Мне было тогда, может быть, лет десять или одиннадцать. Однажды вошел я неожиданно в кабинет отца моего, который разговаривал с Нелединским. Вероятно, разговор их был на этот раз мало назидательный и такого содержания, что отец мой не желал, чтобы я мог его подслушать; по крайней мере, таковым представилось мне опасенье его, когда после, в летах уже более смышленых, возобновились в памяти моей слова, им тогда мне сказанные: «Послушай, Петруха, – сказал он мне, – если уже тебе суждено быть повесой, то будь и им, как Нелединский. Я знаю проказы его, но если при смерти моей нужно было бы мне поверить кому-нибудь сестру твою, то я охотно и с полным убежденьем ему бы вверил ее».

Отец мой был человек великого ума и благороднейших правил. Итого грустное право говорить о нем с искренностию, как о человеке постороннем. В моих словах нет ни сыновнего самохвальства, ни сыновнего пристрастия. Я лишился его в таком возрасте, в котором почти не имел возможное и вполне оценить его. Сужденье мое о нем есть отголосок дошедшего до меня преданья и заимствовано из суждений многих людей замечательных и почтенных, коротко знавших отца моего и с которыми позднее случилось мне сближаться в жизни. Поэтому и мнение его о Нелединском, мнение, сказанное, так сказать, мимоходом, запечатлено глубоким убежденьем и кидает яркий свет на нравственные качества припоминаемого мною лица, и поэтому показалось мне характеристикою замечательною и достойною сохранения.

Нелединский и отец мой сблизились в молодости. Тогда, вероятно, кроме взаимного сочувствия, некоторого согласия в правилах, во вкусах и наклонностях к умственным занятиям, сблизили их и случайности общественной жизни. Такие связи, тесно соединяющие молодых людей, часто разрываются с течением времени и силою обстоятельств. Но эта связь не была случайная и мимолетная. Она укрепилась временем и расторгнута была только смертью одного из них. Отец мой скончался в Москве 20 апреля 1806 года. Нелединский тогда жил также в Москве. В продолжение болезни друга своего он не покидал его; в предсмертные дни его не отлучался он от постели больного ни днем, ни ночью; подавал ему лекарства, ухаживал за ним с нежною заботливостью и дружескими речами своими успокаивал и услаждал предсмертные страдания; во кремя отпевания тела усопшего стоял он в церкви близ гроба его, смотрел с любовию на труп и с необычайною ласкою руку, уже остывшую и онемевшую, жал в руке своей, как руку еще живую, которая могла бы нежным сочувствием отвечать на прикосновения дружбы.