Клуша

– Шутишь?

Но Вероника не шутила, и на громкие вопли матери терпеливо объяснила, что отец ребенка приехал откуда-то с Севера, встретились они в Анапе, виделись всего три раза, фамилии его она не знает, и адреса его у нее нет. Напрасно мать пыталась выпытать у нее хоть что-то криком – Вероника была непробиваема. Она сидела над чашкой чая, привычно рассеянно смотрела словно бы сквозь стену и немного встрепенулась лишь тогда, когда мать заикнулась об аборте.

– Нет-нет, что ты, мама, никакого аборта я делать не стану, – тихо пролепетала она.

Мать спорить не стала, ушла к себе и долго не могла в тот вечер уснуть – все ворочалась на кровати, шлепала по коридору на кухню, шумела водой в туалете. Не спала и Вероника, и никто не ведал, что творилось тогда в ее голове – тревожилась ли за будущего ребенка, которому от рождения было уготовано быть безотцовщиной, проклинала ли свою глупость, или, напротив, радовалась предстоящим переменам.

В положенный срок она хоть и не совсем легко, но все же без осложнений родила здоровенького мальчишечку, который потянул почти на четыре кило. Ее встречала из роддома мать – с симпатично упакованным в нарядную коробку тортиком для персонала, с новенькой велюровой коляской с немного скрипучими колесами и мягкими ремешками. Новорожденный проспал всю дорогу до дома.

Говорили мало, мать лишь время от времени шмыгала носом, а когда пришли домой и занесли на третий этаж коляску, она вдруг и совсем разревелась.

Вероника неловко успокаивала мать, но глаза ее были сухими.

Мальчика назвали Артемом. Он рос веселым и живым парнишкой, и иногда, глядя на белесую голову внука, мать Вероники с ужасом думала, что это она говорила когда-то об аборте. При таких мыслях ей, неверующей, всегда хотелось перекреститься.

Артем рос не в мать – никакой мечтательности в нем не было совсем, напротив, был он мальчиком очень живым, быстрым и любознательным. После школы легко поступил в столичный политех, и хоть и не легко, но все же уехал от плачущей бабушки и поникшей Вероники. На зимних каникулах приехал домой с новой, полной подарков стильной сумкой, и в следующий раз его ждали только летом. Увы, Артем приехал уже в марте – хоронить бабушку.

Все случилось настолько же быстро, насколько и больно – инфаркт.

Похороны Вероника запомнила смутно – помнила дождь на кладбище, голосистый плач соседки и слезы Артема, который, как когда-то в детстве держал ее за руку.

А потом были долгие библиотечные дни, тусклые вечера с выключенным телевизором (в отличие от мамы, Вероника предпочитала читать) и субботние походы на рынок.

Она взяла тогда собаку – нашла возле стройки маленького беспородного рыжего щенка, но через два месяца он умер от чумки. Именно тогда, закопав Дружка под раскидистым кедром в парке, она и решила поехать в отпуск.

И вот ровно через двадцать лет Вероника снова стояла на перроне со стареньким чемоданом, в немодных босоножках и нелепой широкополой шляпе на голове. Вокруг снова суетились завтрашние курортники, катили яркие чемоданы на колесиках и громко смеялись, заигрывая с угрюмыми проводницами. В сумочке, которую рассеянная Вероника как всегда забыла закрыть, лежала путевка в пансионат города Анапы.

Анапа дохнула жаром прямо на перроне, и Вероника с удовольствием подставила лицо и шею теплому южному зною.

Утром, сидя в общей столовой, она рассеянно ковыряла вилкой в тарелке и увлеченно смотрела в окно. В не слишком чистое стекло она видела аккуратно подстриженную лужайку, а за ней – милый небольшой парк со словно бы карликовыми пальмами. Дорожка из парка вела прямиком на пляж. Там, волнующее, теплое и приветливое, накатывало на берег Черное море. Вероника почти слышала, как оно шумит, почти чувствовала его запах и была почти счастлива. Она опомнилась, когда говорливая соседка по столу уже в третий раз спросила ее, откуда она приехала. Рассеянно и вежливо улыбнувшись, Вероника промямлила название своего города и поспешила из-за стола. По дороге она неловко запнулась за колесо тележки официантки и под ненавидящим взглядом той неловко подняла с пола пару упавших вилок.