Уголовное право: стратегия развития в XXI веке. Материалы XIX Международной научно-практической конференции г. Москва, 20–21 января 2022 г.

К вопросу о структуре нормативных предписаний международного уголовного права

В. П. Коняхин,

д-р юрид. наук, профессор

(Кубанский государственный университет)

vladkon54@mail.ru,

А. К. Князькина,

канд. юрид. наук, доцент

(Кубанский государственный университет)

knyazkina_a@mail.ru

Приступая к рассмотрению вопроса о структуре нормативных предписаний международного уголовного права, следует, прежде всего, отметить, что методологической основой для его решения служат соответствующие базовые положения общей теории права³⁶¹ и результаты ранее проведенных авторских профильных исследований в данной области³⁶².

Экстраполируя их на международное уголовное право, можно резюмировать следующее. Структура нормативных предписаний международного уголовного права варьируется в зависимости от их принадлежности к его Общей или Особенной частям. Первые содержат в себе гипотезу и диспозицию, вторые − диспозицию и санкцию.

Гипотеза нормативных предписаний Общей части определяет условия и сферу применения нормы международного уголовного права, описывает ее субъектный состав, а также юридические факты, порождающие регулируемые ею общественные отношения.

Исходя из конструкции, различаются простые и сложные (альтернативные и кумулятивные) гипотезы. Особенность простых гипотез заключается в том, что действие нормативного предписания ставится в зависимость от одного условия или фактического обстоятельства. Такая гипотеза представлена, например, в ст. 11 Римского Статута: Суд обладает юрисдикцией только в отношении преступлений (диспозиция), совершенных после даты вступления в силу Статута (гипотеза).

Сложные гипотезы предполагают зависимость от нескольких условий (фактических обстоятельств). При этом альтернативная гипотеза связывает применение нормы международного уголовного права с наличием одного из двух или нескольких условий, а кумулятивная − сразу с совокупностью условий либо фактических обстоятельств.

Альтернативную гипотезу содержит, к примеру, ст. 5 Конвенции о борьбе с захватом заложников от 17 декабря 1979 г., которая связывает право государства – участника Конвенции осуществлять свою юрисдикцию в отношении захвата заложника, если преступление совершено (гипотеза): a) на его территории или на борту морского или воздушного судна, зарегистрированного в этом Государстве; b) любым из его граждан или, если указанное Государство считает это целесообразным, лицами без гражданства, которые обычно проживают на его территории; c) для того чтобы заставить это Государство совершить какой-либо акт или воздержаться от его совершения; d) в отношении заложника, который является гражданином указанного Государства, если это Государство считает это целесообразным.

Кумулятивную гипотезу содержит ст. 28 Римского Статута, согласно которой военный командир или лицо, эффективно действующее в качестве военного командира, подлежит уголовной ответственности за преступления, подпадающие под юрисдикцию Суда, совершенные силами, находящимися под его эффективным командованием и контролем либо, в зависимости от обстоятельств, под его эффективной властью и контролем, в результате неосуществления им контроля надлежащим образом над такими силами, когда (гипотеза): i) такой военный командир или такое лицо либо знало, либо, в сложившихся на тот момент обстоятельствах, должно было знать, что эти силы совершали или намеревались совершить такие преступления; и ii) такой военный командир или такое лицо не приняло всех необходимых и разумных мер в рамках его полномочий для предотвращения или пресечения их совершения либо для передачи данного вопроса в компетентные органы для расследования и уголовного преследования.

В зависимости от степени определенности гипотезы нормативных предписаний Общей части международного уголовного права дифференцируются на определенные и относительно-определенные.

В предписании с определенной гипотезой прямо указываются условия его реализации. Например, согласно ст. 26 Римского Статута, Суд не обладает юрисдикцией в отношении любого лица, (и далее гипотеза) не достигшего 18-летнего возраста на момент предполагаемого совершения преступления.

Относительно-определенная гипотеза хотя и называет условия действия соответствующего нормативного предписания, но предоставляет правоприменителю возможность решать в каждом отдельном случае вопрос о наличии или отсутствии этих условий. Так, в соответствии с п. «а» ч. 1 ст. 31 Римского Статута, лицо не подлежит уголовной ответственности, если (гипотеза) в момент совершения им деяния, это лицо страдает психическим заболеванием или расстройством, которое лишает его возможности осознавать противоправность или характер своего поведения или сообразовывать свои действия с требованиями закона.

Диспозиция представляет собой центральной структурный элемент, «ядро», «сердцевину», нормативных предписаний Общей и Особенной частей международного уголовного права. Они устанавливают должные (возможные) варианты поведения участников уголовно-правовых отношений, причем в нормативных предписаниях Особенной части традиционно указываются запрещенные варианты такого поведения, (т.е. данные варианты поведения устанавливаются от противного).

В зависимости от способов изложения информации диспозиции бывают простыми (назывными), описательными и ссылочными. Простая диспозиция всего лишь называет вариант поведения, не раскрывая его содержания. Применительно к Особенной части международного уголовного права назывные диспозиции ограничиваются лишь констатацией преступности конкретного деяния без расшифровки содержания его признаков. Например, ст. 4 Международной конвенции для защиты всех лиц от насильственных исчезновений от 20 декабря 2006 г. устанавливает, что: «Каждое государство-участник принимает необходимые меры для обеспечения того, чтобы насильственное исчезновение квалифицировалось в качестве правонарушения в его уголовном праве».

Описательная диспозиция, напротив, конкретизирует соответствующие признаки преступления. Так в ст. 101 Конвенции ООН по морскому праву от 10 декабря 1982 г. пиратство определяется как:

«a) любой неправомерный акт насилия, задержания или любой грабеж, совершаемый с личными целями экипажем или пассажирами какого-либо частновладельческого судна или частновладельческого летательного аппарата и направленный:

i) в открытом море против другого судна или летательного аппарата или против лиц или имущества, находящихся на их борту;

ii) против какого-либо судна или летательного аппарата, лиц или имущества в месте вне юрисдикции какого бы то ни было государства;

b) любой акт добровольного участия в использовании какого-либо судна или летательного аппарата, совершенный со знанием обстоятельств, в силу которых судно или летательный аппарат является пиратским судном или летательным аппаратом;

c) любое деяние, являющееся подстрекательством или сознательным содействием совершению действия, предусматриваемого в подпункте «a» или «b».

Крайне редко в международном уголовном праве встречаются и отсылочные диспозиции. Например, в ст. 1 Шанхайской конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 г. указывается, что терроризмом является какое-либо деяние, признаваемое как преступление в одном из договоров, перечисленных в Приложении к Конвенции.

В зависимости от количества предусмотренных вариантов поведения диспозиции нормативных предписаний Общей части международного уголовного права подразделяются на простые и сложные. Простые диспозиции формулируют один вариант поведения, связанный с наступлением условий, предусмотренных в гипотезах соответствующих предписаний. Такая диспозиция представлена, например, в ч. 1 ст. 12 Римского Статута, согласно которой ошибка в факте является основанием для освобождения от уголовной ответственности (диспозиция), только если она исключает необходимую субъективную сторону данного преступления. Сложные диспозиции (альтернативные и кумулятивные) устанавливают два или более вариантов поведения. При этом альтернативные диспозиции предполагают выбор одного из перечисленных вариантов поведения, а кумулятивные − двух и более вариантов поведения, одновременно осуществляемых при наличии соответствующих юридических фактов. Альтернативная диспозиция содержится в ч. 1 ст. 77 Римского Статута, которая предоставляет суду возможность назначить одну из следующих мер наказания лицу, признанному виновным в совершении преступления, предусмотренного в ст. 5 Статута: «a) лишение свободы на определенный срок, исчисляемый в количестве лет, которое не превышает максимального количества в 30 лет, или b) пожизненное лишение свободы в тех случаях, когда это оправдано исключительно тяжким характером преступления и индивидуальными обстоятельствами лица, признанного виновным в его совершении».

Кумулятивная диспозиция содержится в ч. 2 ст. 77 Римского Статута, которая управомочивает Суд, помимо лишения свободы, назначить: «a) штраф в соответствии с критериями, предусмотренными в Правилах процедуры и доказывания; и b) конфискацию доходов, имущества и активов, полученных прямо или косвенно в результате преступления, без ущерба для прав bona fide третьих сторон».

Применительно к нормативным предписаниям Особенной части международного уголовного права в простых диспозициях элементы составов преступлений формулируются одномерно. В частности, ст. 1 Дополнительного протокола к Конвенции о защите прав человека и достоинства человеческого существа в связи с использованием достижений биологии и медицины, касающийся запрещения клонирования человеческих существ, от 12 января 1998 г. предусматривает посягательство на один объект (достоинства человека), одно деяние (вмешательство с целью создания человеческого существа, генетически идентичного другому человеческому существу), одну (умышленную) форму вины и одного (общего) субъекта этого преступления.

В сложных диспозициях составы преступлений формулируются (хотя бы на уровне одного их элемента) многомерно. При этом диспозиции, предусматривающие составы с альтернативно указанными признаками, предполагают выбор одного из них. Например, ст. 2 Конвенции о борьбе с торговлей людьми и эксплуатацией проституции третьими лицами от 2 декабря 1949 г. устанавливает преступность: 1) содержания дома терпимости или 2) управления им или 3) сознательного финансирования дома терпимости. Таким образом, объективная сторона данного преступления характеризуется рядом альтернативных действий, совершение хотя бы одного из которых уже является достаточным для привлечения лица к ответственности.

Санкция − это структурный элемент нормативного предписания Особенной части международного уголовного права, устанавливающий неблагоприятные последствия в случае нарушения предусмотренного его диспозицией правила поведения, связанного с несовершением конкретного преступления.

Проведенный анализ указанных санкций свидетельствует о том, что они по своей сути являются отсылочными. Как правило, в них лишь в самой общей форме провозглашается наказуемость или указывается степень наказуемости того или иного преступного деяния. Как исключение, в отдельных из них лишь упоминается конкретный вид (например, лишение свободы − ст. 36 Единой конвенции о наркотических средствах от 30 марта 1961 г.) либо виды наказаний (например, личный арест, штраф – ст. 12 Конвенции об охране подводных телеграфных кабелей от 14 марта 1884 г.), но без расшифровки их сроков и размеров. В любом случае конструирование санкции в окончательном и полном варианте делегируются внутринациональному законодателю каждого из государств – участников соответствующей конвенции.

Новый основной критерий для разрешения коллизий уголовных юрисдикций в уголовном праве Европейского союза и европейских государств

М. К. Татаринов,

аспирант

(МГИМО МИД России)

tamat705@gmail.com

Действие уголовного закона в пространстве является логически первым институтом уголовного права и хронологически первым институтом международного уголовного права (МУП)³⁶³, если преступление осложнено иностранным элементом. В современной теории и терминологии МУП оно охватывается феноменом установления уголовной юрисдикции и коллизиями уголовных юрисдикций³⁶⁴.

В юридической науке, с точки зрения комплексного подхода, юрисдикция понимается как «свойство субъектов международного права, выражающееся в осуществлении правового регулирования отношений и возможности его обеспечения посредством принятия мер исполнительного и принудительного характера»³⁶⁵. Соответственно, уголовная юрисдикция государства может подразумевать предписывающую материальную уголовную юрисдикцию – право государства устанавливать нормы уголовного материального права и требовать от субъектов правоотношений надлежащего поведения на основании этих норм; правоприменительную материальную уголовную юрисдикцию – право государства в лице своих компетентных органов принять решение относительно уголовно-правового спора; предписывающую процессуальную уголовную юрисдикцию – право государства устанавливать уголовно-процессуальные нормы и требовать соблюдения участниками уголовного судопроизводства процессуальной формы, предусмотренной этими нормами; правоприменительную процессуальную уголовную юрисдикцию – право государства в лице своих компетентных органов осуществлять процессуальные действия в рамках предусмотренной установленными им нормами уголовно-процессуальной формы. Уголовная юрисдикция теснейшим образом связана с действием уголовного и уголовно-процессуального закона в пространстве. В большинстве государств нормы об установлении юрисдикции закреплены именно в уголовных кодексах и законах (исключения крайне редки: можно упомянуть, например, Испанию, где юрисдикционные нормы закреплены в Уголовно-процессуальном кодексе); соответствующие разделы, главы или статьи чаще всего носят наименование «Действие уголовного закона в пространстве».

Как и любое правовое явление, уголовная юрисдикция имеет пространственные пределы своего действия³⁶⁶. Так как при совершении преступления, осложненного иностранным элементом, в отношении такового должна действовать юрисдикция одного из государств, так или иначе связанных с ним, встает вопрос об основаниях и порядке установления уголовной юрисдикции. Таким образом, выработалось и развивается учение о коллизиях юрисдикций в МУП. Коллизия уголовных юрисдикций – это вопрос о надлежащей юрисдикции в отношении данного преступления, осложненного иностранным элементом.

Поскольку уголовное право того или иного государства есть не что иное как форма, в которой выражено его юридическое мнение относительно того, какие деяния признаются посягательствами на защищаемые им блага и каким образом они наказуемы (концепция суверенного интереса), интернациональных коллизий законов в МУП быть не может: в нормальных условиях невозможно применение иностранного уголовного закона. Технически это выражается в виде правила предрешения: выбор в пользу той или иной юрисдикции предрешает вопрос о применимом праве: согласно такому правилу, применимым правом всегда будет право государства юрисдикции.

Разрешение коллизий уголовных юрисдикций подчинено, как представляется, трем основополагающим критериям, выявляемым на основе практики взаимодействия субъектов МУП, лавирование между которыми составляет политику государств по вопросам названной юридической сферы, в частности, по вопросам международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства. Траектория такого лавирования обусловливает, например, выдачу или невыдачу обвиняемых в совершении преступлений, – к выгоде или невыгоде заинтересованных государств. Эти критерии следующие:

1) неотвратимость наказания вне зависимости от места нахождения преступника,

2) публично-правовая связь лица с государством,

3) защита суверенного интереса государств, уголовный закон которого был нарушен.

Данные основные критерии частично обрели юридическую форму. Первый проявляется через возможность осуществления направлений международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства, прежде всего, выдачи. Ограничением этого критерия является, как ни парадоксально, сама специфика института выдачи: в его основе лежит передача лица, а не компетенции, что позволяет запрашиваемому государству сделать волеизъявление о том, какие лица выдаче подлежать не будут; исторически сложившийся компромисс этих волеизъявлений закреплен международными договорами (например, невыдача собственных граждан, лиц, совершивших политические или воинские преступления – ст. 3, 4 Европейской конвенции о выдаче 1957 г.) – и является воплощением второго критерия. Третий основной критерий выражается в допустимости экстратерриториального действия уголовной юрисдикции и формулировании юрисдикционных привязок (принципов), на основании которых возможно установление юрисдикции и в отношении тех преступлений, которые были совершены за рубежом. Это практически повсеместно признаваемые и различным образом закрепленные в уголовном законодательстве государств территориальный, активный и пассивный персональный, защитный и универсальный принципы.

Критерий защиты суверенного интереса основывается на концепции публичного иска (фр. action publique): представляется, что государство обязано защитить свой правопорядок и своих граждан от преступного посягательства. В этом состоит сущность уголовного права и процесса, этим и должно быть обусловлено применение юрисдикционных принципов. А посему именно государство, права и интересы которого (или права и интересы граждан которого) были нарушены, должно иметь больше оснований для установления своей уголовной юрисдикции в отношении преступного деяния и совершившего его лица. В силу этого для разрешения коллизии юрисдикций в пользу той из них, которая, исходя из приведенного рассуждения, имеет приоритет над другими, необходима бы была некая универсально признаваемая градация юрисдикционных привязок, в которой предпочтение было бы отдано защитному и пассивному персональному принципам, в наивысшей степени отвечающим критерию защиты суверенного интереса.

Однако развитие юрисдикционных принципов пошло иным путем. По итогам известного дела о судне «Лотус», рассмотренного Постоянной палатой международного правосудия (1927 г.)³⁶⁷, в основу системы решения коллизий юрисдикций было заложено т. н. «разрешительное правило», в силу которого государства могут не только устанавливать юрисдикцию на основе любого из существующих юрисдикционных принципов, но и по своему усмотрению вводить новые. Это ввергает процесс установления и действие юрисдикции в состояние своеобразного хаоса, поскольку предполагает возможность параллельных производств по одному и тому же факту и в отношении одного и того же лица. Другая проблема состоит в том, что упомянутое разрешительное правило было наполнено не уголовно-правовой, а международно-правовой природой: развитие юрисдикционных принципов стало обусловлено не объектами уголовно-правовой охраны (нарушенными преступлениями интересами государства и его граждан), а объектами международного права (государственные территория, суверенитет и т. д.). Потому и коллизия уголовных юрисдикций чаще всего (если не всегда) решается в пользу государства, на территории которого находятся обвиняемое лицо, – именно этот фактор, а не посягательство на интересы государства или его граждан, является решающим. Едва ли такую систему можно назвать эффективной и соответствующей задачам уголовного права и процесса.

Более того, эволюционная модель развития юрисдикционных принципов на основе разрешительного правила позволила не просто отодвинуть на второй план критерий защиты суверенного интереса, но и отвергнуть его. Это и произошло в Европейском союзе. Так, из постановления Суда ЕС C-182/15³⁶⁸ от 6 сентября 2016 года, вынесенного по рассмотрении преюдициального запроса, направленного Верховным Судом Латвии в связи с нахождением в его производстве дела о выдаче в Российскую Федерацию Алексея Петрухина, гражданина Эстонии, совершившего в Российской Федерации преступление, следует, что:

а) гражданство Европейского союза, которым обладает гражданин одного государства-члена ЕС, само по себе не является достаточным основанием для отказа со стороны другого государства-члена ЕС в его выдаче в третье государство, т. к. обратное составляло бы явное нарушение принципа неотвратимости наказания;

б) при этом для целей защиты прав и свобод, гарантированных гражданам Европейского союза, в отсутствие соглашения о выдаче Европейского союза с третьим государствам над выдачей гражданина ЕС этому государству имеет приоритет европейский ордер на арест, позволяющий обеспечить неотвратимость наказания и осуществить преследование гражданина ЕС в государстве его национального гражданства;

в) подчеркивается, что выдача гражданина ЕС из государства-члена ЕС в третье государство даже при существовании между ними двустороннего договора о ней возможна только в случае наличия соглашения о выдаче, участниками которого являются это третье государство и ЕС как отдельный субъект международного права;

г) европейский ордер на арест тем более должен быть выдан, а в выдаче должно быть отказано, когда и поскольку при выдаче в третье государство может существовать угроза несоблюдения того уровня прав, который гарантирован любому гражданину ЕС Хартией ЕС об основных правах.

Право ЕС с учетом толкования, которое ему дает Суд ЕС, интегрировано в право его государств-членов, действует непосредственно и обладает верховенством. Значит руководство о невыдаче граждан ЕС не имеющим соглашения с интеграционным образованием третьим государствам обязательно для всех государств-членов.

Таким образом, с точки зрения теории коллизий уголовных юрисдикций очевидно, что в свете изложенного подхода ЕС его государствами-членами в их взаимодействии с третьими государствами должен полностью игнорироваться критерий защиты суверенного интереса, что, как было показано ранее, находится в радикальном противоречии с назначением уголовного права и процесса. Свыше того, вывод Суда ЕС о необходимости отказывать в выдаче на основании существования риска несоблюдения процессуальных и прочих гарантий, подкрепленный практикой и Европейского суда по правам человека³⁶⁹, сделал допустимым отказ при установлении юрисдикции и от принципа публично-правовой связи – все это в пользу нового критерия приоритета защиты прав человека.

И действительно, в уголовном законодательстве уже нескольких европейских государств этот новый основной критерий нашел воплощение в виде нового юрисдикционного принципа. Так, согласно ст. 113–8-2 УК Франции 1992 г., «Уголовный закон Франции применяется к любому преступлению или проступку, наказуемому, по меньшей мере, пятью годами тюремного заключения, совершенному за пределами Французской Республики иностранным лицом (курсив мой. – М. Т.), в выдаче или передаче которого запрашивающему государству было отказано уполномоченными органами на том основании, что за деяние, в связи с которым направлен запрос о выдаче, [законодательством этого государства] предусмотрены наказания или меры безопасности, противоречащие публичному порядку Франции, либо что правосудие в отношении запрашиваемого к выдаче лица [в этом государстве] будет осуществляться в отсутствие обеспечения основополагающих процессуальных и связанных с правами стороны защиты гарантий <…>» (авторский перевод. – М. Т.)³⁷⁰. Схожие нормы закреплены в § 64 (1) (9) (f) УК Австрии 1974 г.³⁷¹, § 7 (2) (2) УК Германии 1871 г.³⁷², § 8 (6) Главы II Общей части УК Дании 1930 г.³⁷³, ст. 10 (2) УК Италии 1930 г.³⁷⁴, § 64 (1) (10) (e) УК Лихтенштейна 1987 г.³⁷⁵, ст. 5 (1) (h) УК Мальты 1854 г.³⁷⁶, ст. 7 (2) (a) УК Швейцарии 1937 г.³⁷⁷ и т. д. Необходимо отметить, что эти положения были введены в уголовное законодательство указанных и иных европейских государств преимущественно на протяжении прошлого десятилетия.

Такой юрисдикционный принцип sui generis закрепляет правомерность фактически произвольного отказа в выдаче (поскольку противоречие наказаний «публичному порядку» или недостаточный уровень «обеспечения основополагающих процессуальных и связанных с правами стороны защиты гарантий» определяется, в конечном счете, по усмотрению правоприменителя), а описанная позиция ЕС – автоматическую невыдачу своих граждан третьим государствам в отсутствие соответствующего соглашения. Все это явно не способствует справедливому и равноправному взаимодействию государств в сфере МУП.

При этом, конечно, несмотря на конфликт с традиционной системой основополагающих критериев разрешения коллизий уголовных юрисдикций, причины появления критерия приоритета защиты прав человека объяснимы: такой технической области правового регулирования, как МУП, действительно не хватает механизмов, гарантирующих соблюдение прав личности. Как, в таком случае, можно было бы прийти к компромиссу между защитой прав человека с одной стороны и суверенного интереса государства с другой?

Решение этого вопроса, похоже, находится вне права коллизий уголовных юрисдикций. Представляется, что оно сводится к совершенствованию механизмов гармонизации процессуальных и пенитенциарных стандартов и к воплощению этих стандартов в жизнь. И если к этому не приложить усилий, вполне вероятно, что общеевропейский режим сотрудничества в уголовно-правовой сфере будет окончательно подорван, а МУП так и не обретет сбалансированной системы, отвечающей не только своей международно-правовой, но и уголовно-правовой сущности.