Заросли

– Как концерт? – шепотом спросил Борис.

– Блеск!.. А ты разве не был?.. Я там с девахой познакомился, чудо! – Роман смутился несколько, называя Иру девахой, но Борис по-иному не поймет. – Завтра встречаемся! Она в прессовом работает…

Палубин выплеснул все, что распирало, и ему стало вдруг стыдно, будто бы он рассказал об Ире что-то тайное.

«Нашел кому рассказывать! – подумал горько Роман. – Какое я, оказывается, трепло!»

Борис посмотрел на Романа оценивающе, как скульптор на свою почти готовую работу, для полного завершения которой осталось несколько штрихов, и сказал:

– Так… тебе еще нужны туфли человеческие и прическа нормальная!.. Туфли я тебе достану… Вот такие, – выставил он ногу… – «Саламандра». Семьдесят колов!

– Ого!

– Лучшая в мире фирма… Такие в магазине шестьдесят стоят…

– Мне бы что-нибудь попроще… Это же почти получка моя, а жить на что?

– Смотри сам, тебе жить…

IV

Молча и торопливо шли к дому Лазаревой. Галя сильно сжимала пальцами руку Ивана выше локтя и смотрела вперед. Возле двери она неожиданно остановилась, растерянно взглянула на Егоркина, прижалась к его плечу и шепнула, глядя снизу вверх:

– Я боюсь!

Лицо девушки показалось Ивану бледным, осунувшимся, заострившимся. Свет лампочки над входом отражался в ее зрачках и почему-то колебался, как язычок свечи. Большие глаза казались еще больше, заполняли все такое милое до боли в груди лицо. Родинка на бледном подбородке стала темней, ярче. Егоркин прижал к себе девушку, услышал шаги в подъезде и проговорил хрипло:

– Пошли!

И подтолкнул Галю к двери.

Навстречу им вышла женщина с большой овчаркой на поводке. Галя поздоровалась с ней. Егоркин видел ее впервые, но тоже поприветствовал. Возле двери своей квартиры Галя снова остановилась, снова растерянно взглянула на него:

– А что скажем?

– Так и скажем…

Открылась дверь бесшумно, и они услышали голоса актеров, работал телевизор. На кухне было открыто окно, сквозняк вырвал дверь из рук Гали. Захлопнулась она резко, громко. Иван вздрогнул и застыл на мгновение. Галя тоже замерла. Потом она нагнулась, переставила тапки ближе к Ивану. Они в последнее время стали как бы его. Он часто бывал здесь, и все в квартире было для него привычным.

– А как мы начнем? – шепнула Галя, снимая босоножки.

– Прямо так и говори, – так же шепотом ответил Егоркин.

– Почему я? Может, лучше ты?

– Мне неудобно!

– А мне удобно?..

Из комнаты выглянула Наташа и молча стала смотреть на них.

– Исчезни! – сердито шепнула Галя.

Наташа ухмыльнулась и спряталась в комнату, но вместо нее появилась мать и спросила:

– Вы чего?

Вслед за Зинаидой Дмитриевной снова выглянула Наташа и ехидно сказала:

– Не знаешь, что ль, чего? Жениться хотят!

После этих слов показался Василий Гаврилович с очками в руках и тоже уставился на Галю с Иваном, которые все стояли у порога.

– Наташка угадала, – заговорила Галя. – Мы пришли сказать…

Василий Гаврилович быстро надел очки, а Зинаида Дмитриевна перебила:

– Проходите в комнату…

Галя и Иван осторожно двинулись к родителям. Василий Гаврилович освободил вход в комнату. Лысоватый, с седыми висками, выглядел он сейчас как-то растерянно. Зинаида Дмитриевна тоже, чувствовалось, заволновалась, не знала, как вести себя дальше. Только Наташа смотрела насмешливо, мол, допрыгались, доигрались. Егоркин, подойдя к отцу Гали, неловко сунул ему свою руку и сконфузился. Василий Гаврилович, видимо, не ожидал этого жеста и суетливо схватил руку Егоркина, встряхнул и тут же бросил. Галя села на диван. Иван примостился рядом. Василий Гаврилович выключил телевизор, постоял возле него мгновение и устроился в кресле. Зинаида Дмитриевна с Наташей присели к столу. Помолчали.

– Ну, рассказывайте! – хрипло проговорила Зинаида Дмитриевна и прокашлялась.

– А что рассказывать, – неестественно бодро сказала Галя. Иван чувствовал, как у него подрагивает нога. Сидели они близко друг к другу, словно старались подчеркнуть, что теперь они одно целое и разъединить их нельзя. – Наташа все сказала… Пожениться решили…

– Все равно поженимся… Так чего тянуть? – подал голос Егоркин.

Василий Гаврилович придвинул к себе блюдце с чайной ложкой и взял ложку в руки. «Обязательно ему нужно что-то в руках вертеть!» – недовольно взглянула на мужа Зинаида Дмитриевна.

– Тянуть нечего… Правильно! – заговорил Василий Гаврилович, разглядывая ложку. – Вы только жениться решили? Или все обдумали? Где жить, например, будете?

– Комнату снимем… Мы ведь оба работаем! На очередь на квартиру встанем. Проживем! – постарался успокоить Василия Гавриловича Иван.

– А насчет учебы что надумали?

– Учиться пока не собираемся, – ответила Галя.

– Ты за себя отвечаешь? – спросил Василий Гаврилович. – Или за мужа тоже?

Когда отец назвал Егоркина ее мужем, у Гали дрогнуло сердце. Она как-то по-новому, с нежностью особенной взглянула на Ивана. А он смутился и опустил глаза. Взгляд Гали с ревностью отметила про себя мать.

– И за мужа, – несколько вызывающе ответила Галя.

Наташа фыркнула и шепнула себе под нос:

– Жена выискалась!

– Выучились, значит… Теперь детей рожать и нянчить! – недовольно проговорила Зинаида Дмитриевна.

– А это разве не дело? – все так же вызывающе сказала Галя.

– Ну, ладно, ладно! Дело! – сказал Василий Гаврилович. – Обед хоть сможешь мужу сготовить?

– Пап, не волнуйся, еще неизвестно, зарабатывает ли жених на обед, – вмешалась с усмешкой Наташа, и все засмеялись.

Василий Гаврилович поднялся, усмехнулся:

– Давай, мать, дочь пропивать! Сваты приехали, – кивнул он в сторону Гали и Ивана. – Как там говорится в таких случаях: у нас телочка поспела, подросла, у них… кто у них-то?

– Бычок! – подсказала Наташа.

Мать хотела заворчать на Василия Гавриловича, что ему лишь бы повод выпить, но засмеялась, услышав подсказку Наташи. Улыбнулись и Галя с Иваном.

V

– Меня качает немного, – сказал с улыбкой Егоркин Гале, когда они спускались утром по лестнице, направляясь на работу.

– Я тоже… так и не уснула…

Иван толкнул дверь подъезда. Она приоткрылась, но сквозняк снова захлопнул ее, оттолкнув Егоркина внутрь.

– Если так пойдет, ветер будет носить нас, как листья! – засмеялся он, с силой распахнул дверь и подержал, пока не прошла Галя.

На улице был ветер, облака.

– Как бы дождь не собрался? – взглянул Егоркин на небо. – На речку не попадем!

– До субботы еще два дня, – взяла его под руку Галя, взяла, как радостно отметил Иван, не как прежде, а по-хозяйски. «Так и надо! – подумал он. – Я теперь ее! Она – моя!»

В автобусе они притиснулись к стене. Егоркин заслонил ее от людей, уперся руками в поручни и всю дорогу до завода сдерживал натиск пассажиров, чтобы не толкали Галю, милую его девочку, и всю дорогу с нежностью ощущал на своем плече ее теплую руку. Она стояла спиной к окну и держалась за Ивана.

В цехе Егоркин расстался с Лазаревой. Она пошла в свою раздевалку, он в свою. Прыгая через две ступеньки, сбежал в подвал и прошел к своему шкафчику.

– Привет! – кинул он радостно Роману Палубину, который надевал рабочую сорочку, стоя босиком на толстой фанерной дощечке.

В раздевалке было многолюдно. Рабочие входили и выходили, разговаривали, смеялись.

– Ты чего это? Дорогу домой забыл? – спросил Роман.

Егоркин знал, что Палубин будет спрашивать его об этом, и засмеялся радостно:

– Заблудился!.. А ты как? Нашел дорогу?

– Егоркин уже домой не приходит? – спросил Антон Маркин из-за шкафчика. Роман знал, что он у Ивана до армии был наставником, знал, что они конвейер бортовой передачи переделали, Маркин на том конвейере и сейчас работал. Палубин слышал, как недавно Антон предлагал Егоркину вместе над приспособлением для сборки покумекать. Иван тогда спросил:

– Разве у тех, кто собирает, головы нет? Пусть сами кумекают!

– Головы у них есть… – с сожалением ответил Маркин. – Но с разных сторон затесаны!

– Моя голова сейчас другим забита…

– Я вижу… от Лазаревой на шаг не отходишь!.. Смотри, сам сделаю!

Шкафчик Маркина был напротив с другой стороны, и Роман с Иваном его не видели, не знали, что он слышит их разговор.

– Пропал человек, – снова засмеялся Егоркин. – Окрутили парня…

– Помнишь, как мы в столовой сидели и ты в первый раз Лазареву увидел? Я посмотрел, как ты рот разинул: ну, думаю, все – пропал! – отозвался Антон.

– Что, уже сговорились? – улыбнулся Палубин Ивану. Он переоделся и ждал его.

– Пора, пора!

Палубин вспомнил, что Галя вчера вечером после концерта была необычно возбуждена, и решил, что, вероятно, во время концерта, а может, и до него, Егоркин сделал предложение Лазаревой. Роману стало немножко грустно: расходятся с Иваном дорожки. Грустно было, что женится не он, а Егоркин. И снова вспомнилась Ира, снова почувствовал он радость, что она знакома с Галей. «Ира милей Лазаревой, – подумал он. – Галя слишком уж угловатая, быстрая, как стриж. А Ира – синичка… Спокойная, кругленькая, безобидная синичка!»

– А ты вчера с хорошей девчонкой познакомился, – одобрительно сказал Иван, почувствовав о чем думает Роман. – Галя ее хвалила! – приврал он. Вчера они с Галей были озабочены другим. – Ты как, договорился с ней? Поедете с нами загорать?

– Нет. Она не хочет…

– Понятно, боится… Приручать надо! Встретиться ты хоть с ней договорился?

– Она здесь… в прессовом работает.

– В прессовом? Это же рядом с нами… Вот тут, наискосок – чугунка, а рядом – прессовый!

VI

До обеда Палубин не отходил от конвейера, перескакивал от передачи к передаче. Хотелось побольше поставить деталей, чтобы удрать пораньше в прессовый и не задержать конвейер. Детали, словно чувствовали, что сегодня не надо капризничать, легко вставали на места, болты затягивались беспрепятственно, и инструменты сами прыгали в руки. Работалось радостно, легко. Палубин улыбался, похваливал про себя послушные детали и поглядывал на круглые часы на стене, представляя встречу с Ирой. Как она отнесется к нему? Что теперь думает о нем? Взглянув в очередной раз на часы, Роман решил: пора! Окинул взглядом конвейер: нет, не должен встать из-за него, вон сколько передач впереди, схватил свежую паклю со стола и, вытирая на бегу масляные от болтов и гаек руки, побежал к выходу из цеха.

Прессовый цех гремел, пыхтел; звякал, шипел, стучал, охал. Огромные прессы в беспорядке, как показалось Палубину, заполняли цех. Людей почти не было видно. Звенел, предупреждая, кран, легко переносивший по воздуху железный ящик. По узкому проходу меж прессами мимо Романа медленно полз электрокар с ящиком, доверху набитым металлическими стаканами. За рулем сидела женщина. Роман не знал, что это мать Гали, Зинаида Дмитриевна. Он вспомнил, что Ира говорила, что она штампует стаканы, и побежал за электрокаром. Догнал и крикнул Зинаиде Дмитриевне:

– Вы не подскажете, где Ира работает?

Зинаида Дмитриевна взглянула на него и развела руками: то ли не расслышала, то ли не знала где.

– Какая Ира? Грачева? – услышал Палубин за спиной и обернулся.

Спрашивал парень в красной клетчатой рубахе. Роман не знал фамилии Иры и понял, что найти ее будет непросто. Цех огромный. Попробуй разыщи!

– Она стаканы штампует, – ответил он.

Парень оказался всезнающим. Он, вероятно, работал здесь давно.

– А-а! Это Нестерова, должно быть! Тихая такая, молодая! Вот туда топай! – указал парень. – Вон под тем лозунгом их участок!

Роман увидел вверху на балке щит со словами: «Сегодня работать лучше, чем вчера. Завтра – лучше, чем сегодня!» – и направился в ту сторону. Он шел напрямик, настороженно оглядывался, лавировал между станками, окруженными железными ящиками с готовыми деталями и заготовками, пока не уперся в зеленый щит, за которым, вероятно, и был участок, где работала Ира.

Палубин с бьющимся сердцем пошел вдоль щита. Вдруг у него икра на левой ноге до боли напряглась, окаменела, дыхание перехватило. Он жадно хватал воздух ртом, поднял голову, словно пытаясь остановить кровь из носа. Показалось, что наверху воздух чище, свежее. Нестерпимо захотелось вернуться. Роман почувствовал, что, поверни он сейчас назад, ему сразу станет легче, но он пересилил себя, мотнул головой, вошел и оглядел ровные ряды невысоких станков. Людей и здесь было мало. Большинство прессов молчало, и лишь некоторые шипели натужно, охали. Работали здесь одни женщины, но Иры среди них не было. А если Нестерова Ира не она, другая? – испугался Роман. Он пробрался вдоль щита ко второму ряду и сразу же узнал Иру, хотя она стояла у станка спиной к нему. Руками в рукавицах она поддерживала железную пластину, лежавшую под прессом. Пресс со злобным шипением ухнул сверху на пластину, стукнул, отрубил и довольный поднялся на свое место. Ира сбросила отштампованный стакан в ящик, передвинула пластину дальше под пресс и нажала ногой на педаль. Пресс снова яростно бросился на пластину. Палубин, волнуясь, двинулся к Ире и заметил, что женщина, работавшая за соседним прессом, взглянула с любопытством на него и на Иру. Роман обнаружил, что все держит в руке грязную паклю, которой вытирал руки, и глянул по сторонам, куда выбросить, но не нашел и оставил в руке. Ира обернулась, увидела его, смутилась:

– Ты!

И взглянула на любопытную соседку.

– Обедать пора! – улыбнулся виновато Роман, думая, что надо бы ее в столовой подождать, и вновь начал тереть паклей ладонь.

– Погоди у выхода… я сейчас…

– Мне не надо было приходить… сюда?

– Раз пришел… погоди… я закончу…

Роман стал с облегчением пробираться назад меж ящиков. К выходу нужно идти мимо любопытных женщин. Остановился он на том месте, где чувствовал удушье, и вдохнул полной грудью. Выдохнул. Потом понюхал воздух. Но запахов особых не было. Пахло, как и в каждом цехе, металлом, маслом машинным. Что со мной было? – подумал Роман, трогая грудь, где был шрам от душманской пули. В Афганистане, когда пошли в атаку, с ним тоже было такое, но тогда было от усталости, как он считал, от быстрого бега на гору. И вдруг вспомнил Роман: было однажды с ним нечто подобное в детстве… Тогда он переплывал речку, узкую, неглубокую, он только что научился плавать! На другом берегу, на лугу, играли ребята, и ему страстно хотелось к ним, и он решился, поплыл. На середине реки у него неожиданно свело левую ногу. Он испугался, стал захлебываться. От страха не знал, что делать: то ли возвращаться назад, то ли плыть дальше. Кое-как выбрался на берег, упал на песок и долго лежал, плакал и никак не мог унять дрожь в руках и ногах.

Роман швырнул паклю в урну, нашел место, где он никому не мешал, и стал ждать Иру, наблюдая за выходом.

VII

Вечером, в десятом часу, Роман ждал Иру на узком пешеходном мосту неподалеку от озера. Мост был перекинут через глубокий овраг, по дну которого текла быстрая речушка. Она журчала, переливалась через камни, шевелились длинные зеленые водоросли. По обоим берегам росли деревья, а возле самой воды кусты ветел и осока. Палубин стоял, облокотившись на узкие железные перила, и следил за двумя мальчиками. Они привязали веревку к толстому суку старой березы, нависавшему над речкой, просунули в узел веревки короткую палку и, ухватившись за оба конца, отталкивались ногами от края оврага и по воздуху описывали дугу над рекой. Когда веревка возвращалась назад, соскакивали на землю. Вероятно, ребята забавлялись здесь часто. Земля вокруг ствола березы была сильно притоптана. Мальчики по очереди катались на веревке, а Роман глядел на них и представлял, как у мальчишек захватывает дух от восторга, когда они летят над водой.

Мост, на котором ожидал Иру Палубин, был железный, гулкий. Он вздрагивал под ногами прохожих. Когда кто-нибудь шел по нему, Роман искоса наблюдал за идущим со странным ощущением, опасался, как бы кто не ухватил его за ноги и не сбросил вниз, в речку. Роман понимал, что опасение глупое, но все-таки следил искоса за каждым идущим. Особенно напрягался, когда проходили мимо него.

Начинало темнеть. Роман поглядывал на часы и недоумевал, почему Ира назначила свидание так поздно и именно здесь. Если у нее мало времени, можно было бы встретиться где-то поблизости от ее дома. Озеро было неподалеку от общежития, в котором жил Роман. Он часто приходил сюда купаться, загорать. Иногда прибегал и после работы. Ему было удобно идти сюда, а Ире нужно добираться на автобусе.

Мальчики прекратили кататься на веревке и пошли к озеру. Роман сошел с моста и двинулся к березе. Веревка на суку висела над речкой. Рукой ее не достать. Палубин огляделся, должно же быть что-то, чем мальчишки достают ее, и увидел внизу возле кустов длинную палку со сломанным сучком на конце. Он сбежал вниз, взял ее и, поднимаясь назад, услышал:

– Ты что там делаешь?

На мосту стояла Ира.

– Прокатиться хочу!

Он думал, что Ира возразит, веревка, мол, не выдержит, и хотел бросить палку вниз, но девушка засмеялась:

– Давай, давай!

Роман зацепил веревку сучком, притянул к себе, поймал палку и подергал, пробуя, не оборвется ли? Сучок березы вздрагивал, листья на дереве шелестели. Палубин примерился, представляя, как сейчас лопнет веревка или сучок обломится, и он полетит в овраг. Хорошо, если в кусты угодит, а если в ручей, на камни? Он взглянул на Иру. Она стояла на мосту, там, где он только что был сам, и улыбалась. Он сильно оттолкнулся от земли, намертво вцепившись обеими руками в палку. Его понесло над кустами, над водой. Он слышал, как тонко загудела туго натянутая веревка. Его понесло назад, и, когда мелькнула под ногами вытоптанная земля, он выпустил палку из рук, спрыгнул, но на ногах не устоял, шмякнулся оземь и охнул, сдерживаясь, чтобы не крикнуть.

– Ушибся? – услышал он вскрик Иры.

Гулко задрожал мост. Ира рванулась к нему. Он стал подниматься, сжимая зубы и чувствуя, как лоб сразу покрылся потом. Ира подскочила к нему, спрашивая испуганно:

– Сильно ушибся?

– Ничего… – пробормотал он, не решаясь шагнуть, чтобы не показать слабость Ире.

– Зачем ты полез, а если б веревка оборвалась?

– Ты же хотела… – пробормотал Роман с некоторой обидой, почему она не остановила его, а поддержала: «Давай, давай!»

– Я же шутила! Ты что, маленький? – Ира держала его за руку и отряхивала ладонью пыль с брюк.

Палубин чувствовал, как боль уходит, а щеки начинают гореть. «Хорошо – сумерки! А то был бы бледный, как поганка, перед ней!»

– Больно? – озабоченно спрашивала Ира.

– Приятно…

Ира отпустила его руку.

– Нет, больно, больно! – засмеялся он.

– Обманщик!.. Пошли!

– А куда мы пойдем?.. Пошли на озеро. Там еще купаются… Там до самой полуночи купаются. Я тоже купался… Ночью даже интересней… Вода парная…

– Какая?

– Парная… Как молоко после дойки!

– А-а! – засмеялась Ира. – Помню! – прочитала: – Пили вкусное, парное и с тонкой пенкой молоко!

– С легкой пеной молоко, – поправил Роман. – Пенка у кипяченого молока… Пошли на озеро! Может, искупаемся…

– Нет, мы купаться не будем… И пойдем мы туда, по той тропинке, – указала Ира в глубь парка. – Дом наш там был!

– Ты там жила? А я думаю, почему ты здесь встречу назначила! – воскликнул Роман. Он знал, что за речкой раньше были частные дома. Недавно собирали там с Егоркиным малину в заброшенном полузасохшем саду.

– Погрустить захотелось… Детство вспомнить! Я на берегу этого озера выросла…

Ира повернулась и пошла по тропинке среди кустов и высоких тополей с толстыми ровными стволами.

– А почему вас переселили?

– Здесь скоро новый микрорайон будет.

– А ты с родителями живешь?

– Нет… Мама уехала в Омск, а мне комнату дали… Старушка одна живет со мной…

– Здесь, наверно, дорога была? – спросил Роман. – А потом кустами заросла…

Тополя стояли слишком ровным рядом.

– Да, а за тополями заборы шли… Наш дом во-он там был! Видишь, береза стоит, у соседей перед крыльцом росла. Их две было. Одну спилили… А чуть левее мы жили…

– Это там, где большой куст сирени?

– А ты откуда знаешь, что там сирень?

Сумерки сгустились, издали видны были лишь силуэты кустов, поэтому Ира и удивилась.

– Мы там с Егоркиным малину рвали… У вас малина была?

– Была!.. Это наш сад! Прямо возле сирени калитка была… Там сейчас все бурьяном и крапивой заросло. Не проберешься!

Они остановились напротив куста сирени и долго стояли молча. Роман не мешал девушке вспоминать, слушал вечернюю тишину, грустный скрип кузнечиков в темной траве, тоскливый зуд комара, отдаленный гул машин и смех, долетавший с озера. На западе, за чернеющими вдали кустами, сухо и грустно светила долгая летняя заря. Душно пахло крапивой и еще чем-то, чем всегда пахнет возле заброшенного и разрушенного временем жилья. Сзади, в кустах, что-то осторожно шуршало, и казалось, что там кто-то притаился, стоит и слушает.

Шли назад они мимо озера, смотрели, как лениво разрушают масленые волны отражения шестнадцатиэтажных домов со светящимися окнами, огни на высокой трубе ТЭЦ, бледные звезды на светлом небе, медленно гаснувшую зарю; как качают они плоские листья кувшинок неподалеку от берега, чуть слышно шуршащие стебли камыша. С противоположного берега доносился разговор, смех, плеск воды. Пахло сыростью и водорослями. Сказочно блестели в сумерках темные глаза Иры, белели обнаженные до плеч руки.

Ира позволила проводить ее только до автобусной остановки.

– Завтра там же встретимся, – шепнула она, когда автобус заскрипел, остановился возле павильона. – Я купальник возьму!

И нырнула в открывшуюся дверь.

В автобусе обернулась, взглянула на него в широкое заднее окно, помахала рукой, пошла в глубь салона. Автобус тронулся, а Роман повернулся и побежал назад к озеру, расстегивая на бегу пуговицы батника. Перед глазами у него стояла улыбающаяся Ира с поднятой для прощания рукой. Скинув одежду, он с разбегу влетел в воду, радостно ощущая ступнями твердый песок на дне, поднял брызги, с шумом упал и поплыл, резко выбрасывая руки вперед.

На другой день, когда он, немея от нестерпимого счастья видеть ее, прибежал в столовую, она сказала, что не сможет встретиться вечером, да и обедать им вместе не стоит, неудобно. На них и так уже обращают внимание.

– Ну и что?! – воскликнул он ошеломленно. – Пусть обращают!

– Тише! – оглянулась она на соседний стол. – Не надо!.. Так лучше!

– А когда же мы встретимся? – померк он. – Или…

– Ты страшно глупый! – быстро перебила она. – Завтра там же и встретимся!

– Завтра суббота… Может, днем…

– Нет-нет! – снова перебила она. – Только вечером, в девять! А сюда больше не приходи… ладно?

В субботу, когда он, увидев ее на тропинке среди деревьев, помчался навстречу, она оглянулась, сказала сдержанно:

– Не бегай так!.. Зачем?..

– А я хочу! Хочу! – воскликнул он.

Она засмеялась  и сказала уже по-иному, ласково:

– Тебе остыть надо! Пошли купаться!..

Он, окаменевший от жгучего счастья, смотрел, как она тянула с себя через голову платье, белела в сумерках тонким телом и, подняв руки, обвязывала голову белой косынкой. Закончив, взглянула на него, блеснула глазами:

– Я первая… Ты погоди!

И пошла в воду. Он, чувствуя радостную дрожь в ногах, сел в теплый песок. Неподалеку от него на одеяле лежали рядом и о чем-то переговаривались парень с девушкой, но Роман не видел и не слышал их. Ира осторожно вошла в воду по пояс, присела, погрузилась так, что одна белая косынка осталась над водой и медленно поплыла. Потом обернулась:

– Ты чего сидишь? Купайся!

Он поднялся и тоже, как она, медленно вошел в воду и поплыл к ней.

– Давай, я тебя покатаю!

– А как?

– Давай руки!

Он нащупал ногами дно, взял ее руки в свои и побежал, упираясь в уползавший из-под пальцев песок, потянул за собой Иру. Она крепко сжала рот, надув щеки, чтобы не хлебнуть воды, и смешно улыбалась сжатым ртом, блестя глазами. В воде бежать тяжело. Он устал, задохнулся и остановился:

– Хорошо?

Она, не разжимая губ, кивнула.

– А вот так лучше! – сказал он. – Ложись мне на руки!

Роман подставил в воде руки под ее живот так, словно учил плавать, и, поддерживая ее, побежал назад, рассекая воду.

– А это что? – прикоснулась Ира поочередно к двум круглым потемневшим в воде шрамам на груди возле правого плеча. – Смотри, у тебя и сзади! – заглянула она ему за спину.

– Бандитская пуля! – улыбнулся Роман, вспомнив известный фильм с Никулиным «Старики-разбойники», и подумал, что в его случае не шутка: действительно следы бандитских пуль.

– Ты же в Афганистане служил! – вспомнила Ира. – В тебя стреляли?

– И я стрелял…

– Ты убил кого-нибудь?

– Нет, меня убивали, а я не успел… За меня Егоркин постарался!

Потом они сидели на песке, слушали, как шуршат листья, как поют комары, как разговаривают парень с девушкой. Говорили они о спорте, к которому имели какое-то отношение. Роман вспомнил о билетах на соревнования на Кубок СССР по велогонке на шоссе в Крылатском, их он сегодня взял у Гали. Она распространяла билеты в цехе. Взял потому, что Иван говорил, в гонке примет участие брат Гали. Вспомнил и пригласил Иру, уточнив, что гонка через две недели.

Она поблагодарила и сказала, поглядев вслед удаляющейся паре:

– Вообще-то я к спорту равнодушна, не понимаю ажиотажа… Спорт, спорт, спорт! Бегают, прыгают в свое удовольствие, ну и пусть бегают-прыгают! Зачем шум такой вокруг этого…

– Я тоже думал: в каждой газете пишут о спорте, как какой-нибудь Вася пробежал быстрее Вани километр. Шум вокруг этого Васи: квартиру Васе, какую пожелает и где пожелает, машину Васе, все блага для Васи, а через неделю Петя на секунду быстрее Васи пробежал, и забыли о Васе… Был такой футболист Колотов лет восемь назад, я в газете читал – он сразу в трех городах квартиры имел, кажется, в Казани, в Киеве и в Москве, а в это время писатель Шукшин прописаться в Москве десять лет не мог, конуры задрипанной получить не мог. А кто сейчас помнит Колотова, кроме его друзей-футболистов, а Шукшина вся страна знает и будет знать всегда… А ты хоть раз читала в газете, что, мол, такой-то режиссер снял новый фильм или такой-то писатель сдал в издательство новый роман? Нет такого! А для жизни страны разве соизмеримы секунды Васи или голы Колотова с книгами Шукшина…

Ира хлопнула себя ладонью по плечу, убила комара. Роман обернулся; взглянул на ее белую спину, увидел темное пятнышко, прицелился, осторожно придавил пальцем и попытался смахнуть.

– Родинка, а я думал, комар!..

На противоположном берегу озера появился огонек, заколебался, разрастаясь, осветил двух людей. Кто-то развел костер. Роман подумал о Егоркине с Лазаревой и произнес:

– Иван теперь с Галей у костерка возле палатки сидят… Поедем с ними в следующий раз, а?

– Поедем…

Он не удержался от нахлынувшей радости. Клюнул губами в ее холодную руку чуть выше локтя и смутился, погладил рукой то место, куда поцеловал. Она засмеялась и поднялась:

– Пошли, а то холодно становится… Да и пора уже…

– Куда ты так торопишься? Родители за тобой не следят, ты же одна…

Глава вторая

I

Проснулся Роман от жары, духоты. Солнце поднялось над деревьями, калило, освещало палатку сквозь брезент неестественным желтым светом. Слабый ветер шелестел листьями, покачивал ветки. Тени от них успокаивающе ползали по палатке. Ира лежала рядом, лежала лицом к Роману. Обнаженное плечо ее с зеленой бретелькой купальника робко выглядывало из-под простыни. Спала она тихо, дыхания не было слышно. Он с нежностью смотрел на ее лицо, на приоткрытые припухшие губы, на тоненькую полоску реденького темного пушка над верхней губой, на лежавшую на щеке темную прядь волос, на густую челку, он смотрел на это милое, ставшее таким родным лицо и чувствовал, как от избытка счастья набухают его глаза горячей влагой. Он лежал, вспоминал подробности прошедшей ночи, вспоминал напряженный шепот Иры, когда он терял голову:

– Ты все испортишь!.. Ты обещал!

– Да-да! – шептал он, приходя в себя. – Не бойся!

Ему казалось, что стук его сердца слышат Егоркин с Лазаревой в своей палатке.

– Ой, что теперь Галька обо мне думает! Зачем я поехала!

– Ничего она не думает! – шептал Роман. – Зачем ты себя мучаешь? Мне больно, что ты так говоришь! Разве я тебя обижаю?.. Разве тебе плохо сейчас? Плохо?

– Хорошо…

– Ну вот… Только и дела сейчас Гальке, как думать о тебе! Ей сейчас, может, в сорок раз лучше…

– Ну да? Ей-то что… Ой, дура, какая же я дура! Зачем я поехала! – Ира неожиданно заплакала ему в плечо.

Он растерялся, зашептал:

– Ты что? Что с тобой?

Она успокоилась, вытерла щеки ладонью и уткнулась ему в грудь горящим лицом, говоря тихонько:

– Это я так… Все хорошо… Хорошо… Ты тут ни при чем… Я знаю, ты меня не обидишь!

И снова она была ласкова, и снова он терял голову, и снова напрягалась, шептала испуганно. Он приходил в себя, остывал, а потом повторялись сладкие мучения. Уснули они, когда стало светлеть на улице, лес зашевелился, зацвиркал, засвистел тонко птичьими голосами. Подробности этой ночи долго любил потом вспоминать Роман. Чудесная ночь! Богатая ласками ночь!

Слышно было, как забубнил что-то вполголоса Егоркин в своей палатке, как ему сонно ответила Галя. Роман слышал, как Иван вылез из палатки и проговорил:

– Эге, ну и спали мы! День в разгаре!

– Одиннадцать часов, – вслед за ним вылезла Галя.

– Одиннадцать? – удивился Иван. – А тех не слышно!

– Спят…

– Эй, сони! Живые вы там? – заорал Егоркин.

Ира открыла глаза. Роман улыбнулся ей, снял волосы со щеки и поцеловал в темную полоску на верхней губе. Она подняла палец, предупреждая, чтобы он не откликался, и легла на его руку. Они смеялись тихонько, слушая, как Иван разговаривает с Галей о них.

– Не слыхать, – говорил Иван. – Может, они купаться убежали?

– Посмотри, как палатка замурована!

– Сколько можно дрыхнуть?

– А ты думал, что ты один мастак?

– Да, – засмеялся Иван.

Галя вдруг пискнула тихо, и послышался шепот Егоркина:

– Полезли и мы в палатку?

– Пусти, пусти! – запищала Лазарева. – У меня все косточки болят… Отдохнуть дай! Пусти!

– Отпусти девку, нахал! – крикнул Роман.

Ира легонько ткнула его в спину: молчи, мол!

– Моя жена, что хочу, то и делаю! – откликнулся Иван. – А ну, вылазьте завтрак готовить. Баре! Разнежились… – И вдруг вскрикнул: – Ты куда?!

Галя, видимо, вырвалась из его рук, воспользовавшись тем, что он отвлекся, и побежала мимо палатки Романа к реке. Егоркин за ней. Донесся всплеск воды, за ним другой, более сильный, и радостный визг Гали.

Ира поднялась, села, наклонилась над Романом, посмотрела на него сверху, улыбаясь сомкнутыми губами. Распущенные волосы ее касались его груди, щекотали нежно и томительно. Она фыркнула вдруг носом, как ежик, когда сердится, и поцеловала тихонько в губы. Потом вскочила, взмахом головы откинула волосы за спину, присела на корточки перед входом, выставив ровный ряд позвонков, быстро расстегнула палатку, выскочила и побежала к реке, где барахтались Егоркин и Лазарева. Роман следил за ней, изнывая от нежности, и думал: «Все сделаю, чтобы ты была счастлива. Все, все прощать буду, что бы ни случилось! Нежить буду, лишь бы ты всегда улыбалась, всегда была ласковой, счастливой!»