Железное золото

– Значит, раз Марс свободен, ты готов на этом остановиться? А прочие пусть гниют? – вскидываюсь я.

Танцор смотрит мне в глаза:

– А свободен ли Марс? Спроси у алого из шахт. Спроси у розовой из эгейского гетто. Ярмо бедности так же тяжело, как и бремя тирании.

Мустанг вмешивается в спор:

– На нас лежит священная обязанность избавить планеты от пятна рабства. Это ваши собственные слова, сенатор.

– На нас также лежит священная обязанность сделать эти планеты лучше, чем они были прежде, – отвечает Танцор. – Двести миллионов человек умерло с тех пор, как дом Луны пал. Скажите мне, какой смысл в победе, если она уничтожает нас? Если мы настолько истощены, что не можем защитить или обеспечить тех, кого вытаскиваем из шахт?

В зале нет оружия, кроме как у Вульфгара и его стражей, но слова Танцора наносят достаточный ущерб. Они сотрясают зал сената. И он еще не закончил.

– Дэрроу, ты стоишь здесь и просишь у нас больше людей, больше кораблей для ведения этой войны. И я спрашиваю тебя и молюсь Старику, что хранит Долину, чтобы ты смог мне ответить: когда закончится эта война?

– Когда республика будет в безопасности.

– Будет ли она в безопасности, если Повелитель Праха падет? Если Венера станет нашей?

– Повелитель Праха – сердце их военной машины. Но он правит страхом. Без него оставшиеся золотые дома́ сцепятся друг с другом в течение недели.

– А как насчет окраины? Что, если они явятся, а мы разнесем наши армии вдребезги ради убийства одного человека?

– У нас мирный договор с окраиной.

– Пока что.

– Их верфи уничтожены. Октавия об этом позаботилась. Аналитики «Стархолла» уверены, что окраина при всем желании не сможет нас атаковать еще пятнадцать лет, – говорит Мустанг.

– Ромул не желает новой войны, – киваю я. – Поверьте мне.

– Верить тебе? – Мой старый друг хмурится. – Мы верили тебе, Дэрроу. – (Я чувствую, что он разгневан. Так же он гневался в тот день, когда узнал, как я поступил с Сынами Ареса на окраине.) – Очень многие верили тебе. И очень много лет. Но ты влюблен в собственный миф. По-твоему, Жнец лучше, чем народ, знает, что надо делать.

– Ты думаешь, я хочу войны? Я ее ненавижу. Она лишила меня друзей. Родственников. Она отнимает меня у жены. У моего ребенка. Если бы существовал другой путь, я выбрал бы его. Но обходного пути нет. Эту войну можно только пройти насквозь.

Танцор мгновение сверлит меня взглядом:

– Любопытно, узнал бы ты мир, если бы увидел его? – Он поворачивается к сенаторам. – Что, если я скажу вам, всем вам, что другой путь был? Путь, сокрытый от нас? – (Караваль хмурится и подается вперед. Севро смотрит в мою сторону.) – Что, если мы могли бы обрести безопасность не завтра, не через десять лет, а прямо сейчас? Мир без очередного Железного дождя. Без того, чтобы швырять новые миллионы на орудия Повелителя Праха. – Он поворачивается к моей жене. – Моя правительница, я пользуюсь своим правом призвать в сенат свидетеля.

Мустанг захвачена врасплох:

– Какого свидетеля?

Танцор не отвечает. Он выжидающе смотрит в коридор справа от него. В конце коридора отворяется дверь, и по каменному полу стучит пара каблуков. Сенаторы в абсолютной тишине вытягивают шею, чтобы взглянуть на высокую властную немолодую женщину, идущую по коридору в зал сената. Когда женщина минует его середину, становится очевидно, что она на голову выше стражей республики, не считая Вульфгара. У нее золотые глаза. Ее движения исполнены достоинства, фигура изящна, невзирая на огромный рост. Узел волос на затылке убран под золотую сеточку. Шею обнимает золотое ожерелье в виде орла. Платье у нее черное, и оно скрывает каждый сантиметр кожи, от шеи и до пят. А на царственном, исполненном горечи лице – один-единственный полукруглый шрам.

Я пристально смотрю на эту женщину. Она была тенью моей жизни с тех самых пор, как шестнадцать лет назад я в простой каменной комнате забил насмерть ее любимого сына.

– Что это значит? – негодует Мустанг, поднимаясь с трона, чтобы казаться выше.

Танцор не отступает.

– Это Юлия Беллона, – говорит он, перекрывая нарастающий шум. – Она принесла послание от Повелителя Праха.

– Сенатор!.. – Мустанг вспыхивает от гнева и резко делает шаг вперед. – Это не ваша компетенция! Иностранная дипломатия – прерогатива правительницы! Вы переходите все границы!

– Как и ваш муж – но разве вы одернули его? – парирует Танцор. – Выслушайте ее. Возможно, вы найдете ее сообщение занимательным.

Сенаторы громко выражают свое желание выслушать Юлию. Меня захлестывает страх. Я знаю, что она скажет.

Мустанг очутилась в ловушке. Она смотрит на женщину сверху вниз – никого, кроме них, не осталось из двух великих золотых домов, уничтоживших друг друга в ходе распри. Только Кассий – если, конечно, он все еще жив.

– Говори, что тебе велено сказать, Беллона.

Юлия взирает на Мустанга с крайним отвращением. Она не забыла, как Мустанг села за их стол вместе с Кассием, а потом отвернулась от них.

– Узурпатор! – произносит она, отказываясь использовать почтительное обращение к Мустангу; ее взгляд устремлен на сенаторов с аристократическим презрением. – Я проделала путь протяженностью в месяц, чтобы предстать перед тобой. Буду говорить просто, чтобы ты поняла. Повелитель Праха устал от войны. От вида городов, превращенных в развалины. – Она продолжает, невзирая на протестующие крики. – Во время осады Меркурия на «Утреннюю звезду» к вашему… военачальнику были направлены эмиссары, в том числе и я. – Она свирепо смотрит на меня. – Мы просили перемирия. Он ответил Железным дождем.

– Перемирия? – шелестит Мустанг.

– А почему вы просили перемирия? – подсказывает Танцор, перекрывая шепотки сенаторов.

– Повелитель Праха и военный совет Сообщества желал обсудить условия…

– Какие условия? – нажимает Танцор. – Говори ясно, золотая.

– А что, Жнец вам не сказал? – Она смотрит на меня и улыбается. – Мы предложили прекратить огонь, чтобы обсудить условия постоянного и прочного мира между восстанием и Сообществом.

11. Дэрроу
Слуга народа

В зале хаос: сенаторы потрясают кулаками, мельтешат тоги. Лишь черные не двигаются. Сефи с нейтральным видом следит за происходящим; лицо ее, как обычно, непроницаемо.

Мустанг в ярости поворачивается ко мне:

– Это правда?

– Он никогда не хотел мира, – холодно говорю я.

Севро раскачивается на своем стуле – изо всех сил старается сдержаться, чтобы не удавить Юлию прямо посреди Форума.

– Но он прислал эмиссаров?

– Он подослал провокаторов. Ее и Асмодея. Я не клюнул на эту уловку, и она не заслуживает того, чтобы сенаторы тратили на нее время.

Мустанг не верит собственным ушам.

– Дэрроу…

– Асмодей был у тебя на корабле, и ты не сообщил нам об этом? – изумленно спрашивает Танцор.

Кто-то предал меня. Кто-то из упырей. Откуда еще он мог узнать?

– Дальше ты скажешь, что в вашей кают-компании побывал сам Рыцарь Страха.

Я впиваюсь взглядом в Танцора:

– Повелитель Праха сжег Рею. Он сжег Новые Фивы. Он сожжет все до единого города, лишь бы отвоевать Луну. Он желает вернуть дом, который мы у него отняли.

Танцор качает головой:

– Ты не имел права.

Караваль и те медные, что подбадривали меня, переглядываются с нерешительностью. Мустанг, опустившаяся на трон, больше не делает попыток подняться – да и что она может сказать? Любые возражения правительницы отметут – решат, что жена защищает мужа. К тому же могут обвинить и ее. Если сенаторы подумают, что она была в курсе, ей объявят импичмент, а то и что похуже. Именно поэтому я и скрывал от нее правду. Моя звезда падает. Если Мустанг попытается удержать ее, то может пасть вместе с ней. Лучше молчи, любовь моя. Надо затянуть эту игру. Я слишком хорошо понимаю, что бороться нет смысла. Какая-то сенаторша-алая вскакивает с места и бросается ко мне. На мгновение мне кажется, что она хочет сказать что-то в мою защиту. Но она плюет мне под ноги.

– Золотой! – бросает она.

Вульфгар пробирается вперед, чтобы никто больше не вздумал нарушать протокол.

Я много лет ждал этого дня, но республика становилась все сильнее, а он так и не наступал. И я, наверное, обманул себя, думая, что он уже не настанет. Но вот это случилось, и теперь я чувствую, как вокруг закипает слепая ненависть, и вижу безжалостные объективы камер наверху, на смотровой площадке. И понимаю, что мне не хватит слов, чтобы кого-то в чем-то убедить. Благородные ведущие новостей будут ханжески подвергать разбору каждое решение, каждую тайну, каждый грех и транслировать это по планетам якобы из чувства долга, наслаждаясь моральным кровопролитием, разгрызая мои кости, ломая их ради костного мозга рейтингов и подпитывая аппетит стервятников к сплетням. Я не удивлен, но сердце мое разбито. Не хочу быть злодеем. Вульфгар оглядывается, и в его глазах я вижу жалость, словно ему хочется увести меня отсюда, избавить от этого публичного шельмования. Севро в гневе вскакивает.

– Ах ты, гребаный вероломный крысеныш!.. – кричит он Танцору.

– Как мы можем доверять тебе армию, – глубоким, низким голосом говорит Танцор, – если ты не подчиняешься сенату? Если ты лжешь народу? – Он не дает мне времени ответить. – Братья и сестры, в нашей республике нет места ни военным диктаторам, ни тиранам. Они – смерть для демократии. Семьсот лет рабства свидетельствуют об этом! Но тирания никогда не возникала на пустом месте. Она назревала медленно, пока лидеры Земли наблюдали за этим, опустив руки. Пора выбрать, как будет править наша республика – словом или мечом?

Он садится, сделав свое дело. Звучит рев одобрения, причем не только в рядах его сторонников. Танцор из Фарана, рука Ареса, вытащивший меня из могилы, чтобы превратить в оружие, теперь хоронит меня под моими же замыслами. А на другом конце зала, подобная благородной старой оливе, которую не свалить ни топору, ни пламени, Юлия Беллона наблюдает за мной с ненавистью в глазах. На лице ее медленно проступает улыбка, словно от радости, что наконец-то исполняется давнее, забытое обещание.

Посреди хаоса недвижно стоит Публий Караваль. Лишь моей жене под силу утихомирить сенаторов, и она, грохнув скипетром об пол, призывает их к порядку, чтобы дать медному заговорить. Если кто и сумеет найти слова в мою защиту, так это он.

– Я не разделяю всех убеждений алого сенатора. Не может быть мира, пока не свершится правосудие. Но, боюсь, в одном он прав. Ты перегнул палку, лорд-император. Ты забыл, как поклялся служить республике. – Он поворачивается к сенаторам, как бы собираясь с духом, чтобы сокрушить предателя. – Я предлагаю отстранить Дэрроу из Ликоса от верховного командования и поместить его под домашний арест в ожидании суда за государственную измену республике. – Его слова встречают аплодисментами. Он драматически оглядывается на меня. – И я предлагаю временное прекращение боевых действий с золотыми центра, чтобы мы сами могли сделать выбор между войной и миром.

Вот же лицемерный подонок!

Мустанг мало что может сделать. В зале должен остаться только сенат, и по ее указанию стражи республики выводят остальных. Я позволяю Вульфгару увести себя. Бросаю взгляд поверх голов эскорта и вижу, как моя жена со своего места наблюдает за мной. В глазах ее плещется страх, потому что в моих она заметила гнев.

Мир за стенами тих и не подозревает о моем унижении. Республиканские стражи стоят под теплым светом синих ламп, ожидая, пока мы соберем наше оружие. Мелкие чиновники тянутся через площадь, озабоченные делами правительства, которое несет ответственность за десять миллиардов жизней. Сумерки перешли в темноту, небо черно. Ветер гонит по белому мрамору осенние листья.

– Дэрроу, тебе нельзя покидать город, – говорит мне Вульфгар. – Ты меня слышишь? – Он кладет руку мне на плечо. – Дэрроу…

– Я арестован? – спрашиваю я.

– Пока что нет.

– Лучше отойди, – цедит Севро, сжимая рукоять лезвия-хлыста, висящего на боку.

Вульфгар смотрит сверху вниз на Севро, едва достающего ему до груди, и отступает в знак уважения. Я спускаюсь по ступеням с Форума и направляюсь к посадочным площадкам в Северной цитадели. Севро догоняет меня. Я останавливаюсь и смотрю на Форум: из открытой двери слышатся одобрительные крики.

– Какой-то мелкий засранец им все рассказал, – говорит Севро. – Надо было отрезать Каравалю яйца. Измена? Не могут же они на самом деле арестовать тебя, правда?

– Может, они и не отправят меня в Дипгрейв, однако будут держать под надзором до тех пор, пока я им не понадоблюсь. Достаточно долго, чтобы Повелитель Праха сделал свой ход.

Севро ухмыляется:

– У Седьмого легиона найдется, что сказать по этому поводу. Мне связаться с Орион? С Телеманусами? Кавакс должен как раз возвращаться с Марса.

Я смотрю на Форум. Сейчас Мустанг будет пытаться возместить нанесенный ущерб. Но с потерей медных у нее не хватит голосов, чтобы защитить меня. А я бессилен что-либо сделать. Здесь не мой мир. Я знал это раньше, и Танцор только что напомнил мне об истинном положении вещей. Он сказал, что я ничего не знаю, кроме войны. И он прав. В глубине души я хорошо чувствую своего врага. Его норов. Его жестокость. И для меня очевидно, что эта война не завершится перекрестными улыбками политиков за столом переговоров.

Она закончится так, как начиналась, – кровью.

– Нет, Севро. Собирай упырей.

12. Лирия
Лезвия-хлысты

Я бегу, спасаясь от выстрелов, убивших моего брата.

Моего маленького брата, которого я помогала растить, делая зарубки на дверном косяке по мере того, как мальчик становился выше. И каждый раз шутила: мол, он такая швабра длинная, что когда-нибудь достанет головой до неба. А теперь я бросила его лежать в грязи.

Сердце стучит, как кузнечный молот. Слезы застилают глаза. Грязь облепляет горящие икры. Мелькают дома из пластика. Шум усилился. Раздаются новые выстрелы и свист энергетического оружия. Они пришли и по земле. Я слышу визг саней на воздушной подушке. Неподалеку от южной ограды вспыхивает пожар. Я вижу там четырехколесные наземные машины и людей с прожекторами и факелами. У них винтовки и лезвия-хлысты.

Когда я добираюсь до дома, в нашем переулке еще тихо – эта тишина словно отрицает то, что несет с собой ночь. Я влетаю в переднюю дверь. Сестра все еще сидит за столом в своих новых туфлях.

– Что случилось? Это что, были выстрелы? – спрашивает она.

– Это «Алая рука»!

Едва я успела произнести это, как из антенной решетки за нашим домом разразилась воем муссонная сирена. Сирены для «Алой руки» никто не сделал.

– Нет… – шепчет сестра. – Где Тиран?

– Он… – У меня перехватывает горло. – Его нет.

– Нет? – Она наклоняет голову набок, словно не понимая этого слова. – Что значит «нет»?

– Его застрелили.

– Что?

Меня трясет. Я теряю контроль над собой, не могу больше сдерживаться.

– Они застрелили его. – Я всхлипываю, грудь тяжело вздымается. Чувствую, как сестра крепко обнимает меня. – Он умер. Тиран мертв.

Не просто мертв. Обезображен до неузнаваемости.

– Приведи папу, – говорит моя старшая сестра, бледная как призрак. Она обхватывает мое лицо ладонями. – Лирия, подними его. Нам надо уходить.

– Куда?

– Не знаю. Но здесь оставаться нельзя. – Я киваю, все еще оглушенная, а она встряхивает меня. – Лирия, быстрее!

Как сестра может быть такой спокойной? Что ж, она не видела, как голова Тирана разлетелась на куски. Ава подталкивает меня в сторону спальни.

Иду туда. Оказывается, папа уже проснулся. Он смотрит на меня, как будто все уже знает. Он услышал про Тирана?

– Ты знаешь, что происходит? – спрашиваю я, и отец едва заметно кивает. – Нужно, чтобы ты мне помог. Оттолкнись от кровати.

Обычно его поднимал с постели и пересаживал на инвалидное кресло Тиран. Я не такая сильная.

Подхватываю отца под мышки:

– Раз… два… три…

– Нет. – Впервые с тех пор, как маму похоронили в глубинных тоннелях, папа что-то произносит. Это скорее стон, чем слово, но оно совершенно недвусмысленно. Глаза отца расширены и полны сочувствия. Он качает головой и повторяет: – Нет.

Затем опускает глаза, смотрит на свои ноги, потом бросает взгляд на инвалидное кресло. Он прав. Нам нипочем не сбежать от «Алой руки» с ним на закорках. А с инвалидным креслом мы застрянем в грязюке. Без Тирана – никак.

Молочно-белые глаза отца теперь устремлены на меня. Сейчас он понимает, кто перед ним. Это разбивает мне сердце. Он мог бы увидеть меня раньше. Он мог бы смотреть на меня, вместо того чтобы растрачивать свою жизнь на голографическое видео. Почему сейчас, когда у нас осталось всего несколько секунд? Я обнимаю отца и целую его в лоб, прижимаюсь к нему, вдыхая мускусный запах его кожи и жирных волос, вспоминая, каким он был.

С усилием поднимаю старика с кровати. Сгибаюсь под его тяжестью, чуть не падая на пол. У меня сводит поясницу, но мне все-таки удается извернуться и пододвинуть его к коляске. Он плюхается на бедро. Снова стонет.

– Погоди, па. Нам надо попрощаться.

Я выкатываю его в переднюю комнату, где сестра с детьми готовится к уходу. Она стоит в дверях, собрав малышей вокруг.

– Нужно, чтобы вы все взялись за руки, – говорит Ава. – И не отпускали друг друга, несмотря ни на что. Это очень важно – держаться вместе. – Она смотрит на меня. – Лирия… Лиам все еще в больнице.

– Черт побери!

Как я могла забыть о нем? Конн начинает плакать.

– Все в порядке, милый. Все хорошо, – бормочет Ава.

Закутанную в одеяло Эллу она крепко прижимает к груди. Та помалкивает. Но, конечно, сестра не сумеет вместе с детьми дойти до центра лагеря и вернуться.

– Я схожу за Лиамом, – говорю я. – А вы ступайте в джунгли. Встретимся там.

– В джунгли? – переспрашивает Ава. – Ты никогда не найдешь нас там. Восточная сторожевая башня…

– Там грузовики, – перебиваю я. – А на севере вроде бы тихо.

– Тогда встретимся на севере. А потом вместе пойдем к рыбацким лодкам. Можно будет поплыть вниз по реке.

Пластиковый дом трясется от далекого взрыва.

– А как же папа?! – восклицает Ава.

Он восседает в кресле, бесстрастно глядя на нас.

Я коротко качаю головой.

– Давай понесем его, – предлагает сестра.

Но мы обе знаем, что это невозможно. С ним и детьми мы не пройдем и двадцати метров. Я смотрю на перепуганных малышей, потом на сестру.

– Милые, – глухо говорю я, – поцелуйте дедушку на удачу.

Ава все поняла. Ее спокойствие дает трещину. Сквозь слезы я вижу испуганную малышку, плакавшую в постели после смерти нашей мамы. Ту, которой мне приходилось петь колыбельные, даже когда она подросла.

– Я не хочу оставлять дедушку! – плачет Конн.

– Я его привезу, – обещаю я. – Вам просто нужно идти вперед. А теперь поцелуйте его.

Поверив мне, дети поспешно целуют деда в щеку. Его глаза наполняются слезами, взгляд мечется от одного к другому. Сестра наклоняется и целует отца в лоб. Она замирает так, дрожа, потом отступает. Конн вцепляется в него и не отходит, пока Ава не отдирает его насильно и не подталкивает к двери.

– Северная сторожевая башня, – напоминает мне она. – Поторопись.

– Хорошо.

– Лирия…

– Что?

– Приведи мне моего мальчика.

Мы держим друг друга за руки. Жизнь, в которой было полно свадебных нарядов, дней рождения и любви, свелась сейчас к единственной секунде страха. Потом наши руки разъединяются, дверь затворяется и Аву поглощает кошмарная ночь. Сквозь трещину в пластике я смотрю, как она бежит в темноту, прижимая к груди Эллу и волоча за собой мальчишек. Я остаюсь с отцом, прислушиваясь к миру за тонкими стенами. В глубине души мне кажется, что, если мы останемся здесь, буря нас минует. Пластик каким-то образом защитит нас от винтовок и клинков «Алой руки». Я хочу сказать папе, что все будет хорошо. Что мы скоро увидимся с нашей семьей. Он смотрит на меня, сосредоточенный, как давным-давно уже не бывало. Должно быть, понимает, что видит свою дочь в последний раз. Я приседаю, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и прижимаю ладони к его щекам. Папа… Он укрывал меня по ночам. Усаживал к себе на колени во время праздника вручения лавров и рассказывал истории о славе горняков, о рудничных гадюках и боях. Он был огромным, как само небо. Но теперь передо мной сломленный человек, способный лишь бессильно наблюдать, как мир пожирает его детей.

– Увидимся в Долине, – шепчу я, прижавшись лбом к его лбу. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Потом я отстраняюсь от него. Три шага – и я за порогом.

Оставить его – все равно что оторвать от себя кусок тела. Слезы жгут мои глаза, но меня переполняет холодная решимость. Я должна добраться до Лиама. Моя сестра уже ушла отсюда. Лагерь охвачен безумием. Люди клана Гамма бегут из своих домов. В отдалении что-то горит. По черному небу с воем проносятся два корабля. Слышен грохот автоматов, и время от времени воздух вспарывают взвизги энергетического оружия. Крики отовсюду; гомон стоит вокруг. Я мчусь между домами, пробираясь через поселок Гаммы к центральному лазарету. С разбегу сталкиваюсь с каким-то мужчиной и лечу в грязь, получив кулаком в лицо. Сам он едва замечает это столкновение – отступает на миг, прижимая к себе ребенка, и мчится дальше. Я знаю его. Это Элроу. Много лет назад он был одним из советников отца. Элроу даже не взглянул на меня, когда я упала.

С трудом встав на ноги, я отыскиваю лазарет. Он заперт. Белое пластиковое сооружение с островерхой крышей заляпано грязью. Жду под дождем – ну прямо девушка в белом платье из песни. Колочу по двери:

– Впустите меня! Это Лирия! Откройте!

Я успеваю дважды пнуть дверь, прежде чем ее отпирают изнутри. Трое мужчин и женщина в желтой форме медиков стоят на пороге. В руках у них тяжелые медицинские инструменты – явно для того, чтобы пробить мой череп. Я поднимаю руки.

– Лирия! – восклицает Дженис, главный врач больницы, желтая. – Пропустите ее!

– Дженис, где Лиам?

– В дальней палате.

Дженис ведет меня мимо рядов коек с перепуганными детьми и немощными пациентами. Наконец мы добираемся до моего слепого племянника. Он сидит на кровати, обхватив коленки руками, и прислушивается к творящемуся снаружи ужасу.

– Что случилось? – спрашивает Дженис.

– «Алая рука», – поясняю я. – Десантные корабли и грузовики.

– Они здесь? – Дженис не в силах поверить мне. – Но республика…

– К черту республику, – говорю я. – Надо бежать. Лиам…

Я обнимаю малыша. Он такой хрупкий, словно сделан из стекла. Волосы у него буйные и рыжие, как у меня, но подстрижены короче. Он нерешителен, как юноша, приглашающий девушку на танец в день вручения лавров. Я целую его в макушку и надеваю на него принесенный с собой голубой комбинезон. Натягиваю Лиаму на голову капюшон поглубже, так что наружу выглядывает лишь бледное личико. – Все хорошо. Все хорошо. Я нашла тебя.

– Где мама? – спрашивает он тоненьким голоском.

– Ждет нас. А сейчас ты должен пойти со мной.

– С ней все в порядке? – волнуется Лиам.

– Слушай, ты должен был храбрым. Сможешь? Сумеешь быть храбрым, как Гоблин, когда он пошел следом за Жнецом в «Утробу дракона»? Сделаешь это для меня?

– Да, – говорит он, кивая. – Я смогу.

Я поднимаю его с кровати и веду к двери. Дженис преграждает мне путь.

– Здесь будет безопаснее, – говорит она. – Должны же они понимать, что это больница.

Я ошеломленно смотрю на нее:

– Ты что, головой ушиблась? Собирай всех – и уходите!

– Лирия…

Не стоит задерживаться, чтобы убедить ее. Проталкиваюсь мимо, выскакиваю из лазарета и мчусь прочь, прижимая племянника к груди. Выстрелы теперь звучат ближе. Перекликаются грубые голоса. Женский крик обрывается с глухим чавкающим ударом. Я петляю между домами, направляясь в сторону северной сторожевой башни. Двери сорваны с пластиковых петель. Молодежь тащит охапки продуктов, жетоны, головизоры и прочие вещи, куда менее ценные, чем жизнь, которую несу я. Лиам обхватил бледными ручонками мою шею. Кто-то кричит: «Гамма!» – и указывает на меня. Я в ужасе ныряю в проулок и прячусь в темноте.

Когда мы добираемся до сторожевой башни, оказывается, что она покинута. Ее прожектор светит прямо в небо. Находившиеся здесь республиканские солдаты сбежали. Откуда-то доносится собачий лай. Моей сестры не видать.

– Ава! – тихо зову я, надеясь, что она спряталась где-то в тени и ждет меня.

Ответа нет. Потом из-за домов позади слышатся мужские голоса. Кто-то пошел следом за мной в тот проулок. Я выбегаю за ворота. Целое море грязи раскинулось между мною и темными джунглями. Нам ни за что не успеть туда. Справа мусорная свалка, а за ней течет река.

– Ава! – снова шепчу я.

Шаги приближаются. Я тащу Лиама в сторону и карабкаюсь в темноте на мусорную кучу. Взобравшись на верхушку, съезжаю по другой стороне до середины склона. Велю Лиаму сидеть тихо и ползу обратно наверх – взглянуть на путь, которым я бежала. Через ворота к джунглям течет людской поток из нашего поселка Гаммы. Я знаю их всех. Сестры среди них нет, поэтому я сижу тихо, притаившись в тени хлама. Но когда шум шагов стихает в ночи, мне вдруг становится очень страшно оставаться тут. Я уже готова сорваться с места, чтобы присоединиться к беженцам, но вдруг на опушке мелькает какой-то огонек. Я хочу закричать вслед моим родичам. Спасти их. Поздно… Огонек превращается в сотню огней. Как будто сами джунгли ухмыляются и скалят белесые зубы. Мои родичи кричат, когда бойцы выходят из тьмы, чтобы убить их своими лезвиями-хлыстами.

Я бегу прочь, подальше от криков, пробираюсь вглубь свалки. Металл царапает мое бедро, пока я карабкаюсь на очередную кучу. Теряю равновесие, падаю на бок и лечу вниз. Шмякаюсь в мусор. Мне едва удается защитить от удара Лиама. Он плачет у меня на груди. От сладковатого запаха гниения сильно слезятся глаза. По моей руке пробегает крыса. Я заставляю себя встать, крепче обнимаю маленького племянника. Рана на ноге горит. Вокруг голых лодыжек облаком вьются насекомые, они ползают по коже, кусаются. От мусора волнами идет тепло разложения. Я нахожу укрытие – прячусь под обломками промышленной стиральной машины. Лиам дрожит от страха, маленькое тело сотрясают тихие рыдания. Я кладу его рядом с собой. У меня уже онемели руки. Чужаки теперь бродят по тропе неподалеку от того места, где мы проникли на свалку. Лучи фонарей рассекают тьму.

Распластавшись на отбросах, прижимаю грязный палец к губам Лиама. Луч проходит над нами. Вокруг жужжат комары, на лице малыша мельтешат их тени. Я натягиваю на него капюшон так, что наружу торчат лишь нос и рот. Дождевая вода стекает по обломкам и капает на нас. Мужчины разговаривают друг с другом. Их речь понятна: на том же языке говорили моя мать и отец, сестра и братья. Но слова – злые, темные, колкие – звучат жестоко. Как могут алые поступать так со своими родичами? Один из чужаков подходит так близко, что я вижу в свете фонаря его обагренные руки. Но не краска покрывает их, а кровь, засохшая и растрескавшаяся.

Фонари перемещаются дальше. Бойцы переговариваются. Меня терзает страх. Где моя сестра? Не обнаружили ли ее? Я молюсь, чтобы она добралась до лодок. Не знаю, что мне делать, куда идти, и потому прячусь здесь и смотрю на движущиеся по тропе темные фигуры. Зарево горящего лагеря освещает их лица. Это мальчишки. Некоторым не больше четырнадцати. У многих лишь начинает пробиваться клочковатая бородка. Они поджары; на коже блестит пот. Они перекликаются между собой и всматриваются в груды мусора, пригибаясь, словно голодные дикие собаки.

Лиам сцепил ручонки. Погруженный в постоянную тьму, он может лишь слышать, как эти разъяренные молодчики рыщут в ночи. Он дрожит. Я смахиваю дождевую воду с его лица. Если бы только у меня были силы забрать его отсюда, прекратить все это!..

– Ты такой храбрый, Лиам, – шепчу я. – Храбрый, как Гоблин.

– Где мама?

– Мы собираемся встретиться с ней. Думаю, она будет у лодок. Ты вел себя очень смело, поэтому заслуживаешь награды. У меня есть кое-что для тебя.

Нащупываю в кармане шоколадку, которую припрятала с обеда. Теперь я вкладываю ее Лиаму в ладошку.

– Спасибо, – говорит он.

Пока он ест, я слышу шепот в темноте неподалеку от нас. Немного подвигаюсь и в свете луны вижу, как блестят чьи-то глаза среди пустых емкостей из-под воды. Там прячется какая-то семья. Маленькая девочка машет мне рукой. Я машу в ответ.

Мы не одни.

Мы сможем пережить все это. Где-то там нас ждет Ава. Скоро мы доберемся до нее, я только немного отдышусь. Но тут я чувствую запах дыма.