Война штука странная, всё на неё не так. Некоторые на войне не бывавшие думают, что это взрывы и стрельба, а на войне бои недолги, а есть ещё жизнь, и в не всё как всегда, и скука, и трудности, и радость, и смех. В Вооруженных силах СССР/России существует точная до невозможности поговорка – Кто в Армии служил, тот в цирке не смеется. Ну, типа уже не смешно. Вот и попробую вспомнить свои и чужие эпизоды той войны.

Середина февраля 1980 год. Предместья Герата, лагерь 101 мотострелкового полка. Лагерь стоит в поместье какого-то богача, эдакий квадрат из плотно посаженных сосен размером пятьсот на пятьсот метров в голой степи перед горами. Поместье называется Калаи-Мир-Дауд, и его по краю пронизывает трансафганская магистраль, она же «бетонка», в строго в центре стоит одноэтажная вилла с бассейном. От трассы до виллы меж сосен идёт дорога, а по краям дороги плотно стоят палатки полка. Внутри поместья к слову все не постились, и часть палаток и само собой парк боевых машин стоят рядом с «лагерем под соснами», как мы его обозвали.

Рядом с дорогой стоят палатки разведроты, напротив нас палатки танкового батальона. Известные на весь полк умельцы, танкисты почти в каждой палатке воткнули по «солярису», дабы пришло понимание дальнейшего необходимо объяснить читателю незнакомого с этим изобретением веселого солдатского ума.

В Афган мы вошли при полном отсутствии палаток. Спали, кто как мог, пехота в которой в самые первые, зимние месяцы войны спала в кузовах тентованных ЗИЛ-131, вповалку, тесно прижавшись друг к другу. Танкисты до получения палаток дрыхли в танках, а мы разведка спали либо в машинах – БМП и БРДМ, либо на земле укрываясь маскировочными сетями. Потом нам привезли 10-местные палатки. К ним полагалась печь-буржуйка, сантиметров двадцать в диаметре и сантиметров в 60 высотой. Одним словом, маленькая. Топили мы их саксаулом. Более энергетического вида топлива я более не видел. Двух кусков саксаула длинной в те же двадцать и толщиной в пять сантиметров хватало на палатку отделения на ночь. Но и колоть его, этот самый саксаул – сплошное мучения, потому как колоть его предельно сложно – он именно колется, в смысле раскалывается, но никак не рубится. Твёрдый и волокнистый, гад.

С первыми десятиместными палатками кто-то из танкистов то ли придумал, то ли вспомнил «солярис». Что это? Толстая труба, сантиметров десять – двенадцать в диаметре, высотой в два и больше метров, с одной стороны заваривается наглухо, и где-то на высоте пятьдесят – шестьдесят сантиметров сбоку сверлиться дырочка в один сантиметр. Потом в дырочку заливают соляру. Отсюда и название агрегата. Практически до самого отверстия. Теперь, самое тяжелое – поджечь факел. Для этого в дырочку суют скрученную бумагу, лучше газету дают ей напитаться солярой и поджигают её таким образом, чтобы рано или поздно соляра внутри трубы начала парить и в итоге загорелась. Воздух для горения попадает в трубу через всё тоже отверстие в боку, соляра горит только верхний слой, а потому система стабильна и высокоэффективна. Всё, дальше про устройство можно забыть «дней на несколько», пока всё топливо не выгорит. Говорят, что кто-то дозаправлял «солярис» на ходу, но тут точно не скажу, ибо в наших палатках подобных шайтан-труб не было.

Горит «солярис» сильно, так сильно, что от отверстия куда попадает воздух и выше труба светится тёмно-красным светом в темноте.

О методах оформления внутреннего пространства полевых лагерей в 40 Армии

Мой хороший друг воевал в Афгане в 56 ДШБ. Сами они свою доблестную во всех отношениях бригаду называли не иначе, чем «Пятидесяти шестилитровая душевная больная». Знаете ли, доля самоиронии на войне бывает полезна. Но количество залётчиков в бригаде и впрямь было излишним. Эту дурную наследственность вероятно задал части первый командир бригады в Афганистане – полковник Плохих Александр Петрович. Тот ещё залётчик был, но, впрочем, не о нём.

Итак, ситуация – народ уходит на караван. Берут. Шмонают. Находят немного оружия, немного денег и наркоты, и какие-то мешки с порой. Ничего особо не поняв, собирают трофеи, пленных и везут в Гардез, где бригада в тот момент базировалась. Там сдают все по описи прапорщику старшине роты и спокойно возвращаются к несению службы.

Прапорщик человек ушлый, но отнюдь не просвещенный, не понимая на хрена орлы перлы сквозь горы кучу каких-то каменюк, и не найдя им лучшего применения делает из них бордюрчик из палаток роты до плаца. Красиво так получилось.

Прошло три с лишним месяца, и вдруг… Из Москвы прилетает делегация сразу в десяток больших погон. Все, прямо с вертолётной площадки, давай орать, руками машут, требуют к себе командира бригады и вообще…

Пока с прибывшими общался командир и его ближний круг всё бы ничего, а тут вылетают члены комиссии из штабного модуля и бегом в роту нашу злосчастную и командиры роты начинают нагибать, мол где? Командир роты на задаваемый вопрос ни сном, ни духом, зовёт старлея командира группы, что брала караван несколько недель назад. Пока выяснили о каком именно караване идёт речь, пока поняли, что ищут московские товарищи на пыльных просторах Гардеза – пошли наконец к нашему прапорщику. И задают сакраментальный вопрос – «Отвечай, злодей куда спрятал драгоценности?»

Тот понять не может о чём его спрашивают, а когда понял пальчиком показывает на бордюрчик и говорит – забирайте, раз нужно.

Одним словом, на бордюр к роте пошли чистейшие друзы бадахшанского лазурита, по цене по десять баксов за грамм. Набралось таковых согласно описи около тонны.

3. О вкусах не спорят, или о крабах

Я по жизни ни крабов, ни раков не люблю. Во-первых, о вкусах не спорят, а по мне не вкусно, во-вторых пиво куда вкусней идёт под самсу, ну в самый крайний случай под копчённую рыбу, и никакой вяленной. Но это опять же jedem das seine, то «есть каждому своё». Тут меня понять можно, из Азии я, где рек, раз и вторая, точнее Аму и Сырдарья. А вот большинство солдат 101 мотострелкового полка, особенно призванных их России или Украины встретили крабов Гератского оазиса с невероятным воодушевлением. Ну, как же деликатес! И что там такого деликатесного, я до сих пор не понял. И тем не менее крабов рядовой, сержантский, а то и лейтенантский личный состав азартно ловил из Гереруда и всех прилегающих к нему арыков и каналов и варил в солдатских котелках.

Тут надо сказать, что само появление крабов в реке посреди Евроазиатского суперконтинента уже чудо, ну или по крайней мере загадка природы. Представьте себе, река, берущая начала высоко в горах, на высотах порядка трёх и четырёх тысяч метров, и исчезающая в пустыне без остатка несёт в своих водах совершенно океаническую форму жизни. Ладно я мог бы согласиться, что от хреновой жизни любой краб начнёт вместо солёной воды использовать в качестве основы жизни пресную, но как он туда попал? А ведь до ближайшего океана в любую сторону не менее тысячи километров. Варианты зоологов о переносе икры водных обитателей птицами вынужден отвергнуть с ходу. Там не просто две недели полёта для просто птицы, но ещё полёт через пустыню Гильменд, а это и для современного человека не просто.

Одним словом, ситуация. Лето 1980 года. Танк третьей танковой роты танкового соответственно батальона несёт службу по охране стратегически важного моста через реку Гереруд, главной водной артерии вилаята (провинции) Герат. Несёт по одну сторону моста стволом в сторону моста. К танку подъезжает и пристраивается на обочину БТР пехотной роты. Народ с радостным гиканьем прыгает с брони и несётся в прохладные воды реки. Температура воздуха около 40 градусов выше нуля по шкале господина Цельсия, так что водные процедуры – то, что доктор прописал. Искупались, повалялись на бережку, несмотря на настойчивые попытки танкистов отговорить, попробовали рыбу глушить гранатами. Успех нулевой, как в том «Ералаше» – Тут рыбы нет. Кто-то в прибрежной траве увидел краба и тут началось…

Через час суеты крабов набралось с треть ведра, коим в лучшие времена мыли бронетехнику. Организовали костерок и принялись варить добычу.

Танкисты наблюдают за происходящим с ноткой отстраненности и превосходства, мол нам эти ваши крабята…

А надо заметить, что краб гератский мелок до жути, самая крупная наблюдаемая мною особь за год пребывание в этом прекрасном городе не достигала пяти сантиметров в диаметре.

Тут к нашему танку подъезжают на чём-то издали напоминающему легковой автомобиль местные коммивояжёры. Весёлые парни лет двадцати пяти при небольших бородах, громогласные, запанибратские все такие. Выносят из машины, ширпотреб как его понимают афганцы, ну там всякие часы, дешевка японская (Китай в те дни был ещё под Мао Цзе Дуном и ни о каком капиталистическом производстве в нём не было и речи, а вот Япония в те дни как раз-таки дешевки выпускала немало), однокассетные магнитофоны, приёмник National и прочая. Тут надо пояснить, что дорога и мост на высокой насыпи, а река и что-то типа пляжа метров на пять ниже, и пехотная жизнь там движется по своему сценарию.

На громкую полурусскую, полутаджикскую, полуанглискую, полунемецкую речь отреагировали доблестные пехотинцы всея гератского полка. Поднимаются наверх, а там если не торжище (нечего было с нас взять), то точно рекламная акция. Часть пехоты полезла в свой БТР за материалами меновой торговли, а часть видать такая же нищая, как и мы танкисты опять потянулась вниз. Вероятно, утешая себя тем, что солнце, воздух и вода, куда большие им друзья, чем шмотки на дембель.

Через совсем малое время, минут на пять, на большое просто не хватило товаров на обмен, более богатого набора товаров на обмен у пехоты не нашлось. И как положено гостеприимным хозяевам пехота позвала торгашей на званый обед. Нас, впрочем, тоже позвали, иначе откуда я взял эту историю.

Дальше всё развивалось быстрее молнии. Только все спустились к бережку и подошли к костерку, кашевар, в лице пацана не высокого роста, вынул ведро из костра и торжественно поставил его посреди импровизированного стола. Пехота, предвкушая мняку уселась на предварительно расположенные вокруг бревнышки, изображающие скамейки. Гостям предоставили лучшие места, и это при том, что за столом поместились далеко не все.

И вот в самый торжественный момент повар с одухотворенным лицом вытаскивает двумя солдатскими ложками как щипцами красных отварки крабов, и тут одного из афганцев стошнило прямо в центр «стола». Другие, впрочем, тоже не проявили энтузиазма и начали эту самую тошноту изображать всем своим видом.

Пехота, да и мы в тот момент, в конце мая 1980 года просто не знали, что для афганцев есть такое нечистое животное как краб, который как известно кормится падалью всё равно, что нам есть жабу. Без соли. Живой.

Мы, танкисты ржали в голос. Но смешнее всего выглядел сам повар. Пацан был явно откуда-то с Приволжья и с глухой деревни, и с полным отсутствием эмпатии. Он просто не понимал, что происходит и не торопясь под ужимки и мнимую тошноту афганцев не торопясь ломал щупальца крабиков и сосредоточено высасывал из них мясо.

4. Как я кормил экипаж сторожевым бараном

Говорят, китайцы про себя любимых говорят, что едят всё, что на четырёх ногах, кроме столов и стульев, и все, что летает, кроме самолётов и вертолётов. Русский солдат существо в принципе неприхотливое в еде, и тут перловка главный аргумент, но всё же с чудесами восточноазиатской кухни знакомый слабо, да и не рвущийся в бой, когда стоит вопрос есть или не есть, например, змеюку.

Но, однако, голод не тётка и довелось как-то нашему доблестному экипажу поголодать. Ситуация вышла смешная, правда не для нас. Танк с экипажем командование полка, батальона и роты позабыло. Как позабыло мы уже потом выяснять не стали, вероятно кто-то приказ отдал, другой его на нижестоящую инстанцию передать/продублировать забыл, вот и посчитали одни, что танк с экипажем в подчинении командования полка, а другие, что, выполнив задачу танк уже два в расположении части загорает.

В любом случае посредь операции, полковое начальство даёт команду, мол видите кишлак, мы киваем головой, так вот езжайте к нему, встаньте на пригорке, там кишлачный комитет просит поддержать его, а то душманы заели. Дали частоты для связи, время выхода в эфир и уехали.

Ну нам сказали, мы делаем. Подъезжаем, встаем на пригорке. Строго под нами пруд, эдак метров тридцать на пятьдесят, сразу за ним первые улицы кишлака. Ждём союзников, ну представителей кишлачного комитета. Нет, день, нет два дня. Ну мы и успокоились, наверно, когда будет надо сами подойдут, наше же дело в нужный момент подсобить огоньком.

Однако, прошла неделя никого нет, запасы, выданные из расчёта три дня войны, понятное дело закончились. Мало того закончился и наш внутренний экипажный НЗ, осталось лишь топлённое масло, которое хранили в какой-то жестяной банке. Однако, без хлеба и оно как-то не особо лезет. Пошли в кишлак за хлебом. Афушки, ну афгани, в экипаже немного были. Заходим спрашиваем хлеб в первом же от края деревни доме. Как ни странно, вышла женщина, молодая, красивая без паранджи. Хлеб дала четыре лепешки, денег не взяла. Ладно ещё живём немного. Прошло ещё три дня опять идём кишлак. Идём, как и в первый раз со стволом наперевес. Он к слову на экипаж один, как и положено по штату АКМС. И у первой же калитки по нам влупили из двух стволов. Отпугнули. Хотели бы убить – убили бы, шансы были все. Мы прибежали на танк сидим дрожим, мол, и где этот комитет гадский? Попробовали выйти на связь вне очередного сеанса, как была тишина в эфире, так и остаётся – далеко. Попробовали выйти на частоты роты, потом батальона и тут только поняли, что мы одни. Аккумуляторы на танке не то что свежие, а откровенно дохлые, в баллонах воздуха никогда отродясь не было, и чтобы запускать движок для зарядки аккумуляторов ещё и соляра нужна, а мы её за неделю «стояния на водах» тоже почти всю израсходовали, всё-таки нас выдернули посреди рейда. В общем ситуация патовая. И еды нет, от слова совсем.

Тогда мы спускаемся к тому водоёму, что гордо именуется прудом и решаемся глушить рыбу. Из двух гранат, что положены на танк одна уходит на неглубокое дно прудика и, как ни странно после фонтана воды на поверхности всплывает штук двадцать карасиков, сантиметров десять длинной. Мы их аккуратно собрали и сварили уху без ничего. Ещё через четыре дня голодуха достигла своего апогея, а вблизи нас на свою голову пацан-пастушок повёл стадо коров и баранов. Каюсь, но с голоухи чего не сделаешь – вежливо, но с автоматом в руках отжали мы одно барашка. Разделывать животных, как оказалось кроме меня никто не мог, а у меня был кроличий довоенный опыт. Ладно кролик от овцы отличается не многим, разделали, сварили, даже без соли, и в первый раз за неделю легли спать сытыми. Прошла ещё неделя и голод стал совсем сильным, еды не было никакой, стада уводили подальше от наших глаз, в кишлак мы тоже не пытались войти, просто валялись в танке и только тащили ночные дежурства. Топлива не было, заряда в аккумуляторах тоже, ни связи, ни возможности уехать.

Утром мне довелось стоять свою смену. Я в Афгане всегда стоял с трёх ночи до шести, а порой и до восьми, пока не проснётся народ. И вот, приходит часов в шесть утра на край танкового окопа, что мы вырыли в самом начале, местный волкодав. Стоит такой на бруствере и медленно не торопясь, с таким чувством хозяина гавкает на меня. И хотя от меня, сидящего на краю командирской башенки и до этого пса всего ничего, метра полтора, я его, что есть моих сил игнорирую. В конце концов мне это надоело, я вытащил наш один на всех автомат поставил на одиночный, догнал патрон в патронник и выстрелил этой гадине строго в лоб. Пёс повёл себя после выстрела предельно странно. Он отступил от того места, где стоял на полшага и аккуратненько лёг, положив голову на передние лапы, как будто лёг спать.

В общем лежит он пять минут, десять, а я всё боюсь поверить, что он мёртвый, хотя и вижу аккуратную дырку строго посредь лба. Кстати, народ внутри танка на выстрел даже не дёрнулся.

Решившись наконец вылезти из танка я для начала толкнул этого пса, и только убедившись, что он точно мёртвый, я наконец вылез.

Тут передо мной встал вопрос, и что дальше? Тут я вспомнил своё ташкентское происхождение, и что Ташкенте живут корейцы, которые готовят кодя и кукси на собачятине. Оно, конечно, не сравнить щенка пуделя со старым алабаем, а корейские блюда с кучей приправ с просто сваренной без соли собачатиной, но я решился. Тем более жрать хотелось.

Я подвесил волкодава за задние лапы к стволу танка, предварительно опустив его. Потом ствол поднял, и бросив старый кусок брезента под тушей, довольно быстро освежевал её. Потом выкопал яму, и закопал отходы моего мясного производства, а тушу разделал. Потом быстро устроил экипажный казан на очаге и начал варить мясо. Ни соли, ни масло у нас давно не было.

Одним, словом, к моменту, когда мужики повылазили из танка еда, была готова. На вопрос, что за мясо, я ответил просто,

– Сторожевой баран.

Эту старую ташкентскую шутку никто из мужиков не знал и продолжали наяривать мясо со страшной силой.

И только после полного насыщения наконец вопрос повторили, мол откуда баран-то?

Я объяснил, что сторожевой баран, это такая шутка и так говорят про собак, которых подали к обеду. Сначала не поверили, я сказал не верите можете раскопать яму с отходами.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

И смех, и грех на афганской войне

С этой книгой читают