Читать книгу: «Зов онгона»

Пролог

Сотни тысяч оборотов солнца назад

Ундэс стоял посреди степи, залитой кровью. Горе и отчаяние гнули его прежде сильную и несгибаемую спину к земле, пропахшей железом и пеплом. Он устал. Раз за разом объединяя племена в одно, призывая сражаться за свободу, он вел их к погибели. Так случилось и в этот раз. Тот, кто прежде был другом – пришел с железом и черным иссушающим дыханием. Тот, кто прежде благоговел перед жизнью – теперь пировал бывшими соплеменниками, считая, что это даст ему большей силы, чем есть. Тот, кто собирался закрыть прореху и не пустить чернь в родную степь – стал ее верным слугой. И Ундэс уже не знал, как оправдать надежду людей, поверивших в него.

– Мой главный враг и мой лучший друг стоит, как поверженный, на коленях, – раздался у него за спиной громогласный голос. Раньше в этом голосе звучали смех и любовь, сейчас – лишь выжженное пепелище и ни капли теплоты.

– Нугай, – Ундэс с усилием выпрямил спину и поднялся. Тело, изнуренное битвами, еле держалось на ногах. Но он не мог позволить насмешек тому, кто когда-то был его другом, – ты решил снова встать на путь, указанный духами?

– Духами? – Нугай расхохотался. Но этот смех не был смехом того, кто пас вместе с Ундэсом коз в детстве и собирал под одними знаменами племена в юности. В этом смехе бушевали гром и молнии, грозящие обратить любого, кто встанет против, в горящую головешку. – Помогли тебе твои духи выиграть хоть одну битву? Твои люди трупами усеивают степь от этих гор и до южных, в то время как мои только крепнут на вашей крови и мясе. И ты все еще веришь в духов?

Нугай цокнул языком и, расправив плечи, огляделся. Степь, еще недавно цветущая, представляла собой печальное зрелище. Травы были вытоптаны лошадьми и покрыты кровью. Она застыла на земле чернеющими пятнами. Тут и там валялись стрелы, обломки луков и прочего оружия. И головы. Отрубленные головы чьих-то отцов, мужей и сыновей.

– Не переживай, друг мой, – вдруг хохотнул Нугай, – скоро ночь трех лун. Время, когда чернь дарует мне на три дня черное дыхание. И тогда твоя степь станет чище – никаких трупов, только черепа и кости, и то, если повезет.

Ундэс содрогнулся от ужаса и омерзения. Он помнил еще, что такое это черное дыхание, когда от одного только выдоха Нугая и его приближенных все, чего этот выдох коснется, превращается в труху без права на выживание.

– Почему я до сих пор жив? – смиренно спросил Ундэс.

– Потому что ты мой друг? – удивленно поднял бровь Нугай. – Или потому, что чернь требует себе новое тело. Переходи на мою сторону, – вдруг горячечно зашептал он, и жгучие глаза его заблестели, – переходи, и мы снова будем вместе, как раньше, манай ахыг¹.

– Никогда.

И это слово упало между ними, как камень. Нугай сразу же отстранился и только хмыкнул в ответ.

– Тогда в следующий раз спасения не жди, – бросил он холодно, словно Ундэса для него больше не существовало, и развернулся в сторону гор. А Ундэс стоял и смотрел вслед тому, кто недавно был его другом, старшим братом, его семьей. И Сердце разрывалось в клочья.

– Как мне остановить его?! – упав на колени, выкрикнул он в синее небо, безразлично взирающее на него свысока. Пальцы больно впились в землю, оставляя на ней глубокие борозды.

«Мы поможем тебе, если ты готов принять помощь», – вдруг услышал он незнакомые голоса. Они двоились, троились, звучали где-то внутри него, и это пугало не меньше, чем Нугай.

– Кто вы?

Вдруг воздух перед ним зарябил и впереди появились словно сотканные из ничего фигуры. Две женские и две мужские.

– Мы духи этих земель. Вы зовете нас землей, водой, огнем и воздухом. И мы поможем тебе, человек.

Ундэс бросил короткий взгляд на сломанный щит и труп мальчишки, что только два оборота солнца назад прошел инициацию… И кивнул. Сил на слова у него не осталось. Но духи поняли его.

– Тогда тебе надо в Колыбель. Зови нас, как дойдешь.

И фигуры, снова подернувшись рябью, растаяли, будто их и не было.

Следующие несколько дней Ундэс провел в пути к священной горе, которую в народе называли Колыбелью. У всех племен, собранных Ундэсом под единым знаменем, считалось, что там место силы. Женщины, которые не могли зачать, поднимались на вершину, чтобы омыться в водах горных озер. Женщинам, которые не могли разродиться – давали настойку трав, собранных в Колыбели. Мужчины же проходили в горах инициацию. Говорили: «Если выживешь и справишься с трудностями, что преподнесут тебе духи Колыбели – значит, готов встать рядом с остальными воинами».

На вершине Ундэс оказался, когда на небо выкатились три луны. По коже от озноба и предчувствия неотвратимой беды пошли мурашки. Ундэс знал – сегодня Нугай снова отправится туда, где нет ничего, кроме черноты. Когда-то любопытный и любознательный, Нугай хотел выяснить, что там, где заканчивается мир. Выяснил. И теперь воины гибнут, как мухи, поверженные его силой и силой его дыхания.

– Ты добрался.

Воздух снова пошел рябью. Обессиленный, Ундэс опустился на землю и прикрыл глаза. Он не знал, что его ожидает, и не хотел знать. Впервые ему показалось, что он слишком много взвалил на свои плечи. Люди умирают, степь захлебывается в крови, и нет этому конца и края. Долго ли еще он сможет удерживать Нугая в степи, не пускать его дальше? Да и стоит ли это жизней ни в чем не повинных воинов? Ундэс не знал.

– Подойди к озеру, что под знаком семи старцев, – проговорил один из духов, – и опусти туда обломок своего щита.

Ундэс, не найдя в себе сил подняться, пополз к озеру на животе, цепляясь онемевшими пальцами за землю. Холодная и жирная, она неприятно липла к рукам, забивалась под ногти, комьями летела в лицо. Оказавшись около озера, Ундэс двумя руками опустил в воду сердцевину от щита, которую сохранил в память о погибших, и почувствовал, как слабость отступает.

– А теперь дай мне сделать свое дело, – произнес дух и, пройдя сквозь Ундэса, вошел в озерные воды.

Озеро всколыхнулось и затихло. Запахло влагой и чистотой. А потом вода засияла мягким голубым светом.

– Что это?

– Я очистила обломок от крови и скверны. Теперь запах смерти с него смыт, – произнес дух воды, и небольшая волна выбросила обломок на берег.

Ундэс взял его в руки и вдруг ощутил спокойствие. Словно все шло так, как должно.

– Теперь протяни его мне, – проговорил второй дух, вырастая за плечом.

Ундэс подчинился, и дух, взмахнув полупрозрачными ладонями, поднял обломок в воздух. Сильнее задул ветер, загудели вершины деревьев, всколыхнулось озеро. Обломок будто подхватил маленький смерч – он оказался в центре сгущающейся воронки и поднимался все выше, пока не стал еле различимым в ночной густой темноте.

А потом вдруг рухнул прямо в ладони Ундэса.

– Я напитал обломок свободой и чистыми мыслями. Теперь он будет служить только правым, – и второй дух, снова взмахнув руками, отступил в сторону.

Не успел Ундэс ничего ответить, как под ногами задрожало. Он покачнулся и, не удержавшись, опустился на одно колено. Земля под ним, еще недавно такая холодная, обжигала.

– Опусти обломок в углубление, – произнес третий дух.

Ундэс и на этот раз послушался, укладывая обломок щита в появившуюся ямку. Пальцы его дрожали от напряжения и ожидания, но ничего не произошло. В это раз не было ни сияния, ни смерча. Обломок просто лежал в земле.

– Моя сила – в твердости и постоянстве. Не удивляйся, смертный, – дух будто почувствовал его неуверенность, – я дала обломку силу ограждать и служить ключом. Для этого не нужны ни сияние, ни смерч, ни что-то еще.

И третий дух тоже отошел, открывая путь последнему.

– А теперь, – сказал четвертый, – положи обломок на камень.

Ундэс осторожно поднял то, что когда-то было сердцевиной щита, и понес в центр поляны на большой валун. Он шел, и ему казалось, будто перед ним расступаются травы и склоняются в поклоне цветы. Сама природа благоволила ему и тому, что сейчас происходило.

Когда обломок лег на камень, четвертый дух прикрыл глаза, что-то прошептал и дунул. Ундэс почувствовал, как жарким дыханием опаляет ресницы, обжигает кожу. А обломок горел, обтекаемый жидким пламенем. И синий камень посередине становился ярче.

– Я наполнил его силой оберегать и не даваться в руки недостойному, – проговорил четвертый дух.

А потом они все взялись за руки, встали вокруг камня и, опустившись на колени, затянули печальную песнь на незнакомом языке. И в песне этой слышался шум травы, плеск волн, шепот ветра и треск костра. Где-то вдалеке завыл волк. А Ундэса накрыло спокойствие и умиротворение. Впервые за много лун он чувствовал уверенность в том, что справится, не может не справиться.

– Теперь это Печать Жизни и Времени, – в унисон проговорили духи, расступаясь перед Ундэсом, – и ты ее владелец. Прикоснись камнем к открытой коже оскверненного, и он окажется запечатан по ту сторону гор. Мы сделали все, что могли. Теперь дело за тобой.

И они тут же исчезли, будто и не бывало. А Ундэс взял Печать в руки и улыбнулся. Он знал, что делать дальше.

Еще через несколько лун он спустился с гор по ту сторону, что называли краем мира. Затянутое пеленой небо нависало над головой, словно грозя вот-вот обрушиться на землю. Дышалось тяжело, но Ундэс не останавливался. Он шаг за шагом приближался к месту, которое должно было стать последним пристанищем его друга, впустившего в себя чернь.

Совсем скоро его заметили. Страшные великаны, чья смуглая кожа отливала зеленью, скрутили Ундэса и поволокли к тому, кому подчинялись. Ундэс не понимал, почему, но ясно видел – воинство Нугая сильно, ибо ни один из воинов не может воспротивиться его воле. Словно куклы в его руках – они служили верой и правдой, забывая обо всем, что могло помешать этому служению.

– А вот и ты. Неужели решил внять голосу разума, манай ахыг? – Нугай самодовольно улыбнулся, накручивая на широкое запястье цепь от кистеня.

– Решил, что, если встану с тобой по одну сторону, безвинные перестанут умирать в муках, – смиренно поклонился Ундэс бывшему другу.

– Глупо было верить в это.

Нугай резко выбросил руку вперед, и шипастый шар кистеня пролетел на расстоянии нескольких пальцев от головы Ундэса. И Нугай расхохотался, заметив, как дернулся его противник.

– Отпустите его, – Нугай лениво взмахнул рукой, и великаны тотчас же выполнили его приказ. Ундэс от неожиданности покачнулся, но устоял на месте. – Сразимся. Если не умрешь – я подумаю о твоем глупом желании сохранить чужие жизни. Совсем не убивать не получится – черни необходимо питание. Но… младенцев и женщин можно попридержать.

Ундэса передернуло от отвращения и боли при этих словах. Где тот юноша, что мечтал привести в свою юрту пышногрудую Сайну и воспитать сына от нее? Ее бы он тоже «попридержал»? Живот скрутило, дыхание сперло от подступающей тошноты.

– Ты готов, манай ахыг? Или передумал?

И Ундэс кивнул, доставая из-за пояса обломок щита, ставший грозным оружием.

– Серьезно? И этим ты собрался одолеть меня? – Нугай вздернул в притворном удивлении брови. – Что ж, право твое.

И он снова взмахнул рукой, раскручивая цепь на кистене.

Ундэс не медлил. Он, словно ветер, рванул вперед, выбрасывая вперед ладонь с зажатой в ней Печатью. Время словно замедлилось. Вот он оказывается рядом с Нугаем. Вот Печать касается обнаженной груди того, кто когда-то был дороже отца и ближе матери. Вот камень начинает светиться ярче…

И Ундэс оседает на землю.

Время восстанавливает свой ход.

Как Ундэс оказался у озера в Колыбели – он не помнил. В голове снова и снова картинками вспыхивали недавние события, а глаза наполнялись слезами. Нугай, неподвижно застывший с выставленной в сторону рукой. Замершие камнем оскверненные. Тишина, которую нарушало только еле заметное дыхание. И низкое серое небо, давящее на голову.

– Прости, брат. Я правда старался защитить тебя. Прости, что не смог.

И Ундэс опустил в холодную воду ладони с зажатой в них Печатью. Больше она была ему не нужна.

Так Ундэс спас людей. И люди, забыв его истинное имя, нарекли его Великим Хаганом.

Глава 1. Инициация

Аян не видел и не чувствовал своего тела, еще вчера бывшего таким ловким, таким стремительным и сильным. Звуки – это все, что ему оставалось. Голос матери, обращенный к нему с таким теплом и заботой. Голос отца, как всегда отстраненный и холодный.

С мамой Аяну повезло. Он до сих пор помнил, как по-родному пахнут ее руки: кумысом, лепешкой и вяленым мясом. Он любил в детстве прижиматься щеками к маминым ладоням, таким маленьким, но шершавым от непрекращающейся работы. Она была женой вождя, но до сих пор оставалась чужачкой для остального племени, а потому мало кто стремился облегчить ей жизнь. Стирка в ледяной воде, изготовление войлока, выделка шкур отразились на ее внешности, но она все еще была красива. Чуть более светлая кожа и округлые глаза выделяли ее из толпы. Это нравилось Агуджаму – отцу Аяна. Это не нравилось остальным, особенно женщинам. А потому Аян тоже казался самому себе чужим в родном доме. Но рядом с мамой он чувствовал себя на своем месте.

«Что со мной?»

Еще вчера он вместе с остальными мальчишками вышел на охоту, хотя предпочел бы остаться с матерью и расчесывать ее длинные волосы, заплетая их в две толстые косы. Но он и так слишком долго медлил. Так долго, что вокруг начали шептаться: сын вождя трус и слабак. А сам он оказался старше всех тех, кто вместе с ним отправился забивать дичь, чтобы доказать, что теперь он мужчина, достойный своего отца и племени. Так что же с ним произошло?

– Возвращайся ко мне, маленький мой воин, – услышал он мамин голос, но ответить не смог. «Куда возвращаться, мама?» – хотелось крикнуть ему, заорать во все горло, надрывая легкие. И он напрягся изо всех сил, но изо рта не донеслось ни звука. Он и сам не знал, были ли у него сейчас рот, горло и легкие. И потому только потянулся душой на голос, моля духов даровать ему свободу. Но духи молчали.

«Я справлюсь с этим испытанием, если это испытание», – подумал он, и Аяну показалось, будто на миг тьма перед ним начала рассеиваться, и он уже видит очертания гор, легкий дымок над юртой и черные тугие материнские косы… Но стоило только обрадоваться, как тьма снова хлынула к нему, сметая диким песчаным вихрем надежду на лучшее.

«Я убил зверя. Мой палец обмазан был мясом и жиром. Мое копье обагрено было кровью. Я Аян, сын Агуджама, вождя племени, и я прошел посвящение. Я достоин своего племени, и я выберусь отсюда, где бы это «отсюда» ни находилось. Ради мамы и рода своего. Отец и племя будут меня уважать».

Аян помнил вечер инициации подробно, до каждой малейшей детали. Его до сих пор передергивало от отвращения при одном только воспоминании о том, как радостно девятилетние мальчишки натягивали тетиву у лука, седлали низких жеребят, а потом с радостным гиканьем отправлялись на охоту за зверем. Зверем, который не виноват ни капли в том, что не может дать должного отпора человеку, а потому из хищника превращается в добычу. А еще больше его тошнило от того, что случилось после этого. Остекленевшие глаза красивого снежного барса, что в поисках пропитания спустился с горных вершин. Окрашенная алым белоснежная шерсть. Вывернутые наружу кишки и жуткий запах мертвой плоти. И восторженные вопли тех, кто совсем недавно восхищался красотой природы и подносил приношения духам, благодаря за мир, в котором живет. Вопли тех, кто совсем недавно клялся не причинять вреда без необходимости. Но разве старая традиция – необходимость? Кому необходима смерть благородного животного? Тому, кто сам убивает не ради еды, а ради возможности повесить на плечи красивую шкуру? Тому, кто уже не помнит, как это – сражаться за свою жизнь и убивать только от безысходности. Аян должен стать следующим вождем, но, видят духи, он не хочет встать над теми, в ком не осталось ни правды, ни чести. Сам Аян не забыл перед охотой поклониться духам природы и попросить прощения за смерть, которую принесет своими руками. Он медлил до последнего… и натягивал тетиву тоже самым последним. Стрелял не в барса – в горного козла, что сорвался с отвесной скалы и уже еле дышал. Стрелял и благодарил духов за то, что своей стрелой дарует не смерть, а покой и избавление от страданий. Но даже тогда на глаза наворачивались слезы, а рука дрожала от печали. Он прошел инициацию и не изменил себе. Не обагрил руки напрасной смертью.

И вдруг духи услышали его.

У Аяна все еще не было глаз, но он видел. Видел, как страшные узкоглазые великаны переходят горный хребет так же легко, как он перешагивает через корни деревьев. Видел, как пыль взметается под их сапогами, закрывая смогом высокое синее небо, в которое он так любил смотреть. Видел, как разбегаются из-под этих сапог животные, а птицы падают замертво. Видел, как от смрадного черного дыхания до костей истлевают люди, что попадаются великанам на пути. Видел, как реки меняют русла, мельчают и пересыхают, а вместо чистой воды с гор течет багровая кровь, наполняя степь запахом железа. Видел и ужасался.

«Мангадхайцы!» – то, что было сердцем, остановилось от первобытного страха.

«Они уже рядом. Они уже близко. Сможешь ли ты остановить их, если мы даруем тебе свободу и твое тело?»

Духи вились вокруг того, чем был он сейчас. Духи шептались. Духи не уговаривали, но внимали.

«Но я не могу… Они выше гор и страшнее самого дикого зверя. А я маленький. Я только вчера прошел обряд посвящения. В племени есть другие: более взрослые, более сильные».

«Значит, время твое еще не пришло, человеческий детеныш. Спи дальше, пока мир твой рушится от бездействия твоего и слабости».

И вокруг того, чем Аян сейчас был, снова стало тихо и пусто. Он остался один. И только голос матери, звучащий где-то в отдалении, напоминал о том, что прошлая жизнь ему не приснилась и он все еще Аян, сын Агуджама и Агайши, будущий вождь племени.

Аяну казалось, что он бесконечно долго находится в пустоте, где от него остался только голос. Аян говорил сам с собой, потихоньку начиная сходить с ума от одиночества. Больше не было у него обязанностей, чужие ожидания не давили на плечи, суровый и вечно недовольный взгляд отца не заставлял съеживаться от чувства собственной никчемности… И только голоса иногда пробивались сквозь эту оглушающую тишину.

Аян не знал, как может слышать, если у него нет ушей, но это было не важно. Он различал голос мамы, зовущей его по имени. Хотелось ответить, рассказать, что он здесь, он все слышит… Но рта у него тоже не было. А мама не плакала, не рыдала, продолжая разговаривать с ним так, будто ничего не изменилось и Аян стоит рядом, расчесывая, как в детстве, ее черные густые волосы. И от этого становилось невыносимо. Казалось, что теперь он совершенно один на один с собой, раз даже тот почти единственный человек, что любил его, живет спокойно, когда Аян, как в смоле, увяз в этой непроглядной темноте, пахнущей пряными травами и раскаленной землей.

Иногда приходили духи. Снова и снова они показывали мангадхайцев, переступающих горы, как младенец, только научившись ходить, переступает игрушечных коней и воинов. Снова и снова спрашивали его, готов ли Аян остановить чудовищ. А услышав в ответ «нет», так же молча растворялись в темноте, оставляя его в одиночестве.

«Мангадхайцы. Смог бы я противостоять хоть одному из них?» – задавался вопросом Аян, но так и не находил ответа. Мангадхайцы – чудовища, бывшие когда-то людьми. Аян помнил, как однажды всех детей его возраста отвели к Сохору – слепому шаману. Тот посадил мальчишек и девчонок полукругом вокруг костра и, прикрыв белесые неподвижные глаза, начал рассказывать легенду о Великом Хагане, который прекратил войны между степными племенами, объединил их и одолел с их помощью Нугая – существо, которое настолько полюбило битвы, что, вкушая кровь и плоть врагов, постепенно превращалось из человека в чудовище. Нугай и его приближенные сеяли страх и смерть, пока однажды духи не снизошли до людского племени. Духи земли, воды, огня и воздуха создали Печать Жизни и Смерти, а Великий Хаган запечатал мангадхацев по ту сторону гор. Что там было, никто не знал. Говорили, что на той стороне край мира, а значит, чудовищам туда самая дорога.

– Теперь они никогда-никогда больше не выберутся оттуда? – спросила тогда Сохора какая-то мелкая девчонка.

– Духи ведают, – ответил шаман, – но они завещали нам единство, только ему под силу сдержать зло. А племя, что однажды объединил Великий Хаган, распалось на тысячи мелких племен. Разве в тысячах есть единство? Если мы не последуем заветам предков и наказу духов, то однажды мангадхайцы, что и так иногда прорываются по одному, хлынут из-за гор бесчисленной ордой. И не будет тогда нам спасения, ибо они огромны, как сами эти горы, кровь их черная и вязкая, как смола, а от их дыхания все живое падает замертво, и остаются от живого только скелеты да черепа.

«И духи хотят, чтобы я остановил тех, кого не смог в одиночку остановить сам Великий Хаган?» – Аян рассмеялся бы, если бы мог смеяться. Вдруг стало горько и тоскливо. В него никогда никто не верил, кроме мамы и лучшего, единственного друга. Отец только ждал, что однажды на месте его сына вдруг окажется кто-то сильный, решительный и честолюбивый. И даже вчера после инициации, когда остальные отцы хватили своих сыновей и преподносили им в дар новое оружие, коня или беркута, Агуджам только похлопал Аяна по плечу и сказал: «Молодец. Я уже думал, что ты никогда так и не станешь мужчиной».

А Аяну всего лишь хотелось быть достойным называться сыном вождя, но не предавать себя. Именно поэтому он прошел инициацию только сейчас, когда ему исполнилось шестнадцать – на три года больше, чем остальным мальчишкам. Только теперь, когда ему на пути попался зверь, которому его рука принесла не гибель, но облегчение. Иногда Аяну и самому было невыносимо от своей слабости и трусости, но что-то внутри не давало отступить и принять чужие правила. Да, он был слаб, но чувствовал в этой слабости необъяснимую силу.

«Была бы моя воля, я бы взял на себя все твои испытания. Но я верю, что ты справишься и сам со всем тем, что приготовили для тебя духи. Пусть потухнет мой очаг, если я кривлю душой», – вдруг сквозь пустоту прорвался голос Мэргэна, единственного друга Аяна. Мэргэн был лучшим стрелком племени, «настоящим мужчиной», как сказал бы Агуджам. И Аяну иногда хотелось стать хоть немного похожим на Мэргэна, но тот лишь смеялся, трепал Аяна по плечу и всегда отвечал одинаково: «У каждого из нас свой путь, брат. То, что ты считаешь трусостью, я почитаю за рассудительность. То, что ты принимаешь за слабость, я почитаю за силу. Я верю в тебя, иначе не стоял бы за твоим плечом».

«Что происходит… Зачем Мэргэн говорит мне это?»

Мысли Аяна закрутились с бешеной скоростью. Он вдруг представил, как мангадхайцы спускаются с гор, и больше нет в мире ни мамы с ее теплыми шершавыми руками, ни Мэргэна с его щербатой улыбкой. Не пахнет в поселении кумысом, вяленым мясом и конским навозом, потому что вокруг – смерть. И она смердит железом, вязнущим на губах, и приторной сладостью. И отец уже никогда не признает, что хоть в чем-то Аян был прав, потому что сейчас сын вождя снова медлит и раздумывает, когда надо действовать. Теперь Мэргэн, Аян вдруг почувствовал это со всей уверенностью, не назвал бы его разумным и рассудительным. Потому что, если всему тому, что ты любишь, грозит смерть, оставаться в стороне – не рассудительность, а самая настоящая трусость. И ее не оправдать, как ни пытайся.

«Я готов».

Он выкрикнул это в пустоту, не зная, услышат ли его духи. Разве можно услышать зов человека без голоса? Но духи услышали.

«Мы вернем тебе тело. Мы даруем тебе свободу. Но не подведи нас и свое племя, Аян, сын Агуджама и Агайши, будущий вождь племени».

И пелена слетела с глаз Аяна. Он снова почувствовал свое тело, поднял взгляд, чтобы убедиться, что звенящая вокруг тишина – не признак пустоты…