Альманах «Истоки». Выпуск 14

Поэзия

Евгений Степанов

Евгений Степанов – поэт, прозаик, публицист, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатается с 1981 года. Публиковался в журналах «Сура», «Знамя», «Нева», «Звезда», «Дружба народов», «Наш современник», «Сельская молодёжь», «Литературная учёба», «Урал», «Арион», «Юность», «Интерпоэзия», «Новый берег», «День и Ночь», «Дон», «Подъём», «Волга», «Литературный Азербайджан», «Крещатик», «Слово», в альманахах «Истоки», «Поэзия», «День поэзии», в газетах «Экслибрис НГ», «Московский комсомолец», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Московская правда», «Вечерняя Москва», «Труд» и во многих других изданиях. Автор нескольких книг стихов, вышедших в России, США, Болгарии, Румынии, а также книг прозы и научных монографий. Главный редактор журнала «Дети Ра» и портала «Читальный зал».

Лауреат премии имени А. Дельвига «Литературной газеты» и премии журнала «Нева». Живёт в Москве.

Всё равно продолжается жизнь

Тут-и-там

«Услышать будущего зов»

Борис Пастернак

Спешишь, спешишь… Бежишь, как мышь

От страшного котищи злого.

Какая разница – Париж,

Нью-Йорк, Бат-Ям или Быково,

Когда сто лет в айфон глядишь,

Не слыша внеземного зова?

Всё – там, а тут – аэродром,

Дурдом, погром и море водки,

И годы странствий за бугром,

И цели не ясны, не чётки,

И будь готов, скрипя пером,

К последней эмигрантской ходке.

А там – три тысячи имён

Родных и дорогих особо:

Эмиль, Татьяна, Слава Лён,

И Тимофеевские (оба),

И та, в которую влюблён

Я буду, как пацан, до гроба

(И после), это факт, а там

Иная у людей программа,

Не дремлет внеземной ашрам,

И алкоголя нет ни грамма,

И ходит по цветным местам

Моя задумчивая мама.

2022

Потому что

всё равно продолжается жизнь

всё равно я смотрю ввысь

потому что Бог это любовь

а любовь это ты

как тевтонец гремит бронёй

этот мир – на меня ползёт

всё равно продолжается жизнь

всё равно я смотрю ввысь

всё равно ты со мной во мне

даже если сейчас далеко

потому что Бог это любовь

а любовь это ты

а в Быково идёт снег

а весною пойдёт дождь

и никто не ушёл навек

потому что нельзя уйти

и глаза вновь глядят в глаза

и слезу я смахну рукой

потому что Бог это любовь

а любовь это ты

2016, 2022

И такой

Достоинств хилая дружина

Была разбита в пух и прах.

Сама себя впотьмах душила

Душа, уставшая в боях.

Я погибал – так гибнет юнкер,

Узнав, что знамя сожжено.

Я умирал – но я не умер,

Как дачу, обживая дно.

И грешный, точно нувориши,

Забывший про слова любви,

Я вдруг услышал голос Свыше:

– Ты нужен и такой. Живи!

2017

Сказка

Идут-бредут по лесу человеки.

Встревожен лес, не слышен птичий гам.

Текут большие огненные реки

По сладеньким кисельным берегам.

Кощей Бессмертный, бывший бравый подпол,

Собрал вещички и поехал в Крым.

И как-то там устроился он, вот, мол,

Мой выбор сделан и неотменим.

А Соловей-разбойник стал потише,

Слегка переусердствовав, обмяк.

Иван-дурак подался в нувориши.

И оказался не такой дурак.

Емеля стал народным депутатом,

Супружницу спровадил за порог.

А царь Горох частенько был поддатым

И все дела по службе запорол.

Идут-бредут по лесу человеки.

Ни компаса, ни карты нет у них.

А лешие на пьяной дискотеке

Танцуют в щедрых зарослях лесных.

2019, 2022

Мёртвый-и-живой

это поэт который умер

его все хвалят

печатают в антологиях

изучают особенности его идиостиля

и т. д.

это поэт который ещё живёт

денег нет

любимая упорхнула

книжку можно издать только за свой счёт

не буду продолжать

хорошо быть обычным человеком

живым и весёлым

2021

Монолог моего друга

Переосмыслив то, что было,

Я понимаю: был неправ.

Я вёл не раз себя, как быдло,

Отвратный проявляя нрав.

И вот теперь, когда полвека,

И даже больше, позади,

Медаль плохого человека

Дымится на моей груди.

Как быть? Как жить? Кто мне поможет

Снять ненавистную медаль?

… Тревожно жизнь свою итожит

Мой друг. И смотрит – честный! – в даль.

2019

На третьей мировой

На третьей мировой войне,

А я застал её в Европе,

Стрелять не доводилось мне,

Но приходилось жить в окопе.

На третьей мировой войне,

Бессмысленной и невеликой,

Я оказался в западне,

Воюя с шапкой-невидимкой.

И мировой сгущался мрак,

Враг был невидимым, неглупым.

И шёл по трупам этот враг,

Точь-в-точь фашист, шагал по трупам.

2020

Правнук

Меня манить калачиком

Не стоит аж никак.

Я – правнук раскулаченных,

А, значит, сам кулак.

Привык пахать, не барствуя,

Привык идти сквозь мгу.

Но верить государству я,

Простите, не могу.

2020

А надо бы

Безжалостны года,

Прёт время напролом.

Мы все идем туда,

Откуда не придём.

А всё хотим стращать

Друг друга и губить.

А надо бы прощать,

А надо бы любить.

2020

Два человека

– Мне перестали быть отрадою

Земные грешные пути.

За монастырскою оградою

Мечтал бы я себя найти.

– Живи, люби и пыл умеривай,

Не возносись так шибко ввысь,

Вериги старца не примеривай,

Трудись в миру, твори, молись!

2012, 2022

Память

К 90-летию поэта Юрия Влодова

Юрий Влодов (1932–2009)

6 декабря 2022 года исполняется 90 лет со дня рождения легендарного поэта-диссидента Юрия Влодова, автора всем известной политической шутки «Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это!».

Кроме этой шутки массовому читателю мало что известно об этом замечательном поэте и о его, не менее замечательном творчестве. А творчество это обширно и многообразно.

Предлагаем вам подборку его стихов из разных книг.

Из книги «Портреты»

Дон Кихот

У Дон-Кихота – жуткая работа.

Такая человеку не с руки.

До помраченья, до восьмого пота

Идальго атакует ветряки.

И латы дребезжат аляповатые…

И старое ломается копьё…

А мельницы всё крутятся – проклятые…

Всё крутится земное Бытиё.

Робинзон

Робинзон осознал,

Что вдали не корабль, а касатка…

Заметался, заныл, заскулил на песчаной косе!..

Успокоился враз,

И вздохнул по-младенчески сладко,

И когтистой рукой рубанул:

«А-а! – идите вы все!..»

Дон Жуан

А Дон-Жуан-то, может статься,

Рыдал на чьей-нибудь груди:

«Я так хочу с тобой остаться!

На веки вечные остаться!..

Но смеху будет – пруд пруди!»

Сюжет о Цезаре и Бруте

Он удивился: «Ты, мой Брут?!»

Но был удар кинжала крут…

Проснулся Цезарь утром рано —

Остывшая зияла рана,

Хотелось душу отогреть!..

И он подумал: «Правый Боже!

На что же всё это похоже,—

Теперь уже – не умереть!»

А Брут задумался глубоко

И стало Бруту одиноко,

И он подумал: «Все помрём!»

Сверкали дали голубые

И только стражники немые

Ходили мерно под окном.

Сюжеты об Иване Грозном

I.

И взыграл куполами неслыханный Васька Блаженный!..

И тогда ослепили творцов, обезглазили напрочь!

Упоили сивухой, велели пожрать напоследок,

И по-царски спросили: «Чего вам желательно, хамы?..»

Захрипели умельцы: «За работу, Гроза, благодарствуй!..»

Шапки шмякнули оземь: «Царь-Гроза! Самодержец! Заступа!..»

И пошли по Руси, улыбаясь хмельно и блаженно…

Опираясь на посохи, щупали воздух ноздрями…

II.

Ах, по головушке тугой —

Неслыханным жезлом!..

И целый миг трясет ногой

И пучится козлом…

Ах, по головушке – жезлом!..

С оттяжкой!.. Да сплеча!..

И оплывает под углом

Истории свеча…

Иван сморкается в полу,

Дрожит, как Вечный Жид…

А русский Гамлет на полу

Расплющенный лежит.

Сюжет о Пушкине

Под чугунным небосводом,

Над крестьянским Чёрным бродом,

Где болотом пахнет муть,

Где ночами лезет жуть,

Над безвинной русской кровью,

Над захарканной любовью

Пушкин плачет у ольхи:

Жизни нет, а что – стихи?!..

Сюжет о Есенине

«Зарежусь!» – объявил Есенин девке.

«Да что ты? – против Бога и природы?!»

«Зарежусь, говорю! Молчи, дуреха!

Бог добрый, а природа в нас самих!»

Умолкли, выпили, накрылись простынёй…

В углу под краном капли отбивали

последний месяц…

«У, какая грудь!» – пропел поэт

и глухо всхлипнул: «Ма-ма!»

«С. А. Есенин, – подытожил врач.

– Гостиница, дежурную карету, двух санитаров».

Капли отбивали

последний месяц…

Колченогий дворник

сметал метлой прошедшее число…

Сюжет о Маяковском

Бензиновый конь копытами – прыг!

Стоп! – задрожал. Железно заржал.

Пять шажищ к телефону: «Квартира Брик? —

Уехала? Жаль».

Машинально – за верным «Казбеком» в карман.

На коробку налип грязный листок:

«Маяковский! Мы знаем, что вы – графоман!

Не прячьтесь под лестницей строк!»

Какой-то тени в ручищу – рубль:

«Работал бы, друг, – просить не пришлось!»

Брошен влево вспотевший руль,

Так, что глухо охнула ось!

Рывок! – На дыбы вздымается конь…

Бросок! – мимо ярких афишных портретов.

А прямо в глаза – трехстрочный огонь:

«Маяковский

сегодня

в Клубе Поэтов!»

Мёртвой хваткой баранку сжал.

Ощутил в ладонях тупую боль.

Ветер в лицо, пыль, жар!

Мчится авто – в клуб! – в бой!

Сюжет о Мандельштаме

Тайги сухая осыпь.

Ухмылка пахана:

«Не бзди, товарищ Осип!

Всему хана!»

Мертвее смерти в сто раз

Слепой слезы слюда…

Луна – твой вечный сторож —

Туда – сюда…

Снежинки сеет осень.

Аминь. Каюк.

Что хнычешь, бедный Осип,

Слабо – на юг?!..

Сюжет об Ахматовой

Я вижу Ахматову Анну:

Безумные чётки в руках,

И розы открытую рану

На чёрных житейских шелках.

А в медленном взгляде – бравада,

И страсти тягучая мгла…

А в царственном жесте – блокада,

В которой до гроба жила.

Автопортрет

Художник подмигнул: «Поздравь! Гастрит и астма!

И с бабами дошёл, считай, что до маразма!

Неделю в рот не брал, вчера гульнул и вот,

Ни охнуть, ни дыхнуть и спазмы рвут живот.

Как видно я бельмо у черта на глазу!..

Ба! – хочешь на листе узреть мои страданья?

С похмелья набросал какую-то бузу…»

И показал планету… нет, слезу…

Чуть сплющенную космосом слезу,

Набухшую в глазнице мирозданья.

И едко хохотнул: «От нашенских грехов,

От всех всемирных войн и камерных стихов

Когда-нибудь сей плод немыслимо разбухнет

И в солнечный котел – увы и ах, но рухнет!»

Художник жрал вермут и лопал колбасу,

И пальцем ковырял в приплюснутом носу.

Из книги «Люди и боги»

* * *

Бурый ворон! Пропащая птица!

Сердце сковано высью.

За веками размыта граница

Между смертью и мыслью…

Жизнь – долга. Да и степь – не короче.

Страшен крест милосердья!..

Смертной плёнкой подернуты очи…

Пропадёшь от бессмертья!

* * *

Обшарпан и нелеп, как силосная башня,

Незрячий вопросил: «А что там, за холмом?»

Чур, знаю – не скажу. Но, ежели с умом,

Не всё ли нам равно, а что там – за холмом? —

Не ведает никто… Наверно, просто – пашня…

* * *

Когда всосала водяная яма

Весь белый свет, все тяготы его,

Последний ангел захлебнулся: «Ма-ма!..»

Последний демон задохнулся: «Ма-ма!..»

И – на земле не стало никого…

И только лучик нынешней звезды

Коснулся той, ниспосланной воды…

* * *

Гром возревел: «Постигни, но умри!!..»

И Ной увидел в треснувшей волне,

Как в искаженном зеркале времён,

Иной потоп!.. Совсем иного Ноя!..

Хотел подумать: «Боже! Это – круг!!..»

И – захлебнулся…

* * *

Ной поджался… уподобился лисе…

Повозился и забылся… И увидел

Человечка на летучем колесе

И заплакал, словно Бог его обидел…

И поплыл он по планете водяной…

И отдался он и холоду и зною…

«Слышал, видел и – молчу!!!» – взмолился Ной.

«Слышал, видел и – молчи!» – сказали Ною.

* * *

И душу, и тело недугом свело! —

Лицо уподобилось роже!..

И стало в глазах от страданий светло!

И крикнул несчастный: «О Боже!..»

Но грохот сорвался в немеряной мгле,

И эхо взревело сиреной!..

«Хо-хо!..» – пронеслось по родимой земле…

«Ха-ха!..» – понеслось по Вселенной…

* * *

Дождичка Божья манна

Благостна и туманна…

Падает на лесок

Жизни чистейший сок.

В дымке речных излук

Мёдом курится луг.

Кто там белеет, кто там

Льнёт к серебристым сотам?

По полю прямиком

Бог идет босиком.

* * *

Живуч и оголтел —

В тисках своих помет —

Растлитель душ и тел —

Божественный поэт…

Растленною строкой

Уже ушёл в гранит —

И каменной рукой

Нетленное гранит.

3 марта 1998 г

* * *

Поэта и могила не исправит…

3 марта 1998 г

* * *

Дышу, как живой…

4 марта 1998 г

Борис Шапиро

Борис Израилевич Шапиро – советско-немецкий физик, двуязычный поэт (на русском и немецком языках), доктор естественных наук, изобретатель. В 1968 году окончил физфак МГУ. В 1975 году выехал в ФРГ.

С 1995 года живёт в Берлине. Автор 29 книг стихов и прозы, из них 14 на русском и 15 на немецком языке.

Воспоминания о Юрии Влодове

Когда-то, во годы оны, примерно в 60-е – 70-е годы прошлого века, Юрий Влодов и Борис Шапиро общались, дружили. В 1975 году Борис Шапиро выехал в Германию. У него остались о Влодове, об общении с ним, самые приятные воспоминания. Не так давно у Бориса Шапиро вышла книга «Когда было тогда», в которую вошли 2 романа-мозаики о еврейском взгляде на жизнь. В главе «Неуловимо» Борис Израилевич описал свое общение с Юрием Влодовым, привёл много его стихов. Но это не только воспоминания, это художественный текст, в котором правда и вымысел перемешаны, что дает интересный результат.

Людмила Осокина, Москва

Неуловимо

Фрагмент главы из романа «Когда было тогда». (Книгу можно приобрести через https://ridero.ru/books/kogda_bylo_togda/)

Читатель^[1] настаивал, Виталик настаивал, а Марк Наумович, то есть Мойша, советовал. А мама Сарра Израилевна качала головой и говорила: «Всё равно из этого ничего не получится. Не в той стране проживаем, не тот режим поддерживаем, не на том языке говорим». Сарочка говорила, слегка картавя и не очень правильно. Её родными языками были идиш и румынский, а русский она начала учить, когда родители бежали в 1941 году из Румынии^[2] в Советский Союз. Она была на десять лет старше Мойши. Речь шла о том, что Поэту^[3] настала пора не только писать стихи, но и публиковаться.

Целых две недели Поэт отбирал стихи, пробовал их на зуб и на звук, пытался составить композицию поудачнее, и составил. И тогда выяснилось, что отобранные стихотворения выстроились в хронологическом порядке. Всего отобрал шестьдесят четыре стихотворения и переписал их аккуратным квадратным почерком в школьную тетрадь. Переписал и понёс в редакцию журнала Юность, что на Маяковке, упросив Мойшу написать ему увольнительную справку от школы, чтобы успеть в часы приёма. А сам потел от страха и стеснения, и сердце билось. Но тетрадку понёс.

Вот она вывеска, замурзанный подъезд, деревянные перила, на лестнице полутемно. На площадке перед входом направо в редакцию, на последней ступеньке сидел невысокий щуплый человек и курил. Поэт хотел протиснуться мимо него, но тот спросил: «Куришь?» Поэт ответил: «Нет. Пробовал. Противно. Нет, не курю». «Ага», сделал вывод незнакомец, «значит, стихи принёс!» «Принёс», сознался Поэт, почти заикаясь. «Тогда садись вот сюда рядом и читай», приказал тот, но как-то очень душевно. Поэт сел и вдруг осмелел и говорит тому: «Нет, ты первый читай!» Сказал и сам себе удивился. Он ведь ему в отцы годился бы или в деды, видно было не очень. Но собеседник воспринял это как-то очень нормально, пригасил сигарету о ладонь и произнёс почти нараспев:

 
Алкаш в этот вечер не принял ни грамма.
Развратник постился под сводами храма.
Безрукий до хруста постельницу стиснул.
Безногий притопнул и дико присвистнул.
Немтырь проорал мировую хулу.
Слепец в поднебесье заметил юлу,
Манящую смутным небесным приветом,
Воспетую неким бездомным поэтом…
А мудрый прохожий решил, что она,
Всего лишь – луна…
 

«А теперь ты». Осмелевший Поэт промычал что-то одобрительно-невнятное и сказал: «Немтырь – это точно про меня», и прочёл:

 
Вяхирь, лесный глуботарь,
прокуравый лесозим,
волчно гулькает из трав
мошнику на задир:
– Гули мошник рдянобров?
Гули мошник лубопёр?
По ягоду, по ягоду зло болтлив
вихорево гнездо утопил дождём,
оборотень-великрыл.
 
 
А мошнику хула за обычай.
 

«Так», сказал собеседник прокуренным голосом и провёл рукой по волосам, «говоришь, хула за обычай», и прочёл:

 
Бурый ворон! Пропащая птица!
Сердце сковано высью.
За веками размыта граница
Между смертью и мыслью…
 
 
Жизнь – долга. Да и степь – не короче.
Страшен крест милосердья!..
Смертной плёнкой подернуты очи…
Пропадёшь от бессмертья!
 

«Да, и вот ещё», и добавил:

 
Был послушным послужником
Шёл по жизни за посохом.
Стал мятежным ослушником
Восхитительным ослухом!..
 
 
Ждёт смутьяна-художника
Путь нежданный, нечаянный…
И зовёт его Боженька
Сам такой же отчаянный!..
 

и светло посмотрел на Поэта, да, как-то очень светло. Поэт сначала замялся, пожевал губу и прочёл медленно-медленно, даже с риском, что пафосно:

Аутодафе

 
Всё нынче кувырком.
Торжественная свита…
И лысина сокрыта
под острым колпаком.
 
 
Темно, прохладой ночь залита,
невеста плачет под платком,
друг побежал за огоньком,
толпа колышется сердито.
 
 
Что тянут? Что ещё забыто?
Привстал аббат с лицом бандита,
кивнул. Монахи деловиты.
 
 
И пробирает ветерком
малиновое санбенито.
Легко быть дураком.
 

Незнакомец протянул руку: «Я Юра, Юрий Александрович Влодов^[4]. Но ты зови меня Юра. А ты?» «Я Зяма, Зиновий Маркович Рабинович по прозвищу Поэт», сказал Поэт и смутился, снова упав в геенну социально значимых признаков и именований. А Влодов рассмеялся и прочёл:

Переделкино

 
Лесная чаща без приметы.
Вот этой ломаной тропой,
Как сохачи на водопой,
 
 
На полустанок шли поэты.
Хрустел звериный шаг скупой,
И были в сумерках заметны
На лбах морщины, как заметы,
 
 
Лосиных глаз распах слепой…
Пичуги били из кювета…
Плыла медлительная Лета
 
 
Река, невидная собой…
И клокотали до рассвета
Колокола лесного лета —
Зелёной Родины прибой…
 

и добавил: «Сонет сонету друг и брат. Они оттуда в нас глядят не так, как мы – в Стикс или Лету – они рождают в нас Поэта, они нас лепят, как хотят». И продолжил, не дожидаясь ответа:

 
В зерцало степного колодца
Проникну, как в детские сны…
Я – пасынок русого солнца
И пасынок рыжей луны…
 
 
Я – Боженька, гость, полукровка,
Не ведаю сам, кто таков…
Как некая Божья коровка
Всползаю по стеблю веков…
 

Зяма снова осмелел и стал самим собой, и прочёл:

 
Литании напевной серебро
Юродствующий танец.
Бесхитростно бело
Лукавое летанье,
Югорского шамана болеро.
 

и тоже продолжил почти без перерыва:

 
Как слышу, так и напишу
из слов, танцующих в балете
при солнечном и лунном свете
доступное карандашу,
 
 
и вечностью не дорожу,
пока любовь не тонет в Лете.
В бокалы музыку налейте
я к флейте губы подношу
 
 
и, просветляя дух, как встарь,
веселья песенной беспечностью,
я строю крылья, как кустарь.
 
 
Ещё пронизан человечностью
измен возможных календарь
там, где любовь граничит с вечностью.
 

и дальше, будто его понесло. А Влодов слушал, да действительно слушал:

 
Сна нет.
И снов не будет впредь.
Не жди, что кто-нибудь приснится.
Ни умереть, ни улететь,
ни заново родиться.
Всё наяву, и жизнь, и смерть,
и исчезают лица,
и сутки прекращают длиться,
когда внимательно смотреть умеешь.
Больше нет богов.
А идолам молиться
легко.
 

«Давай, ещё по одной», сказал Влодов. «Давай!» Влодов начал:

 
Над пышностью искусств, над сухостью наук,
Как будто где-то вне… в абстракции… вдали…
Вселенство во плоти, настырно, как паук,
Сосёт из года в год живую кровь Земли…
Спаси людей, любовь, от непотребных мук! —
От жизни исцели! – от смерти исцели!..
 

А Зяма ответил:

 
Не унизить ненавистью душу —
это работа.
Делай её всю неделю
и по субботам!
 
 
На помощь себе
никого не зови,
ни друга, ни Бога,
– и место
создашь для любви.
 

Юрий Влодов встал, и Зяма тоже встал. Влодов приобнял его и сказал: «Иди, Зяма, иди, стучись в нашу поэзию. Ничего у тебя только не выйдет». Зяма выпучил удивлённые глаза: «Почему не выйдет?» Влодов ответил: «Не выйдет, потому что ты Поэт», и подтолкнул его к двери редакции. Дверь была закрыта, но не заперта, и Зяма вошёл.

* * *

Зяма открыл тяжёлую, тёмно-коричневую наборную дверь и вошёл в хорошо освещённый длинный коридор. Его другой конец терялся в неразличимой дали. У самого входа слева за небольшим письменным столом сидела пожилая женщина и помечала что-то в большой разлинованной книге, похожей на классный журнал. «Что Вам нужно, молодой человек?» спросила она вполне дружелюбно, не отрываясь от дела.

«Я вот… тут, это… ну… стихи принёс», замямлил Зяма, снова став школьником, не знающим, выучил ли он урок. «Тетрадь или папку?» «Тетрадь». «Имя, фамилию, адрес, телефон написали?» «Да, написал», подтвердил Зяма, «я живу у родителей». «Вот и хорошо. Оставьте всё у меня. Мы свяжемся с Вами, когда время придёт». «?» «Ничего, ничего, мы сами свяжемся с Вами, когда нужно будет. А сейчас идите, до свиданья!». «До свиданья», сказал Зяма и закрыл за собой тяжёлую дверь.

Влодова за дверью на лестнице уже не оказалось. Но оказалась по нему какая-то очень правильная тоска, настоящая родственная. Юрий Александрович сам позвонил через несколько дней, и они встретились. Наверное, телефон в редакции узнал. Они ещё многожды встречались. Но об этом совсем другая история. Совсем другая.

Людмила Осокина