Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

Глава XX

Любовь и сожаления

Все люди, согласно меридианской вере, рождались только с Добродетелями, но сразу, еще с младенчества, усугубляли шалостями свои порочные склонности, а с семи лет, когда человек четко разбирал разницу между праведным и дурным, значит, совершал поступки осознанно, крест как бы начинал крениться: Пороки тянули его концы вниз, Добродетели – вверх. Иногда проповедники прибегали к сравнению с лестницей: на каждой из четырех сторон или вырастала ступень вверх, к Небесам, или же вниз – к Аду. Ритуал единения помогал человеку в сопротивлении пагубным склонностям: крест стихий усмирял животное естество плоти, капелька крови Божьего Сына усиливала тягу к праведности. Не зря Добродетели и Пороки писали с большой буквы и сравнивали их с живыми тварями: под действием сил любви и вражды они, как живые существа, то росли, то слабли, а где-то между ними лежал божественный элементаль, полученный всеми живыми существами при зачатии и соединяющий Воду с Огнем.

Алхимики на основе знания искали чудесный эликсир, дарующий бессмертие или даже оживляющий мертвых. Они полагали ртуть Водой как любовь, серу – Огнем как вражду, их соединение, киноварь – символом чудесного эликсира. Смешивала же всё Соль – тот самый божественный элементаль. Суть Соли, чтобы создать эликсир, и пытались определить алхимики, конечно, работая тайно: Экклесия твердо знала, что «Соль» дарил только Бог и ее нельзя было получить на этом свете никакими алхимическими опытами. Сомневающихся в этом ждал костер.

Добродетель в кресте склонностей вовсе не означала, что она не переменится в Порок, ведь люди жили в грешном мире и пройти по грязи, не запачкавшись, никто не умел, – требовалось очищать душу молитвами, исповедями и дарами стихий, как омовениями плоть. Но усердные люди могли даже Порок обратить в Добродетель – поэтому душа и спускалась с Небес: для того чтобы стать воздушнее и после смерти плоти вознестись выше, однажды достигнув высот Божьего света. Дорогу к Богу прихожанам описывали священники-проповедники – они объясняли, как ощущалось начало Добродетели и как ее совершенство. Например, в восьмиду и час Целомудрия следовало не только хранить в нравственной чистоте плоть, но еще и разум: воздерживаться от сладострастных бесед, от блудных мечтаний, от произнесения скверных или двусмысленных слов. Вместо этого надо было пребывать в скромности, служить больным и увечным, больше молчать и думать о смерти и Аде. Началом Целомудрия считалось воспитание ума, равнодушного ко всем блудным помыслам и видениям. Совершенством этой Добродетели была чистота, зрящая Бога.

________________

Рагнер Раннор пришел после седьмого боя Толстой Тори, после окончания часа Целомудрия. За это Маргарита его мысленно поблагодарила – пусть и на маленький, но на один грех меньше. Тот, кто собирался стать губителем ее души в шестом рву Ада, постучался во вторую комнатку на третьем этаже с началом восьмого часа Любви.

Маргарита его впустила и отошла к высокому изножью своей кровати. Рагнер появился одетым в белую рубашку, выпущенную поверх черных, узких штанов – выглядел так, будто находился у себя дома, среди семьи. Его неровные волосы раскинулись по широким плечам. Он огляделся, крикнул в коридор кому-то что-то и ушел. Удивленная Маргарита вознесла хвалу Богу и только хотела затворить дверь, как он вернулся. В руке мужчина держал масляный фонарь. Пока он подвешивал его на потолочный крюк, Маргарита вернулась к своей кровати, встала у спинки.

– В темноте, значит, сидишь? – спросил Рагнер, прислоняясь к стене напротив девушки и складывая руки на груди. – Не стеснялась бы и попросила Геррату принести лампу. Или думаешь, что если монах выживет, то похвалит тебя за лишения и страдания?

– Он может и не похвалить. Он немного не такой… не такой, как все священнослужители, – постаралась объяснить Маргарита. – Он такие вещи иногда может говорить… Смущающие очень… Особенно от священника.

– Ты кого меня заставила сюда притащить? – удивился Рагнер.

– Нет, вы не так поняли… Он очень хороший: добрый и мудрый. Про всё на свете знает. Его же Святым зовут. Вы сами слышали от того наглеца на телеге.

– Ты часом не влюблена в этого монаха? – прищурил Рагнер глаза и скрестил голени.

– Нет. Как можно думать такое? – мотнула головой Маргарита. – Это же большой грех…

– Точно?

– Да…

– Кобылу твою привели… Она в конюшне. Жрет овес за троих: оголодала… А так – в порядке. Я ее сам осмотрел. Что с ней дальше делать?

– Отведите ее, пожалуйста, в тот зеленый дядин дом. Дед Гибих о ней позаботится.

Рагнер хохотнул, опуская руки.

– Я этому вонючему деду еще и подарки буду делать? За пять золотых монет?! Да я не со всякой дамой так щедр.

– Пожалуйста… – нежно попросила Маргарита. – Лишь мне и деду дорога эта кобыла.

– Ладно, – вздохнул Рагнер и, оттолкнувшись от стены, подошел к девушке. Он прижал ее к спинке кровати, обнял и стал искать своими губами ее губы.

– Подождите, как там брат Амадей? – отвернула лицо Маргарита, подставляя мужским губам щеку.

– Жив пока, – прошептал Рагнер, целуя ее за ушами и вызывая вихрь мурашек, что забегали по девичьей коже. – Нынче всё зависит от его сил. Посмотрим…

Маргарита закрыла глаза и, вспоминая смирившееся, одухотворенное лицо Арвары Литно, покорилась, никак не попыталась остановить ласки Лодэтского Дьявола. Прижимая к себе красавицу, Рагнер целовал ее губы, гладил ее спину и плечи, потом его рука перебралась вперед, нашла мягкую грудь и обхватила ее. Он чуть отодвинулся, не убирая руки, заглянул Маргарите в глаза и сразу после этого положил свою правую ладонь на ее левую кисть.

– Пойдем, – сказал Рагнер и потянул девушку к двери.

Он вел ее, держа за пальцы, до своей спальни. И на третьем этаже, и на втором, и на лестнице им встречались мужчины и женщины – начался отбой, и все разбредались по своим комнатам. Они смотрели на Маргариту с улыбкой. Она же пылала от стыда, но сопротивляться не думала.

________________

В своей спальне Рагнер отпустил руку девушки, подошел к радостно завилявшей хвостом собаке, стал ее гладить, говорить что-то ласковое и усаживать ее на подушку в углу. Успокоив свирепую псину, он снял с себя рубашку и полуголым вернулся к Маргарите, которая, робея подойти к уже разобранной постели, остановилась в шагах пяти от нее.

– Всё, Айада нам мешать не будет, – сказал Рагнер.

Первым делом он стал расплетать девушке косу. Близость его мужественного торса с повязкой на левом плече наполнила Маргариту страхом, в ее голове зазвучали мерзкие строки из стишков Блаженного – она захотела убежать, пока не поздно, но будто оцепенела.

– Ты очень красивая, – тихо сказал Рагнер, расправляя по ее плечам золотистые волны волос. – И совсем еще юная. Сколько тебе лет?

– Ск… оро пятнадцать ис… полнится, – еле выговорила Маргарита.

– А мне уже тридцать два. Я больше чем вдвое старше тебя…

Рагнер взял ее дрожащую руку и поцеловал ее.

– Не бойся. Я тебя обижать не буду. Здесь есть уборная, – он махнул головой на дверь в глубине комнаты. – Если нужно, то иди.

Маргарита помотала головой.

– Кушать, пить хочешь?

Она снова молча отказалась, желая, чтобы всё быстрее закончилось. Тогда он погладил ее плечи, спустил руки и обвел ими ее талию, потянул подол юбки вверх и стал освобождать девушку от платья и сорочки. Скоро она уж стояла перед ним в одних белесых, мешковатых, «сильванских исподниках», в коричневых чулках до колен и в старых башмаках. Рагнер смотрел на красавицу, не торопясь ее трогать, любовался ее грудью, водопадом волос и даже тем, как на ней сидят эти большие трусы со сборкой чуть ниже впадинки пупка. Потом он очень нежно поцеловал ее в лоб, скользнул ниже, припадая губами к синяку под глазом, и обнял тонкое тело. Забрасывая руки Маргариты себе на плечи, он стал ее целовать в губы так же, как на храмовом кладбище, – неторопливо и глубоко.

– Я всё-таки оторвал корку… – услышала она, когда Рагнер прервал поцелуи и приподнял голову. – Не больно?

– Нет… – ответила она и потрогала свою губу – короста под ее пальцами слетела на пол, а под ней оказалась здоровая кожа.

Беседу Рагнер продолжать не стал – он поднял девушку на руки и понес ее в красную постель. Уложив золотоволосую голову на подушку, он снял с Маргариты старые башмаки и чулки, затем, поглаживая ее живот, развязал шнурок на ее трусах и стянул их. С закрытыми глазами Маргарита дрожала от ожидания – Рагнер, сидя рядом, созерцал красоту благородно-бледной плоти перед ним, которую более не уродовала одежда. Наслаждаясь мягкостью девичьей кожи, он провел рукой по ее телу, направил ладонь через пупок к ее промежности, отчего девушка невольно стиснула ноги. Но его рука уже там оказалась – она начала гладить девушку между сжатых ног, в то время как большие губы обцеловывали ее шею и лицо. Привыкая и расслабляясь, Маргарита стала чувствовать, насколько ей приятны касания мужских пальцев…

Вскоре Рагнер встал с кровати. Сквозь полузакрытые веки Маргарита увидела, что он аккуратно повесил на спинку стула, поверх грязно-розового платья, ее уродливые трусы и начал полностью раздеваться сам. Свои штаны и белье он небрежно зашвырнул к рубашке, на перекладину для одежды.

Не в силах унять любопытства, она украдкой смотрела на тело Рагнера Раннора, пока он тушил свечи, – следы старых шрамов отметили и его ноги, но сильнее всего ее внимание притягивал меридианский крест, испещренный изломами в центре и окантованный узорными линиями по краям. Крест был неточной, неправильной формы – удлинялся в южной стреле и укорачивался в северной. На щитах иногда изображали крест, сдавленный с боков, с короткой западной стрелой и восточной, – иначе святой знак не вмещался от начала и до конца герба. Зачем было менять длины стрел на спине человека, где их никто не ограничивал, а тем более сокращать самую важную северную стрелу, Маргарита не понимала.

«Это сделали нарочно, – думала она. – Если бы это было распятие, то не осталось бы места для светил, какие целуют в знак своего смирения, страха и обещания более не грешить. Не понимаю, зачем укоротили северную стрелу, но это не может быть ошибкой. Кто-то резал ему шрамы несколько дней, стараясь и прилагая изуверскую любовь к своему рисунку, но ничуть не заботясь о человеке. Ему, наверно, жутко больно было… Никто по доброй воле не стал бы терпеть подобное, тем более такой далекий от Бога, веры и Экклесии человек. Ему крест точно не нужен… Да и так это странно: крест на теле, к тому же на спине. Зачем?»

Рагнер меж тем вернулся к кровати. Обжигая своим теплом ее похолодевшие бедра, он лег рядом с Маргаритой, набросил на них обоих пуховое одеяло, задвинул балдахин, погрузив пространство внутри кровати в густой полумрак. Сильное, мускулистое тело вдавило девушку в перины, однако ласки мужских рук дарили ей нежность. Закрыв глаза, Маргарита даже могла представить, что это ее супруг, только с плечами, отлитыми из стали и твердой спиной Лодэтского Дьявола. Но потом руки из нежных превратились во властные, движения ускорились, будто неспешный танец паво, сменившись на медленную тарду, переходил к еще более быстрым пляскам. Девушка полностью покорилась мужской мощи, в какой-то момент забылась и стала наслаждаться, а не просто принимать чужую волю и терпеть. Когда Рагнер приподнялся, она почему-то почувствовала себя опустошенной и слабой, словно он успел стать частью ее тела и предательская плоть захотела его возвращения. Она выравнивала дыхание, пока Рагнер, сминая ее грудь, оканчивал любовное действо. Исторгнув семя на край постели, он перелег на правый бок, повернул к себе Маргариту, положил свой лоб на ее лоб, как при первом поцелуе, и обнял ее щеку ладонью.

– Больше меня не боишься? – шепотом спросил он.

Маргарита пожала плечами.

– Ну хоть больше не дрожишь – и то ладно. А то я боялся, что ты сбежишь.

Он чуть отодвинулся, убирая с ее лица волосы, погладил синяк под глазом и поцеловал его.

– Он тебе идет, – сказал Рагнер, улыбаясь и показывая в полумраке серебряные зубы. – Та болячка на губе не шла и мешалась, а синяк весьма к лицу – подчеркивает цвет глаз. Мне будет его не хватать.

Маргарита снова промолчала.

– У меня шутки такие, – услышала она. – Не обращай внимания.

Он обхватил одну из ее грудей, стал ее гладить и сминать.

– Хочешь мне что-нибудь сказать? – спросил он, не убирая руки от ее груди.

– Не знаю… Может, спросить…

– Спрашивай, – сказал он и прижался ближе – мужская рука оставила ее грудь, скользнула вниз по спине и сжала другую мягкую округлость, а губы Рагнера начали ласкать ее шею.

– Ваша Светлость…

– Что? – приподнялся он и засмеялся. – Ваша Светлость? Ну-ка, Грити, скажи «Рагнер».

– …Рагнер, – несмело произнесла она (слышать свое уменьшенное имя от Лодэтского Дьявола ей казалось странным, а звать его самой по имени было еще более диковатым).

– А теперь повтори мое имя и задай свой вопрос, Грити, – прошептал он, продолжая целовать ее шею. Его пальцы опять нырнули в розовую расщелинку между ног девушки.

– Я хочу спросить… Рагнер, – не без труда выговорила она его имя. – О кресте на вашей… твоей спине. Откуда он?

Рагнер приподнялся и, вздыхая, убрал руку из ее промежности. Даже в темноте она увидела, что он нахмурился.

– Нет, не расскажу, – серьезно ответил он. – Тебе не стоит знать. Я не люблю об этом говорить и не буду… И тем более сейчас.

Он помолчал, разглядывая ее.

– Так… Настало время заняться тобой по-настоящему, – сказал он, усаживаясь на кровати. Маргарита похолодела, вспомнив слова кухарок о том, что он точит меч костями красивых любовниц. То, что Рагнер стал делать дальше, еще больше ее напугало – он перевернул ее на живот, притянул к себе и положил ее бедра на свои колени, словно собирался пороть розгами. Пытаясь понять, что он удумал, она смотрела широко раскрытыми глазами на его едва различимый в темноте широкоплечий силуэт и наклоненное лицо, спрятавшееся под длинными волосами.

– Расслабь тело, – потребовал Рагнер, трогая ее ягодицы одной рукой, а пальцами второй руки медленно проводя между ее половых губ. – Расслабь, говорю, и успокойся. И не бойся ничего, а то я вижу твои круглые глаза. Очень красивые, – с улыбкой добавил он. – Лучше отвернись, опусти веки. И ни о чем не думай. Когда ощутишь, что тебе приятно, то сосредоточься на этом чувстве и держись за него. Только о нем и думай. Я всё равно от тебя не отстану – буду хоть до утра тебя мучить… до утра следующей триады, то есть еще завтра целый день… Может, и дольше…

Он замолчал и продолжил очень медленно поглаживать ее промежность пальцами. Маргарита отвернулась и закрыла глаза. Вспомнив, как он уже до этого ее ласкал и как ей это было приятно, она отрешилась от всех мыслей – и неожиданно почувствовала пронзительные и сладкие прострелы, от каких немели ноги и пробирало до самого нутра. Она стала чаще дышать, затем чуть слышно стонать, замечая, что и мужчина тяжело дышит в возбуждении. Но он не спешил овладевать ею, дарил ей удовольствие и, созерцая ее наслаждение, сам получал его. Достаточно усладив взор, Рагнер вылез из-под девушки, оставил ее лежать на животе, сам же забрался сверху. Он крепко обхватывал Маргариту двумя руками – так, что у нее сбивалось дыхание, его нос водил по ее затылку и за ушами, большие губы то искали ее губы, то приникали к шее, усиливая волны сладких ощущений – будто зыбь на воде, вздымаясь всё круче, перерастала в морскую бурю. Вскоре волны блаженства стали захлестывать сильнее, пронзать глубже, доходя до сердца, – девушка уже вскрикивала и часто стонала в такт убыстрявшимся движениям. Рагнер сам начал постанывать и прошептал что-то на лодэтском, после чего опять очень крепко обхватил Маргариту, вмял ее в себя и уже медленно стал раскачивать ее тело своим: то вперед, вдавливая в постель, то чуть забирая с собой назад. Удовольствие поднималось откуда-то изнутри, заполняя плоть и придавая ей невесомость. Маргарита схватила в кулак простыню, чтобы не взлететь ввысь, как облако, или не растаять, как пар. Рагнер снова что-то прошептал ей на своем языке, перевернулся вместе с ней на бок, положил руку к ее промежности и надавил там. Другой рукой он примял одну из ее грудей, припал губами к тонкой коже за ушами и продолжил неторопливо двигаться, растягивая наслаждение. Маргарита забыла с кем она и где – волны из самой сладостной услады стали подниматься выше и выше, достигать сердца, плеч, шеи, а внизу живота появилось слабое ощущение теплого пузыря. Внезапно «пузырь» лопнул – ее тело пронзила судорога, а она сама резко дернулась – и в это же время Рагнер низко застонал и затих. Они оба молчали, слушая дыхание и биение сердец друг друга, по их ногам разливалась нежащая истома. Через пару мгновений Рагнер опять надавил рукой на низ ее живота, прижал девушку к себе, и продолжил очень медленно двигаться, вызывая новые, уже слабые волны удовольствия, от каких она вздрагивала и сжималась.

«Боже мой, – пронеслось в голове у Маргариты, – что Лодэтский Дьявол сделал со мной? Я ему душу всё же отдала? Колдовство? Похоже на колдовство, как-то темное и очень грешное… Черти в Аду меня теперь точно жалеть не станут…»

Рагнер ослабил хватку, но рук не убрал. Еще прижимая Маргариту к себе и проводя носом за ее ушами, он тихо заныл от удовольствия.

– Давно у меня так не было, – услышала она его шепот. – Ты сладкая, как сахарный сироп… или как медовое море. Я просто захлебнулся тобой.

Он страстно поцеловал ее в губы, отчего ее ноги вновь окатила легкая волна покалывающих мурашек. Рагнер почувствовал это и откликнулся тихим стоном.

– Девочка моя, – услышала Маргарита его шепот. – Сладкая маленькая девочка.

Рагнер переместился промеж ее ног, после чего, увлекая Маргариту за собой, он перевернулся на спину и устроил ее голову на своей груди. Лава золотых волос накрыла их обоих. Рагнер ничего больше не говорил. Вздыхая и натягивая одеяло, он погладил девичью спину и оставил руку чуть ниже – на приятной его ладони мягкости. Лодэтский Дьявол засыпал, и Маргарита тоже закрыла глаза.

________________

Проснувшись и открыв глаза, она увидела часть мужской груди, на какой лежала ее голова, плечо с повязкой и красные шелковые завесы балдахина. Синеватый, сумрачный свет говорил, что уже наступал рассвет. Маргарита слегка шевельнула головой и услышала:

– Извини, что разбудил. Но скоро мне и так пора будет вставать…

Девушка откинула голову вверх и получила поцелуи в лоб и бровь. Рагнер обеими руками обнял ее за талию, приподнялся вместе с ней на подушках повыше, чтобы ее лицо оказалось рядом с его лицом, неторопливо целовать ее губы и шею. Маргарита, еще наполовину пребывая в грезах, растворилась в сонной и сладкой неге. Скоро, возбужденная ласками и поцелуями, она вновь отрешилась от всех мыслей. Ее сознание утекало в иной мир, порой замирая – и тогда сладостные волны скользили по ее ногам к мизинцам. Закрыв глаза и отдавшись удовольствию, она часто дышала и стонала, пока ее целовали и гладили. Губы мужчины прижимались к ее шее, порождая вихри гуляющих по позвоночнику мурашек, а его руки путались в струящемся золоте ее волос – и даже легкая боль оказывалась приятной. Не открывая глаз, Маргарита почувствовала, как ее положили на спину. Руки Рагнера ловили ее груди и трогали начало ее промежности, усиливая прострелы наслаждения. Волны услады стали подниматься выше и выше, сбивая сердце. Как и вчера, она ощутила, что некий пузырь уже полон негой – еще немного – и он лопнет, изольется блаженством. Девушка стала прогибаться навстречу мужскому телу, чтобы быстрее достичь этого. Тогда Рагнер навалился на нее, вжал ее в постель и жадно поцеловал ее стонущие губы.

Он замер, будто решил отдохнуть. По телу девушки от промежности и по ногам разливалось парализующее тепло. Он и она тяжело дышали, но оба еще не достигли удовлетворения. Маргарита открыла глаза и встретилась с его горячим взглядом, от какого у нее свело низ живота. Глядя ей в глаза. Рагнер сделал одно сильное, резкое движение в ней навстречу, и как ночью она содрогнулась всем телом, задергалась, издавая стон, вторивший его низкому стону, и схватила его за спину; Рагнер, замирая и расслабляясь, упал на Маргариту – обнимая ее, он зарылся лицом в ее волосы, и она ощутила его дыхание на своей шее. Вскоре, не приподнимаясь, Рагнер нащупал одну из девичьих грудей и собрал ее в своей ладони. Маргарита всё еще не чувствовала пальцы на ногах. Не открывая глаз, она трогала его спину и рубцы меридианского креста.

– Как тебе мой подарок? – тихо спросил ее Рагнер.

– Подарок? – удивилась девушка.

– С мужьями ты до конца любовного удовольствия не доходила ни разу – это я еще вчера понял. Так что скажешь? – поднял он голову и посмотрел на Маргариту. Его лицо в тени упавших волос оказалось непривычно добрым. Глаза напоминали карамель, теплую и тягуче-сладкую.

– Не знаю, что сказать, – смутилась Маргарита. – Что это было? Колдовство?

Сверкая серебром зубов, Рагнер от души рассмеялся. Не покидая ее тела, он приподнял девушку и, обнимая ее, перебрался к подушкам в изголовье кровати.

– Дьявольское колдовство, ты хочешь сказать? – широко улыбался Рагнер, поворачивая их обоих на бок. – Этому, как ты говоришь, колдовству меня Соолма научила. Я был ее первым и единственным, не подумай, – уточнил он. – Просто она не считает, что любить свою плоть – это ее осквернять.

Упоминание о Соолме было некстати – Маргарита, как наяву, увидела ее острые, словно кинжалы, черные зрачки.

– Не бойся Соолму, – понял ее страхи Рагнер. – Она ничего тебе не сделает. Соолма мне близка и родна, но связь у меня с ней скорее как с подругой… Она мне что-то вроде матери или сестры, с которой можно лечь… Я люблю ее не как любимую, и она это прекрасно знает. У меня, кроме тебя, и другие дамы были, и она слова им не сказала. Так что – не бойся.

«Мать или сестра, с которой можно лечь…» – покоробило девушку.

Рагнер нежно погладил волосы и щеку Маргариты, еще раз поцеловал ее в губы и откатился на спину.

– Так бы в тебе и жил, – вздыхая, произнес он. – Но надо прогуляться с Айадой, а то она разобидится.

Его глаза заблестели, и он повернул голову к Маргарите.

– Хочешь, покажу тебе что-то смешное? – спросил Рагнер. – Только тихо, – приложил он палец к губам. – Смотри, – прошептал он, приподнялся на кровати и немного раздвинул балдахин, показывая черный собачий нос: Айада с умилительной мордой, навострив уши так, что они даже выгнулись друг к другу, сидела прямо перед красной завесой, готовая в любой момент излить на хозяина всю свою любовь. Узнав Рагнера, она тут же бросилась на него сквозь штору – и он, не давая собаке запрыгнуть на кровать, едва успел ее перехватить.

– Ну как тебе это? – спросил Рагнер, широко улыбаясь и наглаживая собачью морду. Айада млела от удовольствия: раскрыла пасть, высунула язык и показывала огромные зубищи.

– Давно она там? – ужаснулась Маргарита.

– Нет, подошла, когда мы закончили. Тихо подкралась, да? – нежно говорил Рагнер собаке, пока трепал ее за ушами. Потом он перешел на лодэтский, и Айада отошла в угол к внушительной миске, из какой принялась шумно лакать воду, а Рагнер покинул постель и стал одеваться.

– Это очень умная собака, – говорил он Маргарите. – И преданная. Это даже не собака… Это дертаянский волк. В неволе едва размножаются, потому что суки принимают своего хозяина за вожака и… мужа, что ли… – улыбнулся Рагнер. – И хранят ему верность, других женихов к себе не подпускают… А кобели не уживаются с человеком – рано или поздно захотят оспорить право быть главным. Вот поэтому эти собаки так редки… Айаду я взял уже двухгодовалой, когда воевал за Лаарснорсдажд. Три года уже прошло или даже больше с тех пор… Айаде уже шестой год пошел… Значит, уже четвертый год, как она со мной. Такие собаки – гордость горной Дертаи. Щенки стоят груды золота. Когда погиб ее первый хозяин, тоже рыцарь, ее многие хотели взять себе, но никто не мог ее приручить. Она тосковала и тихо умирала, а когда к ней приближались, рычала. Я не знаю как, но мне удалось. Я просто стал с ней разговаривать… беседовать без слов: посылать ей мысли – она стала их принимать, а потом и я стал ее чувствовать… Это не так, как что-то четкое и явное. Просто я знаю: рядом она или нет, спит или притворяется, чтобы мне не мешать. Ну и прочее…

Слова Рагнера производили обратное впечатление на Маргариту, чем он желал ей внушить. Она вспомнила, что продавший душу Дьяволу герцог наверняка питается с этой собакой с пола. И то, что он читает собачьи мысли, тем более мысли волчицы, еще сильнее походило на признак демона или одержимого им.

Рагнер оделся и сел рядом с Маргаритой на кровать.

– Я недолго, – прошептал он, целуя ее. – Никуда не уходи и лежи здесь. Я еще с тобой не закончил.

Он вопрошал глазами, и Маргарита кивнула. Рагнер озорно посмотрел на нее, выпрямил спину и поднял девичьи ноги. Вздыхая, он любовно погладил легкую выпуклость ее половых губ.

– Этот вид стоит больше пяти тысяч регнов… – произнес мужчина и, раздвигая пальцами розовую расщелинку, поцеловал то, что напоминало ему цветок орхидеи.

Своими словами Рагнер сильно обидел Маргариту: она восприняла эту похвалу как сравнение с продажной девкой, а в сочетании с его действиями они прозвучали особенно унизительно. Не понимая, что он ее оскорбил, Рагнер еще раз погладил девушку между ног, встал и задернул балдахин.

– Отдохни и вздремни, если выйдет. Спать я тебе больше не дам, – услышала она из-за завесы удаляющийся голос Рагнера и цокот собачьих когтей о доски пола.

Оставшись одна, Маргарита невольно уткнулась взглядом в деревянное лицо морского царя, теперь, в посветлевшем полумраке, хорошо заметное. Отвратительная рожа Блаженного разглядывала ее наготу, хохотала и твердила свои похабные стишки. Русалки и обнимавшие их мужчины тоже хохотали. Их громкий смех точь-в-точь повторял издевательское глумление толпы на Главной площади, когда бродяга указал на нее.

– Я тебя с ветерком проскачу! – сказал «Блаженный». – Лучше́е с моейным львом порезвися! – мерзостно хохотал он. – Девчонку в красном…

Маргарита прикрылась одеялом и перелегла на бок, но всё равно слышала грязные куплеты. В ней рождалось чувство вины, поднимался стыд за удовольствие, что она получила, сливаясь в греховной и преступной близости с другим мужчиной. Утренний свет отобразил произошедшее в ином свете и разбудил в ней презрение к себе. Она попыталась оправдаться тем, что муж, если жив, то забыл о ней, но в голову пришла мысль, ранее ее не посещавшая: что Ортлиб Совиннак не может прийти, поскольку тяжело ранен – прямо сейчас, возможно, умирает или мучается, а она благодарно стонет в ответ на ласки врага всей Орензы, ведь к позору ее разума, греховный блуд понравился ее плоти.

«Нет мне оправданий! – с горечью думала она. – Я должна была прыгнуть из окна, но струсила! Придумала отговорки… Какая же я дрянь! Да! Лодэтский Дьявол купил меня и тешится со мной, как с девкой из лупанара, – вот как он обо мне справедливо думает… Я для него даже не путаница, не кошка или крольчиха, а лупа… Девка-потаскуха, прав был дед Гибих! А вначале нарочно провез меня по всему городу без платка, чтобы я опозорилась и мне уже нечего было терять, – не зря же он меня поцеловал вечером того же дня, да еще прямо на кладбище! Там, где Иам похоронен… Боже, Боженька мой, какой стыд… И то, что моей плоти было так хорошо, – тоже стыд! Всё этот Порок Любодеяния, с которым я родилась! Боже… Черти в Аду от меня живого места не оставят. Наверно, так даже супругу грешно трогать жену… Или нет? Епископ Камм-Зюрро говорил, что жена должна покориться мужу и смирить свой стыд… Да о чем я? Мужу же надо быть покорной! Если меня забьют камнями, то я даже возражать не буду».

Ее мысли прервало чье-то появление – такое тихое, что она едва его услышала: лишь легкий шорох ткани. Маргарита села на кровати с панически забившимся от страха сердцем. При мысли, что это может быть Гюс Аразак, ее бросило в еще больший ужас. Неизвестные глаза несколько минут сверлили балдахин, и девушка за ним это отчетливо чувствовала. Ей становилось страшнее и страшнее с каждым новым мгновением.

– Уходи, – наконец услышала она злой и низкий голос Соолмы. – Твое место рядом с твоим супругом. Ты – чужая. И здесь ты быть – не должна.

Более Соолма ничего не сказала, и вскоре ее платье прошелестело вновь. Пытаясь унять колотящееся сердце и прислушиваясь, Маргарита старалась понять: ушла ли черная ревнивица или стоит с ножом – ждет, пока ее соперница вылезет из красного укрытия. Шорохов больше не звучало. Маргарита, озираясь по сторонам, выбралась из постели. Увидев свои трусы на спинке стула и осознав, что Соолма не могла их не заметить, она чуть не заплакала от омерзения и срама. Старые, ношенные кем-то до нее башмаки стояли у красной кровати. Они напоминали мертвых голубей.

Маргарита быстро оделась и, пытаясь привести в порядок спутанные волосы, подошла к окну. Она увидела эшафот на Главной площади – и сразу же в памяти снова всплыло одухотворенное, наполненное благодатью лицо Арвары Литно. Громада храма Возрождения враждебно ощетинилась в рассветное небо тремястами шестьюдесятью пятью шпилями – словно баталия пехотинцев подняла свои длинные копья. Забыв про распущенные, ничем не покрытые волосы, Маргарита распахнула ставни, перегнулась через подоконник и, посмотрев вниз, поняла, что на этот раз ей хватит смелости, но тут вместе с Айадой в спальню вошел Рагнер.

– Ты чего оделась? – сбрасывая плащ, спросил он и положил на стол какой-то сверток. – Я в кухню зашел: обобрал Гёре, взял то, что он припрятал с обеда. Ладно, садись за стол, буду кормить тебя завтраком.

– Я не хочу, – ответила Маргарита. – Спасибо.

Стараясь не смотреть на Рагнера, она пригладила волосы и начала плести косу. Он с серьезным лицом подошел к ней, отнял ее руки от косы и сжал их своими ладонями.

– Что произошло? – спросил Рагнер, вглядываясь в девушку.

– Ничего… Можно, я пойду к себе?

– Нет, ничуть не можно, – ответил он и попробовал обнять ее, но Маргарита вывернулась.

– Не надо больше, – сказала она, хмуря брови, кривя и кусая губы. – Я не буду больше делать с вами блуд.

– Да что тут произошло?! – вскричал Рагнер и, не услышав ответа, снова стал ее обнимать. – Довольно глупостей… Иди сюда.

– Оставьте! Я не хочу! Не трогайте меня!

Отодвигая его лицо руками, она с силой вырывалась, пока не оказалась свободной. Рагнер стоял перед ней, загораживая проход между столом и кроватью, опустив руки и ничего не понимая.

– Если вы еще раз попытаетесь, я брошусь из окна… или порежу себя, – сказала красная и нервная Маргарита. – И вы не получите помощи от моего супруга.