Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

На мой взгляд в фильме «Ангел за моим столом», такой «преднаходимой эстетической действительностью», рамкой-обрамлением-огранением женского портрета, можно признать,

историю, исторические события, с одной стороны,

ландшафт географический, который детерминирует ландшафтные культурные практики, с другой стороны,

поэзию, которая непосредственно вплетена в художественную ткань фильма, с третьей стороны.

…история

Начнём с истории.

Вспомним Сабину Шпильрайн, которая родилась в 1885 году, в России, в еврейской семье. Жила в разных странах. В той же России была расстреляна нацистами в 1942 году.

История в облике двух тоталитарных режимов надвинулась на неё как танк и раздавила под своими гусеницами.

Дженет Фрейм избежала этой участи, история прошла для неё стороной.

Детство и юность она провела в Новой Зеландии, путешествовала по Европе, возвратилась домой, события истории были где-то рядом, но так и остались в параллельном для неё мире.

В самом начале фильма закадровый голос Дженет Фрейм сообщает нам (начало автобиографии), что она родилась 28 августа 1924 года, но мы даже не задумываемся над тем, что произойдёт в Европе лет через 10–15, когда Дженет будет подростком. Позже «история» напомнит о себе, но из Новой Зеландии она будет восприниматься почти как весёлая игра.

Сначала отец Дженет явится в форме капрала, отдаст всем честь, радостно сообщит «мы Гитлеру покажем», и эта форма, и этот жест, и эти слова вызовут улыбку у всех, включая самого отца.

Потом, мы услышим «стишки», «парнишки, их в армию взяли, не знают, что делать подруги», войну назовут «жестокой», наверно только потому, что она лишила «подруг и парнишек» их естественных игр.

Ещё позже, мы услышим, как школьники радостно будут сообщать друг другу, что американцы бросили на Японию какую-то особую бомбу, что это за бомба они не знают, но самое главное «мы победили».

Дж. Кэмпион не иронизирует, не сокрушается, даже не пытается построить какой-то иронически-саркастически-глубокомысленный контрапункт. Мир таков, какой он есть, глупо в нём разочаровываться. То, что в одном месте оказывается страшной трагедией, куда страшней, если одна, всего одна, бомба и сотни тысяч убитых мирных жителей, в другом, воспринимается как нечто далёкое, почти как в другой галактике.

Разные хронотопы^[695], разное восприятие происходящих событий.

Женский портрет своей рамкой ограждает себя от истории. В границах женского портрета могут рифмоваться кризис подросткового возраста и кровавые события, которые произошли в Европе, начиная с 30-х годов XX века, без особых смысловых акцентов.

В случае с Сабиной Шпильрайн, рифма оказалась зловещей.

…культурный ландшафт

О ландшафте, второй составляющей рамки-обрамления-огранения женского портрета, очень коротко, по той причине, что интуитивно чувствую больше, чем способен выразить. Поэтому ограничусь чужой точкой зрения, и несколькими цитатами из чужих источников.

В своих рассуждениях о культурном значении ландшафта, опираюсь на книгу Валерия Подороги^[696] «Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии».

Подорога исследует ландшафтные миры Сёрена Кьеркегора^[697], Фридриха Ницше^[698], Мартина Хайдеггера, Марселя Пруста^[699], Франца Кафки^[700], а во введении опирается на высказывания мастеров старой китайской живописи.

Приведу цитату из Ши-тао^[701], которая приведена во введении к книге В. Подороги:

«Горы и Реки поручают мне говорить за них: они родились во мне и я в них. Я искал беспрестанно необычайные вершины, с них я делал наброски. Горы и Реки встретились с моим духом, и их отпечаток там преобразовался таким образом, что, в конце концов, они свелись к моему «я».

В. Подорога подчёркивает, что «я», о котором говорит китайский художник, не имеет ничего общего с тем «я», которое для нас более привычно: «Это Я («Я» Ши-Тао – РБ.) сливается с пейзажной формой и от неё неотделимо, оно несамостоятельно и не занимает господствующей позиции в художественном видении, оно спиритуалистично, я («я» В. Подороги – РБ.) бы сказал, «дыхательное», и принадлежит, собственно, не отдельным образам зримого, а белым пустым пространствам, ветрам, атмосферам, заоблачным далям и туманам низин. Пустота, открытая для бесконечного заполнения, – позитивное Ничто как высший знак Бытия».

…замечу на полях «пустота не даёт боли» говорят дзен-буддисты^[702]

В контексте концепции В. Подороги хотел бы обратить внимание на роман австралийского писателя Патрика Уайта^[703] «Древо человеческое».

…из моего хронотопа Австралия и Новая Зеландия воспринимаются как тождественные, не исключено, что изнутри существует иное восприятие…

Роман посвящён жизни двух простых австралийцев, фермера и его жены. Начинается он с того, что молодой фермер Стэн Паркер очищает от диких зарослей свой участок и начинает строить дом. Начало почти символическое: начало века, освоение девственной земли, начало начал – создание семьи. В схватке с природой фермеру и его жене придётся выдержать много испытаний, пережить наводнение и пожар, которые уничтожат все постройки и заставят начать всё заново, испытать потрясения в отношениях друг с другом и с собственными детьми, но они смогут выстоять, и даже обрести душевный покой.

Что нам остаётся как не «…глядеть на небо, искать в нём приметы погоды, слушать, как сыплется овёс, брать на руки мокрого телёнка, только что выпавшего из коровьей утробы и силившегося доказать, что он устоит на ногах».

Дети Паркеров на ногах не устояли, сломались, только внук, если не прямо, то опосредованно, продолжил дело деда, он оказался способен воссоздать в слове то, чем занимался его дед, что пытался передать своим детям, но не смог. Внук сумел описать мир деда, в котором есть

«запах хлеба, и смутная мудрость юношеских лет…

и девчонки с рыжеватыми косичками, что шепчутся про любовь…

и румяные яблоки,

и маленькое белое облачка, которое, как только его надует ветер, разрастётся в огромного коня и тяжело затопает по всему небу».

Как рифмуются «ландшафты» Подороги, «ландшафт» Уайта, с «ландшафтом» Фрейм и Кэмпион?

Вопрос не простой, в нём много уровней, не все из них я смог бы выразить в слове, несомненно, есть и такие, которые вообще невыразимы в слове.

Есть внешние «рифмы», которые не стал бы переоценивать, но на которые не могу не обратить внимания.

Патрик Уайт умер в 1990 году, в тот год, когда был снят фильм Дж. Кэмпион «Ангел за моим столом». Внук Стэна Паркера пишет о «девчонках с рыжеватыми косичками» и мы не можем не вспомнить огненно – рыжую копну волос Дженет Фрейм, которую невозможно расчесать.

На других уровнях всё намного сложнее.

Во всех ли культурах можно обнаружить этот культурный «ландшафт», или это один из компонентов различения Запада и Востока, точнее, Запада и Дальнего Востока?

Можно ли сказать, что в культуре Запада «история» вытеснила «ландшафт», что чем больше «истории» тем меньше «ландшафта», что через «ландшафт» способны проявляться тектонические пласты культуры, а «история» проявляет «тектонические» бездны людей?

Можно ли сказать, что в индустриальном и постиндустриальном обществе мы окончательно похоронили «культурный ландшафт», и он продолжает «дышать» только в тех эзотерических культурах, которые вытолкнуты на периферию цивилизации?

Следует ли допустить, что культура Австралии или Новой Зеландии перекликается с культурой древнего Китая как раз в том смысле, что в обоих «дышит» ландшафт?

Или напротив, культура Австралии и Новой Зеландии, принципиально западная, Дж. Кэмпион западный режиссёр, и об «Ангеле за моим столом», и, соответственно, о киноверсии «Автобиографии» Дженет Фрейм, можно говорить только в ракурсе европейских ландшафтных практик?

В конце концов, чем принципиально отличаются море, океан, зеленые луга, зеленые холмы Новой Зеландии от ландшафта М. Хайдеггера, о котором пишет В. Подорога.

Приведу его описание «культурного ландшафта» Хайдеггера: «изначальные образы ландшафта Хайдеггера в реалиях, навязчиво преследующих нас при непосредственном наблюдении за горными массивами Шварцвальда, – в голубых долинах, чистых ручьях, стремящихся по склонам к старым немецким усадьбам, этим замкнутым мирам горного хутора, где дорога через поле, лесная тропа, колодец, дом и утварь сообразуют гармоническое единство жизни смертных, пребывающих между небом и землёй, мирским и божественным».

Мне остаётся допустить, что единый «культурный ландшафт» подпитывал сначала Дженет Фрейм, позже Джейн Кэмпион. Описать этот ландшафт не в состоянии, потому что не видел эти страны и не владею в достаточной мере пластикой слова.

…поэзия

Теперь мы можем непосредственно перейти к поэзии, которая не только третья составляющая рамки-обрамления-о-гранения, но и непосредственный переход к самой Дженет Фрейм, к её жизни и творчеству.

Эпиграфом ко второй части фильма, которая, как и фильм в целом, называется «Ангел за моим столом», выбраны строчки из драмы «Буря»^[704] Шекспира:

«Прекрасно! Кто же остался духом твёрд?

Никто, Все обезумели от страха.

И начали бессмысленно метаться».

Слова «духом твёрд, когда все начали бессмысленно метаться» воспринимаю как один из главных лейтмотивов фильма.

Дженет Фрейм не мечется, живёт своей жизнью, не потому что равнодушна к миру вокруг, напротив, именно её глубокая погруженность в мир позволяет ей не метаться и полнее жить.

Грустно-ироничные строчки Роберта Бернса^[705] сопровождают девушек, включая Дженет Фрейм, уезжающих навстречу неизвестности:

 
«Дункан Грэй давно влюблён,
И в ночь под рождество
К нам свататься приехал он.
Вот это сватовство!
Приехал в праздничную ночь
Хозяйскую посватать дочь,
Но был с позором прогнан прочь.
Ха-ха! Вот это сватовство!
Затылок взмок у жениха,
Ха-ха! Вот это сватовство!
А Мегги будто бы глуха —
Не слышит ничего.
Он заводил с ней разговор,
Глаза и нос ладонью тёр.
Топиться бегал через двор.
Вот это сватовство.
Любовь отвергнутая зла.
Вот это сватовство!
У парня рана зажила —
Вот это сватовство! —
Я, говорит, не так уж глуп,
Чтоб превратиться в жалкий труп
Из-за того, что ей не люб! —
Ха-ха! Вот это сватовство!..
Был добрый парень – Дункан Грей,
Вот это сватовство!
Он скоро сжалился над ней,
Вот это сватовство!
Не мог он грех на совесть взять —
Лишить любимой дочки мать.
Он едет свататься опять…
Вот это сватовство!».
 

В кругу молодых поэтов читают стихи Уильяма Батлера Йейтса^[706], Дженет едва сдерживает слёзы.

 
Под луною колдовской
Мы парим в волнах эфира —
В час, когда тревоги мира
Отравляют сон людской.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед —
Ибо в мире столько горя,
Что другой дороги нет.
 

И ещё строки, скорее всего тоже Уильяма Йейтса, а не исключено, что самой Дженет Фрейм, в подражание Йейтсу:

 
«Жизнь прекрасна, Диаспер!
И день, и ночь прекрасны Диаспер!
И солнце, луна и звёзды, все прекрасны.
А ещё ветер в долине.
Кому захочется умирать».
 

Во всех поэтических строчках, которые вошли в фильм, чувствуется это «не метаться», чтобы не случилось «не обезуметь от страха», а это, кроме всего прочего, означает, что, как не парадоксально, в этом мире, где ничего не сбывается, грёзы молодых девушек не обманывают.

…рифмуя содержание фильма

Нетерпеливый читатель, которому надоела бесхитростная Дженет, может перескочить через «рифмы фильма», хорошо бы к P. S.

Мне осталось пересказать фильм, рифмуя его, как рифмуются поэтические строчки.

…и вот она пошла со своей огненно-рыжей копной волос, пошла по своей дорожке среди полей, пошла по Новой Зеландии, пошла по миру

…и не успеют они, девушки-подростки, подрасти, как будут выяснять друг у друга, откуда берутся дети, правда ли их приносит в клюве аист

…с наивной непосредственностью будут задирать ноги вверх, беззастенчиво демонстрируя свои скромные штанишки

…Дженет испугается своих первых «месячных», боясь, что все это заметят, будут над ней смеяться, она не выдержит подобных насмешек

…Дженет с будущим ангелом за столом, окажется далеко не ангелом, возьмёт деньги из кармана отца, чтобы купить для всех сверстников жвачку, позже, уже будучи взрослой, выдаст себя за вегетарианку, а когда никто её не видит, будет жадно уплетать ветчину

…Дженет будет перебирать вещи, решая, что должна взять с собой девушка, которая уезжает из дома, гардероб окажется очень скромным

…молодые девушки будут сожалеть, что парнишек взяли в армию, они остались одни, без парнишек

…Дженет будет сожалеть, что у неё складывается роман только с литературой и поэзией, а не те романы, которые возникают у других её сверстниц

…Дженет останется один на один со своим будущим и испугается этого будущего

…Дженет будет внимательно разглядывать своё тело, задумается над тем, она такая же, как все, или не такая

…Дженет, однажды, с горечью решит, хотела быть загадочной, а стала бесполой, как деревяшка

…Дженет впервые услышит, что она талантлива, обрадуется, постарается понять, что означает «талантлива», это относится к её телу или не относится

…Дженет узнает, что у неё шизофрения, и задумается, что это означает для неё, является ли этот диагноз подтверждением того, что она не такая как другие

…однажды Дженет приютит старый писатель, которому понравились её произведения, этот писатель не боится самого себя, и он научит Дженет, как не бояться себя, что поможет Дженет отправиться в европейское путешествие

…во время европейского путешествия Дженет встретится с двумя мужчинами, это станет её первым опытом более тесного общения с мужчинами

…один мужчина, англичанин, окажется очень разумным, решит, что Дженет подходит ему как жена, только разъяснит, в качестве будущего мужа, что нельзя так много писать и читать, только в отпуске, и то в меру, это же не для заработка

…другой мужчина, американец, окажется не менее разумным, решит, что Дженет подходит ему как любовница на время пребывания в Испании

…этот мужчина, называет себя поэтом, но поэзия для него хобби, он занимается поэзией в свободное время от своей основной профессии учителя

…этот мужчина не преминёт рассказать своим друзьям, что он не думал, что существуют такие люди как Дженет, она очень, очень робкая, наверно обрадовался, что ещё есть такие робкие, что она не разрушит его планы

…благодаря этому американцу, учителю, в свободное время поэту, Дженет станет женщиной,

…потом он уедет, закончится отпуск, на прощание только скажет, «это было замечательно», что более приятное может сказать мужчина женщине при расставании, при одном условии, что женщина эта не Дженет Фрейм

…две простые испанки, одетые во всё чёрное, у которых жили, и Дженет, и американец, и другие, будут расспрашивать Дженет, «этот американец богатый?», Дженет даже не поймёт вопроса

…после отъезда американца эти две испанки будут искренне сокрушаться «эти американцы всегда всё портят», «разве можно так, бросил женщину и уехал»,

…с беспокойством за Дженет две испанки войдут в комнату, где в темноте, на подоконнике, сидит Дженет, зажгут свечи, когда они уйдут, Дженет задует одну свечу

…Дженет выяснит, что беременна, у неё будет болеть всё тело, она подумает, что совсем не мечтает о ребёнке, но ей любопытно представить себе будущего ребёнка с улыбкой этого американца

…Дженет будет искать работу, но её не возьмут в медсёстры, ведь она не будет скрывать, что лечилась в психлечебнице с диагнозом «шизофрения».

…Дженет начнёт задумываться о самоубийстве, как о единственном для неё выходе, и снова попадёт к психиатру

…этот психиатр окажется мудрым человеком, и он выяснит, что у Дженет никогда не было шизофрении

…этот психиатр, или просто мудрый человек, предложит ей самый лучший выход, она же писатель, пусть напишет о психиатрической лечебнице, только так она сможет освободиться от прошлого и больше к нему не возвращаться

…этот психиатр, или просто мудрый человек, даст ей мудрый совет: «если вам говорят – идите повеселитесь, а вы не хотите, – не делайте этого!». Дженет это очень обрадует, она не перестанет улыбаться, значит можно делать то, что хочешь сам

… её книга о годах, проведённых в психиатрической клинике, «Лица в воде» будет напечатана, и о книге даже напишет такая известная газета как «The Sunday Times»^[707]

… издатель пригласит её в гости, познакомит с известными писателями, в том числе с Аланом Силлитоу, роман которого «Одиночество бегуна на дальние дистанции»^[708] она с интересом прочтёт, ведь и она бегун на дальние дистанции… издатель решит, что она пишет лучше тех, кто сумел выпустить бестселлер, пусть напишет бестселлер, тогда она сможет приехать к нему на новеньком Rolls Royce

…известие о смерти отца заставит ей вернуться домой, и она вернётся к своему морю, своему океану, своим зелёным лужайкам, к своему ландшафту, который её питал, если даже она об этом не задумывалась

… окажется, что в доме накопилось много хлама, видно после смерти матери, рабочей лошадки, время остановилось, а остановившееся время имеет свойство накапливать пыль и хлам

…она решит, что теперь должна заняться тем, чем занималась её мать, рабочая лошадка, она начнёт выметать пыль и хлам, чтобы привести время в движение, только не будет знать, что делать со старыми, потрёпанными ботинками отца, придётся просто одеть и ходить в них

…теперь газетчики будут брать у неё интервью, не скрывая, что стараются обогнать своих коллег, и ей будет непонятно, почему столь важно перегнать своих коллег, почему кто-то хочет опередить другого

…её племянницы будут танцевать новые танцы, новые ритмы, в темноте, когда никто её не видит, она постарается повторить эти ритмы, понимая, что её тело не способно их воспроизвести

…потом она вновь сядет за пишущую машинку и напишет строки, которыми и завершится фильма: «Тишина. И ветер, и море, и ветви, и травы, шепчут, тишина»

и эта «тишина» парадоксальным образом зарифмуется для нас с «пустотой» Ши-Тао.

Джейн Кэмпион сняла поэтический женский портрет.

О том, как в девочке рождается женщина, о том, как возможна женщина в современном мире, если она женщина, а не сумма обязательств, социальных, традиционных, семейных.

И о том, как соотносятся телесность и духовность женщины, как бы предугадывая свой будущий фильм Пианино.

P.S

Фильм «Ангел на моём столе» снят женщиной, по автобиографии женщины, о женщине. О женщине, которая не обезумела от страха, когда все начали бессмысленно метаться.

На мой взгляд, фильм ещё и о том, что, по крайней мере, начиная с XX века, «бессмысленно метаться» начинают больше мужчины.

Не исключаю, что это моя точка зрения и Джейн Кэмпион её бы не разделила.

«Портрет леди»

…неприятие, которое сохранилось через много лет

В предыдущих главах обращал внимание на то, что та или иная книга, фильм, просто история, могли зацепить меня после первого просмотра. Потом это забывалось, пряталось в неведомых мне закоулках сознания, и нужен был толчок извне, чтобы «раскупорить» давнее впечатление. Причём, самое неожиданное, эти давние впечатления могли «прорастать» во мне, ожидая своего часа.

Примерно об этом говорит М. Мамардашвили^[709]: «в детстве тебя поразило какое-то впечатление, и вот двадцать лет спустя из-за какого-то случая, какой-то встречи пути пересекаются, и ты внезапно понимаешь смысл того полузабытого впечатления, сохранявшегося в тебе двадцать лет. Какая-нибудь случайная встреча раскроет тебе смысл того, что ты однажды почувствовал, что сохранилось в тебе, неподвижное и непонятное, словно зачарованное».

Действительно, «словно зачарованное», но в случае, когда речь идёт не о детских впечатлениях, они не оставались «неподвижными», а постепенно изменялись, «прорастали», вместе с тем, как изменялся я сам.

Так из «зачарованного» и «проросшего» родились опусы настоящей книги о «Жюле и Джиме», о «Фиесте», о Сабине Шпильрейн, о «Гедде Габлер»^[710].

Но, как оказалось, возможен случай противоположного толка. Имя известное, почти классическое, а после первого чтения возникло неприятие. Не стал оспаривать, не осмелился, решил, что-то не понимаю, с тем и примирился. Но когда вернулся к этому тексту, через десять, двадцать лет, – опосредованная цепочка невольно возвратила к нему – оказалось, что неприятие не прошло. Так и сохранилось «неподвижное» и «непонятное»…

…фильм «Портрет леди»: после фильма «Ангел за моим столом» и фильма «Пианино»

Фильм «Портрет леди»^[711] Дж. Кэмпион сняла после фильма «Пианино».

До «Пианино» был фильм «Ангел за моим столом», о котором я говорил выше. О женщине, которая попала в психиатрическую клинику, будучи абсолютно нормальной, но не сломалась, выжила, стала писательницей, наверно помог ангел за её столом, она сама была как ангел, хотя была обычной женщиной, нескладной и бесхитростной.

После «Пианино», о котором речь впереди, наступило время фильма о «леди», и само название завораживало не менее, чем «пианино» и «ангел».

Название названием, но дело в том, что фильм Дж. Кэмпион «Портрет леди» был снят по роману Генри Джеймса «Женский портрет»^[712]. А этот роман и был причиной моего давнего неприятия.

Как оказалось, так и оставшегося «неподвижным».

Попробую разобраться в своём неприятии, хотя бы сейчас (2015 год 4 марта). Настолько, насколько в состоянии разобраться.

Начну с темы, которая, как мне показалось, напрашивалась: «американка-англичанин», «бесцеремонная американка в чопорной Англии», но «ружьё» так и не выстрелило^[713]. Возможно, не было никакого «ружья», выдал желаемое за действительное. Две подобные истории, когда-то зацепили меня, врезались в память, вот и решил, что роман Г. Джеймса «об этом».

…Сильвия Платт^[714] и Тед Хьюз^[715]

Первая история: «американка-англичанин».

Сильвия Платт, американская поэтесса, Тед Хьюз, британский поэт. Любовь, брак, творчество.

Сильвия самоотверженно занимается стихами мужа, собирает, посылает на конкурс, радуется его успехам.

Тед, принимает её хлопоты как должное, наверное, считает, что заслужил.

Потом наступает разрыв.

После разрыва с мужем. Сильвия покончила с собой.

В прессе, прежде всего, в феминистической, появилось множество обвинений в адрес Хьюза, но в подобных деликатных вопросах, простых ответов не бывает.

Тысячи и тысячи причин, которые остаются нераскрытыми, тысячи и тысячи причин, которые раскрыть невозможно.

Не помню, где прочёл о пикировке между Сильвией и Тедом.

…почему-то думаю, что в НГ (Независимая газета)-Exlibris^[716], попробовал разыскать в Интернете, не получилось…

Запомнилось, как запомнилось, но, признаюсь, случается со мной, позволяю себе дописывать в воображении.

Запомнилось, что пикировка была доброжелательная, но не без капельки яда, с обеих сторон. Он, упрекал её в том, что ей не знакомы хорошие манеры, слишком она порывиста, эксцентрична. Она парирует, такое впечатление, что здесь, в Англии, все умерли, или, вот-вот умрут.

Не скрою, интуитивно мои симпатии на стороне Сильвии Платт.

…тем более, – такая мощная поддержка – И. Бродский^[717] дарование Платт считал более сильным, чем дарование Хьюза…

Но в то же время, понимаю, мои симпатии и антипатии мало что значат, не тот случай, когда можно позволить себе торопливый вердикт.

Напомню только, что в 2003 году, режиссёр Кристин Джэффс сняла фильм «Сильвия»^[718], о Сильвии Платт и о Теде Хьюзе. Фильм затерялся, мало кто его сегодня вспоминает.

…Клайв Стейплз Льюис^[719] и Хелена Джой Дэвидмен^[720]

Вторая история: «американка-англичанин».

Сэр Клайв Стейплз Льюис, английский детский писатель и христианский философ, Хелена Джой Дэвидмен, американская журналистка.

«Он – сэр, чопорный англичанин, оксфордский профессор, старый холостяк, целомудренный и строгий, до смешного, стеснительный.

Она – замужем, журналистка, член компартии, прямолинейная, временами откровенно грубая, страстная и несдержанная».

…откуда выписал эти строки уже не помню…

Ему 58 лет, ей 41. Любовь, брак, болезнь женщины, смерть.

Брак продлился всего 4 года. Женщина стремительно вошла в жизнь пожилого профессора и столь же стремительно ушла.

После её смерти К. Льюис написал «Исследование скорби» (другое название «Боль утраты»^[721]). Пытался разобраться, как совместить веру в Бога с потерей близкого человека, с которой невозможно примириться.

Через кощунственные строки о Боге («космический садист», «злобный кретин») К. Льюис приходит к христианскому самоотречению и смирению.

Любопытна последняя фраза книги:

«она (Хелена) припала к вечному источнику».

Однажды Он, сэр Клайв Стейплз Льюис, писатель и философ, похвалил Её, Хелену Джой Дэвидмен, журналистку и члена компартии, за «мужские достоинства».

Она немедленно заставила его замолчать, спросив, как ему понравится, если она сделает комплимент его женским достоинствам. Не удивительно, в догендерную эпоху, можно было похвалить женщину за мужские достоинства, но принципиально нельзя было похвалить мужчину за женские достоинства. Думаю, сегодня многое изменилось. У себя в стране, к моему огромному изумлению, встречал мужчин, которые называли себя «феминистами», фактически признаваясь в «женских достоинствах».

Но в контексте взаимоотношений Клайв-Хелен, американка была права.

Напомню, что в 1993 году, режиссёр Ричард Аттенборо снял фильм «Страна теней»^[722], о Клайве Льюисе и Хелене Джой.

…мужчина из «старого света» и женщина из «нового света» в романе Генри Джеймса «Женский портрет»

Два приведённых случая, совершенно различны, но есть в них нечто общее. «Старый свет» и «новый свет», мужчина из «старого света» носитель консервативных традиций, и женщина из «нового света», способная разрушить эти консервативные традиции. При этом, если судить по этим двум случаям, брак, при прочих равных условиях, может быть и счастливым, и несчастным.

У нас нет оснований упрекать Генри Джеймса за то, что его не заинтересовала тема «американка-англичанин», у него достаточно своих «ружей», которые должны были выстрелить. Да и приведённые две истории, скорее свободные «размышления на заданную тему», чем основания для серьёзных обобщений.

…Уже после написания данных строк, натолкнулся на следующие слова Генри Джеймса по поводу его романа «Американец», и не могу удержаться, чтобы их не привести.

Г. Джеймс пишет:

«Мой сюжет как раз в том и состоит, что американец, в силу присущего ему великодушия, отпускает безнаказанным надменного европейца, который надругался над ним и которого теперь он держит в своей власти. Чтобы показать великодушие, я должен показать зло».

Несколькими строками ниже Г. Джеймс сообщает: «Мой следующий роман будет об Americana – о приключениях в Европе женского варианта Ньюмена (герой романа «Американец» – Р. Б.); она также восторжествует над надменным европейцем».

Речь, как вы догадались, шла о романе «Женский портрет». Оказалось, что я был не прав, «ружьё» было, на него следовало обратить внимание, и, по мнению писателя, оно выстрелило. Просто, не думал, что у классика всё сведётся к «присущее великодушие», «надменный европеец», «отпустить безнаказанным», «восторжествовать», и пр.

…название романа

Второе «ружьё», на котором хотелось бы остановиться, касается названия романа «Женский потрет». Невольно возникает вопрос, речь пойдёт о «портрете женщины», или о «портрете женщины», а это различие предполагает различные художественные решения.

В одном случае, «потрет» становится художественным обрамлением, виньеткой. Как в станковой живописи. Мы можем говорить – и нередко говорим – о характере изображённого на «портрете» человека, но это упрощение, уступка наивному взгляду. Главным в «портрете» остаётся цветопись, светопись, композиция. К примеру, в женских «портретах» Ренуара^[723], главное не характер женщины, а то, как в том или ином освещении, светится её тело, её кожа. С теми или иными поправками, такой подход можно отнести и к портрету в художественной литературе.

Во втором случае, мы сознательно размыкаем границы портрета как рамки, чтобы перейти, перетечь, в область социальных, нравственных, психологических проблем. Но границы художественности заставляют нас оставаться в границах «перетекания»,

…только постмодернизм позволит себе пренебречь любыми демаркациями…

не переступая в область прямых логических высказываний.

«Психологический портрет» писателя должен сохранять дистанцию от «психологического портрета» психолога, в противном случае мы должны будем признать, что «психологический» портрет в литературе всего-навсего наглядная иллюстрация к психологии.

Напомню, что выше я писал о женском портрете в фильме «Ангел за моим столом» и о рамке-обрамлении-огранении этого портрета, который включает в себя и историю, и ландшафтные практики, и др.

На мой взгляд, Г. Джеймс, как в русских сказках, оказался на развилке двух дорог, – «налево пойдёшь», «направо пойдёшь», – и так и не смог сделать окончательный выбор.

«Налево пойдёшь», чистая эстетика, столь притягательная для писателя. Отсюда почти постоянная тема безупречного вкуса, изящества, утончённости (почти «старый свет»?), даже непосредственного коллекционирования предметов высокого искусства. Как настоящая жертва воспринимается в романе, готовность одного из персонажей продать ради любимой свою богатую коллекцию безделушек в стиле рококо^[724] (?!).

Сама героиня «женского портрета», молодая американка Изабелла Арчер отказывается от выгодных партий (американский фабрикант, английский лорд), а выходит замуж за утончённого аристократа Гилберта Десмонда.

Этот Десмонд эстет до мозга костей, живёт среди собственной художественной коллекции, естественно, циник, и столь же естественно, что для соблазнения женщины он выбирает художественные «декорации» Флоренции. Красиво.

Но границы сексуально-артистических страстей, включая сексуально-артистические разочарования, показались писателю тесными – «направо пойдёшь».

«Прошу, осторожно!» – «На ней уже есть крохотная трещинка»: красивая художественная идея, но амбиции романиста оказались много шире. «Эстетика» уступает место модной «психологии».

…время, когда был написан роман «Женский портрет»

Роман «Женский портрет» начал печататься в 1880 году, за десять лет до «Гедды Габлер».

Уже написаны романы О. Бальзака^[725], Ч. Диккенса^[726], Ф. Достоевского^[727]. Сам Г. Джеймс, дружит с И. Тургеневым^[728], восторгается его творчеством, знакомится с Г. Флобером^[729], Э. Золя^[730], Г. Мопассаном^[731].

Старший брат Генри, Уильям Джеймс^[732], становится одним из основателей прагматизма и функционализма в психологии. Г. Джеймс не мог оказаться вне этой «новой волны». Он с пафосом заявляет:

«Психологические мотивы, на мой взгляд, дают блестящие возможности для живописи словом; ухватить их сложность – такая задача может вдохновить на титанический труд».

…попытка «ухватить сложность»

И Г. Джеймс начинает свою «титаническую работу», чтобы с помощью «живописи словом» передать психологические мотивы своей героини.