Фрайди. Бездна (сборник)

– Те, что видны мне, да. Доктор сказал, что и остальные тоже. Зуд прекратился, так что, наверное, он не соврал.

– Одевайся. Доктор Красни говорит, что с тобой все нормально.

– Если бы я была нормальнее, чем сейчас, вам пришлось бы выпустить мне немного крови.

– Нормально – это предел. Нельзя быть более нормальным или менее. Да – да, нет – нет.

– Ладно. Я нормальнейшая.

– Пустая болтовня. Завтра с утра ты отправляешься на реабилитационный тренировочный курс. Собери вещи и будь готова в девять ноль-ноль.

– На мне даже улыбки не было, когда меня сюда притащили, так что на сборы у меня уйдет одиннадцать секунд. Но мне нужно новое удостоверение личности, новый паспорт, новая кредитная карточка и немного наличности, потому что…

– Все это ты получишь к девяти ноль-ноль.

– …потому что я не собираюсь отправляться на тренировки, а еду в Новую Зеландию. Босс, сколько раз мне надо вам повторять: мне уже поздно переучиваться, менять профессию, а кроме того, мне кажется, я заслужила отдых в качестве компенсации за время, проведенное на больничной койке. А вы… Вы же не рабовладелец, в конце концов.

– Фрайди, сколько лет тебе понадобится, чтобы усвоить: когда я не потакаю какому-нибудь твоему капризу, я делаю это прежде всего для твоего блага и для пользы нашей организации?

– Хорошо, Большой Белый Вождь, я смиряюсь, готова к разжалованию и пошлю вам цветную открытку из Веллингтона.

– Только с какой-нибудь хорошенькой маори, пожалуйста. Гейзер я уже видел. Реабилитационный курс будет проведен согласно твоим собственным потребностям, и ты сама решишь, когда закончить его. Хоть ты у нас теперь и «нормальнейшая», тебе нужна физподготовка, чтобы вернуть мышечный тонус, дыхание и превосходные рефлексы, которые даны тебе от рождения.

– Рождения? Хватит шуток, Босс, у вас это плохо получается. «Мать моя – пробирка, а скальпель – мой отец».

– С твоей стороны это глупость и ребячество – придавать значение этой дурацкой помехе, с которой было покончено много лет назад.

– Вот как? Закон гласит, что я никогда не смогу быть гражданкой. Церковь утверждает, что у меня нет души. Я… Я – не «человек, рожденный женщиной», – по крайней мере, перед лицом закона.

– «Закон – осел»^[7]. Все записи относительно твоего происхождения давно изъяты из лабораторной картотеки, а вместо них подложены фальшивые, содержащие сведения об ИЧ мужского рода.

– Вы… Вы никогда мне об этом не говорили!

– До тех пор пока ты не обнаружила в себе этот невротический комплекс, я не считал это необходимым. Подмена такого рода должна быть безупречна, и она была безупречна. Если завтра ты попытаешься объявить о своем истинном происхождении, ты нигде не сумеешь найти тому доказательств. Говорить, конечно, ты можешь, что хочешь и кому хочешь, но это не имеет никакого значения. И… Дорогая моя, откуда вдруг такие комплексы? Ты не просто такой же человек, как сама праматерь Ева, ты улучшенный человек, настолько близкий к идеалу, насколько это удалось твоим дизайнерам. Как ты думаешь, почему я бросил все свои дела, чтобы заполучить тебя, когда у тебя не было ни опыта, ни умения, ни даже проблеска интереса к твоей нынешней профессии? Почему потратил небольшое состояние на твое образование и подготовку? Потому что я знал. Я несколько лет ждал, чтобы убедиться, что ты действительно развиваешься так, как спланировали твои создатели, а потом я… Чуть было не потерял тебя, когда ты неожиданно вильнула хвостом и исчезла… – Он изобразил на своем лице гримасу, которая, по-видимому, должна была означать улыбку. – Ты доставила мне немало хлопот, девочка. Теперь о твоей тренировке. Реабилитационном курсе. Желаешь послушать?

– Да, сэр. – (Я не пыталась рассказать ему о приюте при лаборатории, люди думают, что все приюты похожи на те, что они видели. Я не рассказывала ему о том, что до десяти лет мне все приходилось есть только пластиковой ложкой, потому что не хотела рассказывать о том, как впервые попробовала есть вилкой и проткнула ею губу и истекала кровью, а все надо мной смеялись. Это только один эпизод, а там их был миллион, и в этих мелочах заключалась разница между тем, как воспитывают человеческое дитя, и тем, как выращивают животное.)

– Ты пройдешь повторный курс для схваток без применения оружия, но заниматься будешь только со своим инструктором, так что никаких следов на тебе, когда ты отправишься навещать свою семью в Крайстчерче, не будет. Кроме того, ты пройдешь дополнительный курс обращения с личным оружием, включая некоторые его виды, о которых ты, возможно, никогда не слыхала. Если ты сменишь амплуа, это тебе понадобится.

– Босс, я не собираюсь становиться убийцей.

– В любом случае тебе это понадобится. Иногда курьер может носить оружие, и тогда он должен быть готов на все. Фрайди, не стоит презирать убийц лишь за то, что они убийцы. Хорош или плох не сам инструмент, а то, для чего его используют. Закат и падение бывших Соединенных Штатов Северной Америки произошли отчасти благодаря серии убийств. Но только отчасти, поскольку убийства были бессистемны и нецеленаправленны. Что ты можешь сказать мне о прусско-русской войне?

– Не слишком много. Главным образом то, что шкуры пруссаков в итоге украсили русские стены, хотя все ставки в игре были на их победу.

– А что, если я скажу тебе, что эту войну выиграли двенадцать человек – семеро мужчин и пять женщин – и что самым тяжелым оружием, которым при этом пользовались, был пистолет шестимиллиметрового калибра?

– Что ж, вы никогда не лгали мне. Каким же образом?

– Фрайди, интеллект – это самый дефицитный товар и единственная реальная ценность в мире. Любая организация, любая структура может оказаться бесполезной, беспомощной и представлять опасность для себя самой, если выборочно удалить из нее лучшие умы и при этом оставить всех тупых на местах. Потребовалось лишь несколько тщательно спланированных «несчастных случаев», чтобы уничтожить великую прусскую военную машину и превратить ее в бессмысленную толпу людей. Но это никак не проявлялось до начала боевых действий, потому что, пока бой не начался, тупые болваны выглядят так же хорошо, как гении стратегии и тактики.

– Дюжина людей?! Босс! Это мы сделали?

– Ты же знаешь, что я не люблю отвечать на подобные вопросы. Нет, не мы. Это была работа по контракту одной организации, такой же небольшой и специализированной, как наша. Но я не люблю втягивать своих людей в войны между нациями – там всегда трудно понять, на чьей стороне ангелы, а на чьей – черти.

– Но я по-прежнему не хочу быть убийцей.

– А я и не позволю тебе становиться убийцей, так что давай на этом закроем тему. Будь готова к выписке завтра в девять.

5

Через девять недель я летела в Новую Зеландию.

Что касается Босса, то должна признать: этот надменный тиран всегда знает, что говорит. Когда доктор Красни отпустил меня, я, конечно же, не была «нормальнейшей». Я была обыкновенным выздоровевшим пациентом, не нуждающимся более в больничном уходе, – и только.

Через девять недель я могла бы заполучить все призы на старинных олимпийских играх, ничуть при этом не вспотев. Когда я взошла на борт ПБ-лайнера «Абель Тасман» в виннипегском аэропорту, пилот сразу положил на меня глаз. Я знала, что неплохо выгляжу, и, идя к своему месту, слегка покачала бедрами, чего никогда не позволяю себе на задании, – работая курьером, я всегда стараюсь держаться в тени. Однако сейчас я была в отпуске и могла слегка покрасоваться. Забавное ощущение. Кажется, я еще не забыла, как это делается, ибо пилот, не успела я пристегнуть ремень, оказался за моей спиной. А может, все дело было в новеньком комбинезоне от «Суперскин» – новинка этого сезона и первый в моей жизни (купила в беспошлинной зоне аэропорта и тут же влезла в него). Я не сомневаюсь, что пройдет совсем немного времени и все секты, считающие секс хоть капельку порочным, объявят ношение костюмов от «Суперскин» смертным грехом.

– Мисс Болдуин, не так ли? – спросил он. – Вас кто-нибудь встречает в Окленде? Военное положение и вся эта чушь, знаете… Словом, одинокой женщине не стоило бы появляться сейчас в международном аэропорту.

Я не стала говорить ему: «Слушай, детка, последний раз, когда я была в этом аэропорту, я пришила одного парня». Ростом капитан был примерно метр девяносто пять, весил килограммов сто или чуть больше, и при этом ни капли жира. На вид – лет тридцати, из тех блондинов, которых чаще можно увидеть на «САС»^[8], чем на «АНЗАК»^[9]. Что ж, если он желает сыграть роль ангела-хранителя, я не возражаю.

– Меня никто не встречает, – ответила я, – я просто должна пересесть на шаттл, летящий на Южный остров… Никак не могу справиться с этой застежкой. Кстати, эти полоски означают, что вы капитан?

– Давайте я помогу вам. Капитан?.. А-а, да, капитан Жан Тормей. – И он наклонился, чтобы застегнуть мой ремень. Я не без удовольствия позволила ему помочь мне.

– Капитан! Ух ты!. Никогда не встречала капитана.

Эта ремарка с моей стороны не означала никакого призыва, поскольку все разыгрывалось по древнейшему ритуалу времен деревенских танцулек. Он сказал: «Я на охоте, и вы мне нравитесь. Интересуетесь?» А я ответила: «Вы тоже ничего, но, к сожалению, я сегодня занята». На этом этапе он мог или ретироваться без всяких обид, или поинтересоваться насчет другого раза в недалеком будущем. Он выбрал второй вариант.

Застегнув на мне ремень, достаточно туго, но не слишком, и не воспользовавшись случаем слегка меня полапать – настоящий профессионал! – он сказал:

– Времени на пересадку сегодня у вас будет немного. Если вы немного задержитесь, когда мы прибудем на место, и выйдете последней, я буду рад лично проводить вас к вашему «Киви». Это будет быстрее, чем самой продираться сквозь толпу.

– О, благодарю вас, капитан! Если это, конечно, вас не слишком затруднит… – («Капитан, времени на пересадку по сегодняшнему расписанию у меня двадцать семь минут, значит… У вас есть двадцать минут на то, чтобы уболтать меня поделиться номером. Но вы продолжайте, продолжайте, и, возможно, я дам вам шанс».)

– «АНЗАК» к вашим услугам, мисс Болдуин! Это доставит мне лишь удовольствие.

Люблю летать на полубаллистических лайнерах – резкий взлет, когда чувствуешь, что обшивка кресла вот-вот лопнет и наполнитель расплещется по всему салону, перехватывающее дыхание свободное падение, когда кажется, что твои кишки вываливаются наружу, а затем вход в атмосферу и долгое, долгое скольжение, с которым не сравнится никакой полет. Ну где еще получишь столько веселья, при этом не раздеваясь?

А потом всегда подкрадывается один очень интересный вопрос: свободна ли посадочная полоса? Полубаллистик не делает два захода на посадку – просто не может. Ну да, да, здесь, в этой самой брошюре, черным по белому написано, что ПБ никогда не взлетает, не получив предварительно из порта приземления сообщения о том, что посадочная площадка для него свободна. Конечно, конечно, а я верю в Зубную фею, как верили в нее родители Босса. Ну а как насчет какого-нибудь раззявы на частном гравилете, который возьмет да и сядет на чужую полосу? Как насчет того вечера в Сингапуре, когда я сидела в баре «Верхняя палуба» и своими глазами видела, как за девять минут приземлились три ПБ? Ну да, признаю, не на одну и ту же полосу, но на пересекающиеся! Настоящая русская рулетка.

Я буду летать на них и впредь: во-первых, мне это нравится, а во-вторых, этого порой требует моя профессия. Но… От взлета до посадки я сижу, едва дыша.

Нынешний полет доставил мне обычную дозу острых ощущений, полубаллистика всегда заканчивается раньше, чем успевает наскучить. Я задержалась при выходе ровно настолько, чтобы, подойдя к дверцам, увидеть моего Вежливого Волка, застывшего в ожидании возле двери в рубку. Стюард подал мне мою сумку, и капитан Тормей тут же перехватил ее, несмотря на мои неискренние протесты.

Он повел меня к посадке на шаттлы, проверил мои билеты, отыскал мое место, прошел вместе со мной за табло, на котором было написано: «Только для пассажиров», и, усевшись подле меня, сказал:

– Плохо, что вы так быстро улетаете… Я хочу сказать, для меня плохо. По правилам я должен болтаться тут три дня и… Так получилось, что в этот раз некому составить мне компанию. Раньше здесь жила моя сестра со своим мужем, но теперь они перебрались в Сидней, и мне просто не с кем общаться.

– О, какая жалость! Я представляю, каково вам сейчас. Моя семья живет в Крайстчерче, и я всегда чувствую себя ужасно одиноко, когда мне приходится быть вдали от них. От моей большой, шумной и веселой семьи – я ведь замужем, в с-браке, я всегда вываливаю все сразу. – («Так я и поверила! Прямо представила себе картинку – как вы, капитан, проводите все свое свободное время с сестрой и с зятем».)

– Ух, как здорово! И сколько же у вас мужей?

– Капитан, это первый вопрос, который задают все мужчины. И происходит это из-за непонимания самой природы с-брака. Оттого что «с» принимают за «секс».

– А разве это не так?

– Господи, да конечно же нет! «С» означает «спокойствие», «стабильность», разумеется «союз», в каком-то смысле «святыню» и многое-многое другое: тепло, уют, радость… Ну разумеется, «с» может означать и «секс» тоже, но ведь секс доступен кому угодно и где угодно. И совершенно не нужно создавать нечто столь сложное, как с-брак, только лишь ради секса. – («С» означает «синтетическая семья» – именно под такой формулировкой был впервые легализован с-брак в Калифорнийской Конфедерации – первой стране, признавшей его. Десять против одного, что капитан Тормей прекрасно об этом знал, – просто мы продолжали разыгрывать с ним различные вариации большого флирта.)

– Ну, я бы не сказал, что секс доступен где угодно…

(На этот ход я даже отвечать не стала. «Это с вашим-то ростом, капитан, с вашими плечами и чистеньким свеженьким личиком, с кучей свободного времени для „охоты“, и не где-нибудь, а в Виннипеге и Окленде – двух местах, где ни один „выстрел“ не пропадает даром… Ну нет, сэр! Попробуйте иначе».)

– …но я согласен с вами, что это недостаточная причина для брака. Вряд ли я когда-нибудь женюсь, потому что… Знаете, я – как дикий гусь: люблю летать, куда мне хочется. Но с-брак кажется отличной штукой, к которой всегда приятно возвращаться.

– Так оно и есть.

– У вас большая семья?

– Вас по-прежнему интересует, сколько у меня мужей? Трое, сэр, и три «сестры» по браку… Думаю, вам понравились бы все три, особенно Лиспет – самая молоденькая и симпатичная. Лиз такая рыженькая шотландка, просто прелесть, и очень кокетливая. Дети? Ну конечно. Каждый вечер мы пытаемся сосчитать их, но они слишком шустрые. А еще есть котята и утки, щенки и огромный запущенный сад с розами, цветущими почти круглый год. Словом, это веселое, шумное место, где всегда нужно осторожно смотреть под ноги, чтобы не наступить на кого-нибудь.

– Звучит здорово. А не нужен ли вашей группе еще один муж, который нечасто может бывать дома, но согласен нести все необходимые расходы в семье? Сколько стоит войти в долю?

– Я поговорю об этом с Анитой, но… Не думаю, чтобы вы говорили всерьез.

Мы продолжали болтать, не придавая никакого значения словам, а просто играя в обычную игру. Вскоре мы признали ничью, но предусмотрели возможность матч-реванша, обменявшись номерами. Я дала домашний номер моей семьи в Крайстчерче, а он предложил при случае воспользоваться его квартирой в Окленде. Он сказал, что оставил за собой квартиру сестры после ее переезда, но пользуется ею в месяц дней шесть, не больше. «Так что, если окажетесь в городе и вам негде будет принять ванну, вздремнуть или переночевать, – только позвоните».

– Но что, если в это время место будет занято кем-нибудь из ваших друзей или вы сами будете здесь, Жан? – (Он попросил меня перестать называть его капитаном.)

– Вряд ли. Но если так случится, компьютер даст вам знать. Если же я буду в это время в городе или вскоре должен буду оказаться здесь, он также сообщит вам об этом, и… Мне бы очень не хотелось разминуться с вами.

Прямое предложение, но сделано самым вежливым образом, так что… Я дала ему код Крайстчерча, чем намекнула, что он может всегда сделать попытку стянуть с меня трусики, если у него хватит духа познакомиться с моими мужьями, с моими сестрами по браку и шумной гурьбой детишек. Я не думала, что он позвонит. Рослым красивым холостякам с хорошо оплачиваемой и престижной работой нет нужды участвовать в скачках с таким множеством препятствий.

В это время громкоговоритель, бормотавший о прибытиях и отлетах, неожиданно смолк, а потом оттуда раздалось: «Мы с глубокой скорбью прерываемся, чтобы сообщить вам о том, что только что полностью уничтожен город Акапулько. Сообщение получено благодаря любезности „Межпланетных перевозок“ – компании с тремя „С“: „Скорость. Сохранность. Спокойствие“».

У меня перехватило дыхание. Капитан Жан сказал:

– Чертовы идиоты!

– Какие идиоты?

– Да все это Мексиканское революционное королевство. Когда же территориальные государства наконец поймут, что они не могут воевать с государствами-корпорациями! Поэтому я и говорю, что они идиоты. И какие!

– Но почему, капитан?.. То есть, простите, Жан?

– Да это же очевидно! Любое территориальное государство, даже если это Эль-четыре или астероид, – это же неподвижная мишень. И сражаться с транснациональной корпорацией – все равно что резать ножом туман. Где мишень? Хотите воевать с Ай-би-эм? Но где находится Ай-би-эм? Официальный адрес ее главного офиса – номер почтового ящика в свободном штате Делавэр. Но это не мишень – офисы, люди и заводы Ай-би-эм разбросаны по четырем сотням территориальных государств на Земле, и еще большее количество – в космосе. Вы не можете ударить по какой-то части Ай-би-эм, не задев так или иначе посторонних людей. Но может ли Ай-би-эм победить, скажем, Великую Россию?

– Понятия не имею, – призналась я. – Пруссаки не сумели.

– Это будет зависеть лишь от того, увидит ли Ай-би-эм в этом для себя выгоду или нет. Насколько я знаю, у Ай-би-эм нет никаких войск. Вполне возможно, что нет даже агентов-диверсантов. Возможно, им придется покупать бомбы и ракеты. Но они могут тянуть время и выбрать любой удобный для них момент, потому что Россия никуда не денется. Не может никуда деться и всегда будет на одном месте – огромная неподвижная мишень. Так будет и через неделю, и через год. И вот «Межпланетные перевозки» наглядно показали, чем это кончится, – война бессмысленна. Она уже закончена. В Мехико были уверены, что «Межпланетные», опасаясь общественного осуждения, не посмеют уничтожить мексиканский город. Но эти политиканы старого покроя забыли, что государствам-корпорациям, в отличие от территориальных, совершенно не нужно считаться с общественным мнением. Я же говорю: война закончена.

– Я надеюсь! Акапулько – такой красивый город… Был красивый!

– Да, и сейчас был бы таким, если бы Революционный Совет Монтесумы не витал где-то далеко в прошлом – веке в двадцатом. Теперь же все будут стараться сохранить лицо. «Межпланетные» извинятся, заплатят компенсацию, а потом, без лишнего шума, Монтесума уступит землю и экстерриториальность под новый космопорт, который будет принадлежать новой корпорации с мексиканским названием и главной конторой в Мексике, но… Публике никто не потрудится сообщить, что новая корпорация на шестьдесят процентов будет принадлежать «Межпланетным», а на остальные сорок – тем самым политиканам, которые упирались слишком долго и довели дело до того, что Акапулько был уничтожен.

Вид у капитана Тормея был очень раздосадованный, и я вдруг увидела, что он на самом деле старше, чем мне показалось в начале нашего знакомства.

– Жан, – спросила я, – а ваша компания «АНЗАК» не часть «Межпланетных»?

– Может быть, поэтому я и рассуждаю так цинично, – кивнул он и поднялся. – Началась посадка на ваш шаттл, позвольте я возьму вашу сумку.

6

Крайстчерч – самый прекрасный город на нашем глобусе. Впрочем, и не только на глобусе, потому что по-настоящему красивого города вне пределов Земли просто нет. Луна-Сити скрыт под поверхностью, Эль-5 снаружи похож на груду металлолома, и лишь одна арка смотрится неплохо. Марсианские города – обыкновенные муравейники, а большинство земных тщетно пытаются походить на Лос-Анджелес.

У Крайстчерча нет великолепия Парижа, местоположения Сан-Франциско или гавани Рио. Зато в нем есть много вещей, превращающих город в чудное место: неспешный Эйвон, сплетающийся с улицами в центре города, умиротворяющая прелесть Кафедральной площади, фонтан Феррей перед городской ратушей и, наконец, дивная красота наших всемирно известных ботанических садов, раскинувшихся по всему городу.

«Каждый грек славит Афины»? Может быть, но я ведь не уроженка Крайстчерча (если «уроженка» вообще применимо к моей породе). Я даже не новозеландка. Мы встретились с Дугласом в Эквадоре (это было до катастрофы «Небесного крюка» в Кито), сначала я была в восторге от дивного романа с вымокшими от пота простынями, потом была напугана его предложением, а потом успокоилась, когда он объяснил, что не имеет сейчас в виду ничего официального, а просто предлагает съездить в гости к его с-семье – посмотреть, понравлюсь ли я им и понравятся ли они мне.

Это меняло дело. Я быстро смоталась в империю, отчиталась перед Боссом и заявила, что забираю накопившийся отпуск, – или он предпочитает принять мою отставку? Он буркнул что-то вроде: «Валяй, съезди, охлади свои придатки и доложи, когда будешь готова снова взяться за работу…» – и я примчалась обратно в Кито до того, как Дуглас вылез из постели.

В то время просто не было способа добраться по прямой из Эквадора в Новую Зеландию, и потому… Сначала по туннелю мы доехали до Лимы, там на полубаллистике, через Южный полюс, в Западно-Австралийский порт в Перте (из-за силы Кориолиса у них очень странная, s-образная посадочная полоса), оттуда опять по туннелю до Сиднея, там – прыжок в Окленд, и по воде в Крайстчерч. На все ушло двадцать четыре часа – дикие зигзаги, и все ради того, чтобы пересечь Тихий океан. Виннипег и Кито почти на одном расстоянии от Окленда (не доверяйте бумажным картам, а спросите у своего компьютера), ну, может, Виннипег и чуть дальше, но не больше чем на одну восьмую пути.

То, что занимает сейчас сорок минут, длилось двадцать четыре часа, но меня это ничуть не огорчало: я ехала с Дугласом, в которого была влюблена по уши.

А еще через двадцать четыре часа я была влюблена по уши во всю его семью. Я никак не ожидала этого. Я предвкушала чудный отпуск с Дугласом – он обещал мне, что мы будем кататься на лыжах и заниматься любовью (честно говоря, я не настаивала на лыжах). Я знала, что должна буду переспать со всеми его с-братьями, если они того пожелают, – своего рода негласный ритуал. Но меня это отнюдь не беспокоило, потому что искусственный человек просто не может относиться так серьезно к обыкновенному совокуплению, как относятся люди. Большинство девочек из моего класса в приюте после наступления половой зрелости проходили специальную тренировку для работы «подружками по вызову», а потом их контрактовали транснациональные корпорации. Я сама прошла базовый курс такого тренинга, до того как объявился Босс, выкупил мой контракт и перевернул всю мою жизнь. А я сбежала, разорвав контракт с ним, и пропадала несколько месяцев черт-те где, но… Это уже другая история.

Но я бы не стала нервничать из-за дружеского секса, даже если бы я и не проходила курс тренинга на «подружку», – ИЧ просто чужды подобные глупости, нас никогда ведь этому не учили. Но мы ничего, ничегошеньки не знаем и о том, что значит быть в семье. В самый первый день моего пребывания там все из-за меня пили чай намного позже обычного, потому что я не могла заставить себя прекратить кататься по полу с семью ребятишками – от одиннадцати лет и до ползункового возраста… Да еще с двумя или тремя собаками и молодым котом по имени Мистер-Смотри-Под-Ноги – его назвали так за уникальную способность занимать сразу весь пол в любой комнате.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. И я не хотела, чтобы это кончилось.

На лыжах меня возил кататься не Дуглас, а Брайан. Лыжные домики на Маунт-Хатт чудесные, но в спальнях там после десяти отключают отопление, и нужно крепко прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Потом Викки возила меня смотреть стадо овец, принадлежащее семье, и там меня познакомили с улучшенным псом, который умел говорить, большим колли по имени Лорд Нельсон. Лорд был невысокого мнения об умственных способностях овец, и я думаю, это было вполне обоснованно.

Берти взял меня с собой на Милфорд-Саунд – сначала мы шаттлом добрались до Данидина и провели там ночь. Данидин («Южный Эдинбург») мне понравился, но это все же не Крайстчерч. Мы арендовали маленький пузатенький пароходик и отправились в край фьордов. Там были крошечные каютки, где могли уместиться двое, да и то лишь потому, что было холодно и опять приходилось тесно прижиматься друг к другу. Нигде больше нет фьорда, который мог бы сравниться с фьордом у Милфорд-Саунд. Да, я бывала на Лофтенских островах, там действительно здорово, но… Я уже приняла решение.

Если вы думаете, что для меня Южный остров – все равно что для мамаши ее первенец, что ж, так оно и есть. Северный остров тоже неплох, с его горячими ключами и всемирно известной Пещерой светлячков. И Бей-оф-Айлендс похож на Волшебную страну, но… На Северном острове нет Южных Альп и нет Крайстчерча.

Дуглас водил меня смотреть их маслобойню, и я видела, как огромные полосы прекрасного масла аккуратно нарезались в брикеты. Анита представила меня Алтарной гильдии. Вскоре до меня начало доходить, что, вполне вероятно, мне могут предложить остаться. И тогда я поняла, что от «господи-что-же-мне-делать-если-они-предложат?» я перешла к «господи-что-же-мне-делать-если-они-не-предложат?», а потом к просто «господи-что-же-мне-делать?».

Видите ли, я никогда не говорила Дугласу, что я – не человек. Я слышала не один раз, как люди хвастались, будто они могут моментально отличить искусственного человека от обычного. Чушь! Конечно, все могут отличить искусственное существо, если оно не соответствует человеческому облику, – скажем, мужчину с четырьмя руками или карлика-кобольда. Но если генный инженер решил сознательно следовать образу и подобию человека (в этом и состоит техническое отличие ИЧ от ИС – искусственного человека от искусственного существа), никто из людей никогда не сумеет обнаружить разницу, даже другой генный инженер не сумеет.

У меня иммунитет против рака и большинства инфекционных заболеваний. Но на мне ведь нигде это не написано. У меня необычные рефлексы, но я не демонстрирую их, хватая на лету мух большим и указательным пальцами. Я никогда не участвую в играх с людьми, где требуется ловкость и сноровка.

У меня исключительная память, врожденная способность к вычислениям и выявлению скрытых связей, исключительная способность ориентироваться в пространстве и исключительные лингвистические способности. Но если вы думаете, что из-за всего этого у меня ай-кью гения, то должна вам сказать: в той школе, где я училась, целью проведения ай-кью-тестов было достижение конкретного заданного результата, а не демонстрация истинных твоих способностей. Поэтому на людях никто не сможет уличить меня том, что я умнее окружающих, если только… Если не произойдет что-либо экстремальное, связанное или с моим заданием, или с моей шкурой, или с тем и другим одновременно.

Весь комплекс моих способностей и возможностей накладывает, конечно, отпечаток и на сексуальную жизнь, но, к счастью, большинство мужчин считают любое усиление женской чувственности результатом своего высочайшего качества. (Мужское тщеславие, если к нему правильно подходить, вовсе не порок, а, наоборот, – добродетель. При правильном подходе эта черта делает мужчину намного приятнее, от него получаешь больше удовольствия. Что безумно раздражает меня в Боссе, так это полное отсутствие тщеславия. Поэтому нет никакой возможности манипулировать им, черт бы его побрал!)

Я не боялась, что меня расколют. Поскольку вся лабораторная маркировка была удалена с моего тела, включая и татуировку на нёбе, способа выявить, что я была создана сознательно, а не выскочила по прихоти биорулетки, где миллиард сперматозоидов борется за шанс попасть в яйцеклетку… Такого способа просто не существует.

Но жена в с-браке должна вносить свою лепту в копошащийся клубок детей на ковре в гостиной.

Вы спросите: почему бы и нет? Я имею в виду – спросите меня. Причины есть. Целая куча.

Моя профессия – боевой курьер, работающий в полувоенной организации. Представьте себе, как я пытаюсь отбить неожиданное нападение, выставляя перед собой живот с восьмимесячным младенцем внутри.

Нас, ИЧ женского пола, поставляют или продают в обратимо-стерильном состоянии. Для искусственного человека способность иметь детей – я хочу сказать, выращивать их внутри своего тела – вовсе не кажется «нормальной». Она кажется нам очень странной. In vitro^[10] кажется нам гораздо более разумным – и более аккуратным, и более удобным, – чем in vivo^[11]. Когда я впервые увидела беременную женщину, то подумала, что она чем-то страшно больна. Когда же мне объяснили, что с ней, у меня… тошнота подкатила к горлу. И теперь, когда я думала об этом здесь, в Крайстчерче, мне тоже было не по себе. Делать это, как кошки, с болью и кровью, господи, да зачем? И зачем вообще это делать? Мы заполонили весь этот глобус, не говоря уже о небесах, так зачем же делать его еще хуже?

Словом, я скрепя сердце решила отказаться от участия в браке – сказать, что бесплодна и не могу иметь детей. Это не совсем так, но… Почти правда.

Никто не задавал мне вопросов.

Во всяком случае, на эту тему. Следующие несколько дней я изо всех сил наслаждалась семейной жизнью, пока это было доступно: теплотой женской болтовни, когда мы мыли посуду после чая, шумной возней с собаками, кошками и детьми, добродушными сплетнями за работой в саду – все это обдавало меня теплыми волнами причастности.

Как-то утром Анита пригласила меня на прогулку по саду. Я поблагодарила ее и объяснила, что как раз сейчас мне нужно помочь Викки, но Анита настояла на своем, и через несколько минут мы с ней расположились в дальнем углу сада, а детей мягко отослали прочь.

– Марджори, дорогая, – начала Анита (в Крайстчерче я – Марджори Болдуин, поскольку именно под таким именем я познакомилась с Дугласом в Кито), – мы обе знаем, зачем Дуглас пригласил тебя сюда. Тебе хорошо с нами?

– Ужасно хорошо!