридцати миль от моих родных земель, исключая, пожалуй, земли Кэмпбеллов. Мишень, как видите, велика. Если вы и тут промахнетесь, то, стало быть, вы не только скверный боец, но и негодный моряк. Да у меня на родине люди на рыбачьих плоскодонках переплывают от острова к острову! Причем в любую погоду, даже ночью!

– Плоскодонка не бриг, сэр. У нее и осадки-то никакой.

– Что же, плывите в Глазго, коли вам так этого хочется. По крайней мере, будет над кем посмеяться.

– Мне совсем не до смеха, сэр. К тому же ваша прихоть будет стоить денег.

– Однако, сударь! Я на ветер слова не бросаю и никому не позволю бросать! Тридцать гиней за высадку на берег и, наконец, шестьдесят, если доставите меня в Линни-Лох.

– Но взгляните же, сэр, где мы находимся. Отсюда до Арднамуркана пять часов хода. Дайте мне шестьдесят золотых – и я вас там высажу.

– А я должен истаптывать башмаки и, чего доброго, угодить к красным мундирам ради вашей блажи! Не выйдет, сударь! Желаете получить шестьдесят гиней, так извольте их сперва заработать – высаживайте меня там, где я указал.

– Но это значит рисковать бригом, сэр, а с ним, заметьте, и вашей же собственной жизнью.

– Что же, я готов рисковать.

– Смогли бы вы провести нас? Хоть как-нибудь указать путь? – с нахмуренным видом спросил шкипер.

– Гм, сомневаюсь. Я скорее солдат, в чем вы сами уже убедились, нежели лоцман. Впрочем, меня часто подбирали в этих водах и высаживали в здешних местах, так что в общих чертах я путь знаю.

Шкипер покачал головой и еще больше нахмурился.

– Не потеряй я так много денег в этом злополучном рейсе, – проговорил он, – я скорей отправил бы вас на виселицу, чем стал рисковать бригом. Но пусть будет по-вашему. Как только будет благоприятный ветер, а я уверен, что он скоро задует, мы пойдем, куда вы хотите. Но есть еще одно обстоятельство: мы можем встретить королевский флот, и тогда нас возьмут на абордаж. Вдоль берега ходят сторожевые суда; вы сами знаете, кого они там высматривают. Может, вы заплатите мне сейчас?

– Сударь, – спокойно отвечал Алан, – если завидите вымпел, ваше дело поскорей удирать. А теперь вот что: я слыхал, что в кубрике терпят лишения. Предлагаю обмен: бутылка коньяку на два ведра воды.

Сия последняя статья договора была соблюдена в точности и без проволочек, и мы с Аланом наконец-то отмыли пол, очистив каюту от следов наших кровавых деяний; меж тем как шкипер и мистер Райч тоже были по-своему рады, ибо вновь перед ними было вино.

Глава 12. Я узнаю о рыжем лисе

В то время как мы отмывали каюту, с северо-востока потянул бриз, небо расчистило и дождь перестал.

Тут я должен кое-что пояснить вам, а для вящей ясности предлагаю посмотреть на карту. В тот день, когда пал туман и мы наскочили на лодку Алана, бриг проходил через пролив Литл-Минч. На рассвете после баталии мы попали в штиль к востоку от острова Канна, точнее, между ним и островом Эриска, находящемся в цепи Лонг-Айлендских островов. Чтобы прямым курсом добраться оттуда до Линни-Лоха, нужно было идти через узкий пролив Малл. Но у шкипера карты не было, и он боялся зайти так далеко вглубь между островов. Он предпочел с попутным ветром обогнуть Тайри с запада и выйти к южному берегу большого острова Малл.

Ветер не менял направления, более того – крепчал. К полудню поднялось волнение, которое шло из-за Внешних Гебридских островов. Наш курс – а мы намеревались обогнуть Внутренние Гебриды – лежал на юго-запад, так что сначала волна была у нас на траверзе^[28] и бриг сильно качало. Но уже к ночи, когда, обогнув оконечность Тайри, мы повернули к востоку, волна пошла в корму.

Между тем утро, до начала волнения, выдалось довольно приятное. Ярко светило солнце, тут и там взору открывались скалистые островки. Растворив двери каюты с обеих сторон – ветер дул прямой, в корму, – мы с Аланом сидели, покуривая шкиперские трубки, и рассказывали друг другу свои приключения. Слушать Алана было тем более интересно, что я наконец-то составил определенное представление о диком крае, именуемом Горной Шотландией, на берег которой мне предстояло сойти. В то время, всего лишь несколько лет спустя после восстания горцев, человеку, ступавшему на горную тропу среди зарослей вереска, небесполезно было сперва подумать, прежде чем решиться на столь опасное предприятие.

Желая расположить Алана к откровенной беседе, я первый начал рассказ о своих злоключениях. Он выслушал меня с вниманием и сочувствием. Лишь однажды, когда я упомянул доброго моего друга мистера Кэмпбелла, Алан вспыхнул и в гневе вскричал, что ненавидит всех, принадлежащих к этому роду.

– Но отчего же? – возразил я. – Мистер Кэмпбелл такой человек, которому не зазорно подать руку.

– Не знаю, что я мог бы подать человеку, носящему имя Кэмпбелл! Но вот пулей его угостить готов. Будь моя воля, я бы их всех перестрелял, как тетеревов. Умирать буду – одно у меня желание: успеть бы доползти до окна и всадить напоследок пулю в какого-нибудь Кэмпбелла.

– Но право, Алан, отчего вы так ненавидите Кэмпбеллов?

– Отчего? Ты прекрасно знаешь, что я Стюарт, один из аппинских Стюартов, а Кэмпбеллы уже давно разоряют и опустошают мой край. Они вероломно захватывали наши земли – не в честном бою, нет, обманом, подлостью!

И тут в порыве гнева он стукнул кулаком по столу. Я сохранил полную невозмутимость и, уж конечно, не стал оспаривать его мнение, ибо знал, что подобные пылкие речи обыкновенно говорят побежденные.

– А доносы, подлоги, торгашеские уловки на каждом шагу – и всё под видом законности! Да разве этого мало?!

– Я весьма сомневаюсь, Алан, что вы, с такой легкостью разбрасывающий пуговицы от своего мундира, могли быть хорошим судьей в этих делах.

– А! – воскликнул он, и лицо его вновь заиграло улыбкой. – Эту расточительность вместе с пуговицами я унаследовал от моего отца, Дункана Стюарта, царство ему небесное! Он был храбрейшим из храбрецов в нашем роду, лучшим фехтовальщиком Горной Шотландии, а стало быть, и во всем мире. Я потому говорю так, что сам у него учился. Он был в числе первых, кто поступил в Черную стражу; ему, как высокородному дворянину, полагался оруженосец, который в походах носил его ружье. Вообрази: как-то раз взбрело королю в голову посмотреть на шотландское фехтование. Отобрали на состязание четверых, в том числе моего отца, и отправили в Лондон, чтобы они показали свое искусство. Пригласили их во дворец, представили королю Георгу, королеве Каролине. Весь двор собрался, Мясник Камберленд, многие прочие, этих уж я не упомню. Так вот – два часа без роздыху длился бой. И какой! Одно заглядение! Кончили фехтовать, король встает, и хоть и был всегда отъявленный негодяй, тиран, а восхищения сдержать не смог, расчувствовался, пустился в любезности и каждому жалует по три гинеи. И вот выходят они из дворца, дошли до привратника, тут мой отец и рассудил: коль скоро он, пожалуй, первый из дворян Горной Шотландии, кто представлен был ко двору и теперь проходит через эти дворцовые ворота, то не мешало бы дать бедному стражу дворца подобающее представление о шотландском достоинстве. Бросил ему королевскую награду, и те трое, что следом за отцом шли, тоже бросают гинеи. Так и вышли они из дворца, с чем пришли. Вся награда пошла привратнику. Есть, правда, такие умники, которые осмеливаются утверждать, что первым подал привратнику не отец мой, а кто-то другой, но это все вздор. Я-то знаю, что это был Дункан Стюарт. Ну а тому, кто посмеет в том усомниться, готов предложить выбор: можем драться на шпагах, можем на пистолетах. Да, вот какой был у меня отец, упокой, Господи, его душу.

– Судя по вашим рассказам, он не мог завещать вам большого состояния? – сказал я.

– Это верно. Кроме пары штанов, он мне ничего не оставил. Оттого я и поступил в королевскую армию. О, черное пятно в моей жизни, позор, тем более в то славное время. Вот и теперь, попади я в руки красномундирников, мне несдобровать.

– Как! Разве вы служили в английской армии?

– Служил. Благо вовремя стал под знамена правого дела. Дезертировал при Престонпансе^[29].

Что до меня, то мне это вовсе не казалось благом. Дезертирство во время боя я считал поступком совершенно непростительным для дворянина. Но, несмотря на молодость, я был не настолько глуп, чтобы высказать Алану свое суждение.

– Да ведь вам за это полагается смертная казнь! – воскликнул я.

– Да, конечно, если меня поймают, то приговор будет краток, а веревка длинна. Но у меня в кармане лежит патент офицера французской армии. А это все-таки как-никак гарантия.

– Весьма сомневаюсь.

– Я сам иногда сомневаюсь, – сухо промолвил Алан.

– Но позвольте, как же так: вы, осужденный мятежник, дезертир, да еще к тому же служите французскому королю. Что же побуждает вас приезжать сюда? Вы искушаете свою судьбу.

– Вздор. После сорок шестого года я все время приезжаю в Шотландию и, как видишь, жив.

– Но зачем вы едете, чего ради?

– Чего ради? Как же, я тоскую по родине, по друзьям. Франция, что и говорить, страна славная, но порой мечтаешь о вереске, об оленях. И потом, у меня здесь дела. Набираю рекрутов для французского короля, а это какой-никакой, а все же доход. Но главное – это поручения моего вождя, Ардшиля.

– Мне казалось, что вождя вашего клана зовут Аппин.

– Верно, но Ардшиль – предводитель клана, – пояснил Алан, хотя едва ли это могло мне что-нибудь пояснить. – Видишь ли, Дэвид, он, человек столь высокого положения, потомок королей, с королевским именем, обречен теперь прозябать в захолустном французском городишке на положении частного лица. Он, которому стоило только кликнуть, и под его знамена становились четыре сотни ратников! А теперь, что бы ты подумал! Я видел своими глазами: покупает на рынке масло и несет его домой в капустном листе! Больно, да не только больно – позор всем нам, всему нашему роду и клану! А дети его, там на чужбине, надежда Аппина… Их надо ведь обучить наукам, показать, как держать шпагу! Бедные арендаторы Аппина принуждены платить подать королю Георгу, но сердца их непоколебимы. Они преданы своему вождю! Бедный народ собирает по крохам ему вспоможение, а почему? Потому что любят! Конечно, кое-кого и постращать приходится, но собирают. И мне, Дэвид, поручено перевозить эти деньги!

С этими словами он стукнул кулаком по поясу, и я услышал звон золотых гиней.

– Неужели они платят обоим?

– Да, что поделать, Дэвид.

– Как! Быть не может!

– Да, Дэвид. Этому шкиперу я, конечно, наплел, но тебе говорю правду. Да-а, просто дивишься порой, как мало требуется принуждения. И все это благодаря доброму моему родичу, другу моего отца, Джеймсу Гленскому, то есть Джеймсу Стюарту, который приходится Ардшилю единокровным братом.

Так впервые я услышал имя Джеймса Стюарта, который впоследствии, когда его приговорили к виселице, стяжал себе большую известность. Но тогда я пропустил это имя мимо ушей, я думал о великодушии горцев.

– Как это благородно! – воскликнул я. – Пускай я виг, кто знает, быть может, чуть лучше, чем просто виг, но, по-моему, это благородно.

– Да, ты виг, но ты джентльмен. В тебе говорит благородная кровь. Был бы ты из проклятого рода Кэмпбеллов, так ты заскрежетал бы зубами, услыхав все это. А был бы ты Рыжим Лисом…

Алан замолк, стиснул зубы. Много свирепых лиц видел я на своем веку, но ни одно из них не могло сравниться с лицом Алана, когда заговорил он о Рыжем Лисе.

– А кто такой этот Рыжий Лис? – спросил я несколько обеспокоенно, но с нескрываемым любопытством.

– Кто такой? Что же, изволь, я тебе расскажу. Когда при Каллодене войско кланов было разбито и правое дело было погублено, когда лошади без седоков увязали в крови лучших воинов севера, Ардшиль вместе со своей семьей принужден был бежать в горы. Туго же нам тогда пришлось, насилу мы посадили его на корабль и переправили в безопасное место. А пока он укрывался в горах, эти английские свиньи, не в силах лишить его жизни, принялись подкапываться под его права. Они лишили его всего, отобрали у клана оружие, земли. Отобрать оружие у людей, которые тридцать веков всегда ходили с оружием! Лишили их даже родной одежды, так что теперь, видите ли, даже клетчатый плед и то вменяется во грех, а за шотландскую юбку бросают в тюрьму. Но одного они не смогли уничтожить – любви! Любви и преданности, которые добрые шотландцы питают к своему вождю. И эти гинеи тому доказательство! Но тут появляется этот прохвост Кэмпбелл, рыжий Колин из Гленура.

– Это его вы зовете Рыжим Лисом?

– Его, а то кого же. О, только бы мне до него добраться! – с яростью вскричал Алан. – Это все он, Рыжий Лис. Вообрази, все разузнал, выведал, заполучил от короля Георга бумаги на управление всеми землями Аппина. Сперва – так тише воды ниже травы – любезничал с Шимусом, то есть с Джеймсом Гленским, поверенным в делах моего вождя, втерся к нему в доверие. А сам тем временем все разузнал. Ну, я уж тебе о том рассказывал, как бедные аппинские арендаторы работают изо всех сил, собирают вспоможение семье Ардшиля и переправляют эти деньги за море. Как ты тогда про это сказал?

– Я сказал, что это благородно, – отвечал я.

– О, в тебе благородства больше, чем его бывает у вигов! – воскликнул Алан. – Но слушай дальше. Колин Рой обо всем пронюхал, сердце его так и заныло, а черная кровь Кэмпбеллов закипела от ярости. Пьет вино и скрежещет зубами. Как так! Стюарту не дают умереть с голоду, посылают на кусок хлеба. Как бы так запустить в это дело руку и все расстроить. У-у, попадись ты мне только на глаза, Рыжий Лис, уж я тебя угощу пулей. Господь тебе не поможет!

Алан умолк на мгновение, обуреваемый яростью.

– И что, ты думаешь, он делает? Объявляет, что земля сдается внаем арендаторам. Что замыслил, подлец! Отдать землю другим фермерам, а те, мол, будут платить ему больше, чем Стюарты, Макколы и Макробы – роды, входящие в мой клан. Каково?! А Ардшиль пусть себе побирается на дорогах Франции!

– И что же из этого вышло?

Алан положил на стол потухшую трубку и обхватил руками колени.

– Что вышло? Вовек не угадаешь. Вообрази, эти самые Стюарты, Макколы и Макробы, которые и без того платили две аренды: одну по принуждению королю Георгу, а другую по природной своей доброте Ардшилю, – так вот, они согласились платить столько, сколько Кэмпбеллам и не снилось. Тот и так и этак, ищет арендаторов по всей Шотландии, от берегов Клайда до Эдинбурга, зазывает, молит, уламывает – все напрасно. Хочет извести Стюартов голодом, подлый пес!

– Да, удивительная история, Алан. Довольно странная. А все же я рад, что его оставили с носом.

– Его с носом? Плохо ты, видно, знаешь Кэмпбеллов, а уж Рыжего Лиса и подавно не знаешь. Да из него бы кровь выпустить, так чтобы по холму потекло! О, как только придет тот день, Дэвид, когда я смогу потешиться, поохотиться, никакой вереск во всей Шотландии не укроет его от моей мести!

– Однако, Алан, – возразил я, – совсем неумно, да и не по-христиански давать волю таким чувствам. Ваши слова тому, кого вы зовете Лисом, вреда не принесут, да и вам с них добра не станет.

– Весьма верное замечание, Дэвид. Что верно, то верно: от моих слов ему не убудет. А жаль, ох, жаль. Так что, совершенно с тобою согласен, исключая разве твои суждения о христианстве. Тут я имею прямо противоположное мнение. Плохой бы я был христианин, если б думал, как ты.

– Мнения мнениями, но ведь известно, что христианство запрещает мстить.

– Да, сразу видно, что учили тебя Кэмпбеллы. Хорошо бы жилось им на свете, им да таким же, как они, подлецам, если б в зарослях вереска не водились удальцы с ружьями. Но это так, к слову. Ты спрашиваешь, что он сделал?

– Да, расскажите, прошу вас.

– Так вот, Дэвид. Не в силах избавиться от верных аппинских арендаторов законным порядком, он поклялся извести их всеми правдами и неправдами, не гнушаясь последней подлостью! Ардшиль должен умереть с голоду – вот что он задумал. А поскольку те, кто давал Ардшилю вспоможение, разумеется, не хотели уходить из родных мест, он решил согнать их силою. Раздобыл у крючкотворов-стряпчих бумаги, призвал себе на защиту красномундирников. И вот мои соотечественники, те, кто веками владел этими землями, принуждены оставить родные места, дома, где они выросли, где вспоили, вскормили их отцы и матери. И кто же придет на их место? Нищий сброд, голь перекатная. Королю Георгу скоро захочется получить свою ренту, воображаю, что за рента ему достанется, но король уж как-нибудь обойдется, а рыжему Колину что за беда. Главное для него – погубить Ардшиля, чтобы на столе у того было пусто, чтобы детям вождя нечем было играть. Если он этого добьется, он может удалиться от дел и вернуться в Гленур победителем.

– Однако позвольте заметить, – прервал я Алана. – Если податей собирают меньше, стало быть, к этому делу приложило руку правительство. Тут не Кэмпбелла винить надо, а того, кто ему указывает. Ну, убьете вы завтра этого Колина, а что толку? Они тотчас пришлют нового управляющего.

– Да, друг любезный, в драке ты молодец, только кровь в тебе, по всему видно, вигская.

Он проговорил это, казалось, спокойно, но в его презрительном тоне чувствовалось столько желчи и злобы, что я поспешил переменить разговор, с удивлением заметив Алану, что, в то время как Горная Шотландия наводнена войсками и охраняется, точно осажденный город, ему и ему подобным удается беспрепятственно проникать вглубь страны и без труда из нее выбираться.

– Все гораздо проще, чем ты полагаешь, – сказал Алан. – Предположим, что открытый склон холма – это дорога. Но дорога может пролегать всюду. Если видишь на пути караул, обходи стороной. И потом, всюду найдутся дома друзей, и к твоим услугам если не дом, то овин, стог сена. Наконец, запомни: когда в народе говорят, что страна наводнена войсками, то это не более как образное преувеличение. Солдат занимает на земле ровно столько места, сколько занимают подошвы его сапог. Мне довелось однажды поймать превосходную форель под самым носом у часового, а он стоял в трех шагах, на другой стороне ручья. Как-то раз я сидел в вересковых зарослях почти рядом с караульным и, поверишь ли, разучил песенку, которую тот насвистывал. Она довольно мила. Вот, послушай.

И Алан стал насвистывать мне мелодию.

– А потом, – продолжал он, – теперь не те времена, что в сорок шестом году. В стране воцарилось спокойствие. Впрочем, чему удивляться, когда у всех поголовно от Кинтайра до мыса Рат отобрали оружие. Правда, умные люди кое-что в соломе на крышах себе припрятали. Да, Дэвид, интересно знать, надолго ли это спокойствие. Думаю, что не надолго, коли такие люди, как Ардшиль, томятся в изгнании, а Рыжий Лис и его шайка попивают вино и притесняют бедных людей. Хотя трудно сказать за народ, чтó он вынесет, а чего не стерпит. Разве разъезжал бы сейчас Колин по разоренному краю, найдись у нас хоть один удалец, который всадил бы в него пулю.

Алан замолк и погрузился в раздумье. Долго сидел он в молчании, и с лица его не сходила печаль.

К портрету моего друга остается добавить, что Алан весьма искусно играл на разных музыкальных инструментах, в особенности на волынке, почитался меж своих соотечественников незаурядным поэтом, прочел на своем веку несколько книг, английских и даже французских, метко стрелял, недурно удил рыбу и в совершенстве владел кортиком и кинжалом, не говоря уж о шпаге. Что же касается его недостатков, то они сразу бросались в глаза, я знал их наперечет. Но худший из них – ребяческую обидчивость, склонность затевать по любому поводу ссору – при мне он всячески в себе подавлял, вероятно памятуя схватку в каюте. Мои ли доблестные заслуги были тому причиной или же то обстоятельство, что я стал свидетелем его доблести, его удали, несравнимо больших и поистине удивительных, – что именно, не могу сказать, ибо Алан, ценя высоко отвагу в других людях, все же восхищался ею преимущественно в самом себе, восхищался отвагой Алана Брека.