Читать книгу: «Солис», страница 5

– Мирослава Сергеевна, вы отличный пациент! – пропел Богданов. – Как оловянный солдатик! Снимки вышки на пятёрку!

Меня перевели в другую палату, так как, по словам Фёдора Степановича, таким ворчливым и прожорливым барышням нечего делать в реанимации. Наверное, папа постарался, и в палате я была одна, если не считать целителя, который упрямо отказывался покидать больничные стены.

– Тём, а тебе на работу не нужно? – проворчала я, пытаясь перебраться с каталки на новую койку.

– Всё своё ношу с собой, – ответил Артём, указав кивком на огромный ноутбук, что стоял на окне.

Мой дорогой надзиратель помог перекинуть и аккуратно уложить на постель загипсованные ноги, из дополнительного одеяла он соорудил валик под колени и отрегулировал наклон матраса.

В обед приходила мама и накормила нас с Артёмом. Мне достался, правда, только бульон с домашней лапшой. А вот у Тёмы был пир горой. Целитель чудом припрятал для меня пирожок с мясом.

Так серой чередой похожих друг на друга дней потекли мои больничные будни. Рядом со мной с утра и до вечера по очереди дежурили Тёма, папа или мама. Когда сил удерживаться в оболочке не хватало, я возвращалась в Хрустальный Замок, где надо мной суетилась уже Тенеритас. Она восстанавливала моё атрофировавшееся за время цикла тело, настоящее, то, что принадлежало воину-искателю Солис. Тене усердно лечила ещё не до конца затянувшиеся раны, полученные мной в Великой войне.

Иногда казалось, что оба моих воплощения – земная оболочка и родное – чувствуют друг друга, обмениваются ощущениями. Бывали моменты, когда я, находясь в своей комнате в Хрустальном Замке, замечала мимолётное лёгкое покалывание на кончиках пальцев или табун бешеных мурашек, пробегающих по предплечью, словно кто-то коснулся меня. Они дарили приятное тепло, от которого моя душа готова была искриться.

– Сол, как только заживут ноги твоей земной оболочки, мы сможем приступить к тренировкам, – обрадовала меня однажды Луче.

– Но я себя уже хорошо чувствую, я уже готова! – тут же вскочила я.

– Нельзя, искатель, ваша связь очень крепка, а оболочка ещё слаба. Ты покалечишь её, если во время боя случайно вернёшься на Землю.

Через три недели Фёдор Степанович разрешил лечиться на дому под строгим присмотром приставленного ко мне врача.

– Что ж, Мирослава, душа моя, как бы мне ни хотелось провести в вашем приятном обществе ещё пару недель, думаю, мы смело можем вас отпустить на волю! – произнёс он, как всегда, нараспев, внимательно изучая мою историю болезни. – Приступы не повторялись, контрольные результаты МРТ поразительные! Скажу честно, слегка сшибающие с толку! Ткани восстанавливаются, очаг поражённых областей стремится к нулю. Вы у нас тут ворчите и лопаете пироги, да-да, я в курсе. Так что, кроме как ждать пока срастутся ваши косточки, мне и заняться нечем. Да и папа твой хотел провести некоторые обследования по своей области. Но это, я думаю, он просто для подстраховки.

– Фёдор Степанович, спасибо вам за всё! – улыбнулась я искренне своему лечащему врачу.

– Барышня, это вам спасибо, вы у нас, деточка, местное чудо! – ответил он с хитринкой во взгляде.

Богданов подмигнул мне, похлопал по плечу и спешно убежал к своим многочисленным пациентам.

Пришла мама, чтобы помочь мне переодеться и собраться.

– Артём сегодня только к вечеру приедет, – сказала мама. – Он вчера уехал в Ярославль по работе. Хороший мальчик. Так за тебя переживает! Как же я рада за вас, детки!

Мама тихонько, думая, что я не вижу, вытерла слёзы.

– Да, Тёма мне уже четыре раза с утра звонил, – ответила я, натягивая толстовку с капюшоном. – Мам, я сказала, что мы будем его ждать. Он ведь сможет остаться у нас, правда?

– Конечно, Кнопка! Мы уже его приняли в семью! Только, – мама смутилась, – думаю, папе будет спокойнее, если Тёма поживёт в гостевой спальне… ну, ты понимаешь…

– Мам… – посмотрела я на родительницу с нескрываемым упрёком.

– Всё-всё, молчу! Давай-ка мы тебя причешем лучше, а то какой-то валенок у тебя на голове!

Всё это время с банными процедурами мне помогали медсёстры, душ я могла принимать только частями, чтобы не намочить гипс, да и голову помыли, лишь когда сняли повязку. Так вышло, что я и в зеркало то себя ни разу после аварии ещё не видела. Ведь даже зубы чистила сидя, а все отражающие поверхности находились гораздо выше уровня моих глаз.

– Да, спасибо мамуль, мне самой без зеркала было трудно! Только «гулька» и получалась.

Мама распустила мои волосы, собранные в узел высоко на макушке, и неожиданно ахнула, а потом побледнела:

– Мира! – она закрыла рот руками, а глаза её наполнились слезами.

– Мам, что… – я не договорила, когда увидела, что на мои плечи упали белые, как снег, пряди.

Вся верхняя часть, макушка моей, некогда брюнетистой, шевелюры поседела. Я выглядела как непричёсанный медоед пенсионер.

– Девочка моя! – мама обняла меня и расплакалась.

А я не могла проронить ни слова.

– Мам Нат? – услышала я знакомый голос. – Я машину подогнал…

В палату вошёл Стас и замер на полуслове, уставившись на меня:

– Кнопка…

Он на секунду растерялся, потом подлетел к нам с мамой и крепко обнял обеих. Я не удержалась и уткнулась носом ему в грудь, вдыхая родной запах, разрешив слезам пролиться. Ведь даже храброму воину, а тем более девушке двадцати трёх лет, тяжело видеть, как жизнь покидает его тело.

Мама, хлюпая носом, старательно пряча покрасневшие глаза, занялась сбором моих немногочисленных вещей. А Стас так и стоял, крепко обнимая, гладя мою седую макушку. Я не могла его отпустить. Он был нужен мне сейчас как кислород, мой мальчишка с апельсиновыми карамельками.

– Ты всё равно самая красивая, Кнопка, – тихо-тихо прошептал он.

Когда мама закончила с вещами, мне надели куртку, шапку, замотали шарфом, хотя весна на улице уже заявила о себе. Стас аккуратно поднял меня на руки и пересадил на коляску, чтобы довезти до машины. Мы отправились домой.

Глава 9.

Дом, в котором прошло всё моё детство, встретил непривычной тишиной. Ни шума голосов многочисленной семьи, ни весёлого гвалта на кухне. Лишь оглушающая тишина. Моё наполовину человеческое сознание, так и не принявшее произошедшее, отчаянно ждало, что вот-вот послышится звонкий смех Ани, она с воплями «Привет, братцы-кролики!» выскочит из укромного местечка и радостным, похожим на ультразвук писком «У-и-и!» станет обнимать и зацеловывать меня, бесперебойно щебетать обо всём на свете.

Мама немного нервно хлопотала на кухне, накрывала на стол, точно ожидала к обеду целую футбольную команду. Мы наелись так, что положи я в рот хотя бы ещё один кусочек запечённого с травами картофеля, то непременно бы лопнула с громким хлопком.

– Детка, – ласково произнесла Наталья Семёновна, удовлетворённая моим аппетитом, – я тебе постелила в гостиной, ты же не сможешь с гипсом по лестнице подниматься.

– Мам Нат, – захныкала я, только представив, что будет, если Солис случайно «вывалится» из оболочки на глазах у мамы, – а можно мне в мою родненькую берлогу? Там и ванная напротив, и кроватка моя, и книги, и окно в сад выходит, вы меня только разочек поднимите наверх, и всё!

– Ну и как тебе отказать? – потрепала меня по макушке мама. – Да и душевая кабина там действительно удобнее будет.

Стас отнёс меня в уже хорошо знакомую комнату на втором этаже. Аккуратно уложил на кровать. Я поморщилась от боли, мои горемычные поломанные ноги ныли и гудели.

– Больно? – он кивнул на гипс.

– Немного, – я устало откинулась на постель и закрыла глаза.

Стас нашёл маленькие подушечки, что украшали широкий подоконник, на котором я когда-то любила проводить редкие свободные от тренировок вечера, непременно в компании с книжкой, братик подоткнул их мне под колени, придирчиво поправляя.

– Сейчас принесу обезболивающее, потерпи немного, – сказал и направился к выходу.

– Спасибо, – прошептала уже скрывшейся в коридоре спине.

Я приняла лекарства, села, упираясь спиной в изголовье, укуталась в плед и, не удержавшись, спросила:

– Стас, что с Владом? Он ни разу мне не позвонил. И номер его не отвечает.

– Кнопка, не обижайся на него, – Стас осторожно присел рядом на мою кровать, почти касаясь своим плечом моего. – Он пока справляется как может.

– Ты его видел? – не унималась я.

– Да, я стараюсь хотя бы через день навещать брата, привожу еду. Выношу пустые бутылки… – ответил, не глядя на меня.

– Отвезёшь меня к нему? – попросила, хотя и не надеялась на такое везение.

– Мир, это сейчас не самая лучшая идея, – Стас, наконец, повернулся ко мне лицом.

– Почему? – стояла я на своём с упорством ребёнка в магазине игрушек.

– Он зол на весь мир. На водителя встречной машины, что не справился с управлением. На родителей за то, что отправили Ани встречать тебя. На меня за то, что я сообщил ему о смерти жены…

– На меня за то, что осталась жива? – грустно улыбнулась я, а в глазах защипало, дурацкая человечность.

Стас поколебался секунду, а потом всё же обнял, притягивая меня к себе, совсем как раньше:

– Не думай об этом. Владу нужно время. Он очень любит тебя. И скоро поймёт, что никто ни в чём не виноват. Так сложилась жизнь.

Мы молчали. Стас обнимал меня, гладил по спине, его движения становились медленнее, а дыхание размереннее, и я поняла, что он заснул. Закрыла глаза, как в томографе, сосредоточилась на тихом дыхании над моей макушкой и почувствовала зрением воина душу, фотон. Синее пламя отчаяния, охватывающее его, постепенно стихало, уступая место тёплому чистому сиянию, с небольшими всполохами зелёного и красного.

Осторожно, чтобы не разбудить Стаса, приложила руку к его сердцу. Тоненькие лучики-паутинки в ту же секунду потянулись ко мне. Вдруг в голове, точно кадры киноплёнки, вспыхнули одна за другой картинки: моё окровавленное лицо, неестественно вывернутые конечности, гора искорёженного металла. Сначала я подумала, что это воспоминания Стаса об аварии, но картинки быстро сменились. Я с бесцветным лицом, под толщей воды, он пытается дотянуться до меня, но никак не может ухватиться. Опять вспышка, мощный взрыв, меня охватывает пламя, он бежит ко мне, но всё охвачено огнём, а меня не достать.

Картинка за картинкой, сцены моей гибели и его безуспешные попытки меня спасти. Ему больно. Что-то тёмное, вязкое поселилось в его душе. Собираю силы, все, что есть. Направляю их в ладони, так что на кончиках пальцев загораются едва заметные искорки, и отдаю его душе. Убираю мерзкую занозу, что в ней поселилась. Я не целитель, но воин потока. Я не позволю тьме посадить свои ростки в его душе. Душа Стаса, моего любимого названного братика, прекрасна.

Мысленно произнесла:

«Я буду защищать тебя всегда!»

Фотон под моей ладонью сиял, тянулся ко мне, согревал своим чистым светом. А я уже уносилась домой в Хрустальный Замок. Разноцветные мушки, сигнальный маячок очередного «прыжка» между мирами, уже звали меня.

Резко открыла глаза в своей комнате в замке, рядом суетилась Тене.

– Сол, идёшь на поправку! – улыбнулась мне целитель. – Твой фотон, ну тот человек с Земли, сейчас рядом, да?

– Как ты узнала? – спросила я, стыдливо заливаясь краской.

– Погляди на поток вокруг тебя. Искрится! – с восторгом ответила Тенеритас.

Я оглянулась по сторонам: будто электрическая проводка, тянущаяся вдоль стен спальни, сотни тоненьких ниточек-лучиков переливались бриллиантом на солнце.

– Что это, Тене? – я застыла загипнотизированная зрелищем.

– Я слышала, что у некоторых первых воинов есть такая особенность: они способны подарить жизнь фотону. Ты ведь во время Великой войны чуть не погибла? Когда защищала своего целителя, может, кусочек твоей души откололся и…

– Но я не первый воин! – придя, наконец, в себя, потрясла головой, прогоняя наваждение. – Меня обучала Луче, поток породил нас с Ам, когда уже был возведён Хрустальный Замок! Даже ты родилась раньше!

– Сол, может, ты вернулась из потока, а не родилась? – Многозначительно посмотрела на меня упрямая Тенеритас.

– Не может быть! Я обычный искатель, – пробурчала, натягивая тренировочную форму.

– Я тут кое-что обнаружила, пока ты спала, – целитель снова попыталась привлечь моё внимание. – Я патрулировала то место, где произошла авария, когда тебя впервые выбросило от столкновения, поток спроецировал его сюда как часть твоих воспоминаний.

– В Коридоре появилось место аварии? – вновь застыла я с ботинком в одной руке.

– Не просто появилось, – заговорщицким шёпотом произнесла Тене. – Твоя траектория и траектория Ам спутались в момент её гибели! Образовались временны́е петли и узлы! У вас теперь вроде как одна траектория на двоих, там, на Земле, в прошлом она жива, пока твоя оболочка жива.

– Тене! Ты гений! – я вскочила с кровати, позабыв о ботинках. – Мы же можем теперь отследить, что происходило с Ани! Мы можем узнать, как тьма проникла в её душу!

– Сол, погоди! – осадила меня целитель. – Для этого нужно иметь Земное тело, мне же доступны петли только в Коридоре!

– Но у меня-то есть оболочка! Траектория тоже моя! – я умоляющими глазами посмотрела на Тенеритас.

– Сол, это опасно даже для целителя! А оболочка вообще может не выдержать! Это же нарушение всех законов этой вашей, как её там, физики! На Земле время линейно.

– Но мы должны попробовать! Это же Ам! Живая Ам, пусть и в прошлом! – взмолилась я, схватив Тене за плечи.

– Сол, если Велокс узнает, как мы рискуем… – нехотя произнесла воин.

– Тене! Ты лучше всех! – я крепко обняла её.

Целитель кивнула, положила ладони мне на виски, и мы мгновенно перенеслись к месту аварии.

Стоило глазам зацепиться за знакомый хмурый серый пейзаж, в точности повторявший погодные условия того злосчастного дня, как меня охватила паника. Стало трудно дышать.

– Это остаточные реакции оболочки, – пояснила Тенеритас и взяла меня за руку.

Мы направились к слабой, совсем тонкой паутинке потока, почти прозрачной.

– Здесь оборвалась траектория Ам, – остановилась Тене. – Сол, попробуй найти ваш самый первый узел, точку отсчёта, когда траектории спутались.

Я закрыла глаза. Сосредоточившись, собрала всю силу в ладонях и опустила их в поток. Меня охватило алое сияние, пространство вокруг наполнилось тысячами картинок: Ани за рулём, мы обнимаемся на перроне, Ани спорит с Владом, больничная палата, капельница, подключённая к запястью Аниты и кровь, много крови на ладонях. Кто-то словно включил ускоренную перемотку, и картинки слились в неразличимые разноцветные пятна. Я точно неслась на скоростном поезде по тоннелю воспоминаний. Меня резко швырнуло. Вот она, начальная точка, дальше никак не пробиться.

В этом воспоминании Влад и Ани, совсем подростки, шли по больничному коридору, они держались за руки. Влад что-то увлечённо рассказывал, энергично жестикулируя, Ани звонко смеялась. Они остановились около санитарки, моющей пол в коридоре. Та на что-то им указывала. Ухватилась за картинку, сконцентрировалась. Прыжок. И я в оболочке той самой санитарки. Её фотон испугался и потускнел.

«Не бойся, я не обижу тебя!» – мысленно потянулась к фотону, успокаивая.

– Зинаида Павловна, а давно операция началась? – услышала я голос Влада, словно через вату. – Зинаида Павловна? Вам плохо?

– А? Ой! Владик, голова закружилась, – ответила я вместо женщины, с её подсказки. – Да только и началась! Вы погуляйте пока, а что нужно я передам Сергею Вячеславовичу!

– Спасибо, Зинаида Павловна! Тут документы какие-то, мама сказала, что отец просил срочно привезти. Ну и обед – это уже от мамы инициатива! – брат передал мне папку с документами и пакет.

Я внимательно рассматривала влюблённую парочку, их души сияли. Ярко. Чисто. Они тянулись друг к другу и сплетались в одну.

– Да, ступайте, ребятки! – улыбнулась, не удержавшись. – Я всё отнесу в ординаторскую.

Когда они удалялись, я с грустью глядела вслед, как же мне не хватает голоса Ани, и ещё больше я скучала по брату. Такими юными я их никогда не видела, и, без сомнения, в этот период тьма ещё не добралась до них.

Оставив швабру и ведро с водой у стены, поспешила в ординаторскую, чтобы, пока оболочка меня не выбросила, успеть отнести «передачку» для папы. Проходя по пути мимо сестринского поста, услышала, как две медсестры шептались:

– В родильном сегодня девочка родилась, представляешь, Лан, с седой прядью! Волосики такие хорошие, тёмненькие, а чубчик хоть хвостики вяжи! Такая кнопочка! – приложив ладошки к груди, делилась новостями одна из них. – Её к нам на обследование срочное привозили. Говорят, сама Котова за неё хлопочет! Девочка, говорят, совсем плохонькая, порок сердца неоперабельный. Мать от неё и отказалась сразу же, даже на руки не взяла! Ты представляешь, Лан! Такая малюсенькая, и так не жилец, а её ещё и бросили!

Меня словно пронзило током. Посмотрела на дату на календаре за спиной медсестёр – тридцать первое июля. День, когда я родилась. Начало отсчёта в пересечении наших с Ани траекторий.

Почти бегом понеслась в ординаторскую. Как же хорошо, что это место я знала как свои пять пальцев. В детстве я столько раз проходила обследования в стенах этой больницы, что, наверное, могла бы передвигаться по ней и с закрытыми глазами. Расторопно оставила посылку для папы и побежала в родильное отделение, стараясь не попадаться никому на глаза.

За окном уже сгустился вечер, суета в коридорах стихла, у кого пересменка, кто-то и вовсе под конец дежурства без сил. Родильное я нашла быстро, а вот с детской пришлось повозиться. Я уже было начала паниковать, когда из широкой двери со стеклянным окном вышли две медсестры:

– Да говорю тебе, Ольчик, Богданов уже полчаса у Нашего в кабинете сидит и Котова с ними, консилиум какой-то срочный!

– Да мне-то что! Он и не звонил больше!

– Вот ты дурында! Так и просидишь в девках! Бери карточки и дуй к Нашему в кабинет! Пусть Феденька вспомнит, кто у нас тут первая красавица!

– Думаешь, стоит?

– А то!

– А детки?

– Бегать ещё не умеют твои детки! Пять минут подождут!

Девушка юркнула обратно в палату и через секунду появилась вновь со стопкой карточек в руках и губами, подкрашенными светло-розовой помадой. Когда хитроумные сердцеедки скрылись за углом, я, оглядываясь по сторонам, тихонько проскользнула в детскую комнату. Там больше никого не было.

Стремительно зашагала мимо кювезов с детишками, заглядывая по очереди в каждый, и нашла её в специальном боксе для недоношенных детей. Малышка с густой копной тёмных волос и одной бесцветной прядью, опутанная проводами, Мирослава. Она не спала. Смотрела куда-то сосредоточенно таким ясным и грустным взглядом. Совсем крохотная. Бледненькая. Я чувствовала, как тяжело ей дышать и как больно. Больно оттого, что её предали, бросили, оставили одну умирать, не подарили даже капельку любви, ниточку, чтобы уйти в поток, чтобы найти к нему дорогу во тьме. Открыла бокс и взяла малышку на руки:

«Чувствую тебя, Солис!» – мысленно произнесла я и прижала ладони к её крохотной грудной клетке. Собрала на кончиках пальцев всю силу, эгоистично позаимствовав ресурс у санитарки, да и фотон Зинаиды Павловны расчувствовался и не препятствовал. Отдала искорку малышке. Нас окутало мягкое сияние. Жадные лапы тьмы съёжились, отпуская маленькое разбитое сердечко.

–Ты будешь жить, – прошептала и поцеловала кулачок девочки.

Не задумываясь, что делаю, схватила стопку пелёнок, укутала притихшую крошку, засунула свёрток себе под форменную рубашку и пулей понеслась к пожарному выходу на лестницу, уже мало беспокоясь о своей незаметности.

На одном из пролётов заметила картонную коробку, переложила туда малышку, аккуратно укутывая пелёнками. Меня шатало, сил совсем не осталось, но я направленно двигалась к отделению кардиохирургии. На запястье санитарки были надеты наручные часы, только зрение не желало фокусироваться на стрелках. Меня тошнило, руки дрожали от слабости. Один рывок, и я оставила коробку у пожарного входа, где частенько собирались покурить молодые хирурги, это был закуток, укрытый от посторонних глаз.

Спряталась в зарослях живой изгороди напротив. Вышел мой папа, молодой, всего-то сорок пять. Папа выглядел уставшим. Он достал сигарету, вот ведь жулик, а маме говорил, что не курит. Сделал затяжку, устало потёр лицо. Сергей Вячеславович рассердился на что-то, заметил коробку, хотел уже пнуть её, но вовремя остановился. Папа присел на корточки, открыл коробку и вытащил малышку. Сигарета выпала из его рта. Секунду он находился в шоке, смотрел на «подарочек», как неожиданно девочка потянулась к нему ручкой. Папа вскочил и, прижав найдёныша к себе, помчался в отделение.

Я же, не в силах больше удерживаться в этом теле, с облегчением упала на землю. Реальность расплывалась мыльными разводами, временная петля выбросила меня в неизвестном направлении без возможности зацепиться за что-либо. Как вдруг услышала голос:

– Мира! Нет, Кнопка! Я сейчас! – звал меня мальчишка с апельсиновыми карамельками.

А потом тело накрыли судорожные конвульсии.