Резервный день

4 Травы

С Максом мы до школы спортивной гимнастикой занимались. Макс от пищи растолстел, от гормонов, которыми куриц кормят, от усилителей вкуса и других пищевых добавок. В пять лет Макс, тогда худой и стройный, самостоятельно ходил из детского сада на гимнастику. И после тренировки жевал чипсы. И угостил меня. Мама опаздывала. Я маму часто в раздевалке ждала. Пока я на гимнастике, она бегала к себе в «башку» − так мама называла аптеку «В башне». Тогда ещё она там арендовала уголок, поставила стол для своих фиточаёв. Мама любила забежать и поболтать: с продавщицей, и с фармацевтами из рецептурно-производственного отдела, и с покупателями. Мама всем надоедала. Она – арендатор и её никто не посылал. Когда рецептурно-производственный отдел решили закрыть, мама его выкупила. Всю документацию по просьбе папы подготовили его знакомые нотариусы. Мама стала партнёром на равных долях, а не просто арендатором. Отдел был убыточный, а сейчас отдел – прибыль приносит. Потому что со всей области к нам едут, и все дачники-москвичи у нас на зиму в запас заказывают. Колорголы, протарголы, микстуры. Конечно же от прежних хозяев отдела нам достались все сертификаты⁸. Мы делаем по ГОСТ, но в детскую микстуру от кашля добавляем чуть-чуть нашей собственноручно приготовленной настойки солодки. У нас за счёт глинистых почв корень солодки не приторно сладкий и терпкий, а нейтральный, даже безвкусный, микстуре он придаёт приятный свекольный привкус, от которого дети не говорят: «бе-е». Это наше с мамой «ноу-хау». Экспертиза не обнаружит, что мы добавляем свою настойку, а не сертифицированную готовую. Они ничем не отличаются при грубом первичном анализе. А детальный анализ никто не будет проводить, да и проверяющие у нас – редкие гости. У нас же не Москва. Вообще фармацевтический бизнес на третьем месте по прибыльности после наркотиков и оружия, поэтому в мире до десяти процентов контрафактных⁹ или поддельных¹⁰ лекарств. Но у мамы – не фармацевтический бизнес, мы занимаемся по документам БАДами¹¹. Но граница между лекарством и пищевой добавкой зыбка. Препараты из лекарственного сырья, растений, минералов, животных, и по сей день занимают (как пишут во всех современных справочниках) значительное место.

В принципе любое лекарство – яд, поэтому его и продают в аптеке. Маме жалко было рецептурный отдел и она его сохранила «в память о советских реалиях». Мама очень жалеет, что она не пошла на фармацевта учиться, а пошла на медицинскую сестру. Мама говорит, она «химию» испугалась сдавать. А на медсестру надо было при поступлении только диктант написать.

На день города мама всегда чаИ сама продаёт на площади перед ДК, все это знают, у неё есть постоянные –раз в год − покупатели. На день города выручки всегда большие, даже если дождь. Потому что мама товар не навязывает, она для души фиточаями заниматься начала , и люди чувствуют, что «их не обманывают, что им не впаривают», что «к ним – как к родным» − мама так всегда говорит.

Травники – первые лекари. Травники известны с древности, они опытным путём получали из трав лекарства, которые сейчас кажутся нам элементарными. А сейчас всё регулирует закон об обороте лекарственных средств. Состав каждого лекарства регламентирован. Травы же отнесены к БАДам¹². Это разделение на БАДы и лекарственные средства на самом деле очень относительно. Многие люди по-прежнему больше доверяют травяным настоям и настойкам. Наверное, эта вера − в генах. Почему-то кажется, что трава – это не опасно, а таблетка – более вредна. Хотя трава может быть смертельно опасной, а таблетка − оптимально улучшающей состояние и полностью повторяющей действие природных лекарств. Травы далеко не безобидны, но они – невинны. Травы предназначены для помощи людям, для облегчения их страданий. Бог создал травы для этого – я уверена. Травы не виноваты в том, что человек использует их во вред.

Травы мы собираем в период цветения. Ездим за посёлок Семенной, там линия высоковольтная, и дальше –мирошевские леса, дрему-учие. Странные в этих лесах поляны. Мама говорит: остатки от древних поселений, от древлян. Я не верю. Как это? Всё лесом заросло, а поляна вдруг не заросла? У меня нет объяснений. На загадочных полянах растут ландыши. Мы с мамой всегда караулим их цветение. Иногда они цветут в конце мая, а иногда и в середине июня.

Я люблю это время больше всего. По нашим мирошевским лесам разлетается такой аромат! Тонкий, сильный или еле уловимый – в зависимости от того, сколько ландышей приходится на один квадратный метр. Иногда они растут стеной. Тогда вы попадаете в пьянящую среду. Запах наиболее сочен, если погода жаркая, почвы очень сырые и – ветер. Такое происходит раз в три-четыре года. Лучшего запаха в жизни я не знаю. Это что-то нереальное. В сырые и жаркие вёсны ландыши расцветают и вдоль дороги, по обочине бывших полей. Идёте по дороге и вдыхаете лёгкий аромат. Высоковольтная − длинная-длинная, прямая-прямая, она − бесконечная. Конечно же никакой бесконечностью не пахнет, высоковольтная упирается в деревню, в Тужиловку. Но всё равно впечатляет длина пути. Столбы напоминают огромных великанов. Великаны широко расставили ноги и держат лапищами провода. Коршуны часто садятся на столбы. Под столбами были колхозные поля, сейчас всё заросло и уже наступает подлесок: маленькие ёлочки, берёзки и дубки пока что ниже травы. Но это уже не луговой ковёр, и деревца без вопросов вытеснят травы. Ландыши – это первый звонок растущего подлеска. Лет через пять, если я здесь останусь, придётся искать другие места, без деревьев. Пока же по-прежнему много донника, зверобой − повсюду, ромашка (луговая, не лечебная), василёк − синими точками, колокольчик, лопухи репейника и тысячелистник, в августе − кипрей узколистный, сиреневой стеной (иван-чай – по-простому). Надо собирать с верхушек только нераспустившиеся цветки и верхние листья. Кипрей не содержит кофеин и щавелевую кислоту. Это действительно чай, но надо заготавливать ферментацией, а не просто сушить. Об этом я ещё здесь напишу. О том, как мы и с Дэном, и с Максом и со Златой готовили ферментацией смеси. Курительные…

Горькая полынь. Дурманящий запах, когда вы идёте в августе по изуродованной колеями дороге, это – полынь. Запах сигналит, что растение скоро начнёт отцветать. Полынь − от поджелудочной и от желчного, она от глистов, всяких грибов и плазм. Она − противная, горькая, может быть опасной. Для кожи – безопаснее череда. Череду и внутрь пьют от аллергии.

Вот ещё. Огромные зонтики на высоковольтной − опасны. Есть просто сныть обыкновенная, эту в салат кладут, а есть – борщевик и болиголов! Есть и цикута, по другому − вех ядовитый! В малых дозах и борщевики и болиголов рассасывают опухоли. Зонтики болиголова мы с мамой собираем в перчатках. Траву, особенно ядовитую, надо собирать с молитвой. Например с такой:

Солнце, ветер-суховей,

Жги болезни все скорей

Лес и поле, дождь, огонь

Яд от трав − меня не тронь.

Этой молитве мама меня в четыре года научила. Я всегда, от всех-всех страхов, эту считалку твердила. Но только недавно поняла, что имеется ввиду «яд от трав». А я думала долго, что «яд отрав». Есть ещё другие молитвы, настоящие. Но я шепчу только эту, остальные никогда не знала. Я не могу сказать, что верю в Бога. Но не могу сказать, что и не верю. Религия отвергает мистицизм, наука отвергает мистицизм, но, когда я на поле, когда я вижу стену кипрея или ковёр полевой герани, меня посещают какие-то глобальные мысли о галактике и бесконечности, о жизни вечной, о каре за всё грязное и плохое. Когда в детстве меня спрашивали: «Какой он, Бог?» Я не задумываясь отвечала: « Он прячется в траве».

5 Мама опаздывала

И вот мама опаздывала, а Макс дал мне мешок с чипсами.

«Отрава, отрава, яд, засну и не проснусь», − вспомнила я мамины запугивания. Но мамы не было. Мама не шла. Я сидела с пакетом на банкетке. Пакет шуршал в руках. Макс вовсю хрустел чипсами, да так аппетитно. Я всё держала свой пакет осторожно-осторожно, за кончик, всё смотрела на Макса… И нюхала. Воздух нюхала. И – хлопок!− пакет открыла. Я была в восторге от хлопка. Взяла чипсину и тоже стала жевать. Необычно. Солёно-солёно, но вкусно! Я была голодна после тренировки. Гречка на завтрак изо дня в день так мне надоела. Я была крепкой девочкой, не то, что сейчас. Мама говорит, что худой ребёнок – это плохо: у ребёнка должно быть сбалансированное питание, обязательно – запеканка (кальций), обязательно – кисель (желатин), обязательно – варенье (фруктоза), обязательно витамины группы В – зерно и чёрный хлеб, обязательно сливочное масло (группа А), постное масло (группа Е), железо конечно же (постная телятина) и другие микроэлементы (фрукты и овощи).

Мама настучала на Макса тренеру за то, что он «носит чипсы и травит ими других детей». Тренер наказала Макса: сто приседаний. Болезненнее всего − растяжки. А приседания, в общем-то, – ерунда. Я даже не переживала за Макса. Нас часто наказывали. Но после приседаний Максу сказали сделать двадцать рондатов¹³. Вроде бы и это ерунда: ничего сложного. Но был лимит по времени: четыре минуты на двадцать рондатов. И голова кружится, и смотрят все, прикалываются, особенно Злата и противный вертлявый веснушчатый, белёсый, «линялый», мелкий пацан Моллюск. Макса чуть не вырвало, он так на меня посмотрел, что я поняла, как его мутит и как он меня ненавидит. Он шёл на тренировку из сада после полдника. Полдник − это какой-нибудь кефир с булкой. По дороге Макс опять, понятно, жевал, запивая каким-нибудь «спрайтом». От этого и после пятнадцати рондатов вывернет.

Макс меня возненавидел, стал обзывать и толкать. Злата стала толкаться даже в зале, в строю, на глазах у тренера. А в раздевалке – выключать свет. Подговорит девочек—они выбегут из раздевалки, а я одна – в темноте! Моллюск только обзывался. Он был хилый, худой, «соплёй перешибёшь», как говорила моя мама, но и его острые кулачки оставляли синяки на моих предплечьях.

По всей видимости, и тренер стала хуже ко мне относиться. Во всяком случае, опорный прыжок и сальто с опорой на одну и две руки я делала теперь не первая, а после Златы. Раньше я везде была первая: и в строю, во время разминки, и на всех элементах.

После злополучных чипсов лучшей из девочек стала Злата. Да, если честно, она и была лучшей. Злата на гимнастику вообще с трёх лет ходила и считалась самой способной. Мама говорит, что в спорте больше шансов у простых людей, что народные гены − сильные и выносливые. Злата – дочка парикмахерши, отца она и не знает. Наверное, это и есть народные гены?

6 Злата

Злата росла в парикмахерской. («Сын полка», − говорила о Злате моя мама.) Парикмахерская так и называется – «Старая», она в центре города, на проспекте Красной Армии, за домами Оболтусов, за нашим домом, там, где – спонтанный цветочный рынок, который папа раньше «оберегал», наказывая полицейских, жаждущих получить с торговок мзду. (Теперь это не папина прерогатива, а жаль: цены на цветы выросли). В отличие от цветочного рынка, в Старой парикмахерской цены всегда были дорогие. А «химия» и «краска» у Златиной мамы стоит столько же сколько в Москве. Мама Златы—хороший мастер, виртуоз, «золотая расчёска», но она… странная. Злата говорила, что её мама – толкинистка, но это напоминало мне толокнянку, и больше ни о чём не говорило. Ещё все знали, что мама Златы – «немножко пьяная». Забирая Злату, подруги её мамы так и объясняли тренеру: «Немножко пьяная. Мы заберём. Не бросать же ребёнка». Они и на спектакли Злату водили в ДК, и на «ёлки», и в церковь, а в школу с первого класса Злата с Максом ездила. Сейчас, давно уже, Златина мама пить бросила. Но Злата и раньше ничуть не стыдилась мамы:

−Если чуть-чуть не хряпнет, стричь не может, −Злата так всем и объясняла, кто о её маме спрашивал.

Злату знали все: и мирошевчане, и дачники, и постоянные из года-в-год паломники-туристы. Рядом с парикмахерской была площадка с песочницей, на которой с грудного возраста Злата целый день паслась, как коза на поляне. Тренер по гимнастике её, трёхлетнюю, в песочнице и разглядела. Над Златой никто не трясся, никто ничем её не загружал, никто не бегал во дворец спорта записывать на гимнастику, никто не таскал её на собеседование в гимназию. Директор, и учителя, и секретарь в Старой парикмахерской – постоянные клиенты. В парикмахерской со Златой провели «собеседование», там же и документы для школы приняли. Медицинскую карту Злата в школу только в классе третьем притащила – сама прошла врачей в больничке и постепенно сделала все необходимые прививки, которые ей до школы никто не делал. Школьная медсестра тоже стриглась в Старой парикмахерской и терпеливо ждала карту, терпеливо напоминая из месяца в месяц об опасности подстерегающей гимнастов, не привитых от столбняка.

Чипсы Макс по-прежнему носил. И тренер, как и до инцидента, ничего не замечала. Как бы ничего. Потому что если раньше действительно можно было не заметить, то теперь не заметить стало нельзя. Многим детям родители специально стали приносить после тренировки не только сок (в котором и сока то нет, один сахар и кислота), но и чупа-чупсы, и «киндеры». Родители узнали о наказании за чипсы от парикмахерш.

− Уже и чипсы ребёнку после тренировки нельзя! Кошмар! − жаловались парикмахерши остальным родителям.

7 Травля

На следующий год, за год до школы, положение моё в группе стало невыносимым. Я стала чем-то вроде козла отпущения. Ко мне придирались, надо мной смеялись. Смеялись над одеждой и чешками, над рюкзаком и неверно выполненным упражнением, над тем, как я двигаюсь – издевались над всем. Верховодили всем Злата, Макс и Моллюск. Они сплотились. Если в предыдущий год они действовали по одиночке, то теперь − командой. Я стала их панически бояться. Я умоляла маму не водить меня на гимнастику. Мама завела «канитель» про борьбу за жизнь и «место под солнцем». Папа же посоветовал дарить тренеру подарки. Мама сказала:

− Когда я в больнице работала, я от подарков отказывалась.

− Но ты деньги брала, − спорил с ней Илька. Он всегда и во всём с ней спорил. («Возраст такой», − спокойно объясняла мама и почти не обижалась на Илькины «подколы».)

− Мама договаривалась о дополнительной работе, − объяснил для меня папа.—А то ты сейчас подумаешь чёрт знает что.

− Да, – продолжала мама. − Я брала деньги за уход, как сиделка, в «хирургии», в отделении! В реанимации люди умирают, там деньги не принято персоналу давать. А там работа каторжная. Тут же − тренировка с детьми, ерунда же!

Но всё же ради меня мама постаралась. Стала дарить и цветы, и чай. Тогда у мамы не было поставок элитных чаёв из Сибири, только свои, тогда мама ещё только начинала.

За травами мы с мамой стали прогуливаться, как только я в два с половиной года смогла подолгу ходить и по чуть-чуть бегать. Мы сушили травы под навесом на балконе, а упаковывали их в комнате. Мама дарила тренеру чаи, маркированные только что организованным ею ООО «Экология питания». (У нас сразу была очень красивая упаковка: на пёстром фоне—сотни цветков, пятном − силуэт органа – сердца, почек и т.д. − в зависимости от состава смеси.) Обычный цветочный чай по обычному маминому авторскому рецепту: общеукрепляющий (когда чай просто общеукрепляющий на упаковке был нарисован силуэт человека). Цветки жасмина, которого у нас навалом в посёлках, цветки липы – липы навалом даже в городе, и полевые цветы: василёк, синий и луговой, чертополох и пеперминт (мята перечная) – эта у нас в горшках круглый год на подоконниках. За счёт василька чай − красивый. За счёт вяленого чертополоха – лёгкая горечь. Всё элементарно. Но о чертополохе никто не знает, его обыкновенно не кладут в сборы. Мама опытным путём пришла к такому рецепту. Она проверяет на себе и на папе. И на нас с Илькой иногда. Рецепт чая – это достаточно формальная запись. В каждом регионе одни и те же травы имеют разный вкус. Травы надо чувствовать.

Тренер обрадовалась. Я заметила: чаЯм всегда все рады, потому что чай независимо от состава − это наслаждение, это связь с природой, натощак ещё и очищение организма. Минимум калорий при букете вкусов, раздражающих не только пищевые рецепторы, но, по цепочке, центры наслаждения мозга. В смеси пастельные оттенки сухих цветов радуют глаз. Зимой, засыпая чай в заварочный чайник или в чашку, вспоминается весна, пробуждение природы, первая любовь. Дальше, настаивая чай минуту-две пациент, то есть потребитель, вспоминает романтические летние увлечения, курортные романы, путешествия, паломничества к святым местам, зной, море или горы, степь − кому что. Если ничего этого не было, человек начинает освобождаясь от зажимов, мечтать, представлять то, что ему хочется. Грезить, что называется, наяву. Человек погружается в мир трав и мир фантазий, в мир природы, в мир божественный… Спокойствие, расслабление, отдых, релакс – вот разгадка того, почему мамино предприятие сразу же не прогорело, хотя папа был уверен в обратном. «Есть вещи, − говорила мама, − которых мужчине не понять. Покупают же элитные сорта кофе». «Так то кофе. Кофе есть кофе», − отвечал папа.

Когда в последние самые успешные годы мамины продажи росли, и ООО «Экология питания» стало приносить небольшую, но стабильную прибыль, папа стал говорить: «Наше кофе – это чай».

После подарков я снова стала первой в строю. Но если тренер меня хвалила – все хихикали. Больше того – девочки стали мне говорить, что я никакая ни первая и ни вторая, а блатная, и по правде, по честному, я должна стоять в строю и на упражнениях последняя. Обидные слова о несправедливости кололи меня больнее старых. Я бесилась и злилась, не зная как доказать, что «всё по правде» – а все передразнивали меня и ещё больше радовались и издевались. Я умоляла маму больше не возить меня в спортивный центр. Но мама резонно говорила:

− И куда тогда? Дома сидеть?

− В ДК «Октябрь» на танцы, − говорил Илька. – Они у нас в школе знаешь как классно выступают.

− Там только станок, а силовых упражнений нет. Гимнастика – это осанка – на всю жизнь, растяжка – на всю жизнь. Да пусть эти плебейские дети бросают, а мы не бросим ни при каком раскладе. Если что – у нас папа в милиции. Так им и говори. Что пожалуешься в милицию. Безобразие!

Усвоив, что от гимнастики мне не отвязаться, я через силу заставляла себя ходить на тренировки. Папа так мне и сказал после того, как я закатила очередную истерику и легла поперёк входа в квартиру на коврик-половик, отказываясь идти на тренировку:

− Иди на гимнастику как на бой, на битву, как в тюрьму в конце концов. Помнишь как в обезьянниках у нас в дежурке люди сидят? И ничего, да ещё ругаться некоторые не боятся. И ты привыкай.

Папино сравнение с тюрьмой помогло. На гимнастике я теперь представляла дежурку: решётчатые двери, за ними – банкетки. Банкетки я представляла на месте козла и бревна. Я представляла, что кричу и прошусь в туалет, настаиваю на чём-то. А мне с тоном превосходства отвечает дежурный, кричит на меня, а я , из-за решётки, как это делали подвыпившие задержанные, − кричу в ответ. Я стала злиться, огрызалась, обзывалась и, если пинали ногами, сзади, исподтишка, стала пугать папиными санкциями. Меня никто не боялся, но мои угрозы и жёсткие ответы «ты мне так, а я тебе вот так» помогали мне самой. Жизнь разбилась на периоды, циклы: внутри отрезка времени менялось моё настроение: до тренировки оно становилось тоскливым, сразу после тренировки – свободным, парящим. После тренировки, допустим в четверг, пока шла до дома, держась за руку Ильки или мамы, я чувствовала себя самым счастливым самым свободным человеком на свете! Я думала: «Упс! До субботы свободна. А в субботу по-новой − обезьянник».

8 Нагнетатели

Избили меня в двадцатых числах мая, на последнем занятии. Позади была показательная тренировка, где родители охали, бабушки кричали что-то дебиловато-наиглупейшее типа «Руки прямо! Ноги! Следи за ногами!» Все эти родители ужасно мешали, стояли кто с фотоаппаратом, кто с камерой… Конечно же Старая парикмахерская была вся в сборе. Три парикмахерши хлопали Злате и вообще всем, четвёртая держала в руках шикарный букет – так, что её лица и видно не было, остальные в голос обсуждали детские стрижки.

После показательной тренировки половина группы на последнюю тренировку просто не пришли.

− Самые стойкие, − рассмеялась тренер. – Я думала: никто не придёт. А вы – вот: тут как тут.

− Платные занятия, вот мама и погнала, − тоньше и противнее обыкновенного пропищал Моллюск.

Мы тренировались на половине зала, а с другой половины на нас пялились малюсенькие дети, которых притащили на просмотр, как когда-то нас. Тренер кричала:

− Зачем так рано привели? На восемнадцать-ноль-ноль назначен просмотр!

Но дети и родители не уходили из зала. Их становилось всё больше. Кто-то начал кричать:

− Где раздевалка?

И тренер сказала нам:

− Всё, ребята. До свидания. Кто едет со мной в лагерь, с тем увидимся. Переодевайтесь, пожалуйста, побыстрее. Свет в раздевалке не выключаем, не балуемся.

Я счастливая побежала в раздевалку. Наконец-то! Всё лето без гимнастики, и, главное – без них, без этих отвратительных Макса, Златы, Моллюска и остальных… У меня сильно болели мышцы. Это случалось часто от микроразрывов, я привыкла. Я села на лавку и стала снимать купальник, я ни на кого не смотрела. И вдруг – не могу найти свой пятнистый рюкзак. Только что был, стоял на лавке рядом со мной, и − пропал. Я ничего не сказала. Я надела чешки и стала ходить по раздевалке – искать. Все подозрительно молчали, сопели, быстро одевались и обсуждали мультсериал «Медвежонок».

− Это для малышни, − пискнул Моллюск.

Макс сказал:

− Ищут, ищут – не отыщут, тушат-тушат – не найдут, − и открыл мешок с чипсами.

Макс никогда не переодевался. И тогда как был в футболке и шортах, так и остался, только чешки сменил на сандалии.

Злата стояла в золотой юбочке, розовой майке со стразами, которыми только-только начинали украшать одежду (у Златы всегда были потрясающие футболки) и спортивной котомкой на плече…

− Пошли?

− Пошли, − сказал Макс.

− Пока! – Злата помахала мне почти дружелюбно, почти без издёвки.

− Пока! – обрадовалась я тому, что Злата впервые за три года попрощалась со мной.

Ушли. Ура! Я вздохнула спокойно: ничего, мама придёт и найдёт мой рюкзак. Просто тренировка закончилась раньше, вот мамы и нет. Я и ещё три девочки сидели в раздевалке. Остальные убежали носиться во двор. В раздевалку заходили родители из нашей группы, с удивлением смотрели на меня, спрашивали, что произошло, прощались и уводили своих детей. Я осталась одна. Без рюкзака, в чешках и трусах, с купальником в руке. Мама опаздывала… Вдруг погас свет, стало черно – в раздевалке не было окон. От испуга я ринулась к двери, хотела выбежать, но кто-то толкнул меня. Ещё и ещё. Ещё и ещё. Кто-то ударил меня в живот, а кто-то в шею. Я закричала. Тогда меня повалили на пол и пару раз ударили ногой. И по спине. И ещё в скулу. Ногой! Всё. Я лежу одна, приподнимаюсь. Всё пропало. Голос Ильки

− Арина! Что такое? Почему в темноте?!

Свет зажёгся. На полу валяются мой рюкзак и мои вещи. Я реву. Больше от испуга, чем от боли. Илька убежал. Вернулся минут через десять, сказал:

− Я когда шёл в раздевалку, навстречу, пробежали какие-то дети. Но столько людей сейчас у зала, я этих детей не нашёл. Избили? Нет? Ничего… шрамы украшают женщину.

Пока мы шли домой, шея с одной стороны распухла, болела нога: то ли мышца, то ли из-за того, что меня сильно пнули.

Мама пришла радостная-радостная:

− Дети! Папу назначили заместителем начальника УВД!

− Ура! – заорал Илька.

− С Аришенькой всё нормально? – спросила вдруг мама сначала у Ильки, а потом обратилась ласково ко мне. – Аришенька! Как на гимнастике?

Я молчала. Сидела на ковре.

− Вот, − показала я на шею.

Мама окаменела. Потрогала шею – я вздрогнула.

− Троксевазином помазали, смотрю. Ничего, рассосётся через неделю. Кто ж тебя так? Макс?

− Я не знаю. Макс со Златой первые ушли.

− Но они могли вернуться, − сказал Илька. − Хотя я их не видел, когда в раздевалку шёл.

− Они могли спрятаться. Они часто по дворцу бегают, по всем этажам, − всхлипнула я.

− Это точно они, − сказала мама и расплакалась.

Папа пришёл поздно, но никто не спал. Папа осмотрел мой синяк на ноге, посиневшую гематому на шее, дотронулся до разбитой скулы… Я дёрнулась – кость на скуле заболела.

− Ну что? – наседала мама.

− Да что? Ничего. Ничего хорошего. Смотри, Инга, какие мстительные дети пошли.

− Мы бы могли на них дело завести, между прочим, правда Гена?

− Сложно, Инга, − сказал папа.

− Что сложно?

− Арина не знает, кто её избил.

− Как это не знает?! Да чипс и парикмахерша.

− Не факт. Скорее всего, они подговорили остальных. Ведь тренировка закончилась раньше.

− И это не факт! – сказала мама почти спокойно, перед этим очень глубоко вздохнув.

Если вы нервны или взбешены достаточно так вздохнуть раз пять-десять или двадцать, и почувствуете: станет в сто раз спокойнее.

− Правильно, Инга, − папа поцеловал маму. – Хорошо, что ты это понимаешь.

− А я хочу, чтобы их всех забрали в милицию. Они – злыдни! – захныкала я. – Я им ничего плохого не делала, а они…

− Виноват прежде всего тренер, − отозвался папа. − Ты тренера поставила в известность?

− Позвонила, − вздохнула мама.

− И что?

− Тренер сказала, что не отвечает за то, что происходит в раздевалке.

− Формально она отвечает за детей и в раздевалке, − сказал папа.

− Да ты не поймёшь, Геночка! У тренера – просмотр был. Она говорит, много было людей, все пришли раньше времени, все хотят заниматься гимнастикой. Тренер избалована вниманием. Она и тренировку раньше закончила.

Папа кивнул:

– Никто никогда не следит за детьми в раздевалке. Ты бы посмотрела сколько дел в детской комнате: «избиение в раздевалке». Но в основном в раздевалке бассейна. А чтобы во Дворце Спорта так навскидку не вспомню. Тренер, Инга, виноват. Тре-нер.

Папа замолчал.

− Что же нам делать, − мама опять чуть плакала. – Одна группа по гимнастике для их возраста. Где нам с осени заниматься?

− Может, в бассейн отдадим? – сказал папа.

Я вздрогнула: я боялась воды.

− В бассейне – грязи много. Там острицы могут быть! – стала запугивать мама.

− Аришка же воды боится! – засмеялся Илька из своей комнаты.

− Значит, остаёмся в гимнастике?

− Нет! – закричала я.

− Ладно, − вздохнул папа. − Ещё три месяца в запасе всё лето. Узнаю, какие есть занятия.

− Может, танцы? – предложила мама.

− Я же давно говорил: танцы, − закричал Илька. – Они так классно танцуют на всех праздниках и даже на улице первого сентября и девятого мая. Вальсы и танги.

− Танго!

− Ага. А ещё рок-н-ролл.

– В Военном городке рядом, − сказала мама, − а на танцы – пилить в центр города, − мама рыдала, потом высморкалась и сказала: − Было бы фигурное катание, отдала бы в катание.

− Подумаем. Время есть. А теперь послушай, Ариша, что я тебе скажу…

И папа сказал. Рассказал.

О том, что семь лет – это вполне себе «взрослый возраст». О том, что люди не рождаются на свет плохими, но бедность, несправедливость и обиды делают их злыми и жестокими. И эти злые и жестокие постоянно портят жизнь тихим и добрым. Поэтому надо учиться защищаться: словесно и физически. Надо обязательно научиться давать резкий, неожиданный (если получится) жёсткий, злой, бешеный отпор. Это иногда может спасти жизнь. Особенно девочке или девушке. Злые и жестокие очень любят нападать на хороших и добрых, особенно на аккуратных девочек и девушек.

− Есть такие как Илька: им не надо ничего объяснять, − сказал папа. – Они сами делают всё правильно: дают сдачи, ругаются, к ним перестают лезть. Это гены, это воинственный настрой.

Илька вышел из комнаты, присел ко мне на кровать довольный-предовольный, гордый-прегордый:

− Да. Я такой.

− Знаю, что такой. До меня доходят сведения, − и папа похлопал Ильку по плечу.

Мама испуганно спросила:

− Ильгиз! Я же почти не бываю в твоей школе. Всё с Ариной, с Ариной. Значит, и у тебя драки есть? И тебя обижают?

− Бывает, − уклончиво сказал Ильгиз.—Но я мужик. Папа всегда говорит, что мужик должен всё решать самостоятельно.

− Вот, − продолжил папа. −А есть люди такие как ты и как я… каким я был в детстве и юности… Им тяжело среди драчунов, они теряются и не могут ответить на оскорбление. Я поэтому и пошёл после армии в школу милиции, а потом в юридический. Чтобы пресекать зло если не на корню, то хотя бы не дать расцвести ему буйным цветом.

Дальше папа стал объяснять, что всё очень просто. Прежде всего и перво-наперво − уверенность в себе. Надо быть уверенным в себе, даже если боишься. Это самое главное. Надо чётко определиться для себя: я никого не трогаю, ни к кому не пристаю, но умею постоять за себя. Надо убедить себя: передо мной – враг, агрессор, насильник, хулиган, передо мной – зло, а не человек.

− Одним словом – нагнетатель, − закончил ночную «лекцию по психологии самообороны для детей» папа.

− Нападатель?

− Нет: нагнетатель. Он нагнетает атмосферу. Он грозен, может оказаться и властной сильной личностью и самым мелким никчёмным существом…

− Да. Вспомни, Ариша, своего любимого Гауфа. Крошка Цахес – существо уродливое, странное и очень агрессивное, − встряла мама.

− Не перебивай! – остановил папа маму. − Нагнетатель портит тебе настроение одним своим присутствием… Нагнетатель может начать травлю себе подобного. По законам общества в группе не может быть двух лидеров, но может быть сколько угодно жертв. Лидер-нагнетатель чаще уничтожает себе подобного, нагнетатель-трус уничтожает и слабую, как он сам, жертву и сильного.

Мама слушала папу, открыв рот. И Илька тоже. Мне кажется, я уверена, что именно тогда что-то поменялось в характере мамы. Стало две мамы: та, которая была раньше – активная, отзывчивая, переживающая за меня, растерянная, если меня обижают, и новая мама – уверенная, что она просто даёт отпор, освобождает пространство от нагнетателей…

Мама втолковывала мне, объясняла папины слова:

− Смотри: ты любила гимнастику, ты добросовестно занималась и почти не плакала от боли, ты была лучше всех. Но ты разлюбила ходить на тренировки. Ты никого не трогала, и страдаешь, и мы, может быть, бросим секцию.

− Может быть? – испугалась я.

− Не может быть, а точно, − Илька погладил меня по плечу. – Мы обязательно бросим!

− Да, Инга. – сказала папа. – Илька прав. Вопрос с гимнастикой, при данном стечении обстоятельств, решённый, я думаю.

− А те, кто мучил тебя, − продолжила мама, − напротив: чувствуют себя прекрасно. Это неправильно.

− Мама! – перебил Илька. – У неё всё было нормально. Потом ты докопалась до этих чипсов. Арину сделали второй, и начали смеяться и подтравливать после чипсов.