Читать книгу: «Врата пряностей», страница 6

Глава 6

Талашшукиец – доказательство факта, что формальное образование зачастую не так важно, как день, проведенный в литейной мастерской.

Крохи Согбенной Спины. Том 1

Амир стоял у Пирамиды с ведром и тряпкой в руке. На нем была свободная перепачканная рубаха и юбка-лунги, позаимствованная у Карим-бхая, которому она была велика. Со стороны ворот к нему подошел худощавый, хлипкого сложения човкидар. Амир спрятал дрожащую руку и придал лицу невозмутимое выражение.

– Хо, носитель! Ты что тут делаешь? – окликнул его човкидар. – Убирайся, пока начальник тебя не увидел.

Амир не двинулся с места.

– Кайкейи заболела, сагиб. Я пришел убираться вместо нее.

Човкидар смерил Амира взглядом с головы до ног, потом разрешил войти в ворота. Войдя в Пирамиду, Амир огляделся. Это было самое уродливое здание в Ралухе. Оно было возведено из сложенных как придется разных сортов кирпича и камня, с глубокими узкими окнами. Корявые строительные леса окружали его, словно ползучие лианы или побеги. На вершине, вмонтированные прямо в стену, находились большие часы, стрелки которых, похожие на заржавленные пики, вращались по циферблату с павлиньей головой.

В некоем извращенном смысле было логично, что главным в этом месте является Хасмин. Тут было мерзко, и Амир, шествуя со своим арсеналом уборщика, решил не пререкаться с начальником човкидаров.

Хасмин восседал в кресле, закинув ноги на стоящий перед ним стол и заложив руки за голову. Заметив Амира, пробормотал что-то неразборчивое. Човкидар за спиной хохотнул.

– Откуда начинать, сагиб? – спросил Амир.

Внутреннее убранство човкидарской берлоги выглядело вполне прилично. Скамьи, столы, стеклянные шкафы-альмирахи; шкатулочка с пряностями на столе – у каждого човкидара, с отделениями для шафрана, мациса и фенхеля. Амир скривился. Отличный способ прятать грязь под оболочкой.

Истинное зло Пирамиды крылось под землей, во тьме сырых камер. Ему довелось побывать там, пусть на краткое время, когда он рассердил Хасмина во время исполнения одной из миссий по переноске. Конечно, Хасмину пришлось проглотить гнев и прекратить донимать Амира. Повинуясь установленному Советом торговли пряностями закону, он вынужден был отпустить его.

Однако Амир навидался достаточно того, что рыщет в тени, чтобы навсегда избавиться от желания очутиться здесь снова.

Хасмин встал, обогнул стол, остановился в футе от Амира и с хмурой миной уставился на него:

– Ну почему опять ты?

Амир сглотнул:

– Кайкейи больна, сагиб.

– Ну разумеется, – произнес Хасмин со вздохом и сунул Амиру в руку пергамент. – Знаешь, что это?

Амир посмотрел. Читал он плохо, и ему потребовалась целая минута, дабы понять, что перед ним список носителей на ходку в Талашшук через три дня, скрепленный печатью министра шелка, Сумана-Коти. В списке он обнаружил себя и Карим-бхая. Потом пробежал глазами по листу и в самом конце наткнулся на имя Кабира. Екнуло сердце. Где-то в глубине души теплилась надежда, что Хасмин просто хотел попугать его в минуту гнева. Но этот человек был по-настоящему мстительным и добился своего.

Трясущимися руками Амир вернул пергамент. Нельзя выходить из себя. Не сейчас, когда все зависит от способности владеть собой. Наступил момент, когда он обязан проявить качество, которое высокожители желают наблюдать в чашниках, – покорность.

Собрав волю в кулак, молодой человек извлек из кармана деревянный ларчик. Под открывшейся крышкой оказался золотисто-коричневый порошок.

У Хасмина округлились глаза, пергамент выскользнул из руки и упал на стол.

– Это… Это хинг?

– Бабушкин рецепт, – ответил Амир, будто напрочь забыв про увиденное в списке имя Кабира. – Традиционная смесь. Амма подумала, что я должен извиниться перед тобой… за причиненные вчера неприятности.

Пирамида располагалась в начале Раджапаадхай, Мраморной улицы. Здесь, в тени дворца Ралухи, раздавались приглушенные голоса и немой свист плети, а подстриженные кусты походили на окруживших его прямоугольных часовых с острыми пиками. В таких местах слово «бабушка» приобретало оттенок волшебства. Все, что прошло через загрубелые, морщинистые руки бабушек, казалось каким-то настоящим и загадочным. Любая вещь приобретала ностальгический и ценный вид, как если бы в ее состав подмешали слезы старой женщины.

А еще хинг был единственным ингредиентом, который высокожители стремились заполучить из Чаши.

Амир спрятал усмешку. Хасмин принял шкатулку у него из рук и тщательно оглядел. То была самодельная смесь из нарезанного кубиками кокоса, соли, куркумы и чили, растолченная в ступке древним пестиком, передававшимся в роду аммы из поколения в поколение. Стук его проникал в самые далекие уголки дома. Неужели Хасмин действительно уловил запах щепотки хинга, этой кощунственной пряности, по которой высокожители сходили с ума?

Немногим удавалось совладать с соблазном. Пусть высокожители не любили этого признавать, но они действительно были одержимы пряностями, а Амир, как носитель, удовлетворял их желания. Он, кто тащил на горбу тюк с двадцатью фунтами гвоздики, не имел права хотя бы понюхать одну почку. Опустив голову, Амир краем глаза наблюдал за колебаниями Хасмина.

У него возникло страшное желание помочиться. Пытаясь обуздать его, Амир прикусил губу, тяжело заморгал и задышал глубоко и размеренно.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем начальник човкидаров закрыл крышку и поставил ларчик на стол. В его глазах читалась раздирающая душу борьба, и Амир упивался ею. Высокожители не должны касаться еды, приготовленной чашниками. Но хинг… О, хинг был великолепным исключением.

– Ну ладно, – буркнул наконец Хасмин. – Убирайся с глаз моих. Можешь начать с пола наверху. Потом уборные.

Когда Амир сделал первый шаг, Хасмин ударил его жезлом по плечу, нахмурившись, будто передумал.

– Мабали, иди сюда.

Човкидар, который ощупывал Амира у Врат, подбежал к Хасмину:

– Да, сагиб!

– Обыщи его, – велел Хасмин. – Тщательно.

Спустя минуту старательного обследования човкидар отошел и покачал головой:

– Он чист, сагиб.

Хасмин закашлялся и махнул рукой, давая Амиру знак проваливать.

Благословляя свою удачу и проклиная нарастающую потребность облегчиться, Амир подхватил ведро, тряпку и опрометью побежал вверх по лестнице, пока Хасмин не передумал.

На втором этаже его встретили ряды альмирахов, заваленных записями и документами. Одну стену загораживали альковы и стеклянные буфеты, набитые керамикой, банками с пряностями и посудой. По бокам от них возвышались головы зверей – по слухам, добытых за границами Ралухи. Каждый дюйм этой границы был обнесен колючей изгородью, на определенном расстоянии друг от друга стояли дозорные, такие же дотошные и глазастые, как Хасмин. Пересекать рубежи ралуханцам не дозволялось, равно как чашникам, так и высокожителям. Да и кто стал бы их нарушать? При этой мысли Амир поморщился, стараясь не думать о дезертирстве отца. Сейчас не время отвлекаться.

Воздух был сырой, к нему примешивались ароматы сандалового дерева и шафрана. По помещению суетливо бегали несколько човкидаров с закутанными в шафрановые чалмы головами, малиновые шарфы развевались у них за спиной.

В одной стороне захламленного этажа Амир приметил три кабинета. Один был просторнее других, и это наводило на мысль, что он принадлежит Хасмину.

Двери были заперты. Карим-бхай уверял, что они будут открыты. Мимо прошла пара човкидаров, обходя Амира стороной.

Ладно, решил он. Следует набраться терпения. Нужно искать способ пробраться в кабинет, а быть может, просто вести уборку до тех пор, пока что-нибудь не придет в голову.

Тут он как раз пересек порог. Не в силах долее противиться зову природы, Амир потащил ведро к противоположной стороне коридора, где располагалась уборная. Оставив тряпку снаружи, вошел.

На первый взгляд помещение было просторнее всего его дома, а мрамора тут было больше, чем во всей Чаше, вместе взятой, пусть и был этот мрамор затертым и запачканным. По одной стене располагались несколько отхожих мест с дырами в полу, отгороженных друг от друга каменными перегородками. Но взгляд Амира уже направился в другую сторону.

От увиденного сердце перевернулось у него в груди, и он позабыл про смрад, бьющий в нос и застывший в горле.

В углу, в луже дерьма, сидела на корточках его соседка Дамини. Та самая Дамини, которая пританцовывала, метя улицы в Чаше, занимала теперь положение, не подразумевавшее никакой грации. Лицо девочки, всего двенадцати лет от роду, было недоуменно обращено к Амиру и покрыто потом. Стремясь смахнуть пот, она невольно перепачкала лицо калом, которым были перемазаны ее руки, и тот стекал теперь у нее по лбу и по носу. Кал был не ее.

Испражнения Хасмина и човкидаров были золотисто-коричневыми, как те специи, с которыми они имели дело.

Амир стиснул зубы при виде Дамини, одна рука которой была наполовину погружена в дерьмо в стремлении прочистить засорившийся туалет. Для этой работы привлекали чашников, извлеченных со дна Ралухи, вечно обреченных служить и постоянно получать напоминания о занимаемом ими месте. Карим-бхай предупреждал Амира, что он застанет Дамини здесь, и все же к горлу неожиданно подкатил ком.

Он достал свое полотенце, подошел к ней и протянул:

– Возьми. И оставь себе.

Дамини без возражений взяла полотенце и кивнула:

– Спасибо, на. Что ты здесь делаешь?

– Я… ну… Убираться пришел. Ну и отлить тоже. Дами, тебя не затруднит отвернуться? Я быстро.

Закончив, Амир с наслаждением выдохнул. Он посмотрел на Дамини, ползавшую по полу с уже ставшей коричневой тряпкой. Ему больно было смотреть на нее, однако она была из его людей. Она – продукт общества, которому чашники нужны, только чтобы мыть туалеты, прочищать канавы, бить в барабаны на похоронах, пасти коз на принадлежащей высокожителям земле и работать в дубильнях. Ну и разумеется, – как забыть о величайшей из их обязанностей – терпеть невыносимую боль, проходя через Врата пряностей.

Что получают чашники взамен? Место, где живут, сбившись в кучу, в самом низу Ралухи, отрезанные от остального королевства.

Быть может, именно тут кроется причина его желания поверить в существование Иллинди – вопреки собственному убеждению, что это глупо.

Он пойдет туда и вернется назад, принеся Яда столько, чтобы хватило как можно большему числу чашников. Если не просьба умирающего, так собственное отчаяние приведет его туда. Дамини не придется больше работать здесь. Они все найдут приют у Илангована…

В голове зазвенел колокол. Он попусту теряет время.

– Дами, одолжи мне заколку, – попросил он.

Дамини нахмурилась, но после короткого замешательства вытащила из волос булавку и бросила Амиру. Тот поймал ее и осмотрел головку. Годится. Поблагодарив и извинившись, что помешал, он подхватил ведро и выскочил из уборной. Потом плеснул на пол воды, вооружился тряпкой и стал тереть.

Уборка – дело нудное. Амма постоянно занималась ею в доме, но дом был маленький, и метлой не размахнешься. А вот полы в Пирамиде представляли собой настоящие залежи грязи. Амиру пришлось повязать лицо тюрбаном Файлана, чтобы пыль не набивалась в нос и в рот.

Поблизости постоянно крутились один или несколько човкидаров, мешая Амиру прямиком отправиться в кабинет Хасмина. Карим-бхай на этот счет тоже предупреждал. Нужно запастись терпением. Ползая на четвереньках, Амир постепенно приближался к двери. В какой-то момент он оказался прямо напротив нее, моя пол за столом. На другой стороне обедал човкидар: Амир слышал запах куриной ножки, самбара, аромат листьев карри, а также свеклы с нарезанными кокосом и чили.

Човкидар воззрился на него, его рука застыла на полпути между даббой²⁸ и ртом. Секунду спустя, смерив Амира полным отвращения взглядом, солдат подхватил даббу и поспешно вышел.

Амиру хотелось от всей души поблагодарить стражника. Он проворно развернулся, вставил заколку Дамини в замочную скважину. Не все чашники были ворами, но Карим-бхай покривил бы душой, если бы стал утверждать, что это была первая для Амира или еще кого-то из чашников вообще криминальная вылазка. Когда живешь в притоне, сложно не выучить азы воровского искусства. Пальцы у Амира дрожали, но он крепко сжал замок, утер пот и сосредоточился.

Не прошло и минуты, как замок щелкнул и открылся. Амир отворил дверь, медленно, чтобы не скрипнула, проскользнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

Кабинет Хасмина был завален кипами пергаментов, папок, в шкафах теснились разные конфискованные предметы и реликвии. На противоположной входу стене была фреска с изображением Врат пряностей. Под ней находился помост с ароматическими палочками, маленькими емкостями с куркумой, священным пеплом и кумкумом²⁹. В одной стене было открытое окно. В него вливался солнечный свет, падавший на края Чаши Ралухи. В лучах танцевали пылинки над большим столом в середине. Вид был красивый, но любоваться им не было времени. Амир подошел к столу и выдвинул первый ящик.

Медальон с пузырьком олума стоял на листке пергамента. Небрежно и беспечно – как все, что делал Хасмин. Роскошь, которую обеспечивает ему статус.

Амир крутанул медальон и открыл склянку. Непривычный аромат олума – не слишком сладкий и не слишком острый, но с намеком на горчинку – коснулся его носа и захватил обоняние. Он вернул на место пробку и с облегчением выдохнул.

И тут же резко втянул воздух, когда затылка коснулся холодный металл.

– Вижу, ты тут чувствуешь себя как дома.

У Амира перехватило дыхание. Сжав медальон в руке, он стал медленно поворачиваться, пока перед ним не предстали лицо Хасмина и меч, который тот на него направил. На лбу у начальника човкидаров набухли жилы, глаза были выпучены и налились кровью, не убранные под тюрбан волосы рассыпались по плечам. В таком виде он походил на курильщика опиума, бродящего по ночному базару.

– Молчать, – прорычал Хасмин, пресекая попытку Амира выдавить-таки из глотки слова оправдания, застрявшие в том месте, где клинок касался кожи. – Сейчас ты положишь медальон туда, откуда взял, и пойдешь со мной. Я запру тебя в самой глубокой, самой темной камере, какую найду, и пусть только кто-то в Ралухе заикнется, что это против закона. Ты все понял? Кивни, если да.

Грудь Амира судорожно вздымалась с каждым вдохом. По лицу стекали капли пота, мысли в голове путались. Вот и конец. Его великому плану, его мечтам, его желаниям. Ну почему Хасмин всегда встает у него на пути? Преграждает ему дорогу в конце каждой улицы. Амир уже воочию видел, как Кабир бредет, сгибаясь под ношей, через Врата для первого своего перехода. При мысли об этом и о том, насколько мучительнее, чем раньше, стали теперь путешествия, ярость запульсировала у Амира в руках.

Он медленно кивнул.

В этот миг со стороны порога донеслась жуткая вонь. Лицо Хасмина искривилось в гримасе, свободная рука зажала нос, он убрал меч и развернулся.

В дверях стояла Дамини, держа ведро с коричневого цвета водой и тряпку, которой пользовалась, чтобы прочистить сток и собрать разлившуюся жижу.

– Сагиб, нужно еще что-нибудь помыть?

Улучив момент, Амир стиснул медальон в пальцах. Прежде чем Хасмин сообразил, что потерял пленника из виду, Амир изо всех сил толкнул стол на начальника човкидаров, а сам бросился к окну. Из-за спины донесся шум, разлился запах: наверное, Хасмин повалился прямо на Дамини, а та уронила ведро и расплескала воду с дерьмом по всему кабинету, включая начальника. К тому времени, когда Хасмин поднялся, Амир уже протискивался через окно.

Карниз был наклонным и уходил футов на двадцать до земли.

– Он пытается сбежать, этот тевидийя!³⁰ – послышался сзади крик Хасмина. – Перекрыть выход!

Амир спустился, держась руками за ограду вдоль карниза. Снова прикинул расстояние. Выбора не было. Помянув амму, он разжал руки.

Приземлился он на ноги, но одна из них подкосилась, а под коленкой что-то хрустнуло. В нижней части живота разлилась боль, но ее вытеснил близящийся топот десятков ног. Морщась, Амир припрятал медальон как можно надежнее. Главные ворота Пирамиды были открыты, и он побежал, отчаянно припадая на больную ногу, но адреналин гнал его вперед.

Когда он оказался у самых ворот, охраняющий их човкидар в изумлении развернулся. Амир врезался в него и повалил. Солдат брыкался, пытаясь высвободиться, но Амир ударил его по лицу, а потом врезал под дых так, что у стража вырвался изо рта поток воздуха.

Нападение на човкидара. Еще одно обвинение, которое выдвинет против него Хасмин… Как будто уже имеющихся не хватит, чтобы запрятать Амира в тюрьму на сотню лет.

Амир поднялся и заковылял по главной улице, жмущейся к склону долины. Улица Раджапаадхай тянулась на север чередой мраморных особняков и ухоженных садов. В конце ее высился на пьедестале из скалы и камня дворец Ралухи, озаренный золотым светом солнца.

Ухмыльнувшись, Амир выбрал другой путь. В той стороне стоял, улыбаясь, Карим-бхай, а с ним еще сотня чашников. В руках у них были флаги, а на устах лозунги. Ночь праздника миновала вместе с луной, и наступил новый день, – день, чтобы возвысить голос против господ, под чьим ярмом живут. Амир наизусть знал все, чего они требуют: более чистой воды, увеличения пайка специй, перераспределения земли, правосудия в части старинных обид, нанесенных высокожителями чашникам, и многого другого. Все это было организовано людьми, пользующимися в Чаше бо́льшим влиянием, чем Карим-бхай. И тем не менее старый носитель стоял среди них, участвуя в мероприятии, в успех которого не верил. Сотня лет выступлений против соседей-высокожителей не позволила добиться и половины того, чего сумел достичь Карим-бхай, услужливо путаясь под ногами у министров.

Когда Амир подошел ближе, процессия двинулась по улице Раджапаадхай.

Хромая, Амир нагнал земляков и слился с толпой, которая, горланя песни, вошла в ворота Пирамиды.

Хасмин и човкидары оказались в самом средоточии собрания. Хасмин растерянно оглядывался, словно не мог отличить одного чашника от другого. Амир обернулся и расплылся в лукавой ухмылке. Никто не видел, как он растворился в толпе.

Впервые сегодня он решил, что эти протесты идут на вес кардамона. Возбуждение схлынуло, его сменила боль от падения из окна Пирамиды. Он чувствовал себя так, словно переломал все кости. Амир тащился по улицам долины, пока не появились шафрановые поля, купающиеся в свете полуденного солнца. Увенчанные коробочками стебли клонились под ветром с холмов. Море пурпурного желто-оранжевого цвета, пересеченное полосами травы, с лесом поодаль.

За лесом шла широкая колючая изгородь, которую охраняли вооруженные караульные, и непроходимые болота, тянувшиеся на сколько хватало глаз. Если напрячь взор, можно рассмотреть намек на горы, похожие на гребенку на фоне неба. Внешние земли.

Не обращая внимания на далекое видение, Амир направился к расположенным посреди шафрановых полей Вратам пряностей. На страже подле них стояли несколько човкидаров, с пиками в руках и непреклонным взглядом.

Амир выудил письмо с печатью министра Сумана-Коти, отданное ему Карим-бхаем. В письме раскрывалась цель перехода Амира: он выступал посланником Сумана-Коти, министра рыболовства и шелка, а вверенный сему носителю медальон следовало незамедлительно вручить министру Деванангалу из Каланади. Карим-бхай, всегда готовый услужить Суману-Коти, всегда следующий за ним тенью, ухитрился приложить королевскую печать к пустому листу пергамента, а потом незаметно вернул ее снисходительному господину.

Пока човкидары изучали письмо, Амир бросал настороженные взгляды на край Чаши. Он как мог старался не выказывать нервозности, но, Врата, не мог сдержать дрожи в пальцах или не расчесывать нервно пятерней волосы. Столь многое зависело сейчас от сущих пустяков, совершенно обыденных прежде событий.

Наконец човкидар щелкнул пальцем по пергаменту, поцокал досадливо языком и вернул письмо:

– Проходи.

Амир обогнул его и взобрался по ступеням на помост Врат.

– Хо! – гаркнул вдруг човкидар.

Амир застыл.

– Что, сагиб?

– Ты черный перец забыл. – Стражник протянул ладонь, на которой лежала щепотка милагай тул.

Легкий порыв ветра пронесся у них над головой, и Амир счел это за добрый знак.

– Ах да! – выпалил он. – Прошу прощения.

Он взял у човкидара черный перец и снова поднялся на пьедестал как раз в тот миг, когда издалека донесся крик. Амир резко повернулся. К Вратам бежали с полдюжины стражников, и во главе их безошибочно угадывался Хасмин, размахивающий командирским жезлом.

Сердце молотом заколотилось у Амира в груди. Покров под аркой кружился, как смерч, приглашая войти. Серый камень, загадочный и непроницаемый, был готов поглотить его.

Он стряхнул с руки черный перец. Човкидар закричал. Амир откупорил склянку в медальоне и насыпал на ладонь олум. Стражник снова прокричал его имя, выставил вперед пику и стал взбираться по ступеням.

Средство должно сработать. Должно сработать.

Никогда в жизни Амир не молился Устам, только проклинал их как мог. Но теперь это не помешает, подумалось ему. Он бросил на завесу Врат олум и, когда острие копья човкидара уже устремилось к нему, прыгнул в арку.