Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Глава 2
Птолемей Сотер
(продолжение)

Управление государством – занятие в лучшем случае весьма однообразное, и Птолемей очень быстро захотел переключить внимание. Как и многие мужчины до и после него, правитель Египта нашел отдушину в любви. Он, несомненно, был человеком довольно увлекающимся. Имея за плечами два брака, он собирался заключить третий. Выполняя приказ Александра, в Сузах Птолемей женился на Артакаме, дочери персидского вельможи Артабаза, затем, уступив Антипатру, он взял в жены его дочь Эвридику. Теперь же правитель Египта решил побаловать себя и сделал своей избранницей Беренику, подругу и доверенное лицо Эвридики^[5]. По отношению к последней это было очень несправедливо. Ведь она не сделала ничего, чтобы заслужить развод. Эвридика была для Птолемея прекрасной женой, родила ему сына Птолемея, по прозвищу Керавн, и двух дочерей. Она простила бы мужу новый династический брак, но не интрижку со своей собственной придворной дамой. Но наш мир несовершенен, и никто не застрахован от ударов судьбы. Поэтому Эвридика, чувствовавшая, что больше никогда не увидит мужа, покинула Египет. Ничего другого сделать было нельзя, ведь Птолемей не относился к числу людей, способных с легкостью изменить решение. Он всегда брал то, что хотел, и не переживал из-за последствий.

«Никогда прежде ни одна женщина не вызывала такого восхищения, как возлюбленная жена Птолемея Береника», – писал Феокрит. Беренике и правда удалось до самой своей смерти оставаться предметом сильнейшей любви ветреного Птолемея. Она, несомненно, была очень привлекательной женщиной. Ее глубоко посаженные глаза, короткий прямой нос и чувственный рот не могли не вызывать восхищение. Высокий лоб и выступающий подбородок свидетельствовали об уме и твердом характере. Эта вдова македонского вельможи приехала в Египет вместе с Эвридикой и поняла, что правитель страны в ее вкусе. В данном факте нет ничего удивительного. Птолемей испытывал страсть к приключениям, а такие мужчины обычно очень привлекают женщин. В итоге Береника, очевидно, полюбила Птолемея всем сердцем. Этот брак также позволял решить проблемы, связанные с престолонаследием. Береника родила Птолемею четверых детей: двоих сыновей – старшего Птолемея, позже известного как Филадельф, и Аргея – и двух дочерей: старшую Арсиною, ставшую женой сначала правителя Фракии Лисимаха, а затем своего брата Филадельфа, и Филотеру, самую младшую из всех.

Ни один македонянин не способен ограничиться одной лишь любовью, и Птолемей вскоре стал размышлять над тем, как увеличить объем египетского экспорта. Пока Александрия не оправдывала его ожидания. Стоянка на якоре здесь была безопасной, а местонахождение самого города – весьма удачным, однако Тир и Родос продолжали занимать лидирующее положение в торговле в бассейне Эгейского моря, а купцы из Эллады предпочитали торговать во всех странах, кроме Египта. Сделав этот вывод, Птолемей испытал крайнее разочарование. Пытаясь найти причины данного явления, он предположил, что проблема заключается в том, что в Александрии не чеканятся собственные монеты. В Египте сохранялась существовавшая еще в эпоху правления фараонов практика натурального обмена. Металл могли принять в качестве платы за какой-либо товар, но только после очень долгого спора о его чистоте и весе. Осознав это, предприимчивый торговец испытал стыд за страну, жители которой никак не могут отказаться от этих примитивных обычаев. На греческих островах и в городах-государствах чеканили собственные монеты, и Птолемей решил, что Александрия вполне может последовать этому примеру.

Важных причин, не позволявших сделать это, не было бы, если в распоряжении государства имелось бы достаточное количество золота и серебра, а государственный банк^[6] контролировал бы монетную чеканку. К несчастью, в Египте не было ни того ни другого. Огромные количества золота и серебра без дела лежали в храмовых сокровищницах, а на рынке обращалось множество иноземных монет. Но ни консервативные жрецы, ни невежественные торговцы не собирались отказываться от своих запасов, взамен на обещание, что позже им вернут все отданное, но уже в виде денег. Создать государственный банк было еще сложнее. Банковской системы, успешно существовавшей в Греции, в Египте не было, а без нее невозможно было создать собственную валюту.

Сначала Птолемей попытался отчеканить несколько монет с именами юных царей, но быстро отказался от этого эксперимента. На аверсе монет, отчеканенных позднее, но все еще в тот период, когда Птолемей был сатрапом Египта, изображен профиль Александра Македонского, на плечи которого накинута шкура слона или льва, а на реверсе – Зевс или Афина, стоящие напротив орла или корабля. Став царем, сын Лага приказал поменять изображения на монетах. Теперь на аверсе изображался его собственный профиль с диадемой на голове и эгидой на плечах, а на реверсе, внутри окантовки из слов «Царь Птолемей», помещалось изображение орла, стоящего на молнии, – своего рода семейный герб. Монеты чеканились в самом Египте, на Кипре, в Малой Азии, в Финикии и Киренаике. Стандарт варьировался от аттического до родосского, от родосского до финикийского. Птолемей успел поэкспериментировать с пятью разными типами золотой и серебряной монетной чеканки. Эти деньги охотно принимали по всему бассейну Эгейского моря – их вес соответствовал стандарту, а в чистоте металла никто не сомневался.

Птолемею приходилось решать и другие проблемы. Одной из них стало обожествление Александра, а второй – создание нового культа, который станут отправлять и греки, и египтяне. Выполнить первую задачу было проще. Ни один военачальник не относился к памяти об Александре с таким уважением и не оплакивал его смерть с такой искренней печалью, и Птолемей решил установить культ, способный увековечить имя Александра в основанном им городе. Возможно, покойный правитель сам захотел бы обрести подобную посмертную судьбу – стать олицетворением божества, которым его назвали в Египте. В итоге верный Птолемей приступил к строительству в Александрии святилища, или Семы, где должно было упокоиться тело Александра, стал мечтать о том, чтобы все македоняне и греки увидели в умершем военачальнике сына Зевса, и объявил, что 25-й день месяца тиби, в который была основана Александрия, должен стать общенародным праздником. Приверженцы этого культа должны были признать, что, во-первых, Александр после смерти воссоединился со своим небесным отцом, а во-вторых, своими прижизненными поступками заслужил звание героя.

Для того чтобы лучше обосновать второе, к Семе пристроили небольшую часовню, посвященную двум божествам в облике змеи – Агатодемону и Агатотюхе. В том или ином виде и в Египте, и в Греции с большим уважением относились к змеям, считавшимся духами – хранителями домашнего очага. Идея Александра о том, чтобы сделать Агатодемона богом – покровителем основанного им города, была удачной, причем в той же мере, что и решение Птолемея, пожелавшего связать память Александра с этим божеством.

Строительство Семы вызвало протесты в Мемфисе, и верховный жрец Птаха отказался от слов: «Там, где упокоится его тело, будут распри и разногласия», сказанных им ранее. Под угрозу была поставлена репутация Мемфиса, считавшегося центром египетского благочестия, и верховный жрец стал уговаривать Птолемея похоронить Александра в древней, а не в новой столице. Узнав об этом, правитель Египта снова замешкался. Он мог позволить себе не прислушиваться к возражениям простых египтян, но не хотел противопоставлять себя жречеству, единственному хорошо организованному египетскому институту, который к тому же пользовался большим уважением.

Каждым храмом управлял эпистат. Ему помогал заместитель, которого принято было называть «пророком» и который отвечал за функционирование оракула. Ниже их в иерархии располагались хранители нарядов, статуй и святилищ богов, жрецы, следившие за жертвоприношениями и совершавшие их, составители гороскопов, а также музыканты и певцы. Низшие ступени жреческой иерархии занимали жрецы, носившие священные ладьи, следившие за обиталищами умерших и занимавшиеся бальзамированием. Жрецы пользовались огромным влиянием и значительными привилегиями. Почти треть пригодной для обработки земли принадлежала тому или иному храму, а в сельской местности акты, издававшиеся в храмах, имели силу законов. Вполне понятно, что Птолемей совершенно не хотел ссориться со столь могущественной структурой.

Правитель приостановил строительство Семы и попытался задобрить жрецов, тщеславие которых определенно было задето, засвидетельствовав свое почтение древним святыням. Он уже вернул законным владельцам «изображения богов, найденные в Азии, и всю обстановку и свитки храмов Верхнего и Нижнего Египта», а теперь занялся украшением Фив, причем за свой собственный счет. Он почтил память Филиппа Арридея, приказав построить в Карнаке святилище и вырезать рельеф, на котором тот был изображен перед богом Тотом, а статую Александра, сына Роксаны, установили в большом зале храма. Над входом в святилище Мут Птолемей приказал вырезать рельеф, на котором перед богиней стоят он сам, его супруга и дочери, причем правитель держит в руке систр, его жена играет на арфе, а дочери бьют по барабанам, чтобы отогнать злых духов.

Иными словами, Птолемей сделал все возможное, чтобы понравиться египетским жрецам. Вместе с женой и детьми он принял участие в ритуалах праздника сед, прошел через обряд коронации, получив взамен обещание вечной молодости и «миллионов лет». Возможно, его стали считать воплощением Хора или Осириса. В 311–310 гг. до н. э. он от имени сына Роксаны вернул жрецам расположенного в Дельте города Буто доходы, которых лишил их неблагочестивый Ксеркс. Это стало кульминационным моментом в демонстрации уважения, которые Птолемей испытывал к египетской религии – «храмам Хора и Буто, бога и богини Пе и Деп, перешли все города в местностях Пе и Деп, их жители, пастбища, воды, птицы, стада и все сделанные там вещи».

Для Птолемея все это также стало прекрасной возможностью продемонстрировать египетскому жречеству собственное благочестие, и он не преминул сделать это. Себя он называл «великим наместником Египта» и «человеком, полным сил, осторожным разумом, неизменным храбростью, стоящим прочно на ногах». Жрецов Пе и Деп он также уверял, что «не было подобного ему среди иноземцев». В кои-то веки Птолемея обуяло ощущение собственного всемогущества.

Страна, где огромным влиянием обладает жречество, не способное похвастаться ни моральностью, ни щедростью, представляет собой весьма печальную картину. Птолемей не был враждебно настроен в отношении религии в целом. Он, наоборот, искренне верил, что ни одно государство не будет процветать без нее. Однако из этого убеждения он делал собственные выводы: религия должна быть общей для всех жителей страны и находиться под контролем государства. В этом не было ничего, что противоречило бы египетским догматам.

Религия в те времена являлась, несомненно, основой общества Египта (да и любого другого), а Осирис вполне заслужил право называться общенародным богом. Но предрассудки и легковерие уничтожили все самое хорошее, что было в древнеегипетской религии, и от культа Осириса, судьи мертвых, даровавшего надежду на возрождение, египтяне перешли к почитанию местных божеств, изображавшихся в виде животных. Если любой уважающий себя философ считал глупым стремление греков наделять богов человеческими страстями, то желание египтян снабдить животных божественной сущностью и поклоняться им могло показаться ему еще более абсурдным. По мнению Птолемея, египетская религия быстро вырождалась из-за излишнего влияния храмов и слабости государства.

Поразмыслив над всем этим, Птолемей решил не вмешиваться в сложившуюся ситуацию тотчас же. Это было очень взвешенное решение с точки зрения политики, ибо и на востоке, и на западе назревали большие проблемы. В Греции царили волнения, Антигон с нетерпением ждал возможности напасть на Египет, и Птолемей не хотел разжигать беспорядки в собственной сатрапии. Персы однажды уже пренебрегли этой опасностью и поплатились за свою неосмотрительность. В итоге более рассудительный Птолемей отказался поддаваться этому соблазну. Вместо этого он занялся поиском того общего, что могло бы объединить всех жителей Египта, несмотря на их этническую принадлежность и традиции. Для этого он создал культ, соединивший в себе элементы египетской и греческой религий.

Нечто подобное было крайне необходимо в Александрии, разношерстные жители которой уже начали конфликтовать друг с другом из-за того, что обладали разными взглядами на некоторые вопросы религиозной доктрины. Греки с недоверием относились к евреям, а египтяне – и к тем и к другим. С иудеями ничего было нельзя поделать – их религия устоялась, и они соглашались поклоняться только своему собственному богу. Но греки и египтяне были более гибкими, и Птолемей, заметив это, объединил черты и атрибуты Зевса и Гадеса, Ра и Осириса, богов, которым поклонялись обитатели этих двух столь разных миров, создав единое божество, почитать которое могли представители обоих народов. Так появился культ Сераписа, продолжавший существовать даже после установления христианства и оказавший огромное влияние на весь мир.

Греки первыми стали поклоняться этому богу. Признавая существование всех своих богов, но сомневаясь в их добродетели, эллины готовы были включить в свой пантеон любое божество, способное предложить им нечто новое. К тому же Сераписа связывали с Осирисом, к которому греки относились с большим почтением. Отождествив этого бога со своим собственным Дионисом, они сделали уверенный шаг вперед и стали ассоциировать Осириса с Гадесом. К тому времени религиозный синкретизм получил широкое распространение в греческой среде, а обитатели египетской Александрии получили непаханое поле, на котором можно было спокойно практиковаться в изобретательности. Амона-Ра они стали называть Зевсом, Хатхор – Афродитой, Нейт – Афиной. Эллины соотнесли египетский город Уасет (современный Луксор) со своими Фивами, Абеджу, где хоронили первых египетских фараонов, – с Абидосом, а Кануб – с кормчим Менелая Канопом.

Вместе с тем для египтян синкретизм не имел никакого значения. Но так как Осирис считался богом – покровителем Ракотиса, александрийского квартала, где жили египтяне, а Серапис был связан с этим божеством, они тоже приняли этот новый культ. Убедить поклоняться Серапису египтян, обитавших за пределами Александрии, было сложнее. Будучи людьми более простыми, они продолжали почитать своих зооморфных богов, и приверженцы культа Сераписа появились только среди иноземных жителей Мемфиса.

Мы не можем делать точные выводы ни о том, отождествлялся ли Серапис с каким-либо другим богом, ни о происхождении его имени. В источниках содержатся лишь очень сомнительные, зачастую чрезмерно романтизированные, сведения на этот счет. Тацит и Плутарх, два античных автора, пользовавшиеся огромным уважением, начинают свой рассказ с описания сна, в котором Птолемею явился загадочный юноша, приказавший забрать свое изваяние из Понта и доставить его в Александрию. Произнеся эти слова, незнакомец исчез в пламени. Птолемей собрал самых мудрых египетских жрецов и попросил их расшифровать сон. То, что незнакомец имел в отношении Птолемея добрые намерения, было очевидно. Но никто так и не решился отправиться в путь, ибо жрецы ничего не слышали о Понте и не знали, какому богу поклоняется местное население. В Александрии тогда находился Тимофей, афинянин, посвященный в разного рода мистерии, и Птолемей обратился к нему. Тот знал больше – путешественники, отправлявшиеся в путь в поисках приключений, часто рассказывали ему о Синопе, богатом городе, стоявшем на побережье Черного моря, и о расположенном в нем храме повелителя загробного мира Гадеса и его супруги Прозерпины. Птолемею этих слов оказалось вполне достаточно. Он отправил Тимофея в Синоп, снабдив его подарками для местного правителя, и велел любой ценой привезти оттуда в Александрию статую.

Но погода была неблагоприятной, и, чтобы избежать кораблекрушения, путешественники вынуждены были остановиться на острове Делос. Там располагалось святилище Аполлона, и посол Птолемея решил воспользоваться ситуацией и спросить совета у оракула. Предсказание оказалось вполне обнадеживающим: Тимофей должен был продолжить путешествие, забрать статую Гадеса, а изваяние Прозерпины оставить жителям Синопа. Очевидно, то, что в Синопе находятся два изваяния божеств, а в Александрии, городе, основанном таким выдающимся человеком, как Александр Македонский, нет ни одного, выглядело несправедливым. Успокоенный этой мыслью, Тимофей продолжил свое путешествие.

Прибыв в Синоп, Тимофей с разочарованием узнал, что местные жители не разделяют его убеждения, а правитель, с радостью согласившийся принять подарки Птолемея, не собирается отдавать статую. Переговоры, впрочем так и не приведшие к какому-либо результату, продолжались три года, пока терпение Птолемея не лопнуло и он не отправил в Синоп новое посольство с более ценными подарками. Царь благосклонно встретил посланцев Птолемея и принял новые подарки, но продолжал придумывать все новые поводы, якобы вынуждающие его оставить статую в Синопе. Прошло еще три года, а Тимофей уже находился на грани отчаяния. Но бог решил проблему самостоятельно и сам перешел на корабль.

Существует и менее определенная версия о том, что Серапис был связан с Осераписом (Осирисом-Аписом), быком Аписом, отождествленным после смерти с Осирисом, и с небольшим холмом Синопейон, расположенным неподалеку от Мемфиса, где стоял Серапеум. Имеется и более современная гипотеза о том, что Птолемей позаимствовал имя Сераписа в Вавилоне. Если верить Арриану, приводившему в своем сочинении довольно достоверные сведения, в этом городе существовало святилище Сераписа. Именно туда отправились Селевк и другие военачальники накануне смерти Александра, чтобы попросить бога сохранить ему жизнь. Когда Птолемей, возможно принимавший участие в этом событии, стал придумывать имя для созданного им бога, он мог вспомнить о вавилонском божестве.

Каким бы ни было происхождение имени александрийского Сераписа, при изображении его облика использовался греческий, а не египетский канон – внешне этот бог напоминал скорее Зевса, чем Осириса. У него была борода, а на голове возвышался калаф, или корзина. В руке он держал скипетр, а у его ног сидел трехголовый Цербер, свидетельствующий о том, что Серапис считался правителем загробного мира. Вскоре к нему присоединилась Исида, великодушная юная богиня-мать, с головой, увенчанной полумесяцем, держащая на руках младенца Хора. Так образовалась александрийская триада. Живший в более поздний период Апулей вложил в ее уста следующие слова: «Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновенья, преисподней плачевное безмолвие»^[7].

Птолемей построил для триады на возвышении, расположенном на территории александрийского Ракотиса, храм, получивший название Серапеум^[8] и представлявший собой упорядоченное скопление поражающих своей красотой святилищ и часовен, соединенных вместе гранитной колоннадой, в центре которой был образован прямоугольный двор. Попасть в храм можно было по широкой лестнице из ста ступеней. В центре двора располагалось святилище Сераписа, где стояла статуя бога с распростертыми руками. Казалось, будто он готов принять в свои объятия любого грешника.

В то время как Птолемей занимался этим, остальные сатрапы были вовлечены в нескончаемые конфликты друг с другом. Правивший Македонией Кассандр воевал с Полиперхоном, под властью которого находилась Греция. Лиси-мах, управлявший Фракией, вступил в союз с первым, а Антигон, владения которого располагались в Малой Азии, – со вторым, и все они просили Птолемея о помощи. Правителю Египта приходилось быть очень осторожным, так как ситуация осложнилась настолько, что ни один из военачальников Александра теперь не мог доверять соседу, не говоря уже о том, чтобы прийти ему на помощь. Все диадохи поголовно руководствовались собственными эгоистическими интересами. Ни Кассандр, ни Антигон не заслужили помощи Птолемея. Первый убил одного из наследников престола и, очевидно, ждал, когда же наступит подходящий момент для того, чтобы разделаться с оставшимся. Второй открыто говорил о том, что собирается захватить Египет и покончить с его сатрапом.

Это заставило Птолемея принять решение: он пообещал Кассандру поддержку и стал ждать нападения Антигона. Но последний не был готов к боевым действиям. Сначала ему следовало построить флот, чтобы отобрать у противника Родос и Кипр, а затем убедить Полиперхона, находившегося тогда на Пелопоннесе, прийти на помощь. Устав ждать, Кассандр, Лисимах и Птолемей выдвинули ультиматум: если Антигон хочет мира, то получит его лишь в том случае, если отдаст Кассандру Каппадокию и Ликию, Лисимаху – Лидию, Селевку – Месопотамию, а Птолемею – Сирию. Оскорбленный этим унизительным предложением, Антигон нанес ответный удар, пообещав даровать самоуправление всем греческим городам, которые согласятся оказать ему помощь, призвав всех македонян покинуть убийцу Филиппа Арридея и начав приготовления к выступлению против Птолемея. Но правитель Египта в ответ на слова противника уверил всех греков, что жаждет их свободы «так же сильно, как Антигон», и отправил своего брата Менелая в сопровождении сотни кораблей и 10 тысяч солдат на помощь Селевку, по его просьбе удерживавшему Кипр.

Военные действия начались в 311 г. до н. э. и поначалу были довольно вялыми. Селевк осадил Тир, не позволяя новому флоту Антигона выйти в море. Птолемей уже стал думать, что война на этом и закончится, но удача отвернулась от него. Из-за плохой погоды Селевк был вынужден снять блокаду, и флотоводец Антигона оттеснил противника к Кипру. Ситуация изменилась на 180 градусов. Флоту Антигона из 250 кораблей Селевк, даже несмотря на помощь Менелая, мог противопоставить более чем вдвое меньшее число судов. Решив не рисковать своей эскадрой, он перенес ее базу на Лемнос. Это не заставило Птолемея впасть в отчаяние. Он приказал Менелаю высадиться на Кипре и отправить часть войск к Пелопоннесу, чтобы вытеснить оттуда Полиперхона.

Сам Птолемей отправился в Киликию, чтобы помочь Кассандру справиться с ситуацией в Малой Азии. Больше он ничего не мог сделать – в Киренаике началось восстание, и стоявший там македонский гарнизон оказывал яростное сопротивление. Оказавшись таким образом между двух огней, Птолемей решил выждать. Он хотел проконтролировать подавление восстания и даже готов был простить зачинщиков, если Киренаика добровольно сдастся. Но его предложение было отвергнуто, а обещание помилования было расценено как признак трусости. Предводители мятежа жаждали лишь полной независимости, и толпа буквально разорвала на части шестерых послов, отправленных Птолемеем в Киренаику, чтобы определить, чем вызвано недовольство ее жителей. Больше Птолемей не мешкал и не собирался никого прощать. Он приказал Магасу, сыну Береники от первого брака и своему пасынку, привести этих зарвавшихся людей в чувство. И тот делал это до тех пор, пока жители столицы Киренаики Кирены, сокрушенные и униженные, не взмолились о пощаде.

Их повиновение позволило Птолемею переключиться на более масштабную войну. К этому времени горизонт очистился. Полиперхон, придя к соглашению с Кассандром, отвернулся от Антигона и ушел с Пелопоннеса. Благодаря этому Менелай, выдвинувшись с Кипра и не найдя противника, снова пересек Эгейское море, чтобы совершить набег на Памфилию. За этой приятной новостью последовала еще более радостная – флот Антигона удалось застать врасплох, когда суда стояли на якоре, и почти полностью уничтожить. С другой стороны, Кассандр утратил позиции в Греции, и Антигон воссоздал союз Кикладских островов, сделав его столицей Делос. Под его покровительством в итоге оказались все греческие острова и Кипр.

Птолемей с удовольствием принял бы этот вызов, но тем самым он поставил бы под удар Египет. В итоге благоразумие заставило его сосредоточить внимание на Кипре. Проблему греческих островов можно было решить потом, но Птолемей не мог отказаться от Кипра без борьбы. Он высадился на острове и, низложив всех девятерых правителей, провозгласил, что сам берет Кипр под свое покровительство. Воодушевленный легким успехом, правитель Египта отправился в путь и, напав на Родос, высадился на берег в Киликии. Там ему никто не оказал сопротивления. Все внимание Антигона было сосредоточено на действиях его противников в Европе, а его сын Деметрий был слишком увлечен разорением Греции. Поэтому Птолемей с легкостью разграбил окрестности, провел какое-то время в столице Киликии Мал-лосе, а затем вернулся в Египет. Поход получился удачным и стал предупреждением Антигону о том, что за ситуацией в тылу тоже необходимо следить.

Мировоззрение Птолемея изменилось. Времена, когда он считал войну единственным достойным занятием для мужчины, прошли, и теперь гораздо больший интерес для него представляло более однообразное занятие – управление государством. Но неподалеку от Египта жил обладавший даром убеждения Селевк, бывший непримиримым врагом Антигона, который уговорил Птолемея выступить в поход и вернуть себе контроль над Келесирией и Финикией. Ситуация казалась благоприятной. Основные силы Антигона находились на Геллеспонте, а в Сирии осталась только небольшая часть его армии. Поэтому Птолемей во главе 18-тысячной пехоты и 4-тысячной конницы, состоящих из македонян и наемников, пересек Синай и вторгся в Газу. Но Антигон узнал о походе и, не желая отвлекаться от боевых действий, которые он на тот момент вел, приказал своему сыну Деметрию оказаться в Газе раньше Птолемея.

Деметрий, высокий и красивый юноша, человек весьма предприимчивый и смелый, позже получивший прозвище Полиоркет, Осаждающий, был любимцем отца. Тогда он был совсем юным – поход в Газу стал его первым заданием, а грозный Птолемей – первым врагом. Из-за этого Деметрий не знал, как лучше поступить – вступить в бой или начать отступление. Военные советники предложили ему выбрать второй вариант. Но пока он стоял и в растерянности и нерешительности рассматривал внушительные силы Птолемея, выстроившиеся в боевом порядке, его солдаты как один закричали: «Прояви храбрость!» И воодушевленный этим призывом Деметрий отбросил все сомнения. Расположение его войск было неудачным. Левый фланг не был защищен, а в центре и на правом фланге наблюдалось беспорядочное скопление конницы, слонов, тяжело- и легковооруженной пехоты, и все они толкались и мешали друг другу.

Заметив слабость противника, опытный военачальник Птолемей переместил собственного коня с левого фланга в правый и одним ударом смял левый фланг войска Деметрия. Слоны не смогли помешать пехоте Птолемея. Спрятавшись за наскоро возведенным частоколом, воины из фаланги сбили наездников, и слоны, испуганные уколами копий и стрел, обратились в бегство, параллельно окончательно нарушив боевой порядок сил Деметрия. Юный военачальник даже не попытался собрать своих пехотинцев. Решив, что битва проиграна, он бросился вон с поля боя, не останавливаясь до тех пор, пока не добрался до Ашдода, расположенного почти в 50 километрах от места сражения. Тир был взят приступом, Иерусалим был вынужден капитулировать из-за хитрости Птолемея^[9], Финикия и Келесирия также сдались.

Однако продлилось это всего лишь пару месяцев. Сначала Селевк, основной союзник Птолемея, отправился в Вавилон, чтобы создать там собственную державу, а затем Деметрий устроил полководцу своего противника Киллу ловушку, в которую тот сам поспешно и глазом не моргнув забрался. Успех сына обрадовал старого Антигона. «Вот юный герой, – вскричал он, охваченный отцовской гордостью, – способный носить корону!» Деметрия, несомненно, нельзя было обвинить в нехватке мужества. Он заключил выгодный для себя и своего отца мир с Набатейским царством, столицей которого являлась Петра, а затем двинулся в сторону Вавилона. Однако Деметрий не сумел захватить город, даже несмотря на отсутствие Селевка, находившегося в тот момент в Гималаях, и, вернувшись домой, дерзко предложил вторгнуться на территорию Греции. Но Антигон, все еще страстно желавший захватить Египет, мешкал. Он хотел застать Птолемея врасплох, сделав Петру своей передовой базой, но когда Деметрий опробовал на собственной шкуре боевые качества набатеев, Антигон отказался от этого плана и решил двинуться в сторону Нила по приграничной дороге, проходившей через Газу.

Передававшиеся из уст в уста слухи об этих приготовлениях дошли до Птолемея, находившегося в тот момент далеко от своих владений, и заставили его поволноваться. Лишившись солдат, ушедших с Киллом, он получил важный урок и решил вернуться в Египет. Птолемей считал, что сделал достаточно для того, чтобы обрести славу и получить выгоду. Он выяснил, как его войско ведет себя в бою, и решил, что оно обладает превосходным боевым духом. До этого Птолемей включил в состав своей армии 8 тысяч военнопленных и убедил или заставил некоторых евреев сменить Иерусалим на Александрию. Правда, многие из них, несомненно, очень охотно перебрались в новое место жительства. Александрия славилась по всей Азии. Говорили, будто ее улицы вымощены золотом, и все знали, что там всегда рады новым жителям независимо от этнической и религиозной принадлежности.

Не успел Птолемей вернуться в Александрию, как в 311 г. до н. э. был заключен мир, который должен был продлиться до совершеннолетия юного Александра. Диадохам нужно было передохнуть – годы войны изнурили их, заставили всех бывших военачальников Александра возжаждать мира. Антигон, которому было уже больше семидесяти лет, хотел набраться сил для последнего сражения с Птолемеем, Кассандр и Лисимах собирались провести в своих сатрапиях преобразования, а Птолемей – завершить реформу административного аппарата. В итоге союзники и противники сложили оружие, согласившись отказаться от притязаний, которые они не способны были реализовать, и от не принадлежавших им территорий. Так, Кассандр отказался от претензий на Грецию, Лисимах – от своих планов на окрестности Геллеспонта, Антигон – от вторжения в Египет, а Птолемей – от владений в Финикии и Келесирии.