Монах заскрипел зубами, в сердцах швырнув бутыль с драгоценным вином о стену. Осколки брызнули на пол, наполняя келью ароматом пряных трав и спелого винограда. Травник закрыл лицо руками и заплакал. Это сразу остудило пыл Алена, он закашлялся, сплёвывая кровь, и прошептал, чувствуя, что отдал разговору последние силы.

– Прости, наставник, прости меня. Сам не знаю, как эта глупость слетела с языка, я не хотел тебя обидеть, просто мне так больно… ― и он потерял сознание.

Брат Бартем всплеснул руками и, подбежав к мальчишке, стал приводить его в чувство, повторяя:

– Не умирай, неслух, не делай этого, не оставляй старика совсем одного. Я сейчас, сейчас. Ты будешь жить, мой мальчик, обязательно будешь…

Через неделю Ален уже мог ходить, но пререкаться и спорить с наставником не перестал. Он даже пытался помогать ему в мастерской, выполняя мелкую посильную работу. Травник был доволен, что маленький помощник пошёл на поправку, и не скрывал своей радости, выражавшейся у него в особенно сильном ворчании:

– Ален, дырявая твоя голова, не прикасайся к этой траве, знаешь же, какой ожог будет, и чему я только целый год тебя учил?

– А я ничего и не трогал, наставник! Это у тебя после бутылки в глазах двоится, наверное, ты на заутренней молитве всех братьев усыпил своим дыханьем, ― посмеивался ехидный мальчишка.

– Не мели чепухи… Я сегодня не пил, ― сомневающимся голосом произнёс Бартем, обнюхивая рясу, и осторожно заталкивая ногой пустую бутыль под лавку.

– Да если я сейчас поднесу свечку, у тебя изо рта полыхнёт пламя. Прямо как у того дракона, что год назад принёс меня к этому монастырю.

– Опять за старое взялся, бездельник! Сколько тебе повторять, хватит сказки про драконов рассказывать, придумал бы что-нибудь новое, а то заладил: дракон, дракон… Не бывает таких тварей, это всё бабкины выдумки; не могу понять, где ты набрался подобных глупостей. Подай-ка мне ступку, да не эту, маленькую…

Ален вздохнул, протягивая брату Бартему требуемый предмет:

– И почему ты мне не веришь, наставник? Я, конечно, не помню, что было до той грозы, но дракона не забыл: его чешуйчатая голова такая огромная, как наша келья, пасть полна острых зубов, а глаза ― большущие и жёлтые, с узкими зрачками, прямо как у кошки. Такая жуть и красота… ― мальчик не скрывал своего восхищения.

– И почему, интересно, эта «жуть» тебя не слопала, а? А только опалила… Может, поджарить сначала хотела, ― засмеялся Бартем, и его двойной подбородок заколыхался, а глаза совсем утонули в складках кожи.

– Смейся сколько хочешь, но он меня не тронул, потому что я понял его мысли.

– Как так? Опять врёшь, неслух, лучше найди-ка каменный пестик, да, этот самый, давай сюда скорее. Ох, чуть не уронил, криворукая ты дубина! Ничего-то тебе поручить нельзя, ― ворчал Бартем, косясь на мальчика, но по его заинтригованному виду Ален понял, что рыбка попалась на крючок.