– А я имею право так говорить! А ты – не рыцарь, с Бронтаей не воевал, капли крови не пролил за родную Тидию, равно как и мой братец, и как Зимронд тоже! Но ты первый треплешь свои языком, хотя за этим столом сидят трое, кто там воевал – и добился победы! Ты же им рожи корчишь да других моих гостей оскорбляешь! Чего ты, вообще, припёр…

– Рагнер, я не держу зла, – перебил его Магнус, – как и моя супруга. Заблуждения – свойственны людям, и мы относимся с пониманием к тем, кто их имеет. Заблуждения всего лишь остаются заблуждениями, и нас не принижают – не надо за нас заступаться. И тем более не надо портить прием пищи руганью – это не богоугодно и вредит здоровью. А вам, Ваше Сиятельство, я предлагаю продолжить общение после обеда. Я могу вам многое рассказать о прекрасной Бронтае – и заблуждения вас оставят.

– Обойдусь, – встряхнул белокурыми локонами Эгонн.

Повар тоже замял ссору господ – он приказал прислужникам принести следующее главное блюдо. Под плавную мелодию арф, трапеза за левым столом продолжилась в молчании, тогда как за правым столом царило оживление – Лорко талантливо живописал сказ о том, как он с Ольвором пленил героя Меридеи и четырех воинов-монахов при помощи ножичка да пустого ружья.

– Лорко, – посмеиваясь, сказал в конце его «оды» Рагнер. – Только Адальберти на глаза не попадайся более. Он мне сказал, что за то неуважение к его любимой Ориане, его мечу, если он тебя еще раз увидит – башку снесет этим самым мечом, – и ничто его не остановит. А он к Сатурналию уж будет.

– Рагнер, – задумчиво покривил шутовской рот Лорко. – А четвертина выкупу, енто скока будёт?

– Много, – блестел серебряными зубами Рагнер. – Но не скажу сколько: иначе наобещаю того, чего у меня пока нет.

– Неужто рон триста будёт? – радостно предположил парень, назвав сумму в золотых монетах Лодэнии.

– Не знаю… Лорко, пока забудь о выкупе. Я же сам золота еще не получил от Адальберти. А тебе я и так щедро заплатил за его меч. Тебе мало?

– Ну… я парень простой и скромной… Но так хочу горшочак золоту! Хоть натрогаться яга и наобжиматься с им, – мечтательно прошептал он. – И сказать: «Моёйнае золоту!».

– Лорко, может, ты гном? – задумался Рагнер.

Те, кто их понял, рассмеялись.

– Нет, ну правда: мелкий, лихой, везучий! И горшок золота тебе подавай!

– Я Лорко, – гордо заявил тот. – Бог ловкостей и обману. А у его былся и горшочак золоту, и Златовлавка тожа была. Златовласка у меня ужа имеатся, – улыбаясь, глянул он на Марили за дубовым столом. – Кстать, Рагнер, – понизил Лорко голос, – а дча тама за дика краса, а? Рыжа́я и зленоглазья, эка дракона, да?

– Вот, бабуля, жених из Лорко – ни к черту, – строго смотрел на рыжеватого парня Рагнер. – Его песнями не обольщайся: он их всем подряд поет.

– Не порть мне хоть этот вечер, Рагнер, – ответила королева. – Цыпленок старую курицу учить собрался!

– Коль я и видю здеся стару куряцу, – подал голос Лорко, – то тока тама, – указал он на Хильдебранта Хамтвира, носившего красный шаперон с петушиным гребнем, ведь знаком Хамтвиров был красный бойцовый петух. За дерзость Лорко заслужил очередную улыбку с больших губ королевы Маргрэты.

Меж тем Маргарита, являясь спутницей Аргуса, должна была за ним ухаживать. Тарелки, разумеется, у них были раздельные, но ей надо было выбирать для Аргуса лучшие куски и следить, чтобы его тарелка не пустела. Она, тихонько вздыхая, потянулась к миске с толстыми личинками и, зачерпнув их большой ложкой, положила «яство» Аргусу на тарелку. Тот загадочно улыбался своими полными, чувственными губами.

– Сэбя угозщадь не жэладь? Эдо вкусдно.

– Нет… Не могу… – честно сказала она. – Вчера я каких-то змей кушала, но черви – это уже слишком!

– Эдо нэ дчэрвь, – шире улыбнулся он и положил на ее тарелку одного червя. – Эдо хлэб. Пробуй. Пробуй, – почти приказал он. – Вкусдно.

Кроме ложек, вместо двух кинжальчиков, лодэтчане вкушали при помощи трех коротких ножей: один был прямым и с резьбой на конце, второй – с загнутым вниз концом и третий – с загнутым вверх концом. Подливы они промокали хлебом, как и орензчане. Маргарита разрезала «личинку» и, не без труда нацепив кусочек на нож, положила его в рот. Другой рукой она взяла на всякий случай салфетку, чтобы выплюнуть подозрительное яство, но червь, действительно, оказался вареным хлебом, да еще и безумно вкусным.

– Правда очень лакомо, – улыбнулась она Аргусу. – Лодэния не перестает меня удивлять.

Он тоже улыбался и смотрел на нее темными, томными глазами, немного помутневшими из-за испитого ранее с Рагнером куренного вина.

– Будто в Орэнзэ, – сказал он, глядя, как она кушает, неумело управляясь с «личинками» ножом. – Тъы внёвь вправё от мэня за зтол.

Маргарита ничего ему не ответила, лишь опять улыбнулась.

Напоследок, с началом часа Целомудрия, в Лодэнии пили из чаш похлебку – перетертую жидкую кашицу из овощей: горячую зимой и холодную летом. Горшок с ней ставили на столешницу буфета в обеденной. Вчера прислужники налили похлебку для орензчан в бокалы и любезно принесли их в Большую гостиную, но «чужеземцы-варвары» отказались от того, что пахло чесноком. Одна Маргарита, носившая в чреве дитя, уже проголодалась и с удовольствием испила «чесночной каши». Кстати, лук, чеснок, хрен и редьку в Лодэнии кушали даже изнеженные аристократки. Только капусту богачи здесь тоже презирали, ведь бедняки ее ели круглый год.

После обеда хозяева Рюдгксгафца повели гостей в уборные. Одни дамы пошли в помещение у часовни, другие в свои покои, а мужчины направились из проходной залы в соседнее с дворцом здание (то, что было с тремя сводчатыми проходами в парк), поднялись на второй этаж – там был длинный коридор, а в его конце – дверь в мужскую уборную.

Смотритель замка Линдсп Вохнесог остался следить за приборкой в обеденной, но успел шепнуть Эгонну Гельдору:

– Сегодня, в семь и две триады часа, у задней калитки.

Белокурый красавец кивнул и направился вслед за Рагнером. Он с ненавистью смотрел на его широкую черную спину и думал, что во что бы то ни стало соблазнит Мирану: во-первых, красавицу он страстно желал, во-вторых, страстно желал как-нибудь посильнее задеть Рагнера, если не унизить. Кары Эгонн Гельдор ничуть не боялся, ведь приходился королю братом по жене, а Рагнер всего лишь был его племянником, хоть и кровным. Охранителей опять же можно было нанять, даже охранителей с ружьями. Вот только соблазнение Мираны не казалось Эгонну полноценной местью – к ней его и так влекло.

Зато, спустившись в Большую гостиную, Эгонн увидел там супругу Рагнера – по-детски юную, субтильную, невзрачную Хильде. В полном одиночестве она стояла у витражного окна и печально смотрела на море. Идея, как отомстить Рагнеру, осенила Эгонна молниеносно.

– Герцогиня Раннор, – подошел к ней граф и вкрадчиво заговорил: – Дама Хильде, прошу покорно выслушать меня, ведь я ждал возможности поговорить с вами весь вечер… Зачем еще я терпел бесконечные грубости от вашего супруга, а сразу же не покинул этот дом? Всё ради надежды… на подобный миг.

– Надежды?.. – недоумевала кроткая, тихая Хильде и розовела под горячим синеоким взглядом.

– Вы сочтете это дерзостью… Но я дерзну и признаюсь. С тех самых пор, как я увидел вас на вашем венчании, то потерял покой! И хожу в этот дом по глупым поводам ради вас – добрая, набожная, безупречная дама Хильде.

– Я?.. – глуповато уставилась Хильде на Эгонна.

– Какая же это мука, если бы вы знали: видеть, что супруг вас ничуть не ценит. Смотреть, как он позорит вас, вашу и нашу семью, покидая свадебный стол, как возвращается с… какой-то чужеземкой, как попирает приличия – как срамит вас! Смотреть и быть не в силах что-либо сделать: у него все права на такое сокровище, как вы, дама Хильде, а я… Ах, как же вы прекрасны. Особенно ваши жгучие очи… что прожигают мое сердце насквозь.

– Мои очи?.. – оторопев и смущаясь, потрогала свои веки Хильде.

– Ох, если бы я мог, то немедля, в тот же миг, пал пред вами на колени, предложил бы вам руку и сердце – всё бы предложил ради вашей руки, – всё, чтобы однажды назвать вас «моя Хильде»… Быть… нет, не господином быть вам, а вашим слугой! Нет – рабом!

– Моим рабом? – ярче зарделись щеки Хильде.

– Но я могу лишь мечтать о подобном рабстве! Никогда я не признался бы вам в своих преступных чувствах, но сил уж нет! Сколько я еще могу терпеть унижения в этом доме и видеть ваши? В смирении я молю о встречах. О, не подумайте дурного: лишь бы видеть вас где-то еще… Мы бы беседовали… О большем я и не мечтаю!

Хильде молчала, краснея и смущенно отводя к окну свои глаза-угольки. Пару минут назад она твердо решила, что утопится в море, раз никому не нужна и никто ее не любит: ни муж, ни семья. Признание в любви от синеокого, прекрасного, как солнечный Феб, Эгонна Гельдора пролилось на ее сердце целительным эликсиром, но что делать и что отвечать она не понимала.

– Быть может, я напишу вам… – тихо ответила девушка.

Донеслись голоса – в гостиную входили мона Фрабвик, Марлена и Магнус.

– Я намерен вскоре удалиться, – шепнул Хильде Эгонн. – И удалюсь я самым счастливым из людей… ведь теперь у меня есть надежда.

Ничего не ответив, Хильде отвернулась к окну, но Эгонн, замечая ее улыбку, понял, что получит и письмо, и всё, что захочет, спустя пару свиданий. «Добиться взаимности от Хильде! От Хильде, воспитанной бабкой в монастырской строгости!» Поздравляя себя с тем, что «дельце» у него заняло три минуты, Эгонн сел на скамью, намереваясь покинуть этот дом сразу после прощания с королевой Маргрэтой. И полагая ночью же вернуться в него вновь.

________________

Хижиной в Меридее презрительно именовали дом без отдельной спальни. В домах небогатых горожан не существовало разделения на мужскую часть дома и женскую, хозяйская спальня была общая. А для аристократов спальня издревле служила комнатой и для сна, и для омовений, и для легкого приема пищи, и для досуга, и для аудиенций. Со временем допускать в опочивальню посетителей-простолюдинов стало считаться неправильным – так появился кабинет, то есть кабина или будка, – в кабинете размещали помпезный трон для хозяина замка, скамью для его приближенных, стол для писаря. Далее у аристократов повелось так: в спальню были вхожи лишь друзья, в мужской гостиной собирались на большой совет, в кабинете секретничали. В женских покоях кабинета не имелось, что являлось понятным: у благонравной меридианки тайных дел от мужа или отца никак не могло возникнуть.

Пока Эгонн Гельдор очаровывал внизу Хильде, Рагнер в это время находился в своем кабинете с Хамтвирами. Кабинет обставлял его старший брат, Гонтер, на свой вкус: там, в квадратной комнате, возвышался у стены стул-трон, напротив будто раскрыл пасть камин, со стороны окон обосновалась скамья с резной спинкой – и ее застилало пестрое покрывало с лебедями (подарок от Хильде). В другом углу виднелся восьмиугольный письменный стол с подставкой для книги, рядом – шкаф, закрытый на врезной замок, в третьем углу застенчиво притулился умывальный столик. Трехъярусная полка у двери в спальню успела забиться вещицами, разложенными в беспорядке (Гонтер держал на полке ценные книги и дорогую посуду, Рагнер – всё подряд). Третья дверь из кабинета вела в гардеробную, ведь аристократы в Лодэнии одевались поутру именно в кабинете, у камина, заранее растопленного слугами. Из-за этого здесь развесили по всем стенам двенадцать зеркал, а из-за зеркал казалось, что Хамтвиров уже не трое – десятки, десятки старых Хильдебрантов в «петушиных шаперонах», десятки грузных Валор, сидевших на скамьях, и десятки высоченных Брантов, стоявших у окон с видом на море.

Рагнер сел на трон, повернувшись вправо к герцогской чете, и тоже размножился в зеркалах. Он вытянул ноги, скрестив их в лодыжках, и по привычке сложил руки на груди, дотронувшись пальцами до рукояти Анарима.

– Так, – первым заговорил Рагнер. – Я знаю, что ты, дедуля, уж получил письмо от короля… Давай без долгих бесед… Что ты хочешь взамен?

Хильдебрант любовался изумрудом на набалдашнике своей трости.

– Сперва хочу услышать твои посулы, внучок.

– Я отдаю Хильде Хаэрдмах – она станет графиней с новым родовым именем, взамен моего имени. Золото верну и добавлю сверху еще тысячу золотых. Четыре тысячи рон – великолепное приданое. Лучшего приданого, чем золото, и нет.

– Есть, – теперь Хильдебрант посмотрел ему в глаза. – Хаэрдмах – Хильде, половина твоей вотчины, Тидии, – мне. А золото оставь себе, внучок.

– А ты не подавишься половиной Тидии… – ошалел Рагнер. – Половина?!

– Любовь, похоже, стоит меньше половины убогих тидианских земель… – улыбался ему старик. – Торговаться – не имеет смысла. Я никогда не торгуюсь.

– Хочешь свою Морамну вернуть… – догадался Рагнер. – Всю Морамну!

– Понятное желание…

– Ах ты паучья черепаха!

– Всё, – поднялся при помощи трости Хильдебрант со скамьи. – Бестолковое жужжание мне слушать не по нраву.

– Когда же ты сдохнешь, наконец! – в сердцах воскликнул Рагнер.

– Еще не скоро… Не стоит на это рассчитывать, внучок.

– У Хильде никогда не будет наследников, – сказал ему вслед Рагнер. – Так и помрет девицей. Возможно, скоро помрет…

– О, не надо меня пугать, герцог Раннор! – развернулся к нему Хильдебрант – десятки стариков, увенчанных петушиным гребнем и кричавших треснутым, сипловатым голосом, накинулись в гневе на десятки черных Рагнеров. – Как бы вы сами не померли! И Хильде не унаследовала треть земель! Родство по договору утверждено в мирной грамоте и будет действовать, пока действует мирный договор! А если она помрет безвинной, то и вы помрете! У меня есть другая грамота, где Ранноры поклялись не убить никого из Хамтвиров безвинно! Я добьюсь такой огласки, такого осуждения от Экклесии, что даже король предпочтет забыть, что он вам дядя!

– Тогда отправлю ее в монастырь!

Старый Хильдебрант устало посмотрел на него.

– Я был большего мнения о вашем уме, герцог Раннор. Духовник Хильде – это епископ Ноттер Дофир-о-Лоттой. Попробуйте, – усмехнулся он, ткнув в сторону Рагнера тростью.

– Тогда я сам устрою Хильде монастырь из этого дома!

– Да мне всё равно! – сипло прогремели десятки старых герцогов-петухов. – Теперь вы ее господин! И она – ваша!

________________

Эгонн Гельдор уже покинул Рюдгксгафц, когда Хамтвиры спустились вниз. Хильдебрант и его внук сразу прошли в парк, Валора отправилась прощаться с внучкой. Появившись в Большой гостиной, Рагнер со злобой глянул на то, как она тихо говорит в стороне с Хильде, молча поднял Маргариту за руку со скамьи, взял по пути подсвечник и увел девушку в пустую часовню, что находилась по соседству. Там они сели на скамью. В свете единственной свечи лицо Рагнера виделось еще более мрачным и черным.

– Рааагнер… – позвала его Маргарита. – Ну скажи хоть слово…

– Не будет у меня развода, – зло ответил он. – Панцирь паучьей черепахи оказался мне не по зубам… Я не смог договориться… – произносил Рагнер убитым голосом. – Он хочет половину моей Тидии. А мой дядя или отдаст ему взамен половину Морамны, или не разорвет договор на таких условиях. Скорее всего – последнее. Да и я не могу согласиться. Это же такой позор – продать земли, даже не потерять в войне… Свою вотчину… То, что предки своей кровью собрали, а я…

– Зачем нужно их согласие? Развод ведь Экклесия дозволяет.

– Мое супружество с Хильде, родство по договору, есть в мирной грамоте, а ее заверяли святоши. Без согласия всех подписавшихся, без короля и Хильдебранта Хамтвира, Экклесия не проведет ритуала развода… Лишь тебя зря обнадежил, – вздохнул он.

– А я и не мечтала стать герцогиней Раннор… – обняла его Маргарита. – Честно. Мне никогда не верилось… Какая из девчонки в красном чепчике герцогиня?

– Напьюсь сегодня, – сказал он, тоже ее обнимая. – С Лорко и Аргусом. Буду пить, пока не упаду.

– Ну и зачем мне супруг-пьяница? – нежно говорила Маргарита. – Ничуть не нужен… Я даже рада.

– Рада?

– Я рада тому, что ты есть и рядом. Мне так часто не везло, что я научилась благодарить Бога за всё, что со мной случается, и радоваться тому, что еще имею. Всегда может быть хуже. Я и сейчас его поблагодарю, раз мы в часовне.

И Маргарита, закрыв глаза, про себя начала благодарить Создателя.

– Боже, какое же великое спасибо тебе за нее… – услышала она слова Рагнера и улыбнулась.

________________

Супруги Хамтвир покидали Рюдгксгафц в красно-золотой лектике – крытых, двойных, роскошных носилках со знаком красного петуха, разрывающего черную змею. Лектику несли на плечах восемь прислужников. Брант ехал рядом на мощном вороном скакуне. Сбруя коня также была красно-золотой; ее украшали самоцветы и эмблемы с петухом.

В лектике Хамтвиров можно было лечь при желании, и пожилая герцогская чета свободно устроилась среди атласных драпировок, мягких ковров, вышитых подушек и полупарчовых полосатых валиков. Когда процессия приближалась к воротам у башни Айрюсё, Валора Хамтвир задернула шелковую завесу у оконца и повернулась к мужу.

– У Хильде нет от меня тайн. Этот балаболка, Эгонн Гельдор, сегодня признался ей в любви. Я ей запретила чем-либо ему отвечать, но… Как бы это не стало затруднением. Если Хильде… совершит глупость, то Раннор ее казнит – и никто возражать не будет.

– Почему она совершит глупость? Разве ты ее дурно воспитала?

– Юность всегда дурна, Хильбрё. Ты просто позабыл, как видел мир в юности или младости, и почему делал то, что делал.

Хильдебрант Хамтвир задумался, потирая большим пальцем изумруд на набалдашнике.

– Хильде заметно огорчилась, узнав, что не будет свободной, – продолжала Валора. – Эгонн не просто признался ей в любви. Почти предложение сделал… А болтает он искусно…

– Предложение… Брякнул или?..

– Скорее: «или».

Хильдебрант еще немного подумал, после чего приоткрыл завесу и махнул Бранту подъехать ближе.

– Возвращайся в Рюдгксгафц, – приказал он. – Скажи герцогу Раннору, что мы согласны на такую сделку: Хаэрдмах – Хильде и… шесть, нет… семь тысяч золотом. И скрепи с ним руки, даже дай слово. Затем забери оттуда сестру, а мона Фрабвик пусть собирает ее вещи – воспитательницу и имущество позднее возьмем. Ингё тоже часть этого имущества, – посмотрел он на изумруд. – Так и передай это шлюхе…

________________

Рагнер предложил Маргарите, пока не стемнело, прогуляться по парку – и после часовни они направились туда. Но только вышли на розоватую дорожку сада, как в тройном проходе появился широко шагавший Брант – Рагнер направился к нему один. Маргарита видела, как мужчины о чем-то говорили в тени колонн и сводчатых потолков, а потом соединили руки крестом, даже поцеловали свои руки, не разжимая пальцев, – скрепили сделку самой сильной клятвой. Далее Брант свернул на боковую дорожку и поднялся на галерею дворца, а Рагнер с глуповатой улыбкой вернулся к Маргарите.

– Я не знаю, что случилось, но… Боже, спасибо! Спасибо! Боже…

– Рагнер?

– Они согласны! – обхватил он Маргариту, приподнял ее над землей, покружил, как Мирану, и точно так же расцеловал в обе щеки.

– Согласны? – тихо смеялась она.

– Да! Ох, лишь бы теперь большой корабль Адальберти не потоп в нашем Водовороте… Неужели я буду, наконец, жить, как все и как хочу? – радостно смотрел он в зеленые глазищи. – Неужели, наконец, смогу немного передохнуть? Ты мне наследников нарожаешь… Красивых. Я поверить не могу!

– Рагнер, а тебе не кажется странным, что они согласились? Они же…

– Кажется, еще как кажется, но… к черту всё! Как ты там говорила: надо радоваться тому, что есть… А там посмотрим… Моя оса вырвалась из паутины и весело жужжит! Ты ткать, надеюсь, не любишь?

– Даже вышивать не люблю!

– А вот это скверно, но что поделать…

Они направлялись в парк счастливыми и смеющимися – от их печали не осталось даже следа.

– Чем же ты у меня заниматься в Ларгосе будешь, если не рукоделием?

– Я пять детей когда-то хотела. А сейчас семерых хочу.

– Да ты у меня крольчиха!

– Еще какая! Глаз с меня не спускай!

________________

Наконец-то узрев в закатных сумерках внука, возвращающегося вместе с Маргаритой из парка к дворцу, Белая Волчица покинула галерею второго этажа, спустилась по полукруглой лестнице и прошла в вестибюль с шахматным полом. Улыбка исчезла с губ Рагнера, когда он увидел ее белую фигуру. «Прям как белая королева, – подумал он. – Нет, не люблю шахматы…»

Маргарита удалилась, а Лодэтский Дьявол остался. Он невесело смотрел на гневную Белую Волчицу, то есть на «Белую Дьяволицу», и первым говорить не спешил.

– Почему Брант увел сестру, а мона Фрабвик ее вещи собирает?

– Я после Сатурналия наверняка разведусь. Адальберти Баро привезет мне дозволение Экклесии… С дядей я уже договорился. И с Хамтвирами тоже.

– Со мной нет! Моя подпись там тоже есть! Я королева Орзении!

– Бабулечка, – с грустью в голосе говорил Рагнер. – Прости, но ты женщина. Твоя подпись – ничто на мирной грамоте, если согласны все мужчины. Скоро мы разорвем договор. С тобой или без тебя – решай сама.

– Добром это не кончится. Старый петух что-то замыслил! Он бы не согласился просто так! Что ты ему пообещал?!

– Хаэрдмах для Хильде и золото – семь тысяч. Многовато, но потяну. Адальберти мне как раз чистейшее меридианское золото привезет…

– Чушь! Не верю! Золотом старого петуха не заманить! На кой черт оно ему? Уж помирать пора!

– И тем не менее… Я не отдал и клочка Тидии, не бойся. Да дядя никогда не согласился бы разорвать мирный договор на таких условиях… Бабулечка, ну успокойся, прошу. Довольно тебе воевать – будь просто бабушкой! Ну почему ты не хочешь, чтобы твой внук жил счастливым человеком? Я в Ларгосе кораблей для Лодэнии настрою, пушек наделаю, ружья у нас будут такими, что бронтаянцы от зависти удавятся! Но я не могу всем этим заниматься, если хочу убежать из своего дома, да подальше, да желательно в чужой край, как тогда… из-за свадебного стола… Бабуля, ну не смотри так, – вздохнул он, видя в серых глазах боль.

– Ты даже не спросил меня! Так я всё узнаю?!

– Потому что знал, что тебя мне не одолеть, – снова вздохнул он. – Знал, что даже паучью черепаху можно будет чем-нибудь да взять, но не тебя. Раз нельзя прямо, я пойду иначе. Хоть через землю, хоть через море, небо или огонь, так? Мы, Ранноры, своего всегда добьемся, если захотим? – ласково улыбался он, заглядывая старухе в глаза. – Разве не так ты мне всегда говорила?

– Научила на свою голову, – проворчала старуха, устало снимая с головы корону, потому что внезапно она стала ей давить. – Нож мне в спину любимый внук воткнул!

– Я сейчас его достану, – обнял он бабушку и крепко прижал ее к себе. – Ты прабабушкой уж скоро станешь. Маргарита носит в чреве твоего правнука, первого правнука или правнучку… Успокойся же душой, родная моя и любимая, – кроме тебя тут еще есть кому воевать. И потом будет тоже.

________________

Рагнер пошел в Большую гостиную, где попрощался с Экквартом, а затем поднялся вместе с Лорко и Аргусом в Синюю гостиную – там они продолжили вечер, распивая куренное вино и шумно радуясь.

Королева Маргрэта вернулась в свои покои и отослала Мирану, сказав, что хочет побыть одна. После чего она нервно заходила по спальне – так же, как недавно ходил в раздумье по парадной зале ее сын, король. Когда она немного успокоилась, то направилась на третий этаж. В коридоре, у спальни Маргариты, лежала Айада. Белая Волчица усмехнулась – нет, она пока не собиралась делать что-либо дурное «стрекозе», лишь желала узнать вид этой «зеленой твари». Старуха постучалась в дверь к Диане Монаро.

Покидала королева третий этаж через триаду часа с самым мрачным выражением на лице. Конечно, Диана Монаро красочно описала Маргариту как блудливую кошку, поведала и о простынях из постоялого двора, и о службе при кухне герцога Лиисемского посудомойкой, и о соблазнении «юнца-пасынка Идера», и о гибели двух мужей Маргариты всего за год – и много чего еще. Но королева видела, что перед ней озлобленная, горделивая, брошенная женщина, и не спешила верить в злословие. В честном труде прачки и посудомойки она тоже не видела бесчестья (ну да, не ахти, но у Ранноров и Мёцэлров за тысячу-то лет даже хуже жены бывали!). Добило ее другое – Диана Монаро невзначай упомянула о том, что дядя Маргариты – торговец. Такого срама у Ранноров да Мёцэлров, прославленных воителей, никогда не случалось – их кланы с «торгашами» не роднились. «И не породнятся!» – твердо решила старая королева. Вот так, добрейший дядюшка Жоль, незадачливый торговец различным товаром, стал тем грузом на весах, что склонят годами позднее и Небесные Весы Порядка.

Вернувшись в свою спальню, королева достала с полки пергаментный и бумажный листы, села за столик с наклонной подставкой и открыла чернильницу. Записки к концу одиннадцатого века меридейцы черкали на бумаге при помощи гусиного пера, очищенного от пуха и вставленного в металлическую палочку. Буквы получались тонкими, изящными, а письмо много времени не занимало. Однако королева взяла палочку с камышинкой внутри – буквы из-под такого пера выходили, как из-под кисти, и от писца требовалось изрядное усердие.

Первое послание, на белой льняной бумаге, королева написала для своего духовника, наместника Святой Земли Мери́диан в Лодэнии, епископа Ноттера Дофир-о-Лоттой. Она сообщала епископу, что возвращается в Малый дворец Лодольца и будет рада его скорому визиту. Второе письмо касалось развода ее внука, где она дала баронессе Маргарите Нолаонт подробную и нелицеприятную оценку. Отложив золоченую палочку для письма, королева перечитала написанное. Вышло ярко: Маргарита предстала губительницей мужчин – соблазненных, околдованных, ослепших от чар искусительницы и впоследствии поплатившихся душой за свою слабость. Королева Орзении и молила, и требовала от первого кардинала: дабы уберечь род Раннор от неминуемого бесчестья, не допустить позорного развода, возможно, имеющего самые роковые последствия.

Совесть кольнула старую королеву – Рагнеру она причинит боль (что он после этого еще выкинет?) и навек опорочит для Экклесии ту, кто носит в чреве ее правнука, первого правнука или даже правнучку…

Она подошла к окну и долго смотрела в окно на предзакатное море, освещенное огнями кубоподобного форта Рнбёрс, на двухбашенную крепость Рюдгё, у причалов которой застыли галеры, парусники и величественная «Хлодия», на громаду прибрежной рыцарской крепости Ксгафё и на маленькую овальную башенку Фолхсё. Эта смелая крошка Фолхсё будто пошла против трех каменных гигантов. Вернее, двух. Фолхсё казалась оторванной и чужой, но королева Маргрэта знала, что ее связывает тонкой ниточкой с Ксгафё стена, невидимая из окна этой спальни. Пока невидимая связь.

Королева взяла с полки ларчик, открыла его секретное отделение, откуда достала тонкую ленту со свинцовой печатью. Прикрепив ленту к пергаменту, она убрала его в тайник ларца. Бумажное письмо сложила втрое и оставила на столе.

«Зачем спешить? – рассуждала старуха, снимая корону и платок с головы. – Надо к ней получше приглядеться. Возможно, я совершу то, чего никогда себе не прощу…»

Она распустила длинные волосы, павшие густой снежной лавиной на белое траурное платье. Где-то внутри нее еще таилась молоденькая медно-рыжая девчонка из мерзлой, убогой, «Волчьей Орзении», родившая первого сына в двенадцать с половиной лет, – затем родившая еще шестерых сыновей, а затем потерявшая шестерых сыновей… Счета умершим или убитым за три десятка лет войны внукам она старалась не вести…

– Мы, Ранноры, своего всегда добьемся, – сказала королева вслух, глядя в настенное зеркало. – Всегда! Не буду спешить, раз всегда…

________________

С началом ночного часа Любви в Рюдгксгафце гасили свечи, пустела обеденная, затихала кухня, все разбредались по спальням, смотритель Линдсп Вохнесог обходил залы дворца со свечой. На улице темнело – и замок темнел: за триаду часа до полуночи погасли все окна дворца, выходившие в парк.

Господ Махнгафасс поселили на третьем этаже, в крыле для женатых пар. Марлена устала за сумбурный день, посвященный поискам дома, и ушла спать с началом часа Целомудрия, а Магнус гулял по парку, в его дальней части, больше похожей на небольшой, уютный, редкий лесок. Бывший священник в который раз размышлял о своей дальнейшей жизни в миру. Трехэтажный милый домик в Малом Лабиринте тоже ему приглянулся, как и Марлене. Понравился и скромный храм Благодарения, неподалеку от того дома, и недавно окончивший семинарию священник, от которого Магнус узнал о бесплатной школе при храме для всех желающих – убогой, существовавшей на пожертвования и располагавшей единственным полуслепым учителем.

«Там я пригодился бы, – думал он. – Я мог бы давать уроки Языкознания за деньги – братья помогут найти богатых учеников, а взамен в той школе я буду работать без жалования… Не зря меня привело к храму Благодарения вновь…»

Магнус уж шел по саду к дворцу, когда увидел огонек – Линдсп с фонарем в руке и граф Эгонн Гельдор направлялись из «леса» прямо к нему. Желая избежать встречи с братом королевы, Магнус скрылся за конусом из стриженого можжевельника у беседки, думая, что тот пройдет мимо. Но белокурый граф зашел в беседку, не собираясь ее покидать, а Магнус не мог оставить свое укрытие незамеченным. Ругая себя, чувствуя себя неловко и глупо, он таился «в кустах», одетый во всё черное и едва видимый во тьме, думая, что если его найдут, то он не оправдается. Его досада и стыд усилились с появлением Мираны. Без брата, одна да ночью, девушка несмело вступила под восьмигранный шатер беседки и села на одну скамью с Эгонном.

– Милая, прекрасная Мирана, – нежнейшим, тихим голосом проворковал граф. – Я несказанно счастлив, что ты смилостивилась… Уже почти два года минуло, как я пытаюсь ухаживать за тобой. А ведь я мог давно забыться с другой… Я и пытался, но у меня ничего не выходит – и ныне, вместо услад, я ради тебя без конца терплю унижения от твоего… отца, так называемого… Если бы это был кто-то иной, а не Рагнер Раннор, то я немедля посватался бы, но… ты же знаешь, что он мне ответит. Я для него пустое место в камзоле, потому что не воевал… А я не склонен воинствовать. У моего батюшки было много учеников – и все до одного уже мертвы, кроме Рагнера. Не понимаю их… Нас же родили жить, а не жить ради того, чтобы умирать при любом удобном случае.

– Для меня в пути мирянина нет ничего постыдного, – тихо ответила Мирана. – Вовсе не все должны воевать. Мужчине достаточно вести себя достойно звания мужчины. Мужчина, например, не нарушает данных клятв…

– Я и не нарушу. Я готов поклясться на Святой Книге, но только перед Линдспом. Рагнер же меня выставит, если я заикнусь о помолвке. И ушат самой грязной грязи выльет на меня, да еще не меньший ушат самой бранной брани. Такую помолвку хочешь? Хорошо! Завтра пойду к нему. А ты смотри из окна – смейся надо мной и тешь свою Гордыню, жестокая…