Читать книгу: «The Poems of Ralph Waldo Emerson / Стихотворения», страница 7

Дай всё любви¹⁴⁸

 
Дай всё любви,
Велит душа:
Род, дружбу, дни,
Заслуги, вес,
Все планы, честь певца —
Всё до конца.
 
 
Отважно правит,
Простор ей дай;
Иди след в след,
Надеждой согревай;
Путь ввысь идёт,
Нырнёт она в зенит,
Крыла сложив,
Цель не открыв,
Но божество
Свой знает путь,
И как покинуть свод.
 
 
Ей подонки ни к чему,
Прочь дрожь в ногах.
Презревших страх,
Тех, что не гнутся,
Вознаградит:
Станут они
Больше, чем есть,
Ввысь вознесутся.
 

+

 
Leave all for love;
Yet, hear me, yet,
One word more thy heart behoved,
One pulse more of firm endeavor, —
Keep thee to-day,
To-morrow, forever,
Free as an Arab
Of thy beloved.
 
 
Cling with life to the maid;
But when the surprise,
First vague shadow of surmise
Flits across her bosom young,
Of a joy apart from thee,
Free be she, fancy-free;
Nor thou detain her vesture’s hem,
Nor the palest rose she flung
From her summer diadem.
 
 
Though thou loved her as thyself,
As a self of purer clay,
Though her parting dims the day,
Stealing grace from all alive;
Heartily know,
When half-gods go,
The gods arrive.
 

To Ellen at the South

 
The green 1 grass is bowing,
  The morning wind is in it;
’T is a tune worth thy knowing,
  Though it change every minute.
 
 
’T is a tune of the Spring;
  Every year plays it over
To the robin on the wing,
  And to the pausing lover.
 
 
O’er ten thousand, thousand acres,
  Goes light the nimble zephyr;
The Flowers – tiny sect of Shakers —
  Worship him ever.
 
 
Hark to the winning sound!
  They summon thee, dearest, —
Saying, ‘We have dressed for thee the ground,
  Nor yet thou appearest.
 
 
 ‘O hasten;’ ’t is our time,
  Ere yet the red Summer
Scorch our delicate prime,
  Loved of bee, – the tawny hummer.
 

+

 
Всё брось в любви;
И всё ж, и всё ж
Ещё словцо прими душой
К воле, твёрдой бесконечно:
Нынче же будь,
Назавтра, навечно
Арабом вольным
Своей родной¹⁴⁹.
 
 
Жизнь для девы отдай,
Но лишь, к удивленью,
Хоть тень для сомненья
В юном сердце промелькнёт —
Радость, мол, лишь ей дана —
Будь вольна, сверхвольна;
Не удержит пусть рука,
Роза пусть не упадёт
С её летнего венка.
 
 
Пусть любил, как сам себя,
Как творенья лучший плод,
Пусть туманит день уход,
Вырвал благость из груди,
Твёрдо пойми:
Прочь полубог¹⁵⁰,
Так бога жди.
 

К Эллен на юге¹⁵¹

 
Травы́поклон спокоен,
  Под ветром ей уютно,
Напев тебя достоин,
  Хоть нов он поминутно.
 
 
Весной звучит всегда
  При ежегодной встрече
Для шустрого дрозда,
  Для милой, что далече.
 
 
За акры¹⁵², через полстраны,
  Рад ловкач-зефир метнуться,
Цветы, как крошки-трясуны¹⁵³,
  В моленье гнутся.
 
 
Слушай победный хор!
  К тебе он, родная:
«Дали мы земле убор,
  Тебя ожидая.
 
 
Спеши, это наш сезон,
  До рыжего лета;
Сгинем мы, хоть наш газон
  Мил пчеле, жужжалке этой.
 

+

 
 ‘O pride of thy race!
  Sad, in sooth, it were to ours,
If our brief tribe miss thy face,
  We poor New England flowers.
 
 
 ‘Fairest, choose the fairest members
  Of our lithe society;
June’s glories and September’s
  Show our love and piety.
 
 
 ‘Thou shalt command us all, —
  April’s cowslip, summer’s clover,
To the gentian in the fall,
  Blue-eyed pet of blue-eyed lover.
 
 
 ‘O come, then, quickly come!
  We are budding, we are blowing;
And the wind that we perfume
  Sings a tune that ’s worth the knowing.’
 

To Ellen

 
And Ellen, when the graybeard years
  Have brought us to life’s evening hour,
And all the crowded Past appears
  A tiny scene of sun and shower,
 
 
Then, if I read the page aright
  Where Hope, the soothsayer, reads our lot,
Thyself shalt own the page was bright,
  Well that we loved, woe had we not.
 
 
When Mirth is dumb and Flattery ’s fled,
  And mute thy music’s dearest tone,
When all but Love itself is dead
  And all but deathless Reason gone.
 

To Eva

 
O fair and stately maid, whose eyes
Were kindled in the upper skies
  At the same torch that lighted mine;
For so I must interpret still
Thy sweet dominion o’er my will,
  A sympathy divine.
 
 
Ah! let me blameless gaze upon
Features that seem at heart my own;
  Nor fear those watchful sentinels,
Who charm the more their glance forbids,
Chaste-glowing, underneath their lids,
  With fire that draws while it repels.
 

+

 
О гордость людей!
  В огорченье будем тяжком,
Коль не зреть красы твоей
  Новой Англии бедняжкам.
 
 
Красоты – все вкруг немеют —
  Будем мы свидетели;
Зреть июнь, сентябрь сумеют
  Наши добродетели.
 
 
В твоей власти наш народ:
  Примуле вслед клевер – сказка;
Горечавка¹⁵⁴ осень ждёт,
  Синеглазка синеглазки.
 
 
Скорей приди, дружок!
  Мы в бутонах, мы в цветенье;
Дух наш принял ветерок,
  Песню спел на удивленье!»
 

К Э́ллен155

 
Вот, Эллен, старики-года́
  И вечер жизни, дню на смену;
Ушёл люд прошлый навсегда,
  Дав солнцу с ливнем крошку-сцену;
 
 
Коль в чтенье тех страниц хорош,
  Где нам Надеждой про́лит свет,
То ярок твой листочек сплошь,
  Нам счастье любо, бе́ды нет.
 
 
Веселье немо, Лесть ушла,
  Мотив твой превосходный спет,
Одна Любовь не умерла,
  Бессмертен Ум – а прочих нет.
 

К Еве156

 
Красотка статная, твой взгляд
Огнём высоких сфер объят,
  Мне тот же факел взор зажёг;
Над волей тихо признаю
Я власть ту сладкую твою,
  Какую дарит Бог.
 
 
Смотреть спокойно разреши
На то, что в глубине души,
  Не опасаясь часовых,
Чьих чар не всяк запрет избег,
Чей пламень рвётся из-под век
  При возражениях любых.
 

Lines

Written by Ellen Louisa Tucker Shortly before Her Marriage to Mr. Emerson

 
Love scatters oil
  On Life’s dark sea,
Sweetens its toil —
  Our helmsman he.
 
 
Around him hover
  Odorous clouds;
Under this cover
  His arrows he shrouds.
 
 
The cloud was around me,
  I knew not why
Such sweetness crowned me,
  While Time shot by.
 
 
No pain was within,
  But calm delight,
Like a world without sin,
  Or a day without night.
 
 
The shafts of the god
  Were tipped with down,
For they drew no blood,
  And they knit no frown.
 
 
I knew of them not
  Until Cupid laughed loud,
And saying “You ’re caught!”
  Flew off in the cloud.
 
 
O then I awoke,
  And I lived but to sigh,
Till a clear voice spoke, —
  And my tears are dry.
 

The Violet

By Ellen Louisa Tucker

 
Why lingerest thou, pale violet, to see the dying year;
Are Autumn’s blasts fit music for thee, fragile one, to hear;
Will thy clear blue eye, upward bent, still keep its chastened glow,
Still tearless lift its slender form above the wintry snow?
 
 
Why wilt thou live when none around reflects thy pensive ray?
Thou bloomest here a lonely thing in the clear autumn day.
 

Стихи157

Написаны Эллен Луизой Таккер незадолго до выхода замуж за мистера Эмерсона

 
Любовь льёт жир
  На хляби дней¹⁵⁸,
Труд не блезир —
  Быть кормчим ей.
 
 
Дух туч витает
  Амура вкруг,
Тот в них скрывает
  Колчан свой и лук.
 
 
И я была в туче,
  Как – кто поймёт?
Нет места лучше,
  Век мимо бьёт.
 
 
Надёжный кров,
  Сплошной елей,
Словно мир без грехов
  Или дни без ночей.
 
 
Концы стрел своих
  Тупи́ т балагур,
Крови нет на них,
  Да и сам не хмур.
 
 
Мне б не знать суеты,
  Но под хохот божок
Завопил «Вот где ты!»
  И в то облако скок.
 
 
Проснулась тотча́с,
  День мне вздохи принёс,
А потом чистый глас —
  Вот и нет моих слёз.
 

Фиалка¹⁵⁹

Стихи Эллен Луизы Таккер

 
Фиалка бледная, зачем ты ждёшь кончины года,
Неужто осени ветра́ поют тебе в угоду?
Ввысь обращённый ясный взор сумеет синь огня
Над зимним снегом удержать, слезинку прочь гоня?
 
 
Жить сто́ит, коль ничто вокруг не отразит твой свет?
Цветёшь в осенний ясный день, когда соседей нет.
 

+

 
The tall green trees, that shelter thee, their last gay dress put on;
There will be nought to shelter thee when their sweet leaves are gone.
 
 
O Violet, like thee, how blest could I lie down and die,
When summer light is fading, and autumn breezes sigh;
When Winter reigned I ’d close my eye, but wake with bursting Spring,
And live with living nature, a pure rejoicing thing.
 
 
I had a sister once who seemed just like a violet;
Her morning sun shone bright and calmly purely set;
When the violets were in their shrouds, and Summer in its pride,
She laid her hopes at rest, and in the year’s rich beauty died.
 

The Amulet

 
Your picture smiles as first it smiled;
  The ring you gave is still the same;
Your letter tells, O changing child!
  No tidings since it came.
 
 
Give me an amulet
  That keeps intelligence with you, —
Red when you love, and rosier red,
  And when you love not, pale and blue.
 
 
Alas! that neither bonds nor vows
  Can certify possession;
Torments me still the fear that love
  Died in its last expression.
 

Thine Eyes Still Shined

 
Thine eyes still shined for me, though far
  I lonely roved the land or sea:
As I behold yon evening star,
  Which yet beholds not me.
 
 
This morn I climbed the misty hill
  And roamed the pastures through;
How danced thy form before my path
  Amidst the deep-eyed dew!
 
 
When the redbird spread his sable wing,
  And showed his side of flame;
When the rosebud ripened to the rose,
  In both I read thy name.
 

Eros

 
The sense of the world is short, —
Long and various the report, —
  To love and be beloved;
Men and gods have not outlearned it;
And, how oft soe’er they ’ve turned it,
  Not to be improved.
 

+

 
Лес напоследок нацепил весёлый свой наряд,
Ничто тебя не защитит, лишь листья облетят.
 
 
Я, о фиалка, рада знать: и мой конец таков,
Когда свет лета отгорел, шлёт осень вздох ветров;
Усну я в царствие зимы, весной же пробужусь,
Чтоб жить с природою живой, отбросив напрочь грусть.
 
 
Была сестрица у меня, фиалочке под стать,
Её рассвет был ярок, чист и тихо мог сиять;
Когда фиалкам рад был лес, а лето – ярче нет,
Она цветущим днём сошла под сень, надеждам вслед.
 

Амулет¹⁶⁰

 
Хранит улыбку твой портрет,
  Колечку не страшны года,
Письмо твоё – не как ты, нет! —
  Такое, как тогда.
 
 
Дай амулет, чтоб знал,
  Где ты, и рассказать умел:
Ты любишь – красен, даже ал,
  Не любишь – бледен, посинел.
 
 
Обеты, клятвы все, увы,
  Прав обладанья не дают;
Мои же страхи таковы:
  Любви умершей даром ждут.
 

Сияет взор твой¹⁶¹

 
Сияет взор твой и тогда,
  Когда бреду вдоль моря я,
Как та вечерняя звезда,
  Какой не до меня.
 
 
На гору в дымке смог взойти,
  Брёл пастбищем часы;
Как образ твой сверкал в пути
  Глазёнками росы!
 
 
Вираж малиновки был крут,
  Явив бочок в огне,
Бутон стал розой – там и тут
  Припомнилась ты мне.
 

Эрос¹⁶²

 
Мира смысл понятен враз —
Долог и цветист рассказ —
  Любить, любимым быть;
Люди, боги знать не в силе,
Им, сколь сказку ни крутили,
  Лучше не сложить.
 

Hermione

 
On a mound an Arab lay,
And sung his sweet regrets
And told his amulets:
The summer bird
His sorrow heard,
And, when he heaved a sigh profound,
The sympathetic swallow swept the ground.
 
 
 ‘If it be, as they said, she was not fair,
Beauty’s not beautiful to me,
But sceptred genius, aye inorbed,
Culminating in her sphere.
This Hermione absorbed
The lustre of the land and ocean,
Hills and islands, cloud and tree,
In her form and motion.
 
 
 ‘I ask no bauble miniature,
Nor ringlets dead
Shorn from her comely head,
Now that morning not disdains
Mountains and the misty plains
Her colossal portraiture;
They her heralds be,
Steeped in her quality,
And singers of her fame
Who is their Muse and dame.
 
 
 ‘Higher, dear swallows! mind not what I say.
Ah! heedless how the weak are strong,
Say, was it just,
In thee to frame, in me to trust,
Thou to the Syrian couldst belong?
 
 
 ‘I am of a lineage
That each for each doth fast engage;
In old Bassora’s schools, I seemed
Hermit vowed to books and gloom, —
Ill-bestead for gay bridegroom.
I was by thy touch redeemed;
When thy meteor glances came,
We talked at large of worldly fate,
And drew truly every trait.
 

Гермиона¹⁶³

 
На горе араб лежал
И пел, сколь в грусти рьян,
И пел про талисман;
Пичуги вскрик
Про грусть достиг;
При вздохе тяжком при таком
Земли коснулась ласточка крылом.
 
 
«Коль, как твердят, нехороша собою,
Мне красота не красота,
Вовек царю всё не учесть,
Зрит лучшее, не скрою.
В сей Гермионе есть
Блеск и земли, и океана,
Гор, впадин, тучи и куста
В движеньях, форме стана.
 
 
Зачем мне побрякушка эта,
Иль завиток,
Что срезать всяк с головки мог;
Ныне утро не презрит
В пиках и долинах вид
Колоссального портрета;
Как вестники о ней
Расскажут всех полней,
Всяк песнь поди сложи
Во славу госпожи.
 
 
Ввысь, ласточки! Забудьте, что сказал.
Ах, разве слабые сильны?
Вольно́ вполне
Тебе сказать, поверить мне:
Ты из сирийской стороны?
 
 
Таков мой род,
Что каждого к другим влечёт;
Дух Бассо́ры¹⁶⁴ старых школ:
Книги там, отшельник, мрак;
Жениху сие никак.
Ты коснулась, я расцвёл;
Лишь сверкнул твой метеор,
Речь зашла про рок мирской:
Штрих судили хоть какой.
 

+

 
 ‘Once I dwelt apart,
Now I live with all;
As shepherd’s lamp on far hill-side
Seems, by the traveller espied,
A door into the mountain heart,
So didst thou quarry and unlock
Highways for me through the rock.
 
 
 ‘Now, deceived, thou wanderest
In strange lands unblest;
And my kindred come to soothe me
Southwind is my next of blood;
He is come through fragrant wood,
Drugged with spice from climates warm,
And in every twinkling glade,
And twilight nook,
Unveils thy form.
Out of the forest way
Forth paced it yesterday;
And when I sat by the watercourse,
Watching the daylight fade,
It throbbed up from the brook.
 
 
 ‘River and rose and crag and bird
Frost and sun and eldest night,
To me their aid preferred,
To me their comfort plight; —
“Courage! we are thine allies,
And with this hint be wise, —
The chains of kind
The distant bind;
Deed thou doest she must do,
Above her will, be true;
And, in her strict resort
To winds and waterfalls
And autumn’s sunlit festivals,
To music, and to music’s thought,
Inextricably bound,
She shall find thee, and be found.
Follow not her flying feet;
Come to us herself to meet.”’
 

Initial, Dæmonic and Celestial Love

I. The Initial Love

 
Venus, when her son was lost,
Cried him up and down the coast,
In hamlets, palaces and parks,
And told the truant by his marks, —
Golden curls, and quiver and bow.
 

+

 
Прежде жил один,
Ныне среди всех;
Фонарь пастуший явит склон,
А странник мнит, что видит он
Проход, ведущий в мир глубин;
Так ты открыл и указал
Мне путь, ведущий между скал.
 
 
Ты, обманута, твой путь
В край чужой, чья жалка суть;
А меня родня утешит:
Южный ветер, брат родной,
Сквозь душистый край лесной
Пряности тащил, не счесть;
На прогалинах полян
И мрака средь
Видел, где ты есть.
Из чащи, из нутра
Он выбрался вчера;
Глядел у вод я на закат,
И выпрыгнул он, рьян:
В ручье не усидеть.
 
 
Речка, роза, птичка, кряж,
Солнце, хлад, старуха-ночь
Укрепляют мой кураж
Обещанием помочь:
“Не робей! Друзья с тобой,
Мудрости – есть шанс – усвой:
На помощь род
И вдаль пойдёт;
Пусть займётся, чем должна:
Пусть не хочет, мысль верна;
На отдыхе своём
К ветрам и ручейкам,
К осенним солнечным денькам,
К напеву, к мыслям, что есть в нём,
Раз усердно склонена,
Ты найдёшься – и она.
Не болтайся позади,
С ней на встречу к нам приди”».
 

Зарождающаяся, демоническая и небесная любовь

I. Зарождающаяся любовь¹⁶⁵

 
Крик Венеры слышать мог
Берег весь («Пропал сынок!»),
Селенья, парки и дворцы;
Искать отправлены мальцы:
Лук, колчан, копна кудрей.
 

+

 
This befell how long ago!
Time and tide are strangely changed,
Men and manners much deranged:
None will now find Cupid latent
By this foolish antique patent.
He came late along the waste,
Shod like a traveller for haste;
With malice dared me to proclaim him,
That the maids and boys might name him.
 
 
Boy no more, he wears all coats,
Frocks and blouses, capes, capotes;
He bears no bow, or quiver, or wand,
Nor chaplet on his head or hand.
Leave his weeds and heed his eyes, —
All the rest he can disguise.
In the pit of his eye ’s a spark
Would bring back day if it were dark;
And, if I tell you all my thought,
Though I comprehend it not,
In those unfathomable orbs
Every function he absorbs;
Doth eat, and drink, and fish, and shoot,
And write, and reason, and compute,
And ride, and run, and have, and hold,
And whine, and flatter, and regret,
And kiss, and couple, and beget,
By those roving eyeballs bold.
 
 
Undaunted are their courages,
Right Cossacks in their forages;
Fleeter they than any creature, —
They are his steeds, and not his feature;
Inquisitive, and fierce, and fasting,
Restless, predatory, hasting;
And they pounce on other eyes
As lions on their prey;
And round their circles is writ,
Plainer than the day,
Underneath, within, above, —
Love – love – love – love.
He lives in his eyes;
There doth digest, and work, and spin,
And buy, and sell, and lose, and win;
He rolls them with delighted motion,
Joy-tides swell their mimic ocean.
Yet holds he them with tautest rein,
That they may seize and entertain
The glance that to their glance opposes,
Like fiery honey sucked from roses.
He palmistry can understand,
Imbibing virtue by his hand
 

+

 
Всё дела далёких дней!
Век иной достался нам,
Люди, нравы – сплошь бедлам:
Купидону не сыскаться
По приметам – даром браться!
Поздно объявившись тут,
Был, как странник, он обут,
И мне велел, со злом на роже,
Чтоб представил молодёжи.
 
 
Не мальчишка, он одет
В китель, фрак, капот, жилет;
Ни лука нет, ни колчана,
Венок не нужен ни хрена.
Трав пучок, да взгляд, как был —
Остальное он сменил.
Искрами из впадин глаз
День во тьме вернёт тотчас;
А если уж начистоту
(Сам не знаю, что плету),
То в глаз бездонных глубине
Умений хватит, и вполне:
Есть, пить рыбачить и стрелять,
Писать, обдумывать, считать,
Скакать, бежать, иметь, держать,
Скулить, раскаиваться, льстить,
Совокупляться, род плодить —
Глаз нагло бегающих кладь.
 
 
Несут бесстрашье куража,
(Казачий поиск фуража);
Нету равных им в погоне
(Для него они лишь кони);
Пытливы, злы и торопливы,
Неугомонны, хищны, лживы,
Посторонний взгляд для них,
Как будто дичь для льва:
Написано, яснее нет,
Спутать – чёрта с два;
Сверху, снизу, вновь и вновь
Зрим: любовь, любовь, любовь
Несёт его взгляд;
Готов понять, творить, сплетать,
Купить, продать, терять и брать,
Верченьем дивным обольщает,
Море мимики вздымает.
В тугом он держит поводу:
Схватись, к веселью поведу,
Чужие взгляды выпивая,
Как пьёт из розы пчёлка злая.
Он хиромант, ему легка
Пожива, коль дана рука,
 

+

 
As if it were a living root;
The pulse of hands will make him mute;
With all his force he gathers balms
Into those wise, thrilling palms.
 
 
Cupid is a casuist,
A mystic and a cabalist, —
Can your lurking thought surprise,
And interpret your device.
He is versed in occult science,
In magic and in clairvoyance,
Oft he keeps his fine ear strained,
And Reason on her tiptoe pained
For a􀁳ry intelligence,
And for strange coincidence.
But it touches his quick heart
When Fate by omens takes his part,
And chance-dropped hints from Nature’s sphere
Deeply soothe his anxious ear.
 
 
Heralds high before him run;
He has ushers many a one;
He spreads his welcome where he goes,
And touches all things with his rose.
All things wait for and divine him, —
How shall I dare to malign him,
Or accuse the god of sport?
I must end my true report,
Painting him from head to foot,
In as far as I took note,
Trusting well the matchless power
Of this young-eyed emperor
Will clear his fame from every cloud
With the bards and with the crowd.
 
 
He is wilful, mutable,
Shy, untamed, inscrutable,
Swifter-fashioned than the fairies,
Substance mixed of pure contraries;
His vice some elder virtue’s token,
And his good is evil-spoken.
Failing sometimes of his own,
He is headstrong and alone;
He affects the wood and wild,
Like a flower-hunting child;
Buries himself in summer waves,
In trees, with beasts, in mines and caves,
Loves nature like a hornéd cow,
Bird, or deer, or caribou.
 
 
Shun him, nymphs, on the fleet horses!
He has a total world of wit;
 

+

 
Как корешок, живой совсем;
Лишь пульс почует, сразу нем:
Сосёт, сколь хватит сил, бальзам
По мудрым трепетным рукам.
 
 
Купидон, он казуист,
Мистик он и каббалист:
Потаённый всякий план
Попадёт к нему в карман.
В оккультизме не дурак,
Ясновидец он и маг;
Напрягает тонкий слух
(Пропустить что – не лопух),
Потом понять изволь
Странных совпадений роль.
Он всегда являет прыть,
Чтоб знак Судьбы не упустить,
И коль Природа даст подсказки,
Он их подхватит, словно в сказке.
 
 
Вестники пред ним летят,
Он предтечами богат;
Он рад приветствовать людей,
Всех розой трогая своей.
Все жаждут, что придёт он скоро, —
Кто дал мне право к оговору,
Божка веселья обвинять?
Поистине, пора кончать,
Ибо с головы до пят
Описал, на беглый взгляд,
Веря: нет нигде такого
Императора младого,
Чья власть очистит лик от туч:
И толп, и бардов глас могуч.
 
 
Переменчив он, упрям,
Скрытен, дик, неясен нам,
Эльфов он утрёт при встрече,
Соткан из противоречий;
Порок под добродетель прячет,
Добро в рассказах не маячит.
Если чем порой смущён,
Одинок, упорен он;
Рвёт деревья и кусты,
Как ребёнок рвёт цветы;
Летний вал его несёт
В леса, к зверям, в рудник и грот;
Как бык, природу любит он,
Как птица, как олень, как слон.
 
 
Нимфы, прочь, не то ждут бе́ды!
Разумен он сверх всяких мер;
 

+

 
O how wise are his discourses!
But he is the arch-hypocrite,
And, through all science and all art,
Seeks alone his counterpart.
He is a Pundit of the East,
He is an augur and a priest,
And his soul will melt in prayer,
But word and wisdom is a snare;
Corrupted by the present toy
He follows joy, and only joy.
There is no mask but he will wear;
He invented oaths to swear;
He paints, he carves, he chants, he prays,
And holds all stars in his embrace.
He takes a sovran privilege
Not allowed to any liege;
For Cupid goes behind all law,
And right into himself does draw;
For he is sovereignly allied, —
Heaven’s oldest blood flows in his side, —
And interchangeably at one
With every king on every throne,
That no god dare say him nay,
Or see the fault, or seen betray:
He has the Muses by the heart,
And the stern Parcae on his part
 
 
His many signs cannot be told;
He has not one mode, but manifold,
Many fashions and addresses,
Piques, reproaches, hurts, caresses.
He will preach like a friar,
And jump like Harlequin;
He will read like a crier,
And fight like a Paladin.
Boundless is his memory;
Plans immense his term prolong;
He is not of counted age,
Meaning always to be young.
And his wish is intimacy,
Intimater intimacy,
And a stricter privacy;
The impossible shall yet be done,
And, being two, shall still be one.
As the wave breaks to foam on shelves,
Then runs into a wave again,
So lovers melt their sundered selves,
Yet melted would be twain.
 

II. The Dæmonic Love

 
Man was made of social earth,
Child and brother from his birth,
Tethered by a liquid cord
Of blood through veins of kindred poured.
 

+

 
Как мудры его беседы!
Он, притом, сверхлицемер,
Средь наук, искусств пока
Не сыскал он двойника.
На Востоке он мудрец,
Также он авгур166 и жрец,
В молитве духом таять мог,
Но слово, ум его – силок;
Испорчен нынешней игрой,
Живёт утехой, ей одной.
Готов надеть любые маски,
Клятвы сыплет без опаски,
Рад петь, молиться, рисовать,
Все звёзды он сумел обнять.
Прав не знал, каких набрал,
Ни один его вассал;
Законом крутит Купидон,
И прав всецело только он:
Ведь он в родство к всесильным влез —
Имея в жилах кровь Небес —
Поочерёдно принуждён
С ним заодно быть всякий трон,
Нет бога, чтобы пискнул «нет»,
Измену видя или вред;
С ним дружат музы все подряд,
А парки¹⁶⁷, те благоволят.
 
 
В нём много признаков иных,
Во множестве имеет их,
Адреса меняет, маски,
Злобу, вред, позор и ласки.
Монах для поучений,
Плясун, как арлекин,
Глашатай объявлений,
Он в битве паладин.
Его память без границ,
Планов груз на тьму годов;
Он, не зная счёта лет,
Вечно юным быть готов.
Желает он интимности,
Интимнейшей интимности
И, не для глаз, взаимности;
Что чудо, то возможно с ним,
И могут двое стать одним.
Как, вспенившись на ме́ли, волны
Вспять волнами бегут,
Так милые, различий полны,
Единство обретут.
 

II. Демоническая любовь

 
Светом человек рождён;
Как младенчик, братец, он
Связан жидкою струной
С родными: кровью их одной.
 

+

 
Next his heart the fireside band
Of mother, father, sister, stand;
Names from awful childhood heard
Throbs of a wild religion stirred; —
Virtue, to love, to hate them, vice;
Till dangerous Beauty came, at last,
Till Beauty came to snap all ties;
The maid, abolishing the past,
With lotus wine obliterates
Dear memory’s stone-incarved traits,
And, by herself, supplants alone
Friends year by year more inly known.
When her calm eyes opened bright,
All else grew foreign in their light
It was ever the self-same tale,
The first experience will not fail;
Only two in the garden walked,
And with snake and seraph talked.
 
 
Close, close to men,
Like undulating layer of air,
Right above their heads,
The potent plain of Dæmons spreads.
Stands to each human soul its own,
For watch and ward and furtherance,
In the snares of Nature’s dance;
And the lustre and the grace
To fascinate each youthful heart,
Beaming from its counterpart,
Translucent through the mortal covers,
Is the Dæmon’s form and face.
To and fro the Genius hies, —
A gleam which plays and hovers
Over the maiden’s head,
And dips sometimes as low as to her eyes.
Unknown, albeit lying near,
To men, the path to the Dæmon sphere;
And they that swiftly come and go
Leave no track on the heavenly snow.
Sometimes the airy synod bends;
And the mighty choir descends,
And the brains of men thenceforth,
In crowded and in still resorts,
Teem with unwonted thoughts:
As, when a shower of meteors
Cross the orbit of the earth,
And, lit by fringent air,
Blaze near and far,
Mortals deem the planets bright
Have slipped their sacred bars,
And the lone seaman all the night
Sails, astonished, amid stars.
 

+

 
Потом придёт семьи пора,
Где будут мать, отец, сестра;
Ряд ужасных детских слов
Двигать дикий культ готов:
Страсть, благо, ненависть, порок;
Тут Красота, страшна, придёт,
Тут ей все связи рвать, в свой срок,
Для девы прошлое не в счёт,
Та, взявши лотос в цвет вина,
Всю память выскоблит до дна,
Сместив персоною своей
Круг закадычнейших друзей.
В ярком свете тихих глаз
Чуждым всё предстанет враз;
Вечна сказочка для всех,
И первый опыт даст успех;
Рассказали лишь двоим
О том змей и серафим¹⁶⁸.
 
 
Близ, близ людей,
Как дуновение зефира,
Впрямь-таки над головой
Струили демоны план свой¹⁶⁹.
Назначен свой душе любой
Предмет охраны и забот,
Раз Природа сеть плетёт;
Диво, блеск пленяют вмиг,
Для душ незрелых хороши,
Сиянием другой души;
Так сквозь смертного обличье
Демон кажет вид и лик.
Дух летал туда-сюда,
Лил свет; как стая птичья,
Над девушкой висел,
До самых глаз спускаясь иногда.
Неведомы, хоть близ обвиты,
Для смертных демонов орбиты,
Не налагает быстрый бег
Узоров на небесный снег.
Порой решит небесный сход,
Что малость ниже хор сойдёт;
И ум смертного с тех пор —
В толпе ли, в хижине сидит —
Чудны́ми мыслями кишит,
Как будто звёздный дождь простёр
Ток через небес простор,
И, ярче нет,
Льёт всюду свет;
Мнит смертный, что планеты так
Священный сдвинули засов,
И, одинок в ночи, моряк
Плыть, восхищён, средь звёзд готов.
 

+

 
Beauty of a richer vein,
Graces of a subtler strain,
Unto men these moonmen lend,
And our shrinking sky extend.
So is man’s narrow path
By strength and terror skirted;
Also (from the song the wrath
Of the Genii be averted!
The Muse the truth uncolored speaking)
The Dæmons are self-seeking:
Their fierce and limitary will
Draws men to their likeness still.
The erring painter made Love blind, —
Highest Love who shines on all;
Him, radiant, sharpest-sighted god,
None can bewilder;
Whose eyes pierce
The universe,
Path-finder, road-builder,
Mediator, royal giver;
Rightly seeing, rightly seen,
Of joyful and transparent mien.
’T is a sparkle passing
From each to each, from thee to me,
To and fro perpetually;
Sharing all, daring all,
Levelling, displacing
Each obstruction, it unites
Equals remote, and seeming opposites.
And ever and forever Love
Delights to build a road:
Unheeded Danger near him strides,
Love laughs, and on a lion rides.
But Cupid wears another face,
Born into Dæmons less divine:
His roses bleach apace,
His nectar smacks of wine.
The Dæmon ever builds a wall,
Himself encloses and includes,
Solitude in solitudes:
In like sort his love doth fall.
He doth elect
The beautiful and fortunate,
And the sons of intellect,
And the souls of ample fate,
Who the Future’s gates unbar, —
Minions of the Morning Star.
In his prowess he exults,
And the multitude insults.
His impatient looks devour
Oft the humble and the poor;
And, seeing his eye glare,
 

+

 
Красоту, не передать,
Черт нежнейших благодать
Людям лунный люд несёт,
Расширяя небосвод.
Узкою тропой плелись
Люди, властью, страхом сжаты;
Также (духов гнев, уймись:
Песни тут не виноваты!
Музы речи сплошь правдивы)
Демоны себялюбивы:
Воля их, узка и зла,
Люд к подобной же вела.
Грешник дал любви портрет:
Та слепа, что льёт всем свет;
Бог, чей лучистый ясен взгляд,
С толку не сбит;
Пронзает взор
Весь мир в упор;
Следопыт, дорог строитель,
Примиритель, царств даритель,
Верно зрящий, верно зрим,
Радостно и ясно с ним.
Искорка летает,
Из рук да в руки правит бег,
Туда-сюда мотаясь век,
Грея всё, смея всё,
Двигает, сшибает
Всяк барьер, дав общий путь
Крайностям, чья сходна суть.
Восторг любви – извечный, впрок —
В создании доро́г;
Опаска рядом чуть жива —
Смеясь, божок седлает льва.
Иным стал Купидона лик:
Нет в демонах той высоты;
Бледнеют розы вмиг,
В нектаре вин черты.
Любезней демону стена
Вокруг, он сам стены кусок,
На безлюдье одинок,
Любовь такой же быть должна.
Ему нужны
Удачлив кто, хорош собой,
И разумности сыны,
И души с яркою Судьбой,
Что знают в Будущность ходы, —
Слуги Утренней Звезды.
В этом он мастеровит
И, ликуя, всем грубит.
Жадный взор сожрать готов
Всех скромняг и бедняков;
Те, видя огнь во взоре,
 

+

 
They drop their few pale flowers,
Gathered with hope to please,
Along the mountain towers, —
Lose courage, and despair.
He will never be gainsaid, —
Pitiless, will not be stayed;
His hot tyranny
Burns up every other tie.
Therefore comes an hour from Jove
Which his ruthless will defies,
And the dogs of Fate unties.
Shiver the palaces of glass;
Shrivel the rainbow-colored walls,
Where in bright Art each god and sibyl dwelt
Secure as in the zodiac’s belt;
And the galleries and halls,
Wherein every siren sung,
Like a meteor pass.
For this fortune wanted root
In the core of God’s abysm, —
Was a weed of self and schism;
And ever the Dæmonic Love
Is the ancestor of wars
And the parent of remorse.
 

III. The Celestial Love

 
But God said,
 ‘I will have a purer gift;
There is smoke in the flame;
New flowerets bring, new prayers uplift,
And love without a name.
Fond children, ye desire
To please each other well;
Another round, a higher,
Ye shall climb on the heavenly stair,
And selfish preference forbear;
And in right deserving,
And without a swerving
Each from your proper state,
Weave roses for your mate.
 
 
 ‘Deep, deep are loving eyes,
Flowed with naphtha fiery sweet;
And the point is paradise,
Where their glances meet:
Their reach shall yet be more profound,
And a vision without bound:
The axis of those eyes sun-clear
Be the axis of the sphere:
So shall the lights ye pour amain
Go, without check or intervals,
 

+

 
Роняют жалкие цветы —
Свой сбор, с надеждой угодить,
Средь горной высоты —
Отваги нет, есть горе.
Возражений он неймёт,
Прёт, безжалостный, вперёд;
Тиран жесток,
Все стеснения он сжёг.
Тут Юпитера черёд:
Волю злую бить готов,
Тот Судьбы спускает псов.
Дрожь стеклянный бьёт дворец,
Радужным стена́м конец,
(Был сонм богов, сивилл¹⁷⁰ жильём таким,
Как зодиака поясом, храним);
Галереи каждый зал,
Где напев сирен звучал, —
Метеор-беглец.
Корень зла, что лёг тогда
В сердце Господа пучин —
Ересь, эгоизм один;
Демона любовь всегда
Войн зловещая печать,
Сожалений горьких мать.
 

III. Небесная любовь

 
Но Бог рек:
«Чище получу я дар:
Огонь, что рад пылать,
Новь цветов, молений жар,
Любовь, что не назвать.
Желаете вы, чада,
Друг другу радость дать;
Круг выше сделать надо,
Взберётесь по ступеням к цели,
Коль себялюбье одолели;
Будет воздаянье,
Ибо без блужданья
Чтоб любой, как должно, смог
Свить на милый лоб венок.
 
 
Взгляд любящий глубок,
Ведут средь вод огни;
Цель – райский уголок,
Где встретятся они;
Расширится простор их дел,
Взгляд умчится за предел;
Оси зоркости отменной
Впредь быть осью всей вселенной;
Огни бросайте, пусть летят,
Не сыщешь их вольней,
 

+