Актуальные проблемы новой и новейшей истории зарубежных стран. Выпуск II

При всей значимости энциклики «Lumen fidei», как первого апостольского послания нового понтификата, ее положения скорее завершили философско-теологическую доктрину, разработанную предыдущим Папой. Проповеди самого Франциска I подобной глубиной духовных исканий не отличались и были посвящены скорее актуальным социально-этическим проблемам. Непростыми оказались и отношения Папы с авторитетными представителями римской курии. В полной мере эти проблемы проявились в ходе Третьей внеочередной генеральной ассамблеи Синода епископов, которая прошла в Ватикане в октябре 2014 г. Ее темой стали «Задачи пастырского попечения о семье в контексте евангелизации», но в эпицентре внимания по инициативе Папы оказались, прежде всего, вопросы разводов, контрацепции и абортов, окормления Церковью гомосексуалистов и тех, кто вступил во второй брак. Проведение Синода изначально рассматривалось как событие огромного значения, хотя впервые за долгое время его работа была не посвящена непосредственно вероучению Церкви. В подготовку Синода были вовлечены все уровни церковной иерархии от начиная поместных церковных общин и заканчивая Коллегией епископов (что позволило даже проводить параллели с Вторым Ватиканским собором). Подчеркивая особую сложность поднятой темы Франциск I даже решил провести его в два этапа с годичным перерывом для организации широкой общественной дискуссии. Но результаты такого масштабного проекта оказались двусмысленными.

При открытии и закрытии Ассамблеи Франциск I ограничился лишь небольшими выступлениями, демонстрируя готовность выслушать все мнения. Однако уже в течение первой недели работы Ассамблеи ежедневно было заявлено до 70 докладов, и поэтому формой выступлений были избраны лишь краткие интервью. Многие из них оставили у участников очень неоднозначные впечатления, которые усугубились после публикации доклада с итогами дискуссии¹⁸⁸. В докладе, в частности, содержался призыв с бóльшим уважением относиться к гомосексуалам и нетрадиционным парам, которые, «несмотря на падение, могут стать достойными членами Церкви». Говорилось также о необходимости больше внимания уделять детям, проживающим в однополых семьях, о важности поддержки разведенных и женатых вторым браком католиков, а также находящихся в так называемых гражданских браках или просто сожительствующих («Гражданские браки и сожительство – новая реальность для Католической церкви», отмечалось в докладе). Эти идеи вызвали самые вызвал горячие споры и среди участников Ассамблеи, и в самых широких кругах общественности. Тем более, что и сам Франциск I недвусмысленно поддержал линию на смягчение позиции Церкви по отношению к гомосексуалистам и нетрадиционным парам. Еще годом ранее он в одном из интервью он сформулировал свою позицию по этому вопросу: «Если человек – гей и обладает доброй волей и стремится к Богу, кто я такой, чтобы судить его?»¹⁸⁹. Уже тогда подобные высказывания Папы вызвали недоумение среди значительной части католического клира. Теперь же многие участники Ассамблеи начали высказывать открытое недовольство такой «либерализацией». К тому же на завершающем этапе Ассамблеи дебаты были организованы только в малых группах, окончательно утратив конструктивный характер. Многие иерархи Церкви высказывали недовольством такой системой «коммуникации», не позволившей прийти к уравновешенной общей позиции. Так, архиепископ Манилы кардинал Антонио Тагле, один из трех председателей Ассамблеи, особо подчеркнул в интервью изданию Vatican Insider, что «Синод – это не поле битвы», и свободное выражение мнений не должно становится основанием для того, чтобы впадать в «неприязненную строгость» или «деструктивный наивный оптимизм»¹⁹⁰.

Завершилась Ассамблея явным поражением Франциска I – ни один из двух проектов итогового заявления не набрал при голосовании необходимых двух третей голосов (в первой редакции, в частности, утверждалось, что Католическая церковь по-прежнему осуждает гомосексуализм и не признает однополые браки, но гомосексуалисты «обладают талантами и достоинствами, которые могут послужить на благо христианскому сообществу», а в более умеренной второй говорилось, что «людей с гомосексуальными наклонностями нужно встречать с уважением и деликатностью»). И хотя Папа заявил о том, что удовлетворен открытой дискуссией и возлагает надежды на ее продолжение, нарастающий кризис Церкви стал очевиден даже для сторонних наблюдателей. Впрочем, неожиданностью это не стало – на протяжении всего 2014 г. Франциск I не скрывал наличие серьезных проблем в общении с епископатом, а в общении с журналистами даже признал, что в последнее время у него есть «некоторые проблемы с нервами». Более того, в августе 2014 г. он впервые публично поделился мыслями о возможности своей добровольной отставки с престола и даже скорой смерти. Впоследствии он сумел преодолеть такие настроения. С полной самоотверженностью и присущей ему духовной силой Франциск I продолжил усилия по проповедованию христианской духовности как особого понимания жизни. Он убежден, что искренняя молитва может изменить мир. Но может ли она изменить саму Церковь?

Библиография:

1. В итальянскую прессу просочились слухи о подробностях последнего конклава / Благовест. 28.09.2005 [Электронный ресурс] URL: http://www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=3&id=2027 (дата обращения: 24.03.2018).

2. Декрет «Об апостольстве мирян» («Apostolicam actuositatem») // Документы II Ватиканского Собора. М.: Паолине, 2004.

3. Декрет о подготовке ко священству (Optatam totius) // Документы II Ватиканского Собора. М.: Паолине, 2004.

4. Догматическая конституция о Церкви («Lumen gentium») // Документы II Ватиканского Собора. М.: Паолине, 2004.

5. Католицизм – это не «собрание запретов» / Reuters. 15.08.2006 [Электронный ресурс] URL: http://www.invictory.com/news/story-5187.html (дата обращения: 24.03.2018).

6. Папа Франциск: кто я такой, чтобы судить геев? / BBC. 29.07.2013 [Электронный ресурс] URL: https://www.bbc.com/russian/society/2013/07/130729_pope_gay_attitude (дата обращения: 24.03.2018).

7. Пастырская Конституция о Церкви в современном мире («Gaudium et spes») // Документы II Ватиканского Собора. М.: Паолине, 2004.

8. Председатель Синода епископов: некоторые утверждения СМИ о прошедшем Синоде ошибочны / Vatican Insider. 24.10.2014 [Электронный ресурс] URL: http://www.katolik.ru/vatikan/120537-predsedatel-sinoda-episkopov-nekotorye-utverzhdeniya-smi-o-proshedshem-sinode-oshibochny.html (дата обращения: 24.03.2018).

9. Призвание и миссия семьи в Церкви и в современном мире. «Lineamenta». Град Ватикан, 2014.

10. Стародубцев О.В. Результаты понтификата Иоанна Павла II [Электронный ресурс] URL: http://www.pravoslavie.ru/644.html (дата обращения: 24.03.2018).

11. Франциск I. Энциклика «Свет веры» («Lumen fidei»). 2013. М.: Издательство францисканцев, 2013.

12. Черный А.И. Понятие «кризиса священичества» в католическом богословии ХХ века // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. Религиоведение 2016. Вып. 6 (68).

13. Cullinane S. Pope Benedict XVI's resignation explained / CNN. 12.02.2013 [Электронный ресурс] URL: https://edition.cnn.com/2013/02/11/world/europe/pope-resignation-q-and-a/index.html (дата обращения: 24.03.2018).

14. John Paul II. Apostolic Constitution «Pastor bonus», 1988 [Электронный ресурс] URL: http://w2.vatican.va/content/john-paul-ii/en/apost_constitutions/documents/hf_jp-ii_apc_19880628_pastor-bonus.html (дата обращения: 24.03.2018).

15. Бернард Фрэнсис Лоу // Католическая энциклопедия [Электронный ресурс] URL: http://catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=1042 (дата обращения: 24.03.2018).

«Европейская идентичность» категория научного анализа или политического языка?

Климова Г.С.,

кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры новой и новейшей истории МПГУ

Аннотация: в центре внимания статьи находится не проблема существования или сущности европейской идентичности, а то, могут ли исследователи использовать данное понятие в аналитической практике. Автор рассматривает этимологию понятия, эволюцию ее научного применения и ставит под сомнение возможность его использования в узкодисциплинарных границах.

Ключевые слова: европейская идентичность, теории интеграции, политический дискурс, аналитическая категория.

«Может быть, лучше всего не прибегать к словам, покуда вы не проясните для себя смысл через образы и ощущения. А после можно выбирать – не просто принимать – слова и обороты, которые лучше всего выразят значение…»

Дж. Оруэлл ¹⁹¹

Своим официальным появлением в общественном дискурсе «Европейская идентичность» обязана Копенгагенской декларации 1973 г. Этот документ во многом стал результатом поисков общеевропейского образа на международной арене. В самом же понятии Брюссель фактически нашел недостающий компонент для активизации интеграционного процесса. Уже к середине 1970-х гг. во время бурных дебатов вокруг доклада Тиндеманса «европейская идентичность» стала частью официального дискурса Европейского Сообщества¹⁹². На протяжении 1980-х и начала 1990-х гг. частота употребления понятия в документах только возрастала.¹⁹³ К моменту создания Европейского Союза «Европейская идентичность» стала одним из ключевых компонентов общественно-политического и научного дискурсов интеграции. С ней связывали надежды на преодоление «дефицита демократии» и разрыва между европейской бюрократией и обществами государств-членов. Стоит отметить, что немалую роль в этом сыграл Евробарометр¹⁹⁴.

Внимание и рост интереса к «Европейской идентичности» можно подтвердить, воспользовавшись поисковым онлайн-сервисом Google Books Ngram Viewer. Он позволяет строить графики частотности языковых единиц на основе значительного корпуса текстов, то есть проследить динамику использования интересующего нас термина в определенном временном промежутке. Ресурсы сервиса дают возможность проанализировать популярность «Европейской идентичности» на материале английского, французского, немецкого и итальянского языка¹⁹⁵. Нижняя временная граница Ngram Viewer – XVI век, верхняя 2008 г. Рассмотрение публикаций XVI-XIX вв. выходит за рамки проблемы, но для чистоты картины в качестве нижней границы можно взять 1795 г. – год публикации трактата И. Канта «К вечному миру», к которому принято возводить дискуссию о единой Европе в новое время.

Рис. 1. Частота употребления понятия “Европейская идентичность” в англоязычном корпусе.

Рис. 2. Частота употребления понятия “Европейская идентичность” во франкоязычном корпусе.

Рис. 3. Частота употребления понятия “Европейская идентичность” в немецкоязычном корпусе.

Рис. 4. Частота употребления понятия “Европейская идентичность” в итальяноязычном корпусе.

Как мы видим на графиках (см. Рис. 1-4) понятие «Европейская идентичность» появляется в печатном пространстве в 1960-е гг.¹⁹⁶ С конца 1960-х – начала 1970-х гг. можно заметить увеличение частоты употребления, которое сменяется некоторым снижением во второй половине 1970-х – начале 1980-х гг. (что можно объяснить общим упадком в интеграционном процессе и охватившим мир структурным экономическим кризисом). 1980-е и 1990-е гг. отмечены повсеместным взрывным ростом интереса к евродидентичности, который продолжался до начала 2000-х гг.¹⁹⁷

Политическое происхождение понятия очевидно. Но и его научное использование быстро развивается с начала 1990-х гг.¹⁹⁸ Количественный и качественный анализ «Европейской идентичности» свидетельствуют о том, что это понятие превратилось в непременную и устойчивую языковую конструкцию европеистики. При этом практически каждый автор, изучающий явление евроидентичности или просто использующий понятие в исследованиях, отмечает его хрупкость и неопределенность. Это ставит перед научным сообществом вопрос об аналитических границах «Европейской идентичности». Есть ли академическая целесообразность в практике его применения и не является ли его использование «политикой идентичности»?

Эпистемологически проблемы «Европейской идентичности» связаны с понятиями «идентичность» и «Европа». «Идентичность» и синонимичные концепты имеют довольно долгую историю в западной философской мысли. Но в социально-гуманитарные науки оно вошло относительно недавно. Его популяризацию связывают с работой Э. Эриксона, хотя распространение термина имело более сложную историю¹⁹⁹ В любом случае в 1960-е гг. оно, действительно, стало широко известно. Возможно, именно слишком частое использование позволило поставить по сомнение его практическое значение. В одной из наиболее цитируемых публикаций об аналитических границах «идентичности» Р. Брубейкер и Ф. Купер отмечают, что теоретические и концептуальные задачи, с решением которых должна помочь «идентичность», могут быть успешно решены посредством менее двусмысленных понятий²⁰⁰. Исследователи утверждают, что «перед концепцией ставятся обширные аналитические задачи, многие из которых оправданны и важны. Однако понятие «идентичность» плохо подходит для выполнения всех этих задач, так как оно исполнено неопределенности, противоречивых значений и опредмечивающих коннотаций»²⁰¹.

Понятие «идентичность» находится на пересечении между подобием и различием, индивидуальным и коллективным, контекстуальным и трансформирующимся, что, действительно, ставит существенные проблемы и ограничения перед ученым, его применяющим в качестве инструмента анализа. Соответственно, «Европейская идентичность» как аналитическая категория, несмотря на уточняющее определение, наследует эти концептуальные границы и также вызывает серьезные сомнения. Тем более, что прилагательное «европейский» на самом деле не добавляет ясности ни содержанию, ни теоретическим рамкам понятия. Европа – это не менее текучая категория, чем «идентичность». По мнению британского историка П. Берка, Европа – это не столько место, сколько идея. И идея относительно молодая: понятие «Европа» в близком современному значению вошло в оборот только после 1700 г.²⁰² Очевидно, что до недавнего времени Европа не была политическим или экономическим единством. Но и интеграция второй половины ХХ в. все еще не позволяет однозначно определить границы, политическую или культурную суть Европы. Смутность представлений о «Европе» усложняет и без того противоречивый и трудный процесс определения теоретического содержания и аналитического потенциала «Европейской идентичности».

European studies²⁰³ за годы своего существования обросли значительным количеством методологических и концептуальных подходов, каждый из которых по-разному определяет границы понятия «Европейская идентичность». Поскольку в центре внимания межправительственного подхода лежит роль государственных и надгосударственных институтов, европейская идентичность не является функционально важной категорией²⁰⁴. Сосредоточив внимание на структурах общества и рынка, а также их влиянии на поддержку интеграции элитами, неофункционализм использует эту категорию, отмечая политическое значение постепенного формирования общеевропейской общности²⁰⁵. Концепция многоуровневого управления носит сетевой, неиерархический характер и исходит из сомнительного политического потенциала евроидентичности, но уделяет этой категории достаточно много внимания²⁰⁶. Все теории европейской интеграции носят контекстный характер и оказываются тесно взаимосвязаны с трансформацией организационной структуры европейского проекта²⁰⁷. Именно поэтому концептуальное осмысление понятия «Европейская идентичность» в их рамках также имеет видимые эволюционно-исторические черты.

Первые академические статьи, посвященные именно европейской идентичности, появились в начале 1990-х гг.²⁰⁸ В основном они носили общетеоретический характер и рассматривали евроидентичность в историко-политическом либо социально-психологическом ключе. К началу XXI века появился небольшой на тот момент корпус эмпирико-ориентированных исследований, опирающихся на национальный или региональный материал²⁰⁹. Большое влияние на осмысление феномена и понятия евроидентичности оказал «нормативный поворот» в European studies. Ученые обратили внимание на поиск наиболее адекватных интеграционному процессу форм коллективной идентичности.²¹⁰ Эта тенденция сохраняется и сегодня, хотя стоит отметить, что современные дебаты о евроидентичности носят не только нормативный, но и онтологический характер.

Удачную типологию многообразия исследовательских стратегий в отношении европейской идентичности предложил немецкий политолог Х. Валкенхорст²¹¹. Он выделил пять моделей изучения европейской идентичности:

1. Историко-культурная, опирающаяся на представление об общем прошлом Европы. Эта модель характерна для примордиалистского подхода и пользуется спросом в политическом дискурсе.

2. Политико-правовая, рассматривающая евроидентичность через призму демократической теории, принципов политического представительства и гражданства. Также востребована политическим полем.

3. Социальная – социологическая модель, берущая за основу конструктивистский подход. Эта модель используется и в научных, и политических текстах.

4. Международная, наследующая логику Копенгагенской декларации и рассматривающая евроидентичность как внешнеориентированную. Модель существует преимущественно в политическом дискурсе.

5. Пост–идентичная общность, пытающаяся преодолеть «ловушку» идентичности и опирающаяся на постнациональный дискурс. Пока не получила распространения в политической практике.

Как мы видим, подавляющее большинство моделей анализа европейской идентичности оказываются применимы как в научном анализе, так и в политической практике. Очевидно, что каждый из подходов к пониманию природы европейской идентичности используется в политическом дискурсе в практических и строго определенных целях. Что же касается научных исследований, то приходится признать, что сама суть существующих подходов предполагает рассмотрение категории «Европейской идентичности» через ее онтологическое существование/несуществование²¹². Фактически аналитический потенциал понятия определяется фактом признания или непризнания реальности или возможности существования европейской идентичности. Это оставляет открытым вопрос о потенциале строго категориального рассмотрения понятия.

«Европейская идентичность» очевидно является категорией политического языка и играет важную роль в современных внутриевропейских конфликтах. Но как политическая категория «Европейская идентичность» остается чрезвычайно уязвимой и становится все более популистской. Благодаря научному дискурсу, понятие, имеющее политическое происхождение, усиливает свой социальный потенциал. Возможно ученым стоит прислушаться к словам Дж. Оруэлла и не прибегать к словам без четкого понимания их смыла, ведь их деятельность может оказать непредвиденное влияние на других людей. Именно поэтому чрезвычайно важные количественные и качественные исследования евроидентичности не могут быть единственным средством академической и социальной пурификации понятия. Необходимо дальнейшее расширение и углубление академической дискуссий об аналитических возможностях «Европейской идентичности» на новом уровне, вывод понятия за пределы узкодисциплинарного взгляда.

Библиография:

1. Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами идентичности // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М.: Новое издательство.

2. Оруэлл Дж. Политика и английский язык // Оруэлл Дж. Лев и Единорог. Эссе, статьи, рецензии. М.: Изд. «Московская школа политических исследований», 2003. [Электронный ресурс] URL: http://www.orwell.ru/library/essays/politics/russian/r_polit (дата обращения: 17.02.2018).

3. Стрежнева М.В. Теории европейской интеграции // Вестник Московского университета. Сер. 25. Международные отношения и мировая политика. 2009. № 1.

4. Abels G. Gendering European Integration Theory. New York. Columbia University Press. 2016.

5. Belot C. Le tournant identitaire des études consacrées aux attitudes à l’égard de l’Europe. // Politique européenne. 2010/1 (№ 30). P. 17-44. [Электронный ресурс] URL: https://www.cairn.info/revue-politique-europeenne-2010-1-page-17.htm (дата обращения: 17.02.2018).

6. Burke P. Did Europe Exist before 1700? // History of European Ideas. 1980. 1.

7. Cederman L.-E. Nationalism and Bounded Integration: What it would take to construct a European demos // European Journal of International Relations. 2001. Vol. 7 (2).

8. Delanty G. Inventing Europe – Idea, Identity, Reality. London: MacMillan. 1995.

9. Europe and the Other and Europe as the Other. Strath B. (Ed) Frankfurt: Peter Lang. 2000.

10. Gleason P. Identifying Identity: A Semantic History // Journal of American History. Vol. 69 (1983). No 4.

11. Habermas J. Citizenship and National Identity: Some Reflections on the Future of Europe // Praxis International. 1992. (12).

12. Hooghe L., Marks G. European Union? // West European Politics. 2008. № 31 (1). P. 108– 129; Cohesion Policy and European Integration: Building Multi-level Governance, Hooghe L. ed. New York: Oxford University Press. 1996.

13. Kostakopoulou T. Citizenship, Identity, and Immigration in the European Union: Between Past and Future. Manchester: Manchester University Press. 2001.

14. Milward A. The European rescue of the Nation-state, London, Routledge, 1992.

15. Moravcsik А. The Choice of Europe. Social Purpose and State Power from Messina to Maastricht, London: UCL Press. 1998.

16. Report on Tindemans Report on European Union (6 September 1976) // [Электронный̆ ресурс] URL: https://www.cvce.eu/content/publication/2004/4/29/0a4488df-412f-49a2-91f9-e0b8df0b04c5/publishable_en.pdf (дата обращения: 17.02.2018).

17. Risse T. Neofunctionalism, European identity, and the puzzles of European. Integration // Journal of European Public Policy. 2005. № 12 (2).

18. Rosamond B. Theories of European Integration. New York: St. Martin’s Press. 2000.

19. Smith A. National Identity and the Idea of European Unity // International Affairs. 1992. № 68.

20. Walkenhorst H. The Conceptual Spectrum of European Identity: From Missing Link to Unnecessary Evil. // Limerick Papers in Politics and Public Administration. 2009, № 3. [Электронный̆ ресурс] URL: https://www.ul.ie/ppa/content/files/Walkenhorst_conceptual.pdf (дата обращения: 19.02.2018).

21. Wiener A., Diez T. European Integration Theory. New York: Oxford University Press, 2004.