И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку

Глава 5
Последний мирный договор

Это была уже пятая оливковая ветвь мира, которую правительство вручало племенам Великих равнин за шестнадцать лет, прошедших с 1851 г., когда на созванном Томом Фицпатриком большом совете северных племен был подписан Договор в Форт-Ларами. Это соглашение, как и договор 1853 г. с племенами южных равнин в Форт-Аткинсоне, должно было приучить индейцев соблюдать территориальные границы племен и держаться подальше от путей переселенцев – тем самым белые готовили почву для концентрации индейцев в резервациях. По первому пункту у них ничего не вышло, по второму дело более или менее двигалось. Кроме того, соглашения коварно сеяли раздор, провоцируя в каждом племени деление на сторонников мира и войны. Через восемь лет после Договора в Форт-Аткинсоне правительство уломало десять вождей шайеннов и арапахо подписать Договор в Форт-Уайзе, вынуждающий их племена ютиться в крошечной убогой резервации на юго-востоке Колорадо, – это была ранняя попытка воплотить политику концентрации. Большинство южных шайеннов и арапахо от договора отреклись, что усилило раскол между предлагающими мир и призывающими к войне. В 1865 г. Ньютон Эдмундс разыграл свой фарс, подписав договор с прикормленными лакота, который никакой пользы не принес. В этом же году был заключен Договор на Литтл-Арканзас, призванный исправить последствия Резни на Сэнд-Крик, в очередной раз убедить индейцев не нападать на переселенцев и стягиваться в крупные резервации. Последнее не удалось, но договор по крайней мере установил мир, который держался до тех пор, пока генерал Хэнкок не взбаламутил племена южных равнин.

Идея пятого шага к примирению принадлежала Джону Хендерсону, председателю сенатского Комитета по делам индейцев. Законопроект Хендерсона давал президенту полномочия созвать миротворческую комиссию, которая должна добиться «постоянного» мира с племенами Великих равнин, «находящимися в состоянии войны с Соединенными Штатами». Законопроект, как обычно, был полон красивых слов о превращении индейцев в краснокожий аналог белых, но непосредственная его цель оставалась той же, что и у Договора на Литтл-Арканзас: загнать индейцев в резервации подальше от поселений и дорог.

Законопроект Хендерсона был рассмотрен почти без прений. После окончания Гражданской войны прошло уже два с лишним года, а расчистка Великих равнин для постоянно растущего потока переселенцев едва продвинулась. Спровоцировать очередной конфликт с индейцами или довести дело до повторения «процесса над Чивингтоном» правительству хотелось бы меньше всего. 20 июля 1867 г. президент Эндрю Джонсон подписал одобренный Конгрессом законопроект, и тот получил статус закона^[98].

Шермана эта инициатива насмешила. «Разумеется, ничего у них не выйдет, потому что к воюющим племенам комиссия не сунется, а разговаривать с теми, с кем уже разговаривали, только воду в ступе толочь», – сказал он генералу Гранту. И тем не менее, признал Шерман, эта отсрочка «его отчасти устраивает». С армейскими контрактами полная неразбериха, не исключено, что будущие походы обойдутся еще дороже, чем поход Хэнкока. «Так что, может быть, нам лучше в этом году потянуть волынку, – заключил он, – зато поднажать со строительством железной дороги и получше подготовиться на следующий год».

Сотрудничать с докучливыми гражданскими – еще куда ни шло, однако назначения председателем миротворческой комиссии Шерман уже не потерпел и быстро передал эти обязанности уполномоченному по делам индейцев Натаниэлю Тейлору. Помимо него, в комиссию вошли: Самуэль Таппан, возглавлявший армейское расследование Резни на Сэнд-Крик; бывший бригадный генерал Джон Санборн, претендующий на роль эксперта по индейцам; бригадный генерал Альфред Терри, человек непредвзятый и никогда прежде с индейцами дела не имевший; и все еще бодрый генерал-майор Уильям Харни, возвращенный на службу из отставки.

Работа миротворческой комиссии не заладилась. В начале сентября участники попытались подняться вверх по Миссури, чтобы собрать всех племена северных равнин на переговоры. Однако низкая вода вынудила их повернуть обратно, встретиться им удалось лишь с делегацией миролюбиво настроенных северных шайеннов и лакота брюле под предводительством вождя по имени Пятнистый Хвост. Члены комиссии предупредили индейцев, чем будут чреваты для них нападения на железную дорогу «Юнион Пасифик», которую тогда тянули на запад через Небраску. Говорил главным образом Шерман, даром что отказался от официального председательства, и говорил жестко. Объяснив индейцам, что пытаться остановить паровоз – затея такая же напрасная, как пытаться остановить закат или рассвет, он пообещал, что в ноябре комиссия наведается в их края еще раз, и, если к тому времени вожди не примут предлагаемые условия, пусть пеняют на себя – армия сметет их племена с лица земли. Угроза довольно бессмысленная, с учетом того что присутствовавшие на переговорах племена как раз никаких беспорядков не устраивали. Чем обусловлена отсрочка до ноября, Шерман вождям объяснить не удосужился, а дело было в том, что Красное Облако, на встречу с которым больше всего рассчитывала комиссия, отказался разговаривать с белыми, пока не будут закрыты форты на Бозменском тракте. На этом участие Шермана в миротворческой комиссии закончилось. Президент Эндрю Джонсон вызвал его в Вашингтон и предложил кресло военного министра. Шерман, не жаловавший ни политику, ни столицу, отказался: он солдат и будет служить только под началом генерала Гранта^[99].

Остальная комиссия за исключением Шермана проследовала на южные равнины, где перспективы пока были неясными. Члены комиссии знали, что на переговорах они окажутся в юридически невыгодном положении. Вторая статья Договора 1865 г. на Литтл-Арканзас – один из немногих пунктов, который индейцы понимали хорошо, – давала им право жить на «незаселенных территориях» между реками Арканзас и Платт (юг Небраски и запад Канзаса). Беда в том, что в представлении индейцев статус незаселенных закреплялся за этими территориями навсегда, а жители Небраски и Канзаса считали иначе. Обнадеживало комиссию, что кайова, кайова-апачи (небольшое племя, состоявшее в давнем союзе с кайова), южные арапахо и значительная часть команчей согласились прибыть в октябре на совет у Медисин-Лодж-Крик, неподалеку от излюбленного места проведения Пляски Солнца у кайова – почти в 100 км к югу от Форт-Ларнеда. Южные шайенны между тем давать согласие не спешили. Проявить терпение и не давить на них призвал членов комиссии не кто иной, как Римский Нос: пусть белые «сохраняют твердость духа» и подождут, пока вождь Каменный Лоб и совет южных шайеннов обсудят приглашение.

Зато переговоров с белыми очень ждал вождь кайова Сатанта – чтобы утвердиться перед высоким собранием в своих притязаниях на верховную власть. И ему удалось заявить о себе еще до совета. В начале октября, облачившись в генерал-майорский мундир, Сатанта явился в Форт-Ларнед с беззастенчивым предложением взять на себя защиту комиссии от шайеннов, а потом напился в дым с представителями прессы. Среди участников этой грандиозной попойки оказался и будущий исследователь Африки Генри Мортон Стэнли, в то время безвестный внештатный корреспондент сент-луисской газеты. Сатанта же, несмотря на бесплатную выпивку и льстящее ему внимание, хотел убраться из Форт-Ларнеда побыстрее: уж слишком там «воняет белыми», заявил он на ломаном английском, опрокидывая очередной стакан.

14 октября миротворческую комиссию, прибывшую в сопровождении четырех рот 7-го кавалерийского полка (без Кастера), приветствовали у Медисин-Лодж-Крик не меньше двух с половиной тысяч индейцев. Шайеннов представлял Черный Котел и его община, насчитывавшая 60 палаток. Выступить от лица племени ему велел Каменный Лоб, пригрозив осажденному со всех сторон вождю, что в случае отказа перебьет его коней^[100].

19 октября, когда совет у Медисин-Лодж-Крик наконец объявили открытым, сенатор Хендерсон повел речь в примирительном тоне, обязуясь возместить индейцам боль и урон, причиненные на Сэнд-Крик, и предоставить «удобные дома на наших плодородных землях». Сатанту эти посулы не впечатлили. «Строить для нас дома – это глупость, – заявил он. – Не нужно нам ничего строить. Мы все умрем. Мой край и без того уже сжался до крошечного пятачка. Если вы построите нам дома, земли станет еще меньше. Зачем вы на этом настаиваете?»

«Слова Сатанты повергли участников миротворческой комиссии в замешательство, – отмечал Генри Мортон Стэнли. – Сатанта умеет говорить прямо, что ему нужно, не оглядываясь ни на кого». Сатанта прогремел в прессе и прославился как Оратор с Равнин.

Бьющая Птица, видя Сатанту в центре внимания, дымился от злости, но не проронил ни слова, только сверлил взглядом цилиндр члена комиссии Тейлора. Когда собрание завершилось, Тейлор подарил Бьющей Птице этот цилиндр на память. Вечером вождь кайова, нахлобучив подаренный цилиндр, вышагивал туда-сюда перед палаткой совета, поясняя соплеменникам, что «ходит как белый», а потом, устав паясничать, растоптал подарок в лепешку. Тем временем Тейлор с непокрытой головой составлял текст договора, который наутро предполагалось представить вождям кайова, команчей и арапахо. Основная его идея была проста: рано или поздно всех бизонов истребят, и тогда индейцам все равно не останется ничего иного, как осесть на месте и заняться земледелием^[101].

Второй день переговоров, 20 октября, едва не закончился побоищем. Ночью в лагерь проникли индейцы из «цивилизованного» племени оседжей и за деньги напоили виски молодых кайова и команчей, которые теперь из последних сил пытались усидеть на лошадях, пока их вожди упорно отказывались подписывать договор на предлагаемых условиях. Вождь команчей Десять Медведей заявлял, что ему даром не нужна никакая резервация. «Я родился в прерии, где вольно гуляет ветер и ничто не заслоняет свет солнца. Я живу так, как жили мои отцы, и, как они, живу счастливо». Не успел сенатор Хендерсон открыть рот, как Сатанта и Десять Медведей сцепились в словесной потасовке. Десять Медведей говорил, что кайова только и могут языком молоть, как скво, а Сатанта отвечал на это, что команчи летят куда их ноги несут и устраивают бессмысленные набеги. Воины обоих племен сцепились уже не на словах, и переводчикам с трудом удалось навести порядок и избежать кровопролития.

Хендерсон уговаривал индейцев одуматься. Наплыв переселенцев уничтожит бизонов, и Великий Отец хочет отдать индейцам хорошие земли, пока они еще есть. Не зная, как еще их уломать, Хендерсон посулил индейцам право охотиться к югу от реки Арканзас, за территорией предполагаемой резервации, тем самым пойдя на несанкционированную уступку. С наступлением темноты Тейлор распустил собрание и пригласил вождей прийти утром подписывать договор.

Документ, который Хендерсон вручил вождям 21 октября, являл собой многословное ручательство в вечном мире и согласии между индейцами и белыми, обещавшее индейцам дома, сельскохозяйственный инвентарь и школы – все то, от чего они отказывались на переговорах. Их загоняли в клетку. Команчам и кайова предлагали для совместного обитания кусок Индейской территории площадью 11 735 кв. км, занимающий юго-западную половину современной Оклахомы. Земля была хорошей и располагалась в традиционных владениях команчей, но это были лишь жалкие крохи Команчерии времен ее расцвета. За все эти ненавистные им блага индейцы должны были «прекратить препятствовать» строительству фортов и железных дорог на своей территории и не нападать на проезжающих. В конце концов индейцы поддались не на увещевания Хендерсона, а на подарки, громоздящиеся в фургонах, которые были расставлены на виду за пределами площадки совета. Довольно молоть языком, сказал Бьющая Птица, пусть уже раздают подарки, а бумагу белым они подпишут. Бьющая Птица, Десять Медведей и шестнадцать других вождей команчей и кайова нацарапали кресты на договоре.

В какой мере индейцы осознавали смысл соглашения, сказать невозможно. По мнению Генри Мортона Стэнли, они понятия не имели, под чем подписываются. Соглашение начиналось словами «отныне и впредь», что на деле, как заметил Стэнли, означало «пока белым не станет тесно на своей земле и не понадобится новая». Разумеется, никто из разбирающихся в традициях индейцев не ждал, что они вот так запросто откажутся от своего образа жизни^[102].

К вечеру над площадкой переговоров начали сгущаться тучи, задул сильный ветер, по палаткам и типи забарабанили холодные капли. Из сплошной стены ливня возникли Черный Котел и три шайеннских вождя – настроенный на мир с белыми вождь Маленькая Накидка сообщил от лица племенного совета, что его народу нужно еще четыре-пять ночей, чтобы завершить церемонию Обновления Священных Магических Стрел. Тейлор согласился подождать четыре дня и ни днем больше.

Условленный срок миновал, однако комиссия не уезжала. Часть команчей и кайова покинули лагерь, но воинские сообщества остались, чтобы помочь кавалеристам 7-го полка защитить комиссию от шайеннов, если те прибудут. Возмущенный неявкой шайеннов вождь арапахо Маленький Ворон клял их за вероломство, пока не утомил комиссию своим брюзжанием. Он добивался места в резервации рядом с Форт-Лайоном, чтобы любым способом убраться подальше от шайеннов, которые, по его словам, вечно втягивали арапахо в войну. Участник комиссии Тейлор отметил Маленького Ворона как «благороднейшее создание Господа – честного человека», но больше его вниманием не удостаивал. Петля сжималась, союзы племен распадались.

Утром 27 октября индейские глашатаи возвестили, что шайенны на подходе. Черный Котел предупредил комиссию, что воины будут стрелять на скаку, но пугаться не нужно, это традиционное дружеское приветствие у шайеннов. Тем не менее полагаться на случай комиссия не рискнула. Солдаты выстроились перед палатками, взяв винтовки наизготовку. Отряд команчей, вооруженных копьями, встал на страже у палатки совета. Маленький Ворон и Сатанта тоже собрали своих воинов на подмогу солдатам: вдруг все же придется защищать комиссию. Черный Котел тем временем, сам не вполне доверяя собственным словам, поскакал галопом навстречу своим соплеменникам. Генерал Харни вышел в парадной форме на ближний берег Медисин-Лодж-Крик и застыл в ожидании. За его спиной столпились другие члены комиссии.

В полдень появились шайенны. Они ехали по берегу реки длинной стройной колонной по четыре всадника. Напротив лагеря воины развернулись в четыре шеренги. Протрубил горн, и первая шеренга пришпорила коней – подняв тучу брызг, они проскакали через реку прямо на комиссию, крича и стреляя в воздух из пистолетов. В нескольких шагах от генерала Харви индейцы натянули поводья, осадив своих лошадей так, что те присели на задние ноги. Спешившись, воины обступили членов комиссии и со смехом принялись пожимать всем руки. Следом за первой шеренгой то же самое проделали и остальные^[103].

Собрание 28 октября 1867 г. прошло быстро. Сенатор Хендерсон извинился за «трагическую ошибку» армии, уничтожившей селения на Пони-Форк, и предложил шайеннам совместное с кайова и команчами право на охоту, повторив то же, что прежде втолковывал подписавшим договор племенам: белых много, индейцев мало, поголовье бизонов сокращается, равнины заселяют белые. Так что с выбором резервации нужно поторопиться, убеждал шайеннов Хендерсон, земледелие – их единственная надежда. Шайенны дали сенатору от Миссури тот же ответ, что и команчи с кайова поначалу: никакие милости от белых им не нужны.

От лица шайеннов речь держал высокий статный вождь совета по имени Бизонья Лепешка. Еще раз заявив, что шайенны считают западный Канзас своим, он продолжил: «Вам кажется, что вы много для нас делаете, раздавая эти ваши подарки, но, даже если вы осыплете нас ими с ног до головы, мы предпочтем свою жизнь. Вы дарите нам подарки и забираете нашу землю, это ведет к войне. Я все сказал»^[104].

Хендерсон оказался на грани провала. Его коллеги предложили сделать перерыв, чтобы обдумать сказанное Бизоньей Лепешкой, но сенатор хотел дожать индейцев. Он отозвал Бизонью Лепешку и переводчика в сторону, подальше от ушей журналистов и других участников комиссии. Некоторое время спустя они вернулись, и Хендерсон объявил, что они с Бизоньей Лепешкой обо всем договорились. Шайеннам разрешается охотиться между реками Арканзас и Платт, как и говорилось в соглашении, заключенном на Литтл-Арканзас, если они будут держаться не ближе чем в 16 км от железных дорог и поселений. За это шайенны и арапахо должны будут перейти на оседлый образ жизни, как только исчезнут бизоны, – а этот день уже не за горами, повторил Хендерсон. Под резервацию шайеннам и арапахо выделялся участок Индейской территории площадью 17,5 млн кв. км (просьбу Маленького Ворона отселить арапахо подальше от шайеннов проигнорировали). В остальном условия не отличались от предложенных кайова и команчам.

Компромисс Хендерсона ничего не решал: из-за стремительного заселения западного Канзаса охотиться так, чтобы держаться в 16 км от белых, становилось невозможно. Шайеннские вожди, не в силах вообразить, что в прериях и вправду когда-нибудь не останется ни одного бизона, приняли условия договора. Принял их и Маленький Ворон, чтобы избежать междоусобицы.

Хендерсон не показал окончательного текста соглашения ни шайеннам, ни арапахо, ни прессе. Он не внес туда обещанные изменения, а значит, гарантия прав на охоту за пределами резервации не попала в документ, который будет рассматриваться в Сенате. Однако не только он жульничал на этих переговорах. Шайенны тоже кое-что скрывали. Сказавшись больным, на собрание не явился единственный, кого слушались молодые воины, – Римский Нос. Что еще важнее, приглашение отклонил Каменный Лоб, не желавший слушать пустые обещания белых, а без благословения хранителя Священных Магических Стрел договор не будет иметь у шайеннов силы.

Не разбиравшиеся в шайеннских обычаях члены комиссии были исполнены сдержанного оптимизма, считая, что им наконец удалось заложить основы долгосрочного мира. Однако среди участников нашелся один проницательный капитан-кавалерист, который считал иначе. «Шайенны не осознают, от чего отказались. Договор – пустышка, и рано или поздно это недопонимание приведет к новой войне с ними, а может, и с другими племенами». Еще дальше в будущее заглянул переводчик-полукровка, и увиденное там ничего хорошего народу его матери не сулило. «Пожалуй, шайенны за всю свою историю не заключали договора более важного, – писал он впоследствии. – Он знаменовал начало конца для шайеннов как свободных и независимых воинов и охотников»^[105].

Медисин-Лодж-Крик стал во всех возможных смыслах катастрофой для индейцев. Совет обнажил их раздробленность и неспособность осознать неуклонно растущую угрозу их жизненному укладу. Команчи поссорились с кайова, шайенны переругались между собой, их союз с арапахо дал трещину. Видя эту рознь, сенатор Хендерсон подавил свои благие намерения и предпочел циничную манипуляцию. Поможет ли договор приблизить поставленную правительством цель – сосредоточить индейцев в резервациях без привлечения армии и воздействия силой, станет понятно лишь со временем.

Читая отчеты о переговорах на Медисин-Лодж-Крик, генерал Шерман приходил в отчаяние от обретенного на бумаге мира. Пока договор позволяет шайеннам и арапахо кочевать к северу от реки Арканзас, война будет неизбежной. Мысленным взором Шерман отчетливо различал петлю, затягивающуюся на шее индейцев. Изыскательские работы, городки переселенцев, железные дороги и почтовые маршруты оттяпывали крупные куски индейских охотничьих угодий в западном Канзасе, оставляя небольшие разрозненные участки, на которых стремительно исчезала дичь. К востоку от Скалистых гор разрастались поселки старателей. Конечно, бизоны исчезнут, и индейцам придется либо приспособиться к укладу жизни белых, либо погибнуть. Но пока Шерман понимал, что со своей малочисленной армией он не сможет предотвратить стычки между индейцами и поселенцами или преследовать и наказывать летучие индейские отряды, если начнется война. Поэтому, пока подписавшие договор у Медисин-Лодж-Крик племена будут вести себя мирно, Шерман намеревался выжидать. Главной задачей для него оставалась защита железных дорог.

Эту задачу должно было облегчить прибытие в канзасский Форт-Ливенуорт генерал-майора Филиппа Шеридана, недавно назначенного командующим Департаментом Миссури. Президент Джонсон сослал Шеридана на фронтир в наказание: будучи военным губернатором Техаса и Луизианы, тот слишком свирепствовал, проводя в жизнь реконструкционные законы, и президента как сторонника мягких мер это не устраивало. Югу повезло, а индейцам нет. Теперь в лице Шермана и Шеридана под командованием Гранта против индейцев выступал грозный триумвират, одержавший победу в Гражданской войне.

Свой подход к решению индейской проблемы Шеридан выработал еще в 1850-х, когда молодым офицером сражался с индейцами на Северо-Западе. Идея его была проста и незыблема: чтобы перевоспитать «дикаря», необходимо «сочетать практическое наставничество со строгим надзором и мягким приучением к порядку». Однако мягкое приучение Шеридан понимал весьма своеобразно: во время индейского мятежа в Орегоне он вешал первых попавшихся индейских воинов «в назидание» их соплеменникам. То, что сам Шеридан жил с индианкой, никак не мешало ему без всяких душевных терзаний воевать с ее народом. Как и Шерман, он был сторонником войны на уничтожение, которую нередко из-за надуманных обид развязывал и против своих сослуживцев^[106].

Весной 1868 г. генерал Шерман не дал Шеридану разгуляться. Хотя племена южных равнин имели все основания негодовать после того, как обещанный у Медисин-Лодж-Крик аннуитет, оружие и боеприпасы так и не появились, индейцы не нарушили мирное соглашение. И все же беда назревала. Виски, приобретенный в обмен на бизоньи накидки, горячил кровь молодых воинов. На некоторых стоянках шайеннов и арапахо все взрослое мужское население зачастую напивалось в дым. А обычай требовал от молодого индейца, чтобы тот сражался – хоть трезвым, хоть пьяным. Когда пришла весна, шайенны и арапахо возобновили привычные набеги на пауни в Небраске и на кау в восточном Канзасе. Воины-Псы тоже были готовы повоевать, но не ради боевых заслуг или чужих коней. Они собирались отстаивать свои охотничьи угодья на реках Смоки-Хилл и Репабликан на самом западе Канзаса по возможности мирным путем, но если туда вторгнутся белые, то и с оружием в руках. В мае они получили потенциальное подкрепление, когда отряды южных шайеннов и арапахо с территорий к югу от реки Арканзас устремились на север, чтобы присоединиться к летней охоте Воинов-Псов. Они ничего не нарушали, ведь сенатор Хендерсон сказал, что они имеют право охотиться там, если будут держаться к западу от канзасских поселений. Но Шеридан, судя по всему не посвященный в двойную игру Хендерсона, этот внезапный наплыв индейцев воспринял как предзнаменование войны. На южном фланге его фронта это предзнаменование уже сбылось: кайова и команчи снова принялись убивать техасцев, словно совет у Медисин-Лодж-Крик был лишь ни к чему не обязывающей забавой, способом развлечься между сезонами набегов.

Шеридан не сделал ничего, чтобы завоевать доверие индейцев. Наоборот, он всеми силами настраивал их против себя. Когда входящие в Совет Сорока Четырех вожди шайеннов и арапахо пожаловались ему на невыполнение условий договора на Медисин-Лодж-Крик (оружие и ежегодные выплаты так и не прибыли, а немногие индейцы, решившиеся пойти путем белого человека, не понимали, куда им податься, поскольку Конгресс до сих пор не открыл резервации), генерал расценил жалобы как «наглость». По окончании собрания агент по делам индейцев попросил у Шеридана разрешения выдать тем оружие, когда его привезут. «Да, – ответил Шеридан, – выдайте им оружие, и если они будут с нами воевать, то наши солдаты убьют их как мужчин». – «Пусть ваши солдаты отрастят волосы, – парировал шайеннский вождь, – чтобы мы не зря о них руки марали»^[107].

Вскоре после этой встречи Шеридан послал на земли индейцев шпионов – трех толковых «сквомэнов» (так называли белых жителей фронтира, женатых на индианках). Старшим у них был лейтенант Фредерик Бичер, офицер образованный и отважный (но не знавший меры в выпивке).

Агенты Бичера никаких признаков смуты среди индейцев не обнаружили, так что первые донесения, полученные Шериданом от лейтенанта, вселяли надежду. Они снимали с индейцев подозрения в мелких налетах, указывая на истинных преступников – белых головорезов-десперадос. Шеридана обрадовала перспектива «не ввязываться в бой до окончания военного сезона у индейцев». Иными словами, Шеридан считал войну с южными шайеннами и арапахо неизбежной, но они с Шерманом предпочли бы вести ее там и тогда, где и когда это будет удобно им^[108].

Однако эти расчеты перечеркнула безобидная потасовка между шайеннами и кау в восточном Канзасе. Губернатор Канзаса готов был спустить дело на тормозах, но его нервные избиратели забросали Вашингтон бездоказательными заявлениями о грядущих набегах на приграничные поселки. В результате Индейское бюро отложило выдачу индейцам обещанного оружия и боеприпасов. На самом деле ни южные шайенны, ни Воины-Псы большой нужды в ружьях не испытывали: по сведениям шпионов лейтенанта Бичера, они и без того успели вооружиться до зубов. Но отсрочка уязвила их – это был вопрос принципа. Обстановка накалялась, грозя кровавыми столкновениями.

Они произошли в начале августа, когда военный отряд Воинов-Псов, потерпев поражение в стычке с пауни и подогревшись виски, купленным на ранчо у реки Соломон, наткнулся на армейский патруль. Патруль открыл по ним огонь. Никто не пострадал, но пьяные индейцы, дав волю давно копившейся ярости, устроили ряд молниеносных набегов, убив четырнадцать белых поселенцев, изнасиловав несколько женщин и похитив двоих детей. Когда молва об этих подвигах прокатилась по селениям шайеннов, племя пошло вразнос. Вожди Воинов-Псов не могли удержать своих воинов, и те нападали на отдаленные фермы и ранчо, устраивали засады на обозы переселенцев и дилижансы и угоняли скот по всей округе – от центрального Канзаса до восточного Колорадо. По окраинам Денвера носилось почти двести воинов. Поселенцы в панике бежали из отдаленных канзасских городков на восток, иногда буквально в чем были.

Эти бесчинства послужили для Шермана и Шеридана сигналом к действию. Шерман приказал своему свирепому подчиненному выдворить шайеннов из Канзаса – Шеридан только этого и дожидался, а заодно и возможности вздернуть виновных, перебить их лошадей и уничтожить их селения^[109].

Страна откликнулась на беспорядки в привычной манере. Газеты Запада требовали истребить всех индейцев, от которых можно было ожидать хотя бы малейшей враждебности, гуманисты с Восточного побережья призывали держать себя в руках, чтобы не пострадали невиновные. Журналист Army and Navy Journal назвал эти набеги «очередной главой зачитанной до дыр книги» – закономерным итогом непоследовательной политики, при которой индейцев попеременно угощают то хлебом, то свинцом. «Мы двурушничаем с ними. В одной руке мы держим ружье, а в другой – трубку мира и попыхиваем обоими одновременно. В итоге – сплошной дым и ничего больше»^[110].

Пока Департаментом Миссури командовал Шеридан, ни о какой трубке мира не могло быть и речи. Даже летом и осенью, когда лошади индейцев полны сил, а воины непобедимы, ничто не мешает войскам гонять их, не давая роздыха, а если солдаты не подведут, то прижать и побольнее. Поскольку регулярные части были брошены на охрану железной дороги (и к тому же не раз демонстрировали полную неспособность выслеживать индейцев), Шеридан поручил майору Джорджу Сэнди Форсайту набрать поисковый отряд из пятидесяти бойцов, который будет охотиться на враждебных индейцев. Форсайту поручение пришлось по душе. Почти всю Гражданскую войну он просидел в штабе при Шеридане и теперь отчаянно жаждал хоть какого-то действия.

Найти хороших рекрутов было несложно. На фронтир в поисках новой жизни хлынули тысячи ветеранов Гражданской войны, и тем, кого шальная удача упорно обходила стороной, перспектива стабильного заработка с оружием в руках казалась заманчивой. Охотно записывались в отряд канзасцы, потерявшие близких во время индейских набегов, – они называли себя мстителями за Соломон. В помощники Форсайт согласился взять лейтенанта Бичера при условии, что тот не будет пить.

29 августа 1868 г. Форсайт отправился на реку Соломон, наслаждаясь «командованием боевой операцией и возможностью размяться». Разведчики скакали налегке, но хорошо вооруженные многозарядными карабинами Спенсера и револьверами Кольта. Попетляв несколько дней по равнинам, 11 сентября Форсайт напал на свежий след военного отряда индейцев, ведущий к Арикари – рукаву реки Репабликан. Охваченный охотничьим азартом, командир погнал отряд прямым курсом, преодолевая по 50–60 км в день. Едва заметная тропа постепенно разрослась в широкую дорогу, явно утоптанную целой индейской общиной. Днем 16 сентября Форсайт разбил лагерь на берегу обмелевшей Арикари. Лошади были загнаны, провизия на исходе. Вечером проводник Форсайта, прошедший на Великих равнинах огонь и воду, предостерег майора насчет вероятной ловушки. Однако Форсайт, строивший из себя героя, не только отмахнулся от предостережения, но и выбрал самое неподходящее место для лагеря. Единственной мало-мальски пригодной для обороны позицией была небольшая отмель в нескольких десятках метров позади бивака, выступавшая на какой-нибудь жалкий метр над узкими лентами мутной, почти стоячей воды. Других укрытий, кроме кустов, среди которых кое-где торчали низкорослые ивы и тополя, на этом островке не имелось.

Ночь не предвещала ничего хорошего. Горизонт прочерчивали сигнальные стрелы, на дальних склонах полыхали костры. Из темноты доносился вой койотов – или подражающих им индейцев. Уверенность покинула Форсайта. «Не находя себе места и не в силах заснуть от тревоги», он то и дело поднимался, чтобы проверить часовых или посовещаться с подчиненными. Теперь майор ни от кого не отмахивался^[111].

Все лето Священные Магические Стрелы хранили Воинов-Псов и их земли от напастей. В верховьях реки Репабликан паслись тучные бизоньи стада. Рассредоточенные на время летней охоты отряды Воинов-Псов по осени снова собрались вместе на одной стоянке под предводительством Высокого Быка и Бычьего Медведя. С ними были и Римский Нос, и Убийца Пауни со своими южными оглала. В 20 км к северо-востоку от стоянки индейских воинов беспокойно бродил по своему биваку майор Форсайт.